Лион Фейхтвангер
      Тысяча девятьсот восемнадцатый год
      Драматический роман
      Пер. с нем. - И.Горкина, Р.Розенталь.
      ОТ АВТОРА
      Драматический роман. Ново здесь название, а не сущность. Драматические романы писали индийцы, драматическими романами были трагедии греков, если только правильно понимать их хоры и не вырывать отдельные драмы из их трилогической связи. Драматическим романом является каждая из шекспировских хроник, этих огромных полотен, раскрывающих картину мира. Драматическим романом является "Фауст". Перечень этот можно продолжить вплоть до нашего времени. Драматический роман - противоположный полюс драмы-эпизода, пьесы, которая ограничивается тем, что драматизирует эпизод и, исходя из эпизода, приоткрывает крохотную перспективу на какую-нибудь эпоху, идею, общий нравственный принцип, жизнь, мир.
      Роман - это картина мира, не только отдельной судьбы. Это по меньшей мере - картина эпохи, фон, глубинные течения, освещенная с разных сторон окружающая среда, причины и цели, движимое и движущее. Драматический роман - это означает: никаких длительных остановок, никакой плавности в движении, никаких рассуждений; оценка автора, выраженная словами, а не образами, исключается. Дорога круто поднимается вверх по четко высеченным ступеням, сказанное слово является главным средством, а объективность это все.
      Драма - только вершина дерева, сотрясаемого бурей, быть может испуганная птица, поникшая, обессиленная. Роман - это все дерево целиком, вместе с почвой, питающей его, с лабиринтом корней, протянувшихся во все стороны, с муравьями, кишащими во мху, с соками, которые струятся в его сердцевине, с рубцами коры, с незаметной жизнью мертвых и цветущих ветвей. Драма - только острие пирамиды, синева над ней и, быть может, одинокий созерцатель на ее вершине. Роман - это вся пирамида, с мещанишками, которые по ней ползают, с шакалами, которые мочатся у ее подножья, с коршунами, которые реют над ней, с бесконечной желтой пустыней вокруг я с мертвыми царями, замурованными в ее чреве.
      Драматический роман. Я дам лишь верхушку пирамиды, но вы непременно почувствуете, - об этом все время вам будут напоминать, - что внизу тяжкой громадой покоится ее основание, что вокруг простирается пустыня, что в синеве над нею реют коршуны, что под золотом и бальзамическими специями спят мертвые цари и что любопытные обыватели с бедекерами в руках карабкаются по ее ступеням. Драматический роман. Я не задерживаюсь сам и не задерживаю ваше внимание ни на пустыне, ни на коршунах, ни на царях, и лишь очень мало на любопытных обывателях. Но я их не отбрасываю. Они здесь, Вы должны чувствовать их дыхание.
      Мюнхен, июль 1919 г.
      КНИГА ПЕРВАЯ
      Мировая история - это извечная великая
      война: война веры с неверием.
      Карлейль.
      1
      Комната Томаса. Ночь. На письменном столе лампа.
      _Томас_ (двадцати четырех лет, темноволосый, худощавое, мрачное лицо; ходит взад и вперед, один). Если бы я был властен над этими образами! Вот - я вижу его, предводителя рабов: в его взгляде ожесточение и отчаяние, он висит на кресте, он хрипит, и замирающие уста его требуют: сотвори меня! Но почему - я? Почему именно я должен его сотворить? Неужели мне суждено довести до конца мой замысел? (Подходит к столу и перечитывает написанное).
      Она превосходна, эта сцена.
      "Жасмину нарвала я и темных цветов боярышника. Не боясь побоев, не страшась мучительно долгих часов у прялки, я проникла в сад. Лучшие цветы в саду собрала я и бросила их на дорогу, где он проходил. Но молодой господин прошел мимо и не заметил меня. Я надела мое самое нарядное платье и стала на дороге, по которой он шел. Но молодой господин прошел мимо и не подарил меня ни единым взглядом".
      Но что толку в этой сцене, если она красива и ничего больше? Вправе ли я довольствоваться одной красотой? Нет, это дешево - проникать в цветущие виноградники и красть сочные гроздья. Слишком дешево. К оружию! Хватайте бомбы! Огнем и железом взорвать их бронированный покой! Встряхнуть их жирную лень! Вгрызаться острым железом в их сытость, буравить, пока не высверлишь хоть крупицу скрытой в них человечности.
      Но почему - я? Почему именно я? (Берет книгу, читает про себя, потом вслух.)
      "...Почему именно мне суждено стать мучеником? Но если каждый так скажет и трусливо отступит, то когда же восстанет борец? Почему - я? Да потому, что я не хочу обманывать бога, оставляя под спудом силы, которые он даровал мне для великой цели..." (Бросает книгу на стол.)
      Для великой цели. Ему было шестнадцать лет, когда он писал эти строки. Но он выразил самую суть. Для великой цели. Вот - главное. Вот то, что решает. (Опять подходит к письменному столу.)
      Разве важно, что через сто лет каких-нибудь три эстета будут упиваться красотой этой сцены? Проснется ли от этого спящий? Насытится ли голодный? Прибавится ли в мире хоть на волос справедливости?
      Мое искусство! Будь острым клинком, пронзающим сердца богатых. Будь, мое искусство, удушливым пожаром, сжигающим тупые чувства сытых. Будь, мое искусство, бичом и разящим железом, или не будь ничем.
      "...Я надела мое самое нарядное платье и стала на дороге, по которой он шел. Но молодой господин прошел мимо и не подарил меня ни единым взглядом".
      Нет, не время украшать чувства бутафорией и пестрым тряпьем. Эта сцена красива? Долой ее. (Рвет написанное.)
      2
      Отлогий берег реки. Скамья. Вечер.
      _Анна-Мари_ (18 лет, брюнетка, маленького роста, одна). Отсюда не видно его дома. Здесь я сяду и буду ждать, пока стемнеет. А потом я это сделаю.
      Восемнадцать лет - это ведь так мало! Как медленно ползет эта маленькая гусеница. Она еще не успеет переползти через дорогу, как меня уже не будет на свете. Восемнадцать лет. Можно прожить в четыре раза больше. Жизнь даже еще не началась. Почему все говорят, что... это - самое прекрасное в жизни. Но если после... этого все кажется таким... таким отвратительным? Чего же ждать от всего остального?
      Может, сначала пойти и отомстить ему? Хорошо бы. Когда он увидит, что деться некуда, его толстая физиономия станет белой как мел, он весь затрясется... Тут уж ему будет не до шуток.
      Нет. Явится полиция, начнется расследование. Все выйдет наружу, станет известно дома. Нет. Придется оставить его в покое.
      Восемнадцать лет... Нет, только не реветь. Зверя мы все. Все обман. "О, если бы они вечно зеленели". Вранье. Сначала горит все тело, заснуть не можешь. А потом - ничего, кроме омерзения и тоски.
      Может быть, распустить волосы, прежде чем... Это я видела однажды в кино. Все ревели.
      Не могу сидеть спокойно. Пойду еще раз на ту сторону. Когда колокольня исчезнет из виду, я это сделаю.
      Восемнадцать лет. (Уходит.)
      _Томас_ и _Кристоф_ входят. Кристоф - чуть постарше Томаса,
      белокурый, честный, заурядный.
      _Кристоф_. Я верю тебе. Потому что я твой школьный товарищ и друг. И потому, что ты гений, а я почтовый чиновник. Но, в сущности, надо бы рассуждать трезво.
      _Томас_ (настойчиво). Неужели ты не видишь их? Ведь я нарисовал их тебе, как живых. Предводитель рабов стремится к освобождению попираемых, истерзанных братьев и уже почти достиг цели. Но глупость, равнодушие, нелепый случай предают его. И вот он висит на кресте, и перед ним расстилается дорога от Капуи до Рима, и вся эта пыльная, добела накаленная дорога уставлена крестами, на которых корчатся в предсмертных муках его братья.
      _Кристоф_. Сколько, в сущности, можно заработать на такой пьесе?
      _Томас_. Этого я не знаю.
      _Кристоф_. Томас! Послушай! Нельзя же вечно работать наобум, без смысла, без практической цели, без денег. Почему ты не поищешь должности? В какой-нибудь редакции или что-нибудь в этом роде? А в свободное время...
      _Томас_ (резко). Нет, так я не могу.
      _Кристоф_ (смиренно). Я не хотел тебя обидеть, Томас. Я говорю только потому, что я тебе друг и верю в тебя. На что это ты так уставился?
      _Томас_. Лес, дорога, и небо над ними. Я вижу их, тех, кого хочу воссоздать. Вот они - предводитель рабов и римский военачальник.
      _Кристоф_ (напряженно всматривается, потом огорченно). Я вижу только трубу электростанции и железнодорожный мост. Кстати, помнишь, я рассказывал тебе о Фрезенеке, из нашей конторы. Вчера, после работы, мы шли с ним домой. Вдруг видим - толпа. Оказалось, арестовали какую-то женщину: она до полусмерти избила своего ребенка. А Фрезенек и говорит: неужели мать не имеет права даже на такое удовольствие, как отколотить своего ребенка, когда захочется?
      _Томас_. И ты думаешь, что вот такого Фрезенека можно переделать?
      _Кристоф_ (убежденно). Ты мог бы это сделать.
      _Томас_. Ты твердо в это веришь?
      _Кристоф_. Так же твердо, как в мою контору и в чернильное пятно на моем столе. Однако становится холодно. Может быть, подымемся в "Три ворона" и выпьем чего-нибудь горячего, а?
      _Томас_. Я останусь здесь.
      _Кристоф_. Хорошо. Если я тебя здесь не найду, увидимся дома. (Уходит.)
      _Томас_. (один). Переделать такого Фрезенека, вселить в него другую душу. Ему кажется, что это так же просто, как подать нищему грош. Только потому, что я задался этой целью, он в нее верит. Конечно, свеча не померкнет, если о нее зажигать другие. Но где взять материал, способный воспламениться? Воспламенить воду? А он - верит в меня.
      Что это там? Она, кажется, распускает волосы? Что она делает? О!.. (Вскакивает и поспешно бежит.)
      _Господин Шульц_ (средних лет, толстый, лысый, одет безукоризненно; входит). Прекрасный лес, а рядом - электростанция. Приятный вид: сочетание красот природы с дарами цивилизации. Наши современные художники, так много мнящие о себе, пожалуй нашли бы эту зарю безвкусной. Даже мою виллу они назвали бы, вероятно, безвкусицей, халтурой. Если хочешь в свое удовольствие предаться чувствам, не отказываясь от привычного комфорта, они тебе сразу же - безвкусица.
      А я люблю безвкусицу. У меня хватает мужества любить ее. Иногда мне хочется пощекотать себе нервы, но не слишком их при этом утруждать. (Садится.)
      Если верить поучительным историйкам, то мне полагалось бы теперь блуждать со взъерошенными волосами, точно за мной гонятся фурии со скоростью сто двадцать километров в час. Как она стояла передо мной, эта девчонка. Ни дать ни взять Геповева, или Гризельда, или еще какая-нибудь дама из хрестоматии для назидательного чтения.
      Судьба, уважаемая фрейлейн, судьба. Знал бы я, что дело со мной так обстоит, я пальцем бы ее не тронул. Глупая индюшка. Почему она не взяла четыреста монет? Пошла бы к врачу, и через недельку-другую все было бы в порядке. Так нет. Непременно истерика. Непременно биться головой об стенку.
      Неужели она выкинет какой-нибудь номер? Эти истерические девчонки из простонародья - находка для кинорежиссеров и ниспровергателей.
      Что там происходит? Теперь же не время для купанья, господа. Ах, вот как. Неприятное зрелище. Здесь даже земельные участки стали падать в цене из-за этих вечных самоубийств.
      Ну, что ж, всякому свое. Я - испаряюсь. (Уходит.)
      _Томас_ (входит, почти неся на руках Анну-Мари). Так. Здесь я минутку передохну. Потом отведу вас к себе. Это недалеко.
      _Анна-Мари_. Оставьте меня! Я не кричала. Почему вы мне помешали?
      _Томас_. Вы дрожите всем телом. Вы можете простудиться насмерть, если сейчас же не окажетесь в тепле.
      _Анна-Мари_. Я не кричала. Что вам от меня нужно? Я вас не звала. Теперь все было бы уже кончено.
      _Томас_. Вы видите эту Красную виллу? Я отведу вас туда.
      _Анна-Мари_. Нет, нет. Только не туда. Ради всего святого - не туда.
      _Томас_. Тогда ко мне.
      _Кристоф_ (возвращается). Что случилось?
      _Томас_. Я вытащил ее из реки. Помоги мне отвести ее. Отведем ее ко мне.
      _Кристоф_. Только что я встретил господина Шульца. Почему он не вытащил ее из реки? Всегда с тобой должно что-нибудь случиться. Ни на минуту нельзя тебя оставить одного.
      _Томас_. Идемте, фрейлейн.
      3
      Комната Томаса. Утро. Поднос с завтраком на столе. _Томас_. _Кристоф_.
      _Томас_ (приподымает занавеску, отделяющую альков). Как она хороша!
      _Кристоф_. Я думаю, она машинистка.
      _Томас_. Страдание одухотворило ее лицо.
      _Кристоф_. Какая-нибудь сентиментальная любовная история. Кино.
      _Томас_ (с горячностью). Кино. Если что-нибудь вас так проймет, что вам становится не по себе, вы говорите: кино.
      _Кристоф_. А ты, конечно, попадаешься на всякую удочку.
      _Томас_. Тише. Она шевелится. Фрейлейн!
      _Анна-Мари_. Что? Кто вы?
      _Томас_. Возле вас висит халат. Наденьте. Здесь горячий чай для вас.
      _Анна-Мари_ (выходит из алькова). Вы очень добры ко мне.
      _Томас_ (смущенно). Какие пустяки.
      _Кристоф_. Я - служащий почтовой конторы, фрейлейн. А вы - машинистка?
      _Анна-Мари_. Я помогаю матери в нашем магазине.
      _Кристоф_. В каком?
      _Томас_ (стараясь переменить разговор). Пейте, прошу вас, чай.
      _Анна-Мари_. Вы очень добры ко мне.
      _Кристоф_ (недовольно). Вы твердите все время одно и то же.
      _Томас_. Да оставь же ее.
      _Кристоф_. Я ведь ничего неприятного не говорю ей. Почему, собственно, вы бросились в воду, фрейлейн?
      _Анна-Мари_. Я... я...
      _Томас_. Вы можете не отвечать.
      _Кристоф_. Почему ей не ответить? Зачем эти церемонии? Надо рассуждать трезво. Ведь мы желаем ей добра.
      _Анна-Мари_. Я... не... могу.
      _Кристоф_. Ну, нет - так нет. Мне пора на службу. Поправляйтесь. А если хотите выслушать совет разумного человека, бросьте ненужные церемонии и давайте прямой ответ на прямой вопрос. А тем, что говорит мой друг, не руководствуйтесь. Все это очень красиво, но годится только для больших праздников. Он, видите ли, гений. (Томасу.) До вечера. (Уходит.)
      _Томас_. Кристоф, в сущности, добрый малый.
      _Анна-Мари_. Да. Но я не могла говорить. С вами могу. (У окна.) Здесь очень хорошо.
      _Томас_ (указывая на скудно обставленную комнату). Но голо. Вот сверху, из Красной виллы - оттуда красивый вид. Напрасно вы не захотели пойти к господину Шульцу. Там у него не так неуютно. Повар, садовник, камердинер. Часто, когда я сижу ночью за работой, фары его автомобиля нахально заглядывают в мою комнату. А когда у господина Шульца бал, даже сюда доносится музыка.
      _Анна-Мари_. Да, его автомобиль. Красный, лакированный, внутри светло-серая кожа.
      _Томас_. Вы его знаете?
      _Анна-Мари_. Да, потому-то...
      _Томас_. Потому-то?
      _Анна-Мари_. Я вчера хотела это сделать. Да... Он заговорил со мной, когда я стояла перед витриной художественного магазина Гелауера. На нем были чудесные желтые перчатки с отворотами, желтые гамаши. В руках большая трость с набалдашником из слоновой кости. Мы пошли с ним в парк. А потом в ресторан. В какой-то аристократический ресторан. Откуда-то, словно издали, доносилась музыка, и мы пили шампанское. Оно щекотало язык. Второй раз он заехал за мной на машине. Мы поехали далеко в горы. На обратном пути машина как-то неожиданно очутилась перед Красной виллой. Я не хотела войти. Но уже не могла отвертеться.
      В зале, где мы ужинали, было много свечей, все очень торжественно. Потом он надел фиолетовый халат. Он был весел, завел граммофон. Вдруг он замолчал, лицо налилось кровью. Я испугалась: все это было так отвратительно. И его руки - бесстыжие руки. О, до чего все было гадко.
      _Томас_. А дальше? Позднее?
      _Анна-Мари_. Дальше? Через неделю... пришлось... пойти к врачу. Стыдно было, невыносимо стыдно! Врач сказал, что у меня... дурная болезнь. Тогда я пошла в Красную виллу. Он пожал плечами и сказал, что очень сожалеет, что он этого не хотел, что при этом всегда рискуешь, но через несколько месяцев все пройдет. И он хотел дать мне денег. Домой я вернуться не могла. Мне было стыдно перед матерью. Работать много мне нельзя, сказал доктор. И я сама себе опротивела. Все во мне вызывало отвращение к себе. И я никому ничего не могла сказать, я была одна в целом мире.
      _Томас_ (встает, берет шляпу и пальто). Я иду к нему.
      _Анна-Мари_. Нет, нет, не надо.
      _Томас_. Через час я вернусь. Побудьте здесь.
      Анна-Мари подходит и целует у него руку.
      _Томас_. Не надо. Как могло прийти вам в голову? (Уходит.)
      4
      На Красной вилле.
      _Господин Шульц_ (сидит за завтраком и читает газету). Отстроено еще двести пятьдесят километров Восточной дороги. Недурно. В Калабрии и Сицилии - вот где следовало бы строить дороги. Прекрасный ландшафт. Историческими достопримечательностями прямо хоть пруд пруди. Но что толку от них без железных дорог, отелей, лифтов, ватерклозетов. Миллиарды можно бы там загребать.
      Шахнер играет Марию Стюарт. Прекрасно сложена девчонка, премилая родинка на левой ягодице. Но достаточно ли этого для Марии Стюарт?
      Акции металлургического завода "Софиенхютте" не поднимаются. Почему, дьявол их побери? Балансы лишены всякого полета фантазии. Всыплю же я директору!
      _Слуга_. Какой-то молодой человек. Никак нельзя выпроводить.
      _Томас_ (следом за ним). Мое имя - Томас Вендт.
      _Господин Шульц_. А, молодой человек... Вы живете там внизу, в домике через дорогу? Писатель? Поэт, так сказать?
      _Томас_. Да, тот самый.
      _Господин Шульц_. Теперь понятно, почему вы выбрали такой необычный час для посещения. Чашку чая?
      _Томас_. Благодарю, не надо.
      _Господин Шульц_. Но мне уж вы разрешите кончить завтрак. Завтрак лучший час дня. Созерцание, самоуглубление. Так сказать, богослужение. Стало быть, поэт? Я тоже пробовал силы. Выходило не так уж плохо. Но когда началась вся эта модная канитель: "Ода машине!", "Гимн шуму большого города" и т.д., - мне надоело. Этого у меня и так хватает за день. В конце концов поэзия - это нечто для сердца: просветление, идеал. Лазурь и золото. Или нет? Вы иного мнения?
      Да выпейте же стаканчик мадеры. Неуютно себя чувствуешь, когда вы стоите так. Точно монумент.
      _Томас_. Я вчера вытащил из реки человека, господин Шульц.
      _Господин Шульц_. Прекрасный поступок. Вы получите медаль за спасение утопающих. "Это - высшее отличие, которое я могу дать", - сказал как-то его величество.
      _Томас_. Это была девушка, ее имя Анна-Мари. Она бросилась в воду потому, что вы спали с ней.
      _Господин Шульц_ (чашка в его руках зазвенела о блюдце). Где она?
      _Томас_. Она у меня.
      _Господин Шульц_. Жива?
      _Томас_. Жива.
      _Господин Шульц_. Ну что ж. Значит, все в порядке. (Продолжает завтракать.)
      _Томас_. В порядке?
      _Господин Шульц_. Теперь малютка образумится. Возьмет деньги. Я предлагал. Тотчас же. Добровольно. Я не людоед. Четыреста марок. Вполне приличная сумма, на мой взгляд. Две новых сотенных и две старых.
      _Томас_. Деньги предлагаете? Девушка доверчиво приходит к вам, вы наделяете ее черт знает чем и предлагаете денег? Эх, вы. Последняя капля человечности заглохла в вас под толстым слоем жира и сытости.
      _Господин Шульц_. Вы полагаете, что эти четыреста марок следовало предложить ей в конверте?
      _Томас_. Ей надо было предложить нечто иное, сударь, нечто большее, чем деньги. Каплю человечности.
      _Господин Шульц_. Вы говорите о человечности? Красивое словцо для юбилейных речей, для партийных программ, для разговоров за чайным столом или для сцены. Но в практической жизни - ломаного гроша не стоит. Может ли девчонка уплатить врачу и аптекарю вашей человечностью?
      _Томас_. Но в воду она бросилась именно потому, что вы не могли ей дать ничего, кроме денег.
      _Господин Шульц_. Четыреста марок - это нечто реальное. С ними открыта дорога во всем мире, от Капштадта до Гельсингфорса и от Парижа до Иокогамы. За четыреста марок можно найти что пожрать и в пустыне Гоби. А с человечностью можно подохнуть с голоду на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе.
      Я вношу предложение, молодой человек: от меня она получит четыреста марок, от вас - порцию человечности.
      Стаканчик мадеры? Не желаете?
      _Томас_. Богач, вы самый нищий из всех, кого я знаю.
      5
      Комната Томаса.
      _Томас_ (один; перед ним рукопись). Готово. Какое бремя свалилось с плеч. Теперь - в путь, мое творенье. Буди! Разрушай! Действуй!
      Был ли я честен до конца? Творил ли я ради красоты? Или успеха? Или ради себя? Нет, я был честен и строг. Я подавил в себе все, что мило сердцу. Я написал не то, что хотел, а что повелевал мне внутренний голос. Да, это хорошо.
      _Анна-Мари_ (быстро входит). Я была в бассейне. Плавала. Чудесно было. Я так довольна. А аппетит у меня! (Накрывает на стол, кипятит чай; вдруг весело рассмеялась.) Знаешь, эта старая галицийская еврейка Маркович тоже была в бассейне. Помнишь ее? На последнем собрании? Вот потеха. Что у нее за ноги. Волосатые, косматые. Право, ей бы следовало завивать эту шерсть у парикмахера.
      _Томас_. Нехорошо смеяться над ней, Анна-Мари. Она всю свою жизнь отдала делу. Молодость, состояние - все. Семь лет просидела в тюрьме. Нехорошо смеяться над ней.
      _Анна-Мари_ (с виноватым видом). Не буду. Знаешь, я уговорилась с Эльзой посмотреть сегодня вечером новую танцовщицу в "Эспланаде".
      _Томас_. А на собрание ты не пойдешь со мной?
      _Анна-Мари_. О, я и забыла. Ты ведь собирался выступить сегодня. В первый раз. Если бы только эти люди не были так уродливы, угрюмы, грязны. И этот табачный смрад. Завтра у меня весь день голова будет болеть. Чай сейчас поспеет. Садись к столу. Ты сегодня опять много работал? Как твоя пьеса?
      _Томас_. Готова.
      _Анна-Мари_ (ликуя). Готова! И ты - молчишь! (Бросается к нему на шею.) Томас, почему ты мне сразу не сказал? Я побегу к Кристофу. Мы разопьем бутылку вина. Ведь это надо отпраздновать.
      _Томас_. Нет, Анна-Мари. Не так.
      _Анна-Мари_. Прости. Я глупая. Я ведь знаю. Поверь, ты не напрасно меня учишь уму-разуму. Я понимаю тебя, Томас, хоть иногда и прорывается старое. Я пойду сегодня на собрание. Конечно, пойду. А для Маркович куплю яблок, она их очень любит. (С бурным раскаянием.) Верь мне! Я хочу стать другой, хочу помогать людям. Верь мне, Томас, если даже мне случится сказать, или сделать какую-нибудь глупость.
      _Томас_ (с прояснившимся лицом). Благодарю тебя, Анна-Мари.
      6
      Задняя комната в кабачке. Собрание революционеров.
      _Чахоточный парикмахер_. Буржуа каждый день бреется, и всегда подавай ему чистое полотенце. Рабочий может бриться только по субботам. Это справедливо?
      _Добродушный_ (толстый, кроткий, флегматичный человек). Бомбы надо бросать.
      _Еврейка из Галиции_. Идея должна призвать на помощь динамит. Об этом можно пожалеть, но факт остается фактом: другого средства нет. В мире царит насилие. Еще немного насилия - и воцарится идея.
      _Кристоф_. Надо рассуждать трезво. Все, что здесь говорилось, хорошо и правильно. Но слишком общо и не ведет к конкретному решению.
      _Анна-Мари_. Мне страшно, Томас. Ты такой тихий и добрый. Что общего у тебя с этими людьми? Здесь все какие-то неистовые, кровожадные.
      _Конрад_ (высокий, рыжебородый, с тяжелым черепом, рассудочный). Не будем уклоняться, товарищи. Вопрос стоит так: голосовать ли на выборах за социал-демократов, выдвинуть ли собственного кандидата или вовсе воздержаться от участия в выборах?
      _Томас_. Братья! Один буржуа совершил преступление, и я пошел к нему и говорил с ним. А он сидел передо мной жирный, сытый, и ничто в нем не шевельнулось, и не было у него других слов, кроме слов о деньгах. Братья! Мир погряз в лени и равнодушии.
      _Чахоточный парикмахер_. Почему рабочий может себе позволить бриться только по субботам? Это справедливо?
      _Добродушный_ (кротко). Бомбы надо бросать.
      _Конрад_ (деловым тоном). Главное - за кого голосовать.
      _Томас_. Вы спрашиваете, за кого голосовать. Мир не стал лучше от болтовни в парламентах. В мире не прибавится ни доброты, ни разума оттого, что депутатские оклады получат не восемьдесят, а сто социал-демократов. Братья! Люди отравлены, люди насквозь прогнили. Два тысячелетия мечтатели проповедовали любовь, учили состраданию и смирению. Поймите: любовь обанкротилась. И от Христова учения осталась лишь одна мысль, годная для современности: я несу меч!
      Слова больше не доходят до этих людей, ибо душа их обросла жиром и ленью. Словами не расшатать железные решетки, за которыми спрятана последняя капля их человечности. Ни горы убитых, растерзанных в клочья во имя того, чтобы эти люди купались в роскоши, ни калеки, превращенные в полуживотных по милости их корыстолюбия, - ничто не откроет им глаза: они слепы ко всему. Это - раскормленные, холеные господа. Они забаррикадировали свою совесть благотворительными учреждениями и социальными законами.
      К ним не проникает ни один вопль, ни один луч света. Здесь поможет лишь железная метла. Братья, мы должны стать этой железной метлой.
      Движение одобрения.
      _Томас_. Революция, братья! Мы загремим у них над ухом тяжелыми снарядами. Мы будем щекотать их штыками до тех пор, пока они не наскребут горсточку человечности изо всех углов своего разжиревшего существа. Выборы? К черту! Революция, братья!
      _Многие_. Вы - наши уста! Вы - наш голос!
      _Конрад_ (деловым тоном). Итак, большинство за то, чтобы воздержаться от выборов.
      _Томас_. И если бы даже я сгорел, как факел, сжигаемый с обоих концов, - не надо жалеть. Мы - лишь искры. Но от них загорится дорога, по которой мы идем.
      _Многие_. Томас Вендт. Наш вождь. Наш голос. Томас Вендт.
      _Добродушный_ (спокойно, кротко). Я всегда говорил: надо бросать бомбы.
      7
      Небольшой зимний сад на вилле Георга Гейнзиуса. Георг и Беттина.
      Георг - тридцати пяти лет, сумрачный, элегантный.
      Беттина - его жена, 26 лет, высокая, белокурая, красивая.
      _Георг_. Первый теплый день. Я велел запрягать. Поедем в Гейнихендорф?
      _Беттина_. Томас Вендт обещал зайти.
      _Георг_. Кто?
      _Беттина_. Молодой человек, которого я недавно встретила у директора театра.
      _Георг_. Моя Беттина опять откопала гения.
      _Беттина_. Если бы ты его видел, ты бы не смеялся.
      _Георг_. Прости. Социализм - очень распространенная и дешевая мода. Поневоле становишься скептиком.
      _Беттина_. Не думаю, чтобы для Томаса Вендта социализм был чем-то случайным. Томасом Вендтом руководит какой-то внутренний закон.
      _Георг_. Он повинуется закону смены времен. Культ личности сменяется культом массы, как лето зимою. После Цезаря пришел Христос, после Борджиа - Лютер, после Ницше - социализм. Огонь, которым Томас Вендт горит, - не случайность. Случайность - то, кого этот огонь пожрет.
      _Беттина_. В нем нет противоречий, он весь из одного куска.
      _Георг_. Как тепло звучит твой голос. Достаточно тебе заговорить - и ты уже права.
      _Беттина_ (улыбаясь). Неужели я кажусь тебе настолько глупой, что со мной и спорить нечего? Вместо доводов ты говоришь мне комплименты. Разве не следовало его приглашать?
      _Георг_. Конечно, следовало. В том-то и беда, что я заинтересовался им. Твой рассказ возбудил во мне живейшее любопытство. Таковы уж мы. Рубят дерево, на котором мы сидим, а мы восхищаемся топором.
      _Слуга_ (докладывает). Господин Томас Вендт. (Вводит его.)
      _Беттина_. Сердечно рада вам. (Представляет.) Мой муж.
      _Георг_. Говорят, вы написали хорошую пьесу.
      _Томас_. Хороша ли она, не знаю. Да это и безразлично. Я написал ее во имя нашего дела.
      _Георг_. Какого дела?
      _Томас_. Мы с вами противники. Нам с вами бессмысленно толковать об этом. У вас фабрика, рабочие, рабы. (Беттине.) Надеюсь, вы меня понимаете? Вы понимаете, что искусство - ничто, если оно не преображает людей.
      _Беттина_. Вы несправедливы к Георгу. Каждое произведение искусства преображает его.
      _Томас_. Я не верю в это преображение.
      _Георг_. Вы - художник, господин Томас Вендт. Неужели это назойливое выпячивание социальной темы не бывает порой в тягость вам самому. Вы мечтаете о благе народа? Прекрасно. Но надо ли непременно щеголять своей человечностью? Ведь в конце концов человечность - дело частное, надо ли кричать о ней?
      _Томас_. О, этот ваш проклятый такт! Народ должен прятать свою нищету; он должен подыхать в темноте, таясь, чтобы его раны, его гной не оскорбляли ваше эстетическое чувство; чтобы его вопли не помешали вам пить чай.
      _Георг_. Тридцать лет тому назад открыли личность. Теперь раскрывают объятия массам. Теперь обнаружили, что мир полон страданий, и уже не видят голубого неба.
      _Томас_. За вашим парком дымят ваши заводы. Там нет голубого неба, нет весны.
      _Беттина_. Это не так, господин Вендт. Вы только не хотите, вы отказываетесь видеть весну. Бываете вы когда-нибудь веселы? Смеетесь вы когда-нибудь?
      _Томас_. Мир полон несправедливости. Она лезет вперед, она нагло шагает среди бела дня и никого не стыдится. Она везде. Как ни закрывать глаза, как ни затыкать уши - от нее все равно не скроешься. Она словно пеленой тумана застилает синее небо. Как же верить в весну, как смеяться?
      _Беттина_. Вы достаточно одаренны, чтобы видеть страдание и все же верить в весну. Научитесь смеяться, Томас Вендт.
      8
      Комната Томаса. Ночь. _Анна-Мари_ и _Кристоф_ входят.
      Анна-Мари зажигает свет.
      _Кристоф_. Кто бы мог подумать? Это превосходит все ожидания.
      _Анна-Мари_. Как они ликовали. Незнакомые дамы вскакивали на кресла, кричали, махали платками.
      _Кристоф_. Директор вспотел от счастья. Теперь Томас будет зарабатывать массу денег.
      Томас входит, окруженный роем молодых людей: тут - студенты,
      молодые девушки, репортер, молодой преподаватель литературы.
      _Голоса_. Вы - наша гордость. Вы - наш поэт. Вы - поэт завтрашнего дня.
      _Молодой преподаватель_. Сегодня начинается новая глава истории германской литературы. Она называется "Томас Вендт". Стриндберговская одержимость идей, шиллеровская риторика, гуманизм Герхардта Гауптмана все это живет в произведении Томаса Вендта. Дайте мне все, что вы написали, незаконченные вещи, все. Я проведу семинар, где вас будут изучать, я организую постановку ваших произведений на сцене, чтение их с эстрады, я добьюсь того, чтобы о вас и вашем произведении написали горы статей, брошюр: критика, антикритика. Мои студенты займутся психоанализом каждой вашей строчки - всего, что вы написали, будь то даже ответ на записку кредитора.
      _Голоса_. Томас Вендт - наша гордость. Томас Вендт - наш поэт.
      _Репортер_. Я должен взять у вас интервью для "Нейе Винер Цейтунг". Когда родились? Забавные анекдоты из школьного периода? Собак любите? Кошек? Какое-нибудь редкое животное? Хамелеона или что-нибудь в этом роде? Читателю это нравится. (Обходит его кругом.) Угловат, несколько груб. Молчалив, мрачен. Так. К сожалению, ничего особенного в костюме. Не занимаетесь ли каким-нибудь оригинальным спортом? Может быть, разводите рододендроны или что-нибудь в этом роде? Ваше мнение о Будде? Что вы скажете о новом чемпионе по теннису? Автомобильная езда не содействует вашему поэтическому вдохновению?
      _Один из студентов_. Какой пламенный язык. Какое дыхание. Видишь новый мир.
      _Голоса_. Томас Вендт - наш. Это наш поэт.
      Томас стоит неподвижно.
      _Кристоф_. Благодарю вас. Благодарю вас сердечно от имени моего друга. Вы видите, он еще не пришел в себя от множества впечатлений. Извините уж его сегодня.
      _Хор голосов_. Томас Вендт - наша гордость. Томас Вендт - наш поэт. Да здравствует Томас Вендт. (Уходят.)
      Томас стоит неподвижно.
      _Анна-Мари_. Томас, какой успех. И деньги у нас теперь будут. Как хорошо, Томас. Скажи же хоть слово.
      _Томас_. Я хотел сделать людей зрячими, я хотел преобразить мир. (Тихо, с озлоблением.) Вместо этого - у меня "успех".
      _Анна-Мари_. Я тебя не понимаю.
      _Кристоф_. Надо быть справедливым, Томас. Большего ведь и ждать нельзя было.
      _Томас_ (горько). Нет, большего, конечно, я не мог ждать.
      9
      Отдельный кабинет в очень дорогом ресторане.
      _Георг_ во фраке. _Беттина_ в вечернем туалете.
      _Беттина_. Сегодня этот спектакль производит такое же сильное впечатление, как в первый раз.
      _Георг_. А я сегодня как-то особенно болезненно ощущал тенденциозность пьесы. Сам Томас, право же, не придает теперь этой тенденции прежнего значения.
      _Беттина_. Ты всеми силами стараешься отнять все лучшее, что у него есть, Георг.
      _Георг_. Неужели это лучшее, что у него есть?
      _Беттина_. У него есть все то, чего ты лишен.
      _Георг_ (улыбается). Это верно. У него молодость и не тронутая критикой любовь к массам. А я стар и скептичен, как черепаха.
      _Беттина_ (умоляюще). Георг!
      _Томас_ (входит, во фраке). Меня сильно задержали. Прошу извинить.
      _Беттина_. Какой успех, Томас! На сотом представлении такой же, как и на первом.
      _Георг_. Меня радует, что вы снова включили эту прелестную сцену, которую выкинули в премьере.
      _Томас_. Это - измена.
      _Беттина_. Измена?
      _Томас_. Измена моему делу. Какое отношение имеет эта любовная сцена к борьбе духа с грубой силой? Что общего у нее с моей целью?
      _Беттина_. Но это - искусство.
      _Томас_ (устало). Незачем спорить. Вы меня сломали. Как противен был мне вначале мой успех. И эти люди, эти эстеты! Зрелище силы тех, кого они боятся, приятно возбуждает их похоть. Они щекочут себе нервы призраком опасности, от которой лишились бы чувств, стань она действительностью. А теперь? Успех мне нужен, я упиваюсь им. Я привык к его яду. Я привык к вам.
      _Георг_. А где Анна-Мари?
      _Томас_. Она устала, капризничает. Послезавтра собирается в Ниццу, и нужно кое-что подготовить к отъезду.
      _Георг_ (с легкой иронией). Она тоже привыкла к успеху.
      _Томас_. Да. Она была на верном пути. Теперь она ускользает от меня.
      _Беттина_. Не судите поспешно, Томас.
      _Томас_. Успех. Какая чепуха. Задумал изменить мир. Я. Изменило мир изобретение пороха, железной дороги, воздухоплавания. А что значу я со своими несколькими лоскутками полотна и горсткой загримированных молодцов? Я, право, получаю по заслугам. Вместо того чтобы таять от звуков Лорелей в исполнении певческого квартета, обыватель у меня черпает смазочное масло для своего сердца. Моя физиономия ухмыляется со страниц журналов для семейного чтения. Пламенем и сталью хотел я быть, а чего я достиг? Сытый обыватель за недорогую цену массирует свою совесть.
      Почему вы не смеетесь, Георг? Люди вашего круга ведь сильнее меня.
      _Господин Шульц_ (входит). Прошу извинить за неожиданное вторжение, сударыня. (Целует руку Беттине.) Услышав, что господин Вендт здесь у вас, я не хотел упустить случая принести мои поздравления по поводу его грандиозного успеха. Превосходная вещь, честное слово! Когда в последнем действии эти парни висят распятые на кресте... Да, замечательно. Вообще-то я не охотник до серьезных драм. Я больше за оперетку. Но эти вот распятые - это, скажу вам, нечто сказочное, клянусь честью.
      Георг наполняет для него бокал.
      _Господин Шульц_ (пьет). Ваше здоровье, господин Вендт. За вторую сотню представлений вашей пьесы. Кстати, кругленькую сумму приносит пьеска, а? Знаете ли вы, что я положительно горд нашим соседством. Я вижу уже, как у ворот вашего домика прибивают доску: "Здесь творил Томас Вендт" - и так далее. Не премину и свою лепту внести на такое дело. А потом перед вашей мемориальной доской - англичане со своими бедекерами. Ужасно интересно. Помните ваш неожиданный ранний визит ко мне? Как вы тогда в частном порядке прочитали мне лекцию о морали? Испортили мне тогда отличный завтрак. Впрочем, впоследствии вы, наверно, были благодарны мне, а? Малютка расцвела в прелестную бабенку. Да, старый бог жив еще, и добро, которое делаешь людям, приносит проценты. Не буду вас больше обременять своим присутствием, господа. Еще раз - мои искренние поздравления. (Уходит.)
      _Георг_. Вы все еще думаете, что это стоит труда - стараться переделать человека?
      _Томас_. Вы богаты. У вас доменные печи, заводы. У вас тысячи рабочих. Вы владеете людьми, в ваших руках власть. Я не доверяю вам.
      _Георг_. Не прячьтесь за возражениями; они для вас слишком мелки. Сегодня, сейчас, вы так же хорошо, как и я, чувствуете, что лучше месяц жизни посвятить искусству, чем целую жизнь политике. Жизнь, наполненная лозунгами и пламенными речами, жизнь, когда постоянно снисходишь к другим и нарочито принижаешь себя самого, когда вечно общаешься с плохо пахнущими телами и непроветренными душами, - чего можете вы достичь таким образом? Массе свойственна косность. Если ее растормошить, она, может быть, и проснется, может быть, вы и переделаете ее. Но только на час. Через час она снова будет храпеть, и, когда люди разойдутся по домам, господин Губер снова станет господином Губером, а господин Мюллер - господином Мюллером. Я не верю в человека. Я изучил историю человечества за пять тысяч лет и научился не верить в человека.
      _Томас_. Как можно жить, если не веришь в человека?
      _Георг_. Я верю в закон, лишенный всякой сентиментальности: люди пожирают друг друга и на тысячу звероподобных существ с человеческими лицами приходится один человек.
      Откажитесь от деяний, Томас Вендт. Деяния забываются. Деяния толкуются превратно, а результаты их обращаются в собственную противоположность. Единственное, что вечно, - это творчество.
      _Томас_. Вы согласны с ним, Беттина?
      _Георг_. Действие - это часть целого, знание - это часть целого, и единственно, что цельно, - это искусство. И вы, вы, рожденный для искусства, хотите оставить эту сферу ради политики?
      _Томас_. Вы никогда не знали лишений. Ваша философия - философия сытости.
      _Георг_. Сытость мыслит логичнее, чем голод.
      _Томас_ (настойчиво). Вы согласны с ним, Беттина?
      _Беттина_. Вы поедете с нами в деревню, Томас. И там, на покое, напишете новую драму, не думая ни о каких социальных теориях, думая только о своих стихах и образах.
      Кристоф и Конрад входят.
      _Томас_. Вы? Вы здесь?
      _Кристоф_. Мы писали тебе. Ты, видно, не получил наших писем?
      _Томас_. Не знаю. В последнее время я так много писем не распечатывал.
      _Конрад_. Дело срочное. Поэтому нам ничего другого не осталось, как повидать вас.
      _Георг_. Кто эти господа?
      _Томас_. Мои друзья. Они занимаются политикой.
      _Кристоф_, Мы не беспокоили бы тебя, не будь наше дело так срочно. Мы давно тебя не видели, Томас. Без тебя наши собрания точно без души.
      _Конрад_. То, что вы написали для театра, может быть, и прекрасно, но вряд ли принесло какую-нибудь пользу. Богатые смотрят спектакль, а потом возвращаются домой как ни в чем не бывало.
      _Кристоф_. То, что ты нам говорил, было частью твоей жизни. Не могло же все вдруг стать для тебя второстепенным, незначительным.
      _Томас_ (с измученным видом). Что случилось? Чего вы хотите?
      _Конрад_. Я бы предпочел разговаривать о нашем деле где-нибудь в другом месте, не в присутствии этих господ. Этот ресторан и то, что мы должны сказать вам, как-то не вяжутся.
      _Кристоф_. Не сердись на Конрада за резкость. Мы три дня ищем тебя.
      _Томас_. Эти господа - мои друзья. У меня нет тайн от них. Говорите.
      _Конрад_. Нам предложили крупную сумму на организацию газеты при условии, что мы найдем подходящего кандидата на пост редактора. Кроме вас, у нас никого нет.
      _Томас_. А если мы этих денег не возьмем?
      _Конрад_. Они разойдутся по мелочам, на всякие благотворительные дела, ими воспользуются трусливые мещане и соглашатели.
      _Томас_. И я должен...
      _Конрад_. Вы должны говорить сотням тысяч то, что вы говорили трем или четырем сотням людей. Ежедневно.
      _Беттина_. Вы собирались покинуть город. Вы уже почти обещали поехать с нами в деревню. Вы хотели сосредоточиться, писать.
      _Конрад_. Вы не имеете права жить для себя. Вы не имеете права творить для нескольких чувствительных душ. Вы, Томас Вендт, принадлежите нам.
      _Кристоф_. То, что ты делаешь, не может быть неправильно, Томас. Но сказать тебе мы были обязаны. Не правда ли?
      _Конрад_. Если мы упустим этот случай, то останемся разрозненными одиночками, утопистами, дураками. Все в ваших руках. Вы должны сделать выбор, Томас Вендт: жить для человечества или для искусства.
      _Беттина_. Вы собирались завтра ехать с нами, Томас.
      _Томас_. Нет, завтра я не уеду. Я вообще, вероятно, не смогу приехать. Я должен остаться здесь.
      _Беттина_. Томас!
      _Георг_. Вы в самом деле хотите?..
      _Томас_. Вы желали мне добра, Беттина. И вы, Георг. Но мне не по пути с вами. Примите мою благодарность, друзья мои, и будьте счастливы. Мой путь (указывает на Конрада и Кристофа) - с ними.
      10
      Редакция. _Томас_. _Кристоф_. _Конрад_.
      _Томас_ (в руках газета; возбужденно). Кто это писал?
      _Кристоф_. Что ты предпримешь?
      _Томас_. Я спрашиваю, кто это писал?
      _Конрад_. Не все ли равно, кто писал, раз это уже напечатано.
      _Томас_ (стучит кулаком по столу). Кто писал эти гнусности, желаю я знать.
      _Кристоф_ (пожимая плечами). Веннингер.
      _Томас_. Ну, разумеется, Веннингер. (Звонит курьеру.) Попросите господина Веннингера.
      _Конрад_. Раньше всего успокойтесь. Учтите его мотивы. Выслушайте его спокойно.
      _Кристоф_. Надо трезво рассуждать. Если ты примешь во внимание...
      _Томас_. Я ничего не желаю принимать во внимание. Я его вышвырну вон.
      Веннингер входит. Тщедушный человек, 35 лет, в пенсне; нерешителен.
      _Томас_ (Кричит на него). Статью о Георге Гейнзиусе вы писали?
      _Веннингер_ (нерешительно). В известной степени.
      _Томас_. Что это значит - в известной степени? Вы писали или не вы?
      _Веннингер_. Стиль, во всяком случае, обрабатывал я.
      _Томас_. Как вам не стыдно? Такой человек, как Георг Гейнзиус! Вы не хуже моего знаете, насколько он лично заслуживает всяческого уважения. И против него вы затеваете такую мерзость. Вы пользуетесь болтовней уволенного портье, помоями, взятыми с черной лестницы. Вы мараете этим мою газету. Вы обдаете грязью Беттину Гейнзиус, которая даже не поймет ваших пошлых инсинуаций.
      _Веннингер_. Георг Гейнзиус - представитель системы, для борьбы с которой основана наша газета. Вы знаете, какие безобразия творятся на его заводах. Вы знаете, с какой радостью мы приветствовали бы забастовку на его предприятиях, как мы подчеркиваем малейшую его несправедливость, как разжигаем возмущение. Я не могу провести черту между предприятиями и предпринимателем. Целясь в Гейнзиуса, мы попадаем в его заводы. Всякий смыслящий в политике человек одобрит мою статью.
      _Томас_. Я уж не раз говорил вам: пишите против системы заработной платы на заводах Гейнзиуса, против действий его директоров, против его мировоззрения, призывайте к стачке, саботажу - сколько угодно. Но ни словом не задевайте Гейнзиуса-человека. Я не борюсь такими средствами, как клевета. Я не потерплю у себя людей, пользующихся отравленным оружием. Вы уволены, господин Веннингер.
      _Кристоф_. Но послушай, Томас...
      _Конрад_. Господин Вендт!
      _Веннингер_. Можно, значит, идти?
      _Томас_. Да.
      _Веннингер_ (глядя исподлобья; язвительно). Что ж, это не трудно было предположить. Ваш дружок, этот чистоплотный господин Гейнзиус, - табу, он неприкосновенен, хотя бы все принципы полетели при этом к черту.
      _Томас_. Замолчите!
      _Веннингер_. И не подумаю. Я буду говорить, громко говорить, чтобы все меня услышали. Вы были мне противны, Томас Вендт, с первого мгновения; я не доверял вам, я видел вас насквозь. Вам нужен социализм с удобствами: сначала бражничать с эксплуататором, спать с его женой, гладкой, холеной дамой, а затем, в поисках острых ощущений, из любопытства, втереться в доверие к пролетариям, провозгласить себя мессией, несущим освобождение рабочему классу. И при этом всегда - чистые руки, спокойная совесть. А если кто-нибудь откроет рот против дорогого дружка...
      _Томас_. Вон!
      _Конрад_. Хватит, Веннингер. Ступайте.
      _Веннингер_. Я иду. Но я сорву с вас маску, Томас Вендт. Пусть все видят ваше настоящее лицо. Я разоблачу вас, знайте это. (Уходит.)
      _Конрад_. Вы повредили себе и делу. Сенсация нам необходима. Деньги на исходе. Нужны новые читатели. Я не знаю других средств пропаганды.
      _Томас_. Если успех нашего дела невозможен без такой низкопробной пропаганды, тогда не стоит за него драться.
      _Кристоф_. Вряд ли он сделал это со злым умыслом.
      _Томас_. Он завистлив. Это человеконенавистник, он хотел бы сам очутиться на месте Георга.
      _Конрад_. Чего вы добились? Вместо Веннингера надо посадить другого редактора. И опять все повторится сызнова. Если вы хотите, чтобы газета читалась, вам не обойтись без личных нападок.
      _Томас_. Я веду борьбу против идей, а не против личностей.
      _Конрад_. Вам всегда придется попадать в людей, если вы намерены поразить идею. Вы должны творить несправедливость во имя справедливости, Томас Вендт. Вы хотите одними идеями вершить политические дела? Или вести газету? Вы хотите одними идеями побудить рабочих к стачке?
      _Томас_. Да. Да. Да. Я этого хочу. Я потерял бы всякую веру в человека, если бы мне это не удалось.
      _Конрад_. В таком случае теряйте вашу веру в человека. А я пойду и постараюсь как-нибудь обезвредить нападки Веннингера.
      _Кристоф_ (убеждая). Томас, надо рассуждать трезво. Не парить в облаках, Томас. Оставаться на земле. (Уходит.)
      _Томас_ (один). Творить несправедливость во имя справедливости. Пользоваться низкопробными средствами, чтобы больше никогда никому не пришлось прибегать к ним. Оставлять за собой кучу грязи, чтобы будущие поколения могли жить в чистоте. (Опускает голову.)
      _Господин Шульц_ (входит). Добрый день, господин Вендт. Как живете? Вид немного утомленный, измученный, побледнели. Вполне понятно. Отчаянно работаете, а?
      _Томас_. Что вам угодно, господин Шульц?
      _Господин Шульц_. Носятся слухи, что вы немного засыпались. Капитал на исходе. Затруднения с типографией и так далее. Я рассчитал так: Томас Вендт и я - добрые старые знакомые, соседи, и потом все это невероятно благородно... Короче говоря: если вы пожелаете, то пятьдесят, шестьдесят тысяч к вашим услугам.
      _Томас_. Вы предлагаете мне...
      _Господин Шульц_. Рассчитываю, разумеется, что ваша газета будет вестись в том же духе, что и раньше. Если, к примеру сказать, вы имеете что-нибудь против меня, валяйте во всеуслышание. Но, пожалуйста, не лично, а как-нибудь поизящнее, в порядке общего вопроса. Ударение - на идее, на принципе. Короче говоря: писать должны вы сами, а не этот господин, например... как его? Веннингер, кажется.
      _Томас_. Вы так думаете?
      _Господин Шульц_ (доверительно). Против Георга Гейнзиуса пусть себе пишет ваш господин Веннингер. Это пожалуйста. Великолепная статейка, просто замечательная. Стачка на предприятиях конкурента всегда желательна.
      _Томас_. Почему вы мне предлагаете деньги?
      _Господин Шульц_. Младенец вы! Более выгодного помещения капитала я не представляю себе. Собственно, вам бы следовало предложить государственную дотацию. Ибо кто является надежнейшей опорой трона и алтаря? Капитал. А кто является надежнейшей опорой капитала? Вы.
      _Томас_. Я?
      _Господин Шульц_. Тут простой расчет. Когда революция пускается в дипломатию, когда она идет на компромиссы, на соглашения, когда выдвигает умеренные требования, вот тогда она опасна. Но делать революцию так, как это делаете вы, почтеннейший, - благородно, в порядке общих идей, - вот это славно, это хорошо. Против такой деятельности никто не будет возражать, за нее и я подниму обе руки. На такие статьи, как ваши, мы все одинаково реагируем - восторг и аплодисменты от Мааса до Мемеля. Да вы знаете это гораздо лучше меня.
      _Томас_. Так вы не боитесь идей, их распространения?
      _Господин Шульц_. Идей? (Прыскает со смеху.) Но, дражайший, почтеннейший. Кто носится с идеями, тот не бьет. Бьет тот, кто голоден, у кого есть кулаки и, по возможности, винтовка.
      _Томас_. Зачем, по-вашему, я издаю газету?
      _Господин Шульц_. Зачем? (Смеется.) Вот еще! У каждого есть какая-нибудь страсть. У меня - это мои фабрики, моя вилла, мои женщины, мои маленькие удовольствия. У вас - ваши драмы, ваша газета, ваша идея. Вам всегда нравилось, чтобы о вас шумели. Вы подумываете о небольшом мандатике депутата рейхстага. (Фамильярно подталкивает его в бок.) Между нами, девушками: разве это не так?
      Стало быть, если понадобятся деньги, повторяю: к вам и вашим идеям чувствую огромное почтение. В благородных начинаниях всегда готов быть компаньоном. До шестидесяти тысяч, как сказано. До свиданья, почтеннейший. И пишите. Да покрепче валяйте. В девяносто лошадиных сил. (Уходит.)
      Томас один. Сидит опустив плечи.
      _Кристоф_. Пришли Георг Гейнзиус с женой.
      _Томас_ (встрепенувшись). Они уже читали?
      _Кристоф_. Не знаю. (Уходит.)
      Георг и Беттина входят.
      _Беттина_. Мы хотели проведать вас.
      _Георг_. Беттина считает, что вы не только народный трибун, но до некоторой степени и Томас Вендт.
      _Беттина_. И наш друг. Так, значит, здесь вы работаете. И пишете теперь исключительно для вашей газеты. И все ваши прекрасные планы...
      _Томас_ (с раздражением). Я забросил их. У меня более важные дела.
      _Беттина_. У вас плохой вид, Томас. Я от души была бы рада, если бы вы разрешили мне...
      _Томас_. Спасибо, Беттина. Мне ничего не нужно.
      _Георг_. Как поживает Анна-Мари? Я слышал, она все еще у моря?
      _Томас_. Она пишет редко. Я не знаю, как она живет. (Вспылив.) Это невыносимо. Я ничего не могу прочесть на ваших вежливых лицах.
      _Георг_. Что с вами, Томас?
      _Беттина_. Мы пришли проведать вас. Ведь мы были когда-то друзьями, Томас. Мы никак не думали, что вы нас так примете.
      _Томас_. Простите, Беттина. Приди вы вчера, я был бы очень рад. А сегодня между нами выросла преграда. Уходите. Прошу вас, уходите раньше, чем вы узнаете. Спасибо за то, что вы пришли, но в глаза вам я не могу смотреть.
      _Беттина_. Успокойтесь, Томас.
      _Георг_. Какая преграда? То, что ваша газета подстрекает к забастовке? Так ведь это не новость.
      _Томас_. Нет. Гораздо серьезней. (Скороговоркой, запинаясь.) Один журналист, работник нашей газеты, написал вздорную, злопыхательскую статью.
      _Георг_. Против меня?
      _Томас_. Против вас. Вот. Вам все равно ее покажут. Может быть, лучше, если вы узнаете все от меня. (Стоит, отвернувшись.)
      Георг и Беттина читают.
      _Георг_ (побледнев). Это, во всяком случае, недостойно.
      _Беттина_ (тихо). Это нехорошо, Томас.
      _Томас_. Разумеется, я уволил этого человека. Но статья напечатана, связана с моим именем, и я пойму вас, если вы в будущем презрительно скривите губы при упоминании обо мне.
      Георг и Беттина молчат.
      _Томас_ (вспылив). Отчего вы не набрасываетесь на меня? Ругайтесь. Кричите. К черту ваш проклятый такт, вашу ненавистную вежливость. Ведь вы правы. Что же вы молчите? Начинайте. Вот я. Я готов. Я слушаю.
      _Георг_. Мне жаль вас, Томас, жаль, что вы вынуждены бороться за свои идеи подобными средствами.
      _Томас_ (со злобой). Дело от этого не тускнеет, дело остается чистым и прекрасным, хотя бы поборник его по горло увяз в грязи.
      _Конрад_ (быстро входит). Неприятная новость, Веннингер умер.
      _Георг_. Веннингер?
      _Конрад_. Автор статьи, да. Говорят, что он застрелился. Точных сведений пока нет. (Томасу.) Он оставил вам письмо.
      _Томас_. Оно у вас?
      _Конрад_. Вот оно.
      _Томас_ (читает). "Я умираю от ненависти к вам, Томас Вендт. Мне пришлось выстрелить, чтобы заставить мир насторожиться и узнать ваше подлинное лицо. Письмо это, конечно, будет напечатано в газетах.
      Вы бражничали за столом богачей и не утолили свой голод, вы проникли в души бедняков и не насытили свое любопытство. Вы - апостол? Вы избавитель? Вы не знаете разве, что избавитель должен быть скромным и непритязательным? А вы надменны, Томас Вендт. Вы высокомерней..." (Прерывает чтение, садится, проводит рукой по лбу, протягивает письмо Конраду.) Читайте, Конрад.
      _Конрад_. В присутствии ваших гостей?
      _Беттина_. Мы уходим.
      _Томас_. Нет, оставайтесь. Вы имеете на это право.
      _Конрад_ (читает). "А вы надменны, Томас Вендт. Вы высокомерней любого богача, против которого ведете борьбу. Вы хотите вытащить людей из болота, а сами боитесь грязи. Вы хотите уничтожить проказу, а сами брезгаете швырнуть комком грязи. Вы дурак. Вы сентиментальный позер. Вы как обезьяна подражаете спасителю, рядясь в одеяние бедности. Вы себе самому не признаетесь, что все ваши чувства, вся ваша человечность - это только румяна и беллетристика. Я понял, что просто высказать свое мнение о вас мало, никто не станет меня слушать. Поэтому я предпочел так его изложить, чтобы пуля, пробившая мне висок, всех убедила в его неопровержимости".
      _Томас_. Он - мертв?
      _Конрад_. Да.
      _Беттина_. Бедный Томас! Что за мир окружает вас!
      11
      Бар в дорогом отеле в окрестностях Трувилля.
      Время - после полуночи. Слышна музыка.
      Несколько мужчин во фраках и один морской офицер. Анна-Мари.
      _Первый господин_. О чем вы думаете, Анна-Мари?
      _Анна-Мари_. Я вспоминаю об одном купанье в море, ночью, в Бордигере. Волны поднимались нам навстречу, черные, загадочные, бесшумные. Мы плыли куда-то в неизвестность, в ночь.
      Я вспоминаю об одной автомобильной поездке полгода назад. Авто пожирал шоссе. Мы продрогли, несмотря на полуденный зной, и полчаса мы мчались сквозь аллеи серебристых маслин.
      _Морской офицер_. В Тунисе арабские кокотки занимают целую улицу. У каждой свой домик. Они сидят в цветных коротких рубашках, каждая около своего домика, и ждут.
      _Господин Шульц_ (шумно входит). Наконец-то я вас нашел, господа. Почему никто не был сегодня на благотворительном балу? Только не сдавать, когда речь идет о развлечениях. Не оправдываться усталостью. Посмотрите на меня. Я старше вас, а всегда свеж и вечно подвижен, как счетчик такси.
      _Первый господин_ (представляет). Разрешите, господин Шульц, представить вам фрейлейн...
      _Господин Шульц_. Что вы, что вы, ведь мы знакомы. Давно. Мне да не знать фрейлейн Анну-Мари. (Нахально.) Мы даже очень близко знакомы, не правда ли? Ведь вы встречались с Томасом Вендтом и его товарищами.
      _Первый господин_. Томас Вендт, известный анархист? Правда ли, что он с головой ушел в политику и не пишет ни строчки стихов?
      _Господин Шульц_. Он совсем свихнулся. Вообразите: человек мог бы зарабатывать сотни тысяч, а живет, как беднейший пролетарий. Купил себе жалкий домишко на городской окраине и окружил себя грязным, вонючим сбродом. Можете вы это понять?
      _Морской офицер_. В известных кварталах Тулона есть одна девушка, большая патриотка. Она такая пламенная почитательница Антанты, что велела вытатуировать у себя на спине портрет царя, а на животе - портрет Пуанкаре.
      _Первый господин_. Что с вами, Анна-Мари? Вы сегодня на себя не похожи. Скажите: о чем вы думаете? Вспоминаете Германию?
      Анна-Мари молчит, он после паузы прибавляет:
      Вспоминаете Томаса Вендта?
      Анна-Мари роняет голову на сложенные на столе руки, всхлипывает.
      12
      Комната в маленьком отеле. Буднично, голо.
      _Господин Шульц_. _Незнакомец_.
      _Незнакомец_. Правительство очень заинтересовано в том, чтобы газеты, находящиеся под вашим влиянием, выжали из этого случая все, что можно.
      _Господин Шульц_. Понятно, ваше превосходительство. Исконный враг, оскорбленное национальное чувство, "слава тебе, в венце победителя", бронированный кулак. Ручаюсь, что население именно в этом духе будет реагировать.
      _Незнакомец_. Мы полагаемся на вашу испытанную ловкость. (Как бы мимоходом.) Кстати, господин Шульц, вы хорошо сделаете, если примете на вашем заводе соответствующие меры в связи с назревающими событиями.
      _Господин Шульц_. Вы считаете, что спорный вопрос будет разрешен вооруженной силой?
      _Незнакомец_. Правительство, господин Шульц, ничего по этому поводу не считает. Но мое личное мнение...
      _Голос из соседней комнаты_ (неразборчиво). Горе вам, непокорным и нечестивым, горе тебе, град безумный! Ваши князья - львы рыкающие, ваши судьи - волки ночные, ни одной кости не оставляют они на утро.
      _Незнакомец_. Что это?
      _Господин Шульц_. Не знаю. Какой-нибудь постоялец в комнате рядом. В такой третьеразрядной гостинице трудно избежать подобных неожиданностей. Я предложил это место для нашей встречи, чтобы избежать огласки и всяких кривотолков. Ваше превосходительство считает, стало быть, что бронированный кулак...
      _Незнакомец_. Умный человек страхует себя на всякий случай. Я бы на вашем месте, дорогой господин Шульц, поступал так, словно ожидаемое событие произойдет еще в нынешнем году. Это, как уже сказано, только мое личное мнение. Правительству придется тогда закупать боеприпасы там, где оно их найдет, и по тем ценам, которые за них запросят.
      _Господин Шульц_ (настороженно). Вы, стало быть, полагаете, что...
      _Незнакомец_ (углубившись в свои бумаги, как бы мимоходом). Я, например, если вы уже сейчас приняли бы необходимые меры в связи с надвигающимися событиями, без всяких разговоров купил бы от четырехсот до пятисот ваших акций.
      _Господин Шульц_ (сияя). Буду от души рад, ваше превосходительство, если вы позволите приобрести для вас акции в частном порядке: на бирже вы за них неизбежно переплатите.
      _Незнакомец_. Весьма признателен, господин Шульц, весьма признателен.
      _Голос из комнаты рядом_ (несколько отчетливей). Ваши пророки легкомысленны, ваши мужи - вероломны, ваши жрецы осквернили святыню, оскорбили законы. Я истребил народы, говорит господь; я разрушил их башни, опустошил их улицы, и нет на них путников. Города их обезлюдели, лишились жителей.
      _Незнакомец_. Это какое-то безумие.
      _Господин Шульц_ (звонит кельнеру). Скажите, черт вас побери совсем: что это вы там, в соседней комнате, всех двенадцать апостолов поселили, что ли? Неужели вы не можете заткнуть пасть этому болтливому Иеремии?
      _Кельнер_. С ним, к сожалению, ничего не поделаешь. Это проповедник. Мы уже попросили его завтра освободить комнату.
      _Господин Шульц_ (незнакомцу). Бесконечно сожалею. (Кельнеру.) Марш!
      Кельнер уходит.
      Голос рядом становится тише.
      _Господин Шульц_. А как вы представляете себе дальнейшее регулирование цен на заказы в мае и июне?
      _Незнакомец_. Не думаю, чтобы министерство согласилось на ваши предложения.
      _Господин Шульц_. Как же так, ваше превосходительство! Нельзя забывать о стачке на предприятиях Гейнзиуса. Она оказывает влияние и на моих рабочих, будоражит их. Мне приходится день ото дня увеличивать специальные суммы на подкуп, чтобы надежные элементы успокоительно действовали на других. Вообразите, ваше превосходительство, что забастовка начнется и у меня на заводах. Что же тогда делать правительству с его заказами?
      _Незнакомец_ (с усмешкой разглядывает Шульца). Вы расходуете специальные суммы только на то, чтобы успокоить ваших рабочих, или также на то, чтобы не успокаивать рабочих Гейнзиуса?
      _Господин Шульц_ (громко хохочет, фамильярно хлопает по плечу незнакомца). Черт возьми, ваше превосходительство! Вы - единственный человек из правительства, у которого старому Шульцу есть еще чему поучиться.
      _Голос рядом_. Я говорил: бойся меня, повинуйся мне. Иначе я разрушу жилище твое. Но нет, они рано собрались в путь. Все дела их были мерзостны.
      _Господин Шульц_. Этот библейский олух совершенно несносен. Пойдемте в ресторан.
      Уходят.
      _Голос рядом_ (очень явственно). Ваше серебро и ваше золото не смогут спасти вас в день его гнева. Ваша кровь превратится в грязь и ваша плоть в прах. И настанет день трубного гласа и грома войны.
      13
      Комната Томаса. Поздние сумерки. Свет не зажжен.
      _Анна-Мари_ сидит, ждет. _Томас_ входит. Анна-Мари всхлипывает.
      _Томас_. Кто здесь?
      _Анна-Мари_. Я, Томас.
      _Томас_ (потрясенный). Анна-Мари. Ты вернулась! (Неловкими движениями зажигает лампу.) Анна-Мари...
      _Анна-Мари_. Не смотри на меня. Мне стыдно.
      _Томас_. Чем я могу помочь тебе?
      _Анна-Мари_. Я стосковалась по болезни, бедности, отчаянию. Потому что на других путях я нигде не могу найти тебя.
      Молчание.
      _Томас_. Ты останешься теперь у меня?
      _Анна-Мари_. Ты не спрашиваешь, откуда я?
      _Томас_ (взглядывает на нее; тихо). Нет.
      _Анна-Мари_ (встает, молча начинает убирать в шкафу). Хорошо. Так я приготовлю чай, Томас.
      14
      Библиотека на вилле у Георга.
      _Георг_ (один, читает книгу). "Мы, европейцы, в общем очень хорошо понимаем поборника справедливости и очень плохо - святого, ибо мы исследователи и скептики, нам нужны мерило и закон. В мире исследователей и скептиков святой всегда недоказателен, к тому же он - юродивый, чудак, беглец, лишний; поэтому паука в равной мере высмеивала его и превозносила справедливого". (Швыряет книгу прочь.) Я не хочу думать о Томасе. (Звонит по телефону.) Жена еще не возвращалась? Как только она придет, сообщите мне. (Кладет трубку, шагает взад и вперед.)
      Я никогда не любил дымящих труб моей фабрики, но меня злит, что она замерла. Сказать бы этому сброду два слова - и все было бы в порядке. В конце концов улещиваешь ведь, если нужно, упрямую собаку двумя-тремя ласковыми словами, и при этом у тебя нет чувства, будто ты солгал и унизился.
      Я знаю, как двусмысленна болтовня о чести и собственном достоинстве, я не верю в слова. Так почему же я не могу разговаривать с этой сворой? Высокомерие? (Останавливается перед статуей Будды.)
      Где жил он, там смирение переходит в гордыню, смирение и гордыня схожи, как два близнеца.
      _Томас_ (входит). Я не помешал вам?
      _Георг_ (вежливо). Нисколько. (Указывая на Будду.) Эту статую я купил две недели тому назад. Взгляните на нее.
      _Томас_. Я пришел по очень важному делу.
      _Георг_. Было время, когда вы не остановились бы перед далеким путешествием ради того, чтобы взглянуть на эту статую.
      _Томас_ (уклончиво). Это время миновало. (Пауза.)
      _Георг_ (любезно). Что вы хотели мне сказать? Прошу вас.
      _Томас_. Я пришел поговорить о стачке. Ваши рабочие ожесточены до крайности. Тем не менее я беру на себя уладить все на условиях, которые в основном вы уже приняли. Примите их до конца, и через три дня рабочие выйдут на работу.
      _Георг_. Прошу вас, Томас, не надо никаких фокусов, когда мы разговариваем с вами с глазу на глаз. Вы прекрасно знаете, что для меня важнее другое. Эти молодцы хотят выжать из меня деньги - два миллиона - на повышение заработной платы. Отлично. Я должен восстановить на работе обоих зачинщиков. Отлично. Но не называть вымогателя вымогателем, а подлеца подлецом? Нет. Хотя бы заводы простояли до Страшного суда. Нет.
      _Томас_ молчит.
      _Георг_. Неужели вы всерьез можете требовать этого от меня? (Тихо, с гримасой брезгливости.) Вы хотите, чтобы я сел за один стол с этими молодцами, заискивающе похлопывал их по плечу, танцевал с их потными девушками, восхищался их пугливыми, тупыми, хмурыми детьми? (Встает.) Нет, дорогой Томас. Деньги - пожалуйста. Но своим "я" не желаю жертвовать ни на йоту.
      _Томас_ (стоя перед Буддой). Что ему тут делать, если вы так говорите?
      _Георг_. Самоотречение, которому он учит, не имеет ничего общего с вашим пошлым смирением.
      Я не желаю произносить дешевые фразы. Я моим рабочим не друг. Я оплачиваю их точно так же, как кормлю своих ломовых лошадей. И точка.
      _Томас_. Очень удобно закрывать глаза. Очень удобно видеть различия и не видеть общего. Очень удобно, когда кто-нибудь зовет на помощь, пожать плечами: я, мол, не понимаю диалекта, на котором ты говоришь.
      _Георг_. Вы - хороший оратор, Томас. Но мы не на митинге. Я не принимаю на веру фразы. Меня вы не ошеломите фонтанами красноречия. Дайте мне факты.
      _Томас_. Если вашим рабочим не доступно ничего, кроме жратвы и распутства, почему они настаивают, чтобы вы извинились? На ваше извинение они хлеба ведь не купят. Почему они не довольствуются деньгами?
      _Георг_. Они, вероятно, не упирались бы, если бы их не подстрекали. Если бы вы, Томас, их не подстрекали. Они были тупы и довольны. А теперь они кричат о "чести" и "человеческом достоинстве". И они несчастны.
      _Томас_. Да, это я подстрекал их. Я разбудил в них недовольство. Я ненавижу тех, кто довольствуется малым. Во всех бедствиях на свете виноваты те, кому не нужно многого.
      _Георг_. Вы как будто только что говорили о смирении? Странное смирение. С винтовками и бомбами. Не кажется ли вам порой самому, что это - та же гордость, только замаскированная?
      _Томас_. Когда я вижу человека бедного, опустившегося, то не разницу между ним и собой я замечаю; нет, я чувствую, что сам нисколько не лучше его. Я знаю, что мы - братья, и отношусь к нему по-братски. Это и есть мое смирение.
      _Георг_. Братья. Ерунда. Гете и какой-нибудь людоед не братья. Одного среди тысяч я, может быть, признаю братом. С единственным я могу общаться, пожалуй, даже приду ему на помощь. А масса, множество, человечество вздор.
      _Томас_. Вы не думаете, что созерцателю, стоящему над человеком, вне человека, разница между так называемой духовно развитой личностью и массой должна казаться до смешного ничтожной? Животное развилось в человека, а вы не допускаете, что духовно неразвитый человек может преодолеть одну крохотную ступень и подняться к нам, развитым? Я верю в это, Георг.
      _Георг_. Верить в человека - это теперь модно. Дешевая, удобная мода, каждый может следовать ей, она всем к лицу. Очень легко смешаться с массой. Трогательно и удобно говорить каждому встречному: ты мой брат. Вы не думаете, что гораздо трудней защищаться, оградить себя от этой бациллы гуманности?
      _Томас_. Здесь уже никакая логика не поможет. Здесь чувство берет верх над самыми логическими доводами. Я не могу сидеть сложа руки, углубляться в размышления, рассчитывать и взвешивать, читать книги и писать драмы, когда вокруг столько горя.
      Выстрел в окно.
      _Томас_ (вздрагивает). Что это?
      _Георг_. Будда разбит.
      Только бы Беттина скорей вернулась. Она поехала в город. И ничего мне не сказала. (По телефону.) Что случилось? Погнались за ним? Прекрасно. Благодарю. (Кладет трубку.) Жаль статуи. Мне она доставляла огромную радость.
      Я хочу рассказать вам коротенькую историю, Томас. Однажды Будда подошел к небольшой речушке, на берегу которой жил святой старец. Святой был очень старый и очень святой. Такой святой, что он мог перейти через реку, не омочив ног. Это была его специальность. Он показал свой фокус Будде. Действительно, перешел реку туда и обратно, не замочив ног, и был этим очень горд. Будда сказал ему: "Очень хорошо, сын мой, прекрасно. Но почему ты не переехал на лодке?"
      _Томас_. К чему это вы?
      _Георг_. На свете есть много такого, что нуждается в улучшении. Допустим. Но разве нельзя этого уладить административным путем? Организацией? Для чего утруждать дух, душу? (Тихо смеется.) Почему вы не садитесь в лодку, если вы хотите переправиться через реку?
      _Двое слуг_ (вводят оборванца). Это он, господин Гейнзиус. Мы успели его поймать, когда он перелезал через забор. В полицию уже позвонили.
      _Георг_. Оружие у него отобрано?
      _Слуга_. Да. Вот оно.
      _Георг_. Прекрасно. Он останется здесь до прихода полиции.
      _Слуга_. Вы хотите остаться с ним вдвоем...
      _Георг_. Здесь еще господин Вендт.
      _Слуга_ (не то испуганно, не то презрительно). Господин Вендт! (Слуги уходят, покачивая головой.)
      _Томас_. Почему вы стреляли?
      _Оборванец_. Он назвал нас подлецами. Зверь и тот кусается, когда его разъярят.
      _Георг_. Гм...
      _Оборванец_. Вот вы стоите здесь, ухмыляетесь, потому что вы отделались благополучно, а я попался. Но погодите, придет другой и уже не промахнется.
      _Георг_ (смотрит на него, ходит взад и вперед перед осколками, затем неожиданно). Уходите скорее. Не то полиция застанет вас здесь.
      _Оборванец_ (вытаращив глаза). Что? Я могу...
      _Георг_. Вот выход. Сверните направо, там начинается лес...
      _Оборванец_ (ухмыляется). Ну, спасибо. Очень благодарен. (Исчезает.)
      _Томас_. На жесты вы мастер, Георг.
      _Георг_. Неприятно запирать зверей в клетку. Только и всего. А вы, Томас, любите сильные эффекты, признайтесь. Мои заводы стоят, мои статуи разбивают вдребезги, в меня самого стреляют. Ваши доводы не лишены силы. (Вспышка света.) Автомобиль. Наконец-то Беттина. (Очень любезно.) Простите мою агрессивность. Ни я вас, ни вы меня не переубедите. К чему тогда спорить? У меня, впрочем, перед вами преимущество: вы меня, как личность, не признаете, а я вас - признаю.
      _Беттина_ входит: бледная, окровавленная, лицо перевязано;
      ее поддерживает под руку горничная.
      _Георг_ (бросается к ней). Что случилось, Беттина?
      _Беттина_ (горничная и Георг усаживают ее в кресло). Ничего, дорогой. Пустяки.
      _Горничная_. Они бросали в машину камнями. Мы были уже у самой виллы. Осколки стекла попали в лицо.
      _Георг_. Бегите же. Звоните врачу.
      Горничная уходит.
      _Георг_. Беттина. Милая Беттина. Очень больно тебе? Чем тебе помочь?
      _Беттина_. Ничего, дорогой, ничего.
      _Томас_ (медленно приближается). Беттина.
      _Георг_ (вспылив, по тихо). Уходите. Я ненавижу вас.
      _Томас_ (с усилием поворачивается, делает несколько шагов к выходу). Прощайте.
      _Беттина_. Подойдите ко мне, Томас. (Протягивает ему руку.) Забудьте то, что он сказал.
      Томас берет ее руку.
      _Георг_. Уходите.
      Томас в большом горе удаляется.
      КНИГА ВТОРАЯ
      Тот, кто действует, всегда лишен совести.
      Лишь у созерцателя есть совесть.
      Гете.
      1
      Комната Томаса. _Анна-Мари_. _Кристоф_. _Конрад_.
      _Анна-Мари_. Вы его не убедите.
      _Кристоф_. Но должен же он понять. Надо рассуждать трезво. Как быть? Не подставлять же ему голову под пули только потому, что он гений?
      _Анна-Мари_. Никто не может его теперь понять. Он часто внушает мне страх.
      _Конрад_. Когда ему вручат приказ о явке, тогда будет уже поздно. Пока еще довольно легко освободить его. Надо только, чтобы он захотел этого.
      _Анна-Мари_. Но он не захочет. Он прямо-таки ждет этого приказа. Уверяю вас.
      _Конрад_. Томас - это сгусток ненависти. С тех пор как он умолк, его глаза агитируют лучше, чем самые пламенные речи.
      _Анна-Мари_. Он совершенно перестал спать. Прошлой ночью он прилег на полчаса и вдруг начал стонать. Я спросила: "Ты спишь, Томас?" - "Нет", отвечает он, встает, одевается, садится к окну и смотрит в ночь. Без конца. Я спрашиваю: "Что с тобой?" Он только взглянул на меня, и взгляд был такой пустой, что у меня мурашки по спине побежали. И бросился вон. И вот до сих пор его нет.
      _Кристоф_. Надо с ним поговорить. Вы, Конрад, должны урезонить его.
      _Томас_ (входит). Вы здесь? Военный совет держите, а?
      _Анна-Мари_. Ты, наверное, голоден, устал. Приготовить тебе завтрак?
      _Томас_. Да, приготовь мне завтрак.
      Анна-Мари уходит.
      _Томас_. Я буду пить кофе и, может быть, даже булочку съем, а то и две. Видите, друзья, я благоразумен.
      _Кристоф_ (печально). Почему ты не разговариваешь с нами? С тех пор как газета запрещена, ты совершенно не говоришь с нами.
      _Томас_. О чем говорить? Вы добры ко мне. Вы преданны нашему делу. Вы отважны. Именно отважны, - это настоящее слово. Но мне нечего сказать вам. При всем желании. О чем говорить, друзья? Каждый из нас может спросить: почему? Но другой ответит ему тем же вопросом: почему? Конрад, умный Конрад, скажите, о чем говорить? (Похлопывает его по плечу; насмешливо). Голосовать против военных кредитов, что ли?
      _Конрад_. Да, следовало бы. Среди прочего - и это. Бросать оружия не надо. Чем больше война раздувает отчаянье, тем лучше наши перспективы. Надо уметь спокойно смотреть на кровь, если хочешь быть врачом. Разве это мужество - закрывать глаза при виде крови? Разве это мужество - бежать по ночам в лес и там кричать деревьям о своем отчаянье?
      _Томас_. Нет. Мужественно убить какого-нибудь генерала, зная, что за это убьют тебя. Мужественно обратиться с речью к народу, зная, что тебя бросят за решетку. Я не обладаю мужеством, умный Конрад; я не могу быть трезвым, милый Кристоф. Я вижу, как люди сходят с ума, я вижу, как люди умирают гнусной смертью, и тела их сваливают в ямы, как мусор. Я не могу рассуждать трезво, друзья.
      _Кристоф_. Что ж ты собираешься делать, Томас?
      _Томас_. Ждать.
      _Конрад_. Чего?
      _Томас_. Этого я не могу вам сказать. Этого не выразить словами. Вы себе представьте: пока мы здесь с вами разговариваем, там непрерывно умирают люди. Железо и огонь мечут они друг в друга; день и ночь они убивают друг друга. Представьте это себе! Я не могу рассуждать трезво, друзья мои!
      _Конрад_ (с силой). Томас Вендт! Проснитесь! Неужели вы в состоянии сидеть и предаваться горестным размышлениям? Неужели вы не хотите действовать?
      _Томас_. Помните редактора Веннингера? Он носил пенсне, он был уродлив, озлоблен, он смотрел на людей исподлобья. Он пошел и застрелился и взвалил на меня тяжкое бремя. И Беттина. Вы знали Беттину Гейнзиус? Достаточно было увидеть ее, чтобы понять, что такое красота. Теперь ее лицо обезображено навеки. Потом расстреляли рабочих. Семнадцать человек, если я не ошибаюсь. И много рабочих брошено в тюрьмы на долгие годы. На моем пути стоят могильные кресты; много, очень много крестов. Я не хочу действовать, Конрад.
      _Конрад_. Поберегите себя. На будущее. В ближайшие дни вас призовут в армию. Разрешите мне похлопотать о вашем освобождении.
      _Кристоф_. В самом деле, Томас. Ведь это же бессмысленно: позволять глумиться над собой какому-нибудь прохвосту унтеру, валяться в промозглых окопах. Бессмысленно позволять помыкать тобой, как скотиной, и, как скотина, идти на убой.
      _Томас_ (взглянув на него; очень сухо). Конечно, Кристоф, в этом нет никакого смысла. Так. А теперь я буду пить кофе. Я чертовски устал. (Говорит в сторону соседней комнаты.) Анна-Мари, готов кофе? Если желаете составить мне компанию, прошу вас. Но ни слова о войне, освобождении от призыва и о каких-нибудь действиях. Ни слова.
      2
      Отлогий берег реки. Скамья. Вечер.
      _Анна-Мари_ (одна). Так я сидела тогда. И так же заходило солнце. Теперь я бы этого больше не сделала. Он уехал, едва взглянув на меня. Когда я купалась в деньгах, я тосковала по нем. Теперь я почти рада его отсутствию. Три недели назад я отерла бы грязь с сапог последнего нищего. Почему же теперь я всем своим существом жажду нарядных людей, света и музыки? Я не хочу нести чужое бремя - нужду, уродство. Я не могу жить так, как он от меня требует. Я не хочу быть тенью Томаса.
      Георг входит.
      _Анна-Мари_ (вскрикивает). Георг! Беттина сказала мне, что вы в плену.
      _Георг_. Был. Обменен, как тяжелораненый. Я хотел повидать Томаса.
      _Анна-Мари_. Он ушел в армию.
      _Георг_. Он страдает?
      _Анна-Мари_. Он этого жаждал. Когда был получен приказ явиться, он ожил.
      Георг удивлен.
      _Анна-Мари_. Он почти не разговаривает. Не разберешь, что с ним. Он озлоблен. Смотрит сквозь тебя и не видит.
      _Георг_. Надо ему помочь.
      _Анна-Мари_. Как? Какими средствами?
      _Георг_. Я освобожу его.
      _Анна-Мари_. Он этого не хочет. Он не позволит этого.
      _Георг_. Когда он увидит, что в казарме нет ничего трагического, а всего лишь пустая зловонная скука, он станет сговорчивей. (Оглядывает ее.) Знаете ли, Анна-Мари, вы изменились.
      _Анна-Мари_. Я?
      _Георг_. Сначала вы были маленькой девочкой. Затем вы жадно потянулись ко всему, что ярко, вы были полны любопытства и какого-то пестрого вздора. А внутри было пусто.
      _Анна-Мари_ (чувствуя беспокойство под его взглядом). Как поживает Беттина?
      _Георг_ (продолжает смотреть на нее). Все это прошло через вас, и теперь вы опять стали самой собой.
      _Анна-Мари_. Как поживает Беттина?
      _Георг_ (мрачнеет). Рубец останется. Пятна останутся. Лицо останется обезображенным. Никакой надежды. (Молчание.)
      _Анна-Мари_. Вы много пережили?
      _Георг_. Не мало. Балы в казино, а в пяти километрах смерть и мерзость. Города с измученными, ожесточенными жителями. Плен. Лазарет. Но я не хотел бы упустить ничего из всего этого.
      _Анна-Мари_. Вы как будто похудели. Но в сущности не изменились.
      _Георг_. Того, кто способен глубоко чувствовать, книга может потрясти так же, как ужасы боя. Война сейчас так далека от меня, что иное театральное представление кажется мне более реальным.
      _Анна-Мари_. Вы не трус, Георг. Это вы показали во время стачки. На фронте вас, вероятно, многое увлекало, нравилось вам.
      _Георг_. На фронте нечем вдохновляться. На второй, третий день ужас превращается в скуку. Трупный запах, вонь отхожего места - все это становится чем-то привычным. Слушаешь гул рвущихся снарядов, треск пулеметов, как тиканье стенных часов. Смотришь на обугленные дома, на умирающих или умерших людей так же равнодушно, как на рисунок своих обоев. В конце концов война - не большая бессмыслица, чем все остальное.
      _Анна-Мари_ (смотрит на него). Я легко допускаю: ваш надменный и скучающий вид не оставляет вас даже тогда, когда кругом смерть. Да, теперь вам есть что порассказать Беттине.
      _Георг_. Я ничего не рассказываю Беттине. У меня не хватает духу подолгу бывать с ней. Я не знаю, как сделать, чтобы она не заметила моего сострадания. Вам я охотно буду рассказывать, Анна-Мари. Что вы делаете сейчас, когда Томас в казарме?
      _Анна-Мари_. Просто живу.
      _Георг_. Я теперь провожу много времени на фабрике.
      _Анна-Мари_. Прежде вы ненавидели свою контору. И любили свой дом.
      _Георг_. Теперь я ежедневно хожу в контору. Я бываю там от одиннадцати до часу. (Встает.) Не зайдете ли вы ко мне, Анна-Мари?
      _Анна-Мари_. Хорошо, я приду. Как-нибудь.
      Георг уходит.
      _Анна-Мари_. Неужели я дурной человек? Неужели все мы дурные люди? Раскаюсь я потом? (В порыве возмущения.) Почему он так суров со мной, почему в нем столько презрения ко мне, словно я отверженная? Пусть бы он дал мне утопиться тогда. Когда он смотрит на меня, точно на какой-то отброс, и молчит - я чувствую, что вся моя любовь уходит. Я - нечто такое, за что он должен бороться, сказал он однажды. Но я - не "нечто". Я не объект для опыта.
      Томас, ведь я люблю тебя. Почему ты всегда задаешь мне твои проклятые задачи, такие трудные, что на меня нападает страх, словно в школе, когда я не знала урока? (Взвешивая.) Томас? Георг?
      _Господин Шульц_ (входит). А, фрейлейн Анна-Мари! Любуетесь красивым видом? Давненько мы не виделись с вами. Знаменательные у нас были встречи: Красная вилла, отель "У пляжа". Я по-прежнему ваш искренний поклонник. Моему ожиревшему сердцу приходится серьезно остерегаться вас. А как поживает уважаемый маэстро? На некоторое время - не у дел? Должен довольствоваться идиллиями, элегиями, размышлениями? Или он пламенно воспевает кайзера и отечество?
      _Анна-Мари_. Томас в армии.
      _Господин Шульц_ (раскрывает от удивления рот). А? Гром среди ясного неба. Как же так? Кто же так поступает?
      _Анна-Мари_. Его нельзя было переубедить.
      _Господин Шульц_. Почему же вы не пришли ко мне, малютка? Мы ведь с вами старые знакомые. Мы бы просто за его спиной устроили ему освобождение. Люблю его, вашего Томаса. Пробуждает возвышенные воспоминания: Вильгельм Телль, Толстой, Армия Спасения. Обераммергау. Это дело надо обмозговать, фрейлейн Анна-Мари. Хотите, займемся вместе? За бутылочкой шампанского? (Подмигивая.) Помните, какие превосходные марки вин у меня там, наверху? Итак, если есть время и охота, приходите к людоеду, словно молящая о помощи принцесса. (Придвинувшись ближе, интимно.) Хотя я и лью пушки, но, право же, я не такой страшный. Разве каннибализм не бледнеет, когда открывается столько возможностей для сравнения? Так, стало быть, пусть мой проект обежит прелестные извилины вашего мозга. До свидания. Et on revient toujours... [начало французской пословицы, соответствующей примерно русской: "Старая любовь не ржавеет"] (Уходит.)
      _Анна-Мари_. Я дала ему договорить до конца. Его жадные глазки так и шарили по мне. И я его не задушила. Что же я такое? Кто я? Неужели моя неблагодарность заглушила во мне голос сердца? "Делай все, что хочешь, сказал он однажды, - но не предавай самое себя". Трудно быть неблагодарной. Трудно взвешивать. Трудно выбирать. (Взвешивая.) Томас? Георг? (Решительно, с сияющим лицом.) Георг.
      3
      Здание школы, превращенное в казарму. Комната.
      На полу тесно положены соломенные тюфяки. Вечер.
      _Солдаты_, смертельно усталые, валяются в изнеможении на тюфяках.
      Некоторые чистят форму. Двое играют в карты.
      _Томас_ лежит, закрыв глаза.
      _Первый_. Я спрашиваю: почему? Я спрашиваю: ради чего? И небо не обрушится. И бог не накажет виновных.
      _Второй_. Ну, этого от него не дождешься: бог убрался в Швейцарию.
      _Первый_. Но ведь какой-нибудь смысл должен в этом быть.
      _Третий_. В кино я видел картину "Оборотень". Знаешь ты, что такое оборотень?
      _Четвертый_. Это - который кровь сосет? Вот вы, Вендт, ведь вы образованный: скажите, бывают на самом деле оборотни?
      _Томас_ (лежит неподвижно на своем тюфяке). Чепуха.
      _Третий_. Нет, не чепуха. В афише приводится мнение авторитетов.
      _Томас_ (про себя). Они верят в оборотня, которого показывают в кино.
      _Третий_. До чего жутко было. Одно удовольствие. Возле меня сидела одна кухарка, так она прямо потела от страха. Но я ее так ущипнул, что у нее сразу страх пропал.
      _Четвертый_. Кто это воздух испортил? Сил нет!
      _Третий_. Ничего удивительного при нашей жратве.
      _Второй_. К вони надо привыкать. В братской могиле еще не так воняет. Эй, ты, балагур, спой нам куплеты о свинье и младенце.
      _Четвертый_. Я зверски устал. Все кости болят.
      _Второй_. Ты разве костями поешь? Или спой нам "Мумия и сыр".
      _Третий_. В казарме саперов теперь в ходу такая песенка:
      Бог, родина... все ерунда!
      Закон войны таков:
      Стоим горой за богачей,
      Стреляем в бедняков.
      _Многие_ (шумно). Замечательно. Очень хорошо.
      Стук в дверь.
      _Первый_. Пришла дама, которая к Вендту ходит.
      _Томас_. Можно ей войти?
      _Голоса_. Да. Конечно. Да, разумеется.
      _Анна-Мари_ (входит; робко). Здравствуйте! (Подходит к Томасу.) Добрый день, Томас.
      _Томас_. Зачем ты пришла?
      _Анна-Мари_. Поговори со мной, Томас. Нехорошо будет, если ты со мной не поговоришь.
      _Томас_. О чем мне с тобой говорить? Если ты не видишь сама, то слова не сделают тебя зрячей.
      _Первый_. Вы слушали, как трепался майор, когда отправляли на позиции третий эшелон?
      _Третий_. С души воротит от их красивых речей. Пусть сами подставляют под пули голову, если это такое удовольствие издохнуть за отечество. Велика радость - вместо правой ноги принести домой Железный крест?
      _Анна-Мари_. Ты не чувствуешь, как мне страшно, Томас? Неужели ты вытащил меня из воды для того, чтобы я теперь задохнулась?
      _Второй_. Выгружали первый эшелон, и вдруг - комбинированная воздушная атака. Троих убило, семерых ранило - еще до того, как они попали на фронт.
      _Первый_. Я наверняка буду убит. Трижды мне снилось, будто я еду в каком-то открытом вагоне, лежу и не могу сдвинуться с места, а с обеих сторон на меня сыплется угольная пыль, все сильнее, сильнее. А я никак не могу пошевельнуться.
      _Анна-Мари_. Георг Гейнзиус возвратился с фронта. Он бы тебя без всякого труда освободил.
      _Томас_. Все та же песня.
      _Анна-Мари_. Я предприняла кое-какие шаги. Тебя отпустят. Надо лишь захотеть.
      _Томас_. Я не хочу.
      _Анна-Мари_. Я кое-что привезла тебе. Шоколад.
      _Томас_. Благодарю. У других тоже нет шоколаду.
      _Анна-Мари_. Ты можешь дать и другим. Эхо Беттина посылает.
      _Томас_ (берет). Беттина? Так.
      _Анна-Мари_. Ты не проводишь меня немного? Здесь не поговоришь.
      _Томас_ (устало встает). Ты меня мучаешь.
      _Второй_. Это жена его или любовница?
      _Четвертый_. Не знаю. Но, по-видимому, она ему гекупак.
      _Третий_. Не гекупак, а гекуба. Это греческое слово. Означает: "на черта она мне сдалась".
      _Четвертый_. Спасибо, господин почтовый ящик.
      _Второй_. Только из-за того, что здесь Вендт, они над нами так измываются.
      _Третий_. Как странно, что ему не скажешь "ты".
      _Четвертый_. "Величие и достоинство служат преградой к сближению" - как сказал Шиллингер.
      _Третий_. Ему дьявольски трудно. Но он не увиливает, не жалуется, а стискивает зубы и молчит.
      _Первый_. Иногда мне кажется, что он-то и мог бы сказать - зачем, чего ради?
      _Второй_. Пока что от него только и есть пользы, что из-за него к нам придираются.
      _Совсем молоденький солдатик_ (яростно). Придираются? К вам? Ко мне придираются! Из всей роты только ко мне одному.
      _Четвертый_. Погляди-ка. Грудной младенец раскрыл рот. Еще в утробе матери, а уже лопочет.
      _Третий_. За что это к тебе придираются, сосунок?
      _Молоденький солдат_. Могу вам сказать. За то, что я однажды застал фельдфебеля в офицерском нужнике, когда он там примерял монокль.
      _Четвертый_. Вот еще обезьяна, вот еще проклятая образина!
      _Второй_. Лезет в офицеры.
      _Третий_. А тебе что там понадобилось, в офицерском нужнике?
      _Молоденький солдат_. Чистить мне его велели. И вот с тех пор он ко мне придирается. (Кричит.) Не могу я больше. Сил нет. Я застрелюсь. Лучше сразу на тот свет, чем так вот медленно подыхать.
      Общее замешательство.
      _Второй_. Ну, ну, друг, успокойся.
      _Первый_ (раздумывая, тихо). По-моему, надо было бы сказать об этом Томасу Вендту.
      _Молоденький солдат_. Вендт сам уже кое-что заметил. Он как-то так взглянул на меня, пожал мне руку. Я понял, что он все знает. Я - из деревни. Хоть разок бы еще взглянуть на поля, на землю, на деревья и небо, а отпуск я не получал ни разу. Никогда. Может быть, в это воскресенье... Да нет, ничего не будет. (Пауза.)
      _Четвертый_. Тут у меня стихотворение.
      _Второй_. Смешное что-нибудь? Вроде "Мумия и сыр"?
      _Четвертый_. Ну, нет, не смешное. Это Вендт писал.
      _Первый_. Вендт?
      _Многие_. Вендт?
      _Четвертый_. Называется "Песня павших".
      _Второй_ (разочарованно). Ну, значит, уже не смешное.
      _Голоса_. Заткнись!
      _Четвертый_.
      Мы здесь лежим, желты, как воск,
      Нам черви высосали мозг.
      В плену могильной немоты
      Землей забиты наши рты.
      Мы ждем...
      _Первый_ (про себя). Мы ждем... Да, мы ждем!
      _Четвертый_.
      Плоть наша - пепел и труха,
      Но как могила ни глуха,
      Сквозь немоту, сквозь сон, сквозь тьму
      Вопрос грохочет: - Почему?
      Мы ждем...
      _Первый_ (вскакивает). И он, значит, тоже спрашивает? И он, значит, тоже спрашивает?
      _Многие_. Не мешай. Читай дальше!
      _Второй_. Да это совсем не смешно.
      _Четвертый_.
      Пусть скорбный холм травой зарос,
      Взрывает землю наш вопрос...
      _Томас_ (вернулся). Что это? Почему вы замолчали? Вы говорили обо мне? Ну и продолжайте.
      _Третий_. Он прочел ваше стихотворение.
      _Томас_. Стихотворение? Вот как? Со стихотворениями далеко не уйдешь. Между прочим, друзья, почему вы со мной на "вы"? Читай дальше.
      _Первый_. Пусть он читает. Он сам. Вы должны прочесть.
      _Молоденький солдат_. Читай, друг. Прошу тебя.
      _Томас_ (читает, без особой выразительности, со скрытой злобой).
      Пусть скорбный холм травой зарос,
      Взрывает землю наш вопрос...
      Он, ненасытен и упрям,
      Прорвался из могильных ям.
      Мы ждем.
      Мы ждем. Мы только семена,
      Настанут жатвы времена.
      Ответ созрел. Ответ идет.
      Он долго медлил. Он грядет.
      Мы ждем.
      Тишина.
      _Молоденький солдат_ (тихо, робко). Чего ж они ждут? Скажи нам.
      _Первый_ (настойчиво). Растолкуй нам, Томас Вендт, непременно. Зачем это - война и все такое. Видишь, ведь и мы все спрашиваем. Видишь, ведь и мы умираем. Ты должен нам растолковать, Томас Вендт.
      _Фельдфебель_ (с шумом распахивает дверь). Что здесь такое?
      Солдаты стоят навытяжку.
      _Фельдфебель_. Почему вы все скучились, как овцы перед грозой? (Молчание. Молоденькому солдату.) Эй, ты, сопляк. Что это тут опять за свинарник? Не положено, чтобы тюфяк виднелся из-под одеяла. Неряха. Чтобы этого больше не было.
      _Молоденький солдат_ (боязливо). Честь имею доложить, господин фельдфебель, одеяло слишком короткое. Я по-всякому старался.
      Фельдфебель. Что? Противоречить? Вшивый мальчишка! Вот я тебя проучу! Твой воскресный отпуск - пиши пропало.
      _Томас_ (тихо, но очень ясно). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.
      _Фельдфебель_. Что? Кто посмел?
      _Томас_ (негромко). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.
      _Фельдфебель_. Ах, вы? Конечно, вы. Я вас подведу под военный суд. Бунтовщик. Скотина чертова. (Выходит, хлопнув дверью.)
      _Томас_ (тихо).
      Он долго медлил. Он грядет.
      Мы ждем.
      4
      Сад на вилле Георга. Поздняя осень. Вечер.
      Издалека доносятся песни играющих детей. _Беттина_. _Анна-Мари_.
      _Анна-Мари_. Ваши руки на солнце совершенно прозрачны, Беттина.
      _Беттина_. Да, мои руки не изменились. Ты прелестно одета, Анна-Мари. Белое платье и флорентийская шляпа очень тебе идут.
      _Анна-Мари_. Я собираюсь в Мариенклаузе.
      _Беттина_. И Георг туда, кажется, поехал верхом.
      _Анна-Мари_ (нерешительно). Вот как.
      _Беттина_. Что с Томасом?
      _Анна-Мари_. Завтра будто бы отправляют на фронт.
      _Беттина_. И ты только теперь говоришь мне об этом?
      _Анна-Мари_. Я все сделала, чтобы его удержать. С ним не сговоришься. Он и не смотрит на меня. Может быть, все было бы по-иному, если бы он со мной поговорил.
      _Беттина_. Чего хотят эти ребята у решетки?
      _Анна-Мари_. У мальчика мяч залетел в сад. Он не решается войти.
      _Беттина_. Открой ему, пожалуйста, калитку.
      Анна-Мари идет.
      _Беттина_ (напевает.)
      Играй, душа моя, и пой
      Чудесной летнею порой.
      Анна-Мари входит с маленьким мальчиком.
      _Мальчик_. Тетя, это невеселая песенка.
      _Беттина_. Подойди ко мне, маленький Иозеф.
      _Мальчик_. Ты не можешь спеть что-нибудь веселое?
      _Беттина_. Что, например?
      _Мальчик_ (поет, точно петушок).
      Птички лесные
      Поют так чудесно
      В родимом краю.
      _Беттина_. Чего только не умеет маленький Иозеф? Как поживает мама?
      _Мальчик_. Она получила письмо.
      _Беттина_. От отца? С фронта?
      _Мальчик_. Папа пишет, что там - настоящий свинарник. И ему не дают отпуска. А дядя Стефан рассмеялся и сказал: вот видишь, этого хочет бог и кайзер. И схватил маму вот так, крепко. И, должно быть, ей было больно. А то она не ревела бы целую ночь.
      _Беттина_. Кто это дядя Стефан?
      _Мальчик_. Это кучер из пивоварни, где такие чудные лошадки. Иногда он мне позволяет покататься верхом - гоп-гоп! Но раз он не хотел меня снять, и я так испугался и закричал. А дядя Стефан смеялся и не снимал меня. А на руке у него красивые синие рисунки. Но я его не люблю. Оттого, что мама меня всегда высылает вон, когда он приходит. Что это с тетей?
      Анна-Мари с трудом овладевает собой.
      _Беттина_ (смотрит на нее; тихо). А, вот что!
      _Мальчик_. Дядя Стефан говорит, что папу убьют.
      _Беттина_ (гладит его по волосам). Маленький Иозеф.
      _Мальчик_. Ребята играют. Слышишь: "Заяц белый, куда бегал?" И я хочу с ними. Мне здесь не нравится. Тетя сейчас заплачет, а ты тоже невеселая.
      _Беттина_. Иди, иди, Иозеф. В следующий раз, как придешь, получишь конфет.
      Мальчик убегает.
      _Беттина_ (тихо). Вот, значит, как. Вот как.
      _Анна-Мари_. Этого вы мне никогда не простите, Беттина?
      _Беттина_. Тебе?
      5
      У Анны-Мари.
      _Георг_. Ты была с господином Шульцем в кабаре?
      _Анна-Мари_ (вызывающе). Да.
      _Георг_. С Шульцем!
      _Анна-Мари_. Мне захотелось света, вина, танцев. Ты ведь не мог пойти со мной. Или не хотел.
      _Георг_. Вчера вечером, когда мы читали с тобой новый том стихов, ты чувствовала малейшую шероховатость. На прошлой неделе, когда мы говорили о Томасе Вендте, у тебя были такие глаза, что я не смел до тебя дотронуться. А потом ты идешь с Шульцем в кабаре.
      _Анна-Мари_. Я и сегодня с ним пойду, если будет охота. Ты что, запретишь мне?
      _Георг_. Да.
      _Анна-Мари_. А я все-таки пойду. Это и разлучило нас с Томасом, что я не всегда оставалась такой, какой он меня впервые увидел. Оставаться завтра такой же, как сегодня? Нет.
      _Георг_. Анна-Мари...
      _Анна-Мари_. Я не позволю производить над собой опыты. Бери меня такой, какая я есть. Я не позволю себя "лепить".
      _Георг_. Кто же ты? Сегодня ты чувствуешь себя больной от дерзкого взгляда, а завтра ты бежишь с Шульцем на танцы.
      _Анна-Мари_. Да. И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.
      _Георг_. Прощай, Анна-Мари. (Уходит.)
      _Анна-Мари_ (одна, медленно, тихо, упрямо). И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.
      6
      Сад на вилле Георга. Начало лета.
      _Беттина_ (одна, вздрагивает). Кто там?
      _Георг_ (входит). Это я. Я шел по траве. (Целует ей руку, тихонько гладит по волосам.) Беттина.
      _Беттина_. Ты вернулся?
      _Георг_. Долго я отсутствовал?
      _Беттина_. Для меня время тянулось долго. Очень было тяжело расставаться с ней?
      _Георг_. Сегодня можешь лепить из нее все что угодно, а завтра все опять распадается. (После паузы, резко.) Ему следовало оставить ее такой, какой она была: тупой, довольной. Теперь она мечется от одного чувства к другому, бросается из одной крайности в другую; у нее нет точки опоры. Ужасно подумать, кому она сейчас бросилась на шею.
      _Беттина_. Быть может, она была для него только образом. Ведь он во всем видит только образы. Быть может, она была для него только образом той косной массы, которой он хочет помочь.
      _Георг_. Он сеет несчастье всюду, где появляется. Он одержимый, меченый.
      _Беттина_. Разве тебе не жаль его? Подумай только, он валяется в какой-нибудь яме, под огнем, ожесточенный, безмолвный; вокруг - ни единой души, которая бы поняла его.
      _Георг_. Он этого хотел. И ты еще защищаешь его, Беттина, после всего, что он причинил тебе.
      _Беттина_. Он страдает больше, чем те, кого он заставляет страдать.
      7
      Воронка, вырытая снарядом. Знойное солнце.
      Группа солдат, из них некоторые ранены. _Томас_.
      _Первый_ (раненый). Пить! Пить!
      _Второй_. Тебе нельзя пить. Не то взвоешь от боли.
      _Третий_. Хоть бы стрелять начали. Эта тишина невыносима.
      _Четвертый_. А там они сидят теперь по разным кафе. Играет музыка. Газетчицы выкрикивают названия газет. Перед кино - давка. Молодые люди слоняются, курят и бегают за первыми вечерними проститутками, дежурят у служебных входов в универмаги, поджидают продавщиц.
      _Первый_. А тут лежи и подыхай. Хороша справедливость. Ведь должен быть какой-нибудь смысл в том, что происходит.
      _Второй_. Почему должен быть?
      _Третий_. Вот и я так думаю. К черту эти розовые бредни. Надо быть трезвым. С девчонками фасон держать не штука. Вот когда каждую минуту тебя может прихлопнуть - тогда держи фасон.
      _Второй_. Этого ввек не забыть: лежишь и ждешь смерти, а над тобой само небо горит.
      _Четвертый_. Вы видели, какой смешной был лейтенант?
      _Третий_. Хороший парень. Не слишком мозговитый. Жалко, что его так сразу накрыло.
      _Четвертый_. Он упал навзничь. А монокль остался в глазу. Очень смешно.
      _Томас_ (глядя перед собой, со злобой, тихо). Выжечь все это у себя в мозгу. Запечатлеть в глазах, в ушах. Всосать в кровь.
      _Второй_. "Пупсик, звезда моих очей". Я так люблю музыку. До смерти хочется вспомнить какой-нибудь хороший мотив. Не выходит. Все точно ветром сдуло. Только все та же избитая, глупая песенка. "Пупсик, звезда моих очей..." На зубах навязло.
      _Первый_. Пить, пить, товарищи! (Стонет. Что-то бессвязно лепечет.)
      _Второй_. Что с тобой, друг? Кончаешься? Может, сказать что-нибудь хочешь?
      _Первый_. Что сказать? (Судорога проходит.) Чепуха. Если ты запомнишь, что я скажу, а я уже буду падалью, то что мне с того? Дружба? Ерунда. Любовь? Чушь. Отечество? Обман. Все это - бумажные деньги, сплошной обман.
      _Молоденький солдат_ (ранен). Когда мы были на отдыхе, я пошел к проститутке. Первый раз в жизни. Она разделась, она была тугая, круглая. У меня дыханье сперло. Я взял да убежал, она мне вслед хохотала. И вот я умираю, так и не узнав женщины.
      _Томас_ (про себя, тихо). Я не умру. Я вернусь, чтобы все увидели то, что я вижу. Я заставлю их видеть.
      _Третий_. Никогда не знал женщины этот малыш. Скажи пожалуйста! Когда лежишь и в тебе копошатся черви и ты превращаешься в прах, что толку, если у тебя было не меньше женщин, чем у кронпринца?
      _Четвертый_. Умереть от жажды. Страшное дело. Надо же было, чтобы дьявол нас занес как раз на южный фронт. Досаднее всего, что приходится подыхать у этих макаронников.
      _Третий_. Поглядите-ка на Вендта. Так ничего от него и не дождались. Трубили о нем в газетах, пили за его здоровье, кричали, что он необыкновенный парень. А он лежит и подыхает, и ни одной собаке нет до него дела.
      _Четвертый_. И даже если бы у них хватило благородства не брать его и позволить ему писать свои стихотворения и произносить свои возвышенные речи, все равно, и он бы ничем не помог. Ни один человек в мире не может помочь.
      _Томас_ (про себя, сквозь зубы). Я не умру. Хорошо бы умереть. Но я не имею права. Я должен рассказать миру правду. Я должен перестроить мир.
      _Первый_. Проклинать? Плакать? Молиться? Или... а-а...
      _Третий_. Язык держать за зубами, тысяча чертей! Мутит от этой вечной трескотни. Просто голова кругом идет. И всегда долговязый заводит волынку. Не желаю больше слушать весь этот вздор.
      _Второй_. Мне кажется, товарищ, тебе нечего кипятиться.
      _Третий_. Почему?
      _Второй_. Он уж на том свете, по-моему.
      _Четвертый_. Бедняга. Самое лучшее для него.
      _Третий_. Вот и трескотне конец. Теперь хоть подохнуть можно будет спокойно.
      8
      Кабаре. Господин Шульц, Анна-Мари, господин из австрийского
      посольства. Мужчины, девушки. Со сцены доносится музыка
      модных танцев и ритмическое шарканье ног танцующих.
      _Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами), Пр-э-э-лестно! Пре-э-э-лестно!
      _Анна-Мари_. Ну и лодыжки у этой козы. С такими лодыжками не лезут танцевать. Да еще горб на спине.
      _Господин Шульц_. Да, Анна-Мари, у нас насчет этого ассортимент получше. (Хлопает ее по спине.)
      _Какой-то господин_. В моем лице вы видите величайшего неудачника нашего столетия. До войны я жил в тропиках. Десятки лет занимался проблемой, как приспособить тропики для европейцев. Я изобрел систему центрального охлаждения для отдельных домов и целых кварталов. Вдруг... эта проклятая война, пришлось все бросить и вернуться. Что же теперь прикажете делать с моим центральным охлаждением здесь, в Центральной Европе, где даже летом требуется паровое отопление!
      _Анна-Мари_. Ну, что это за танцы? Все как деревянные, как калеки. Мертвые они, что ли? (Кельнеру.) Капельмейстера сюда!
      _Тайный советник_. Что вы задумали, сударыня?
      _Анна-Мари_. Мне нужен настоящий темп.
      _Господин Шульц_. Только подумать, милостивые государи и государыни: второй год мировой войны! Икра, шампанское, цветник прелестных дам, музыка, танцы, на фронте доблестные герои, сыны отечества, грудью своей защищают это отечество от вторжения врага. Чудесно, если вдуматься. Я и в самом деле начинаю верить в провидение. Словечко: наш великий небесный союзник, - это вам не шуточки. Выпьем же за великого союзника.
      Пьют.
      _Господин Шульц_. Кельнер, остудить еще шампанского.
      _Анна-Мари_ (вошедшему капельмейстеру). Сыграйте еще раз то же самое. Но в три раза быстрей. Я буду танцевать.
      _Тайный советник_. Восхитительная идея, сударыня!
      _Анна-Мари_. Идемте! (Уходит с одним из мужчин.)
      _Господин Шульц_. Вакхические порывы приветствую. Тем более что в ней есть нечто от мадонны - и это частенько дает себя знать. Сильный привкус Гретхен, "Садовой листвы", "Сборника практических советов для женщин", "Журнала для домашних хозяек". В общем, предпочитаю тип Саломеи типу Лулу. А ваше мнение, многоуважаемый граф?
      _Господин из австрийского посольства_. Конечно, дорогой господин фон Шульц, я считаю, что самое важное в девушке - темперамент. Только не рыхлая сдоба. Я - за стиль Кокошка.
      _Господин Шульц_ (шумно). Совершенно верно. Совершенно верно. Ваше здоровье, граф!
      _Тайный советник_. Танцует очаровательно ваша малютка.
      _Господин Шульц_. Сначала девочка никуда не годилась. То и дело впадала в возвышенный тон. Была близка с Томасом Вендтом, бунтарем. Остались кой-какие пережитки. Но сейчас она у меня великолепно объезжена. Не правда ли?
      _Тайный советник_ (не спускает с нее глаз). Да. В девочке чувствуется порода. Черт возьми! Вот это танец - так и пробирает тебя всего.
      _Господин Шульц_. Интересуетесь? Желаете, чтобы она как-нибудь поужинала с вами? А может быть, предпочитаете к ней на чашку чая? Устрою с радостью. Оборудовал ей восхитительную квартирку. На Аугсбургерштрассе. Бывший владелец ее - мой должник. Офицер. Убит на фронте. Всю его рухлядь приобрел с аукциона.
      _Тайный советник_. Очаровательна, честное мое слово. В высшей степени отрадное явление. Оазис в пустыне нынешнего бытия.
      _Господин Шульц_. Нуждаюсь в такой отраде в немногие минуты досуга. Почтительнейше прошу взвесить: мы, организаторы тыла, всегда наготове. Нервы вечно напряжены. Неусыпные заботы, ответственность. Например: в твоем распоряжении железо, сахар, селитра, глицерин. Что делать? Поставлять сковородки домашним хозяйкам или Гинденбургу - пушки? Сахар для варенья, селитру для копчения, глицерин для женских ручек или все это Людендорфу на военные нужды? Проблема! Дилемма! Флюгер. Геракл на распутье.
      Кстати, рассчитываю на небольшое одолжение, господин тайный советник. В вашем ведомстве работает один господин. Он во что бы то ни стало хочет вырвать для потребительских надобностей пару тысяч тонн сахару, реквизированных мною. Чушь! Пусть народ поглощает немножко меньше повидла. Главное, чтобы наши доблестные фронтовики и так далее.
      Ну-с, так когда же Анна-Мари будет иметь честь видеть вас у себя?
      _Тайный советник_. Вы серьезно хотите это устроить? Чудесно! Чудесно! А что касается сахара, то мы уж как-нибудь урезоним нашего друга народа. Нельзя же вечно потворствовать излишествам черни!
      _Анна-Мари_ (возвращается, залпом выпивает шампанское). Горю!..
      _Тайный советник_. Чудесно. Монада. Врожденная гармония в движениях.
      _Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-е-лестно. Прэ-е-лестно. Стиль Кокошка.
      _Господин Шульц_. Одобряю. Темп. Движение. Мотор в крови.
      _Изобретатель центрального охлаждения_ (снова начинает рассказывать). О невезении я могу сложить целую поэму. До войны я жил в Бангкоке... приспособить тропики для европейца... система центрального охлаждения... а теперь, в Центральной Европе...
      _Шансонетка_ в костюме сестры милосердия. Поет куплеты.
      _Раненый_ появляется. Бледный, очень молод. Оглядывается.
      Нерешительно подходит к соседнему столику.
      _Кельнер_ (враждебно). Что угодно господину?
      _Раненый_. Кружку пива, пожалуйста.
      _Кельнер_. Пива у нас нет. Только шампанское.
      _Шансонетка_ (поет припев).
      Да, красный крест мой стяг.
      Да, я решила так.
      Да, красный крест,
      Да, красный крест,
      Ура, ура, ура!
      _Господин из австрийского посольства_ {аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-э-лестно. Прэ-ле-стно.
      Шансонетка поет вторую строфу.
      _Раненый_ (медленно, в раздумье). Ну что ж, тогда, пожалуй, придется уйти.
      _Анна-Мари_ (с момента появления раненого все время с интересом следит за ним). Посмотрите-ка.
      _Господин Шульц_. Что там такое? Ну да, конечно. Никакого такта у этих парней. Одичали на фронте. Мозолят глаза своим видом. Для чего, я вас спрашиваю, оплачиваются все эти дорогие госпиталя и лазареты?
      _Анна-Мари_. Я не хочу, чтобы он так ушел.
      _Тайный советник_ (пылко). Ну, конечно же, конечно же, мы позовем нашего воина сюда, сударыня. Сочувствие раненым героям - высшая добродетель немецких женщин.
      _Господин Шульц_ (пожимает плечами). Рецидив настроений в стиле мадонны. (Тайному советнику.) Как вам угодно. Эй, вы! Фронтовик. Камрад! Герой! Присаживайтесь к нашему столу.
      Раненый оглянулся и, не останавливаясь, идет дальше.
      _Анна-Мари_ (догоняет его почти у дверей; настойчиво, тихо). Мы не хотели вас обидеть. Мы очень просим вас.
      _Раненый_. Что ж, если это так... (Следует за ней.)
      _Господин Шульц_. Ну, первым делом хорошенько смочить горло. Вам, надо полагать, немножко странно здесь, а? После грохота и мерзости фронта вдруг мирные, солидные бюргеры уютно сидят за стаканом вина. Цветник красивых женщин. Песенка. День для труда, вечер для отдыха. Вечерний досуг. Ну-с, а теперь расскажите нам что-нибудь вы.
      _Раненый_. Нет. Мои рассказы здесь не к месту. Я не стану ничего рассказывать, пока эта девка там распевает.
      Неловкое молчание.
      _Господин Шульц_. Ого-го! Вот это называется - рубить сплеча. (Шумно.) Люблю гордых испанцев. Не хотите рассказывать - не надо. В конце концов зачем отбивать хлеб у военных корреспондентов?
      Пауза. Слышно лишь пение шансонетки.
      _Шансонетка_.
      Да, красный крест мой стяг.
      Да, я решила так.
      Да, красный крест,
      Да, красный крест,
      Ура, ура, ура!
      _Раненый_. Я лучше пойду. Я только мешаю.
      _Тайный советник_. Что вы, что вы. Герой - всегда желанный гость.
      _Господин Шульц_. Даже если он лишен салонных манер.
      _Анна-Мари_. Я вас не хотела обидеть. Верьте мне, прошу вас. (Протягивает ему руку.)
      _Раненый_ (берет ее руку). Благодарю. (Уходит.)
      _Господин Шульц_ (качает головой). Сумасшедший дом.
      _Тайный советник_. Очаровательно. Очаровательно. Подлинная немецкая женственность.
      _Шансонетка_ (повторяет припев).
      Красный крест сюда,
      Да, этим я горда.
      За красный крест, за красный крест
      Ура!..
      _Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-э-лестно. Прэ-э-э-лестно.
      9
      Крестьянский двор. Отец Томаса - старый крестьянин,
      одет в полугородской костюм; суровое, недоверчивое лицо.
      Старик чинит деревянные грабли.
      _Анна-Мари_ (входит). Вы - господин Матиас Вендт?
      _Отец Томаса_. Да.
      _Анна-Мари_. Я знакома с вашим сыном.
      _Отец Томаса_. Приходит много людей, которые знают моего сына.
      _Анна-Мари_. Здесь, значит, он родился. (Осматривается. Широкий холмистый ландшафт. Вдали - смутные очертания гор.)
      _Отец Томаса_ (с мягкой насмешкой). У нас тут и глядеть не на что, фрейлейн.
      _Анна-Мари_ (взглядывает на него). Не любопытство привело меня сюда.
      _Отец Томаса_. Было бы умнее, если бы он остался здесь. Скот не бывает благодарным или неблагодарным. Пашня не бывает благодарной или неблагодарной. Люди же всегда готовы убить того, кто хочет им добра.
      _Анна-Мари_. Он в списках пропавших без вести. Я очень беспокоюсь.
      _Отец Томаса_. Беспокоиться нечего.
      _Анна-Мари_. Вы что-нибудь знаете о нем?
      _Отец Томаса_ (тихо, ровно). Я его вижу.
      _Анна-Мари_. Вы его видите?
      _Отец Томаса_. Да, иной раз. Томас лежит на дне глубокой ямы. Он бледен и не может шевельнуться. Время от времени сверху скатываются комья земли.
      _Анна-Мари_ (наклонившись вперед, напряженно слушает). Вы это видите?
      _Отец Томаса_. Он не один. Но никто не может ему помочь. Он шевелит губами. Он говорит...
      _Анна-Мари_. Что он говорит?
      _Отец Томаса_. Он говорит: "Не забывайте". (Безразлично.) Ну, мне пора. (Берет грабли.) До свиданья, фрейлейн. (Удаляется.)
      _Анна-Мари_. На эти деревья он лазил, по этим лугам он бегал, срывал, может быть, цветок, от которого произошел вот этот. О Томас, я могла бы умереть за тебя, когда тебя нет со мной. А когда ты со мной, у меня нет ни одного слова для тебя.
      10
      Улица. Торопливо идущие люди.
      _Раненый_ (стоит на углу). Все куда-то торопятся, все чем-то заняты. Как ни в чем не бывало. На уме - дела, женщины, развлечения. Разве эти люди не знают, что все они у меня в долгу? Ну, не наглость ли это? Они смотрят сквозь меня, точно и я - частица этой улицы. Подойти бы вон к тому толстяку с самодовольной рожей, ткнуть его в пузо: "Эй, дружок. Руку у меня оттяпали, видите? Вы должны мне руку". Воображаю, как бы он вытаращил на меня глаза!
      Анна-Мари приближается.
      _Раненый_ (уставившись на нее). Заметит ли она меня? Нет. И она, конечно, пройдет мимо.
      _Анна-Мари_ (замечает, останавливается, колеблется, быстро подходит). Почему вы стоите здесь? Ждете кого-нибудь?
      _Раненый_. Да, жду.
      _Анна-Мари_. Жаль. А я хотела попросить вас проводить меня. Я должна вам кое-что сказать.
      _Раненый_. Я не жду кого-нибудь определенного.
      _Анна-Мари_ (про себя). У него лоб Томаса. Вы проводите меня?
      _Раненый_. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
      _Анна-Мари_. Да.
      _Раненый_ (оглядывая свою потертую военную форму). Вот в таком виде мне можно пойти с вами?
      _Анна-Мари_. Да, конечно. Идемте.
      _Раненый_ (возбужденно). Подумайте только, какой я дурак. Я стоял здесь и смотрел на людей и думал: люди злы, думал я, люди неблагодарны, бессовестно неблагодарны. Но вы посмотрите на ту девушку. Какие у нее добрые, веселые глаза. А этот седой господин, верно, ни одного нищего не пропустит, чтобы не подать ему. Люди вовсе не злы. Только загнанны, только забот у них ужасно много. Люди друг другу помогают, люди добры. Надо только поближе к ним присмотреться.
      _Анна-Мари_ (улыбаясь его горячности). Ну, конечно, конечно. Идемте же.
      11
      Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь. Вдали море.
      Знойное солнце, вибрирующий воздух. Античный храм.
      Видны только высокие ступени и подножие облупившихся колонн,
      землисто-серых, огромных: все это - на фоне глубокой синевы неба.
      _Томас_ (сидит на ступеньках, один, сгорбившись, затерянный в огромном просторе ландшафта). Если ты обрек меня на деяние, боже, зачем ты связал мне руки, забросил сюда, окружил меня соблазнами? Здесь слышен голос моря, здесь земля звенит, здесь кровь моя пульсирует в ритме стиха. Я не могу заглушить свои песни, они звучат все громче. Глаза мои наполнены страданием тысяч. Но я не пал духом. Я проникся муками каждого солдата. Ибо ты так повелел, боже. Неужели же все это напрасно?
      Я не могу больше вынести этой звенящей тишины. Она растворяет крик, живущий во мне, крик миллионов, которым я нужен. То, что я с такой мукой вырвал из моего сердца - певучая красота, равнодушная, безжалостная, - она опять со мной.
      Унеси меня из этой страны, боже. Открой мне путь к деянию, к которому ты приговорил меня. Защити меня от меня самого, боже.
      _Незнакомый пожилой господин_ (появляется на нижней ступени храма. Одет во все белое. Носит темные очки). Вы из немецких военнопленных?
      _Томас_. Да.
      _Незнакомец_. Почему вас в числе других не послали на водопроводные работы?
      _Томас_. Я болен.
      _Незнакомец_. И вас никуда не переводят из этой малярийной местности?
      _Томас_. Я надеюсь, что вскоре буду обменен. Вы - член следственной комиссии?
      _Незнакомец_. Нет. Я произвожу здесь раскопки.
      _Томас_. Во время войны?
      _Незнакомец_. Прошлое остается все тем же прошлым, несмотря на войну.
      _Томас_. Чудовищное настоящее обрушилось на все живое, а вы роетесь в прахе прошлого?
      _Незнакомец_. В этих местах стояли большие города, велись сражения, государства возникали и рушились, бурлило тщеславие, стонали рабы, сверкало искусство, наживалась алчность, жажда деятельности толкала людей за моря. А для чего? Для того, чтобы я стоял здесь, растирал между пальцами щепотку пыли и размышлял.
      Я не хочу быть одним из миллиардов, которые для будущего человека явятся щепоткой пыли и пищей для минутного размышления; я предпочитаю быть тем, для кого эти миллиарды жили.
      _Томас_. Что это? Бред? Вы, сударь, усвоили себе философию, которая парализует всякое хорошее побуждение. Борьба против войны - это не бессмыслица! Она не может быть бессмыслицей!
      _Незнакомец_ (прислонившись к колонне; тихо). Действие загрязняет душу. Лишь созерцание - благо.
      _Томас_. Я не мог бы жить, если бы это было так. Все во мне кричит: иди и действуй!
      _Незнакомец_. Видите ли, молодой человек, и я когда-то "действовал".
      Я входил в правительство одной из наших колоний. Что это значит, здесь, в этой части света, имеют лишь слабое представление. Тамошние правители обладают большей властью, чем любой король в Европе. Я стоял перед вопросом - посылать или не посылать войска для покорения одного ненадежного горного племени. Я послал войска, я начал войну. Тысячи людей погибли. Но я победил. Край был усмирен. В нем стали насаждать цивилизацию: построили железные дороги, школы, больницы, комфортабельные гостиницы. Был организован транспорт, торговля, лучшие памятники искусства отправлены в европейские музеи... (Он умолкает - неподвижная, белая фигура на фоне одной из колоссальных коричневатых колонн. Тишина. Зной.)
      _Томас_. А дальше?
      _Незнакомец_. Удовлетворения, однако, я не чувствовал. Я подал в отставку и вернулся в Европу.
      Я сидел в своем парке, прекраснейшем парке, унаследованном мною от многих поколений. Я сидел и размышлял. Все мои предки были энергичными людьми. Среди них были воины, мореплаватели, крупные государственные деятели. Школьники заучивают их имена, вписанные (с мягкой иронией) "в анналы истории", как принято говорить. Не удивительно, стало быть, что я предпринял упомянутую экспедицию. (Снова умолкает.)
      Томас, сгорбившись, сидит неподвижно.
      _Незнакомец_. Спустя три года я сделал удивительное открытие.
      Горцы, о которых я рассказывал, посылали в Европу послов. Без моего ведома. К очень высокопоставленному лицу. С трепетной просьбой - отменить мою карательную экспедицию. Высокопоставленный господин был растроган и собирался предпринять известные шаги, ибо в ту пору он читал филантропические книги. К тому же судьбой горцев заинтересовалась и некая чувствительная дама, близко стоящая к означенному господину. Но господин был еще и спортсменом, а в эти дни яхта его потерпела поражение на гонках. Это поглотило его внимание, и он упустил из виду дело горцев или даже совсем забыл о нем.
      _Томас_. Что же было дальше?
      _Незнакомец_. Ничего не было.
      Будь сила ветра в тот день на одну десятую балла больше или меньше, сманеврируй команда яхты чуть ловчее, - и я бы не двинул моей карательной экспедиции, не погибли бы тысячи людей, не были бы построены железные дороги, ребят этого народа не посылали бы насильно в школы, музеям пришлось бы обойтись без драгоценных произведений искусства. И, возможно, остался бы на моем посту в колониях, "действовал" бы уже не столь энергично и был бы, следовательно, лишен удовольствия познакомиться с вами. (Прикасается к шляпе.)
      _Томас_. Кто вы?
      _Незнакомец_. Некто, изменивший лицо мира в результате простой случайности. (Кланяется и уходит.)
      12
      У Анны-Мари. Убранство комнаты нарядное, несколько кричащее,
      в крайне современном вкусе.
      _Анна-Мари_ (входит с раненым). Идемте. Не бойтесь. Я вас не съем.
      _Раненый_ (нерешительно следует за ней). Вы подобрали меня на улице. Вы меня не знаете, вы добры ко мне. Какую цель вы преследуете?
      _Анна-Мари_. Я чувствую, что с вами поступили несправедливо. Это все.
      Экономка появляется на ее звонок.
      _Анна-Мари_. Луиза, подайте нам что-нибудь вкусное. Холодное мясо, сыр, торт - все, что есть в доме. Чай я приготовлю сама.
      _Раненый_ (с внезапной подозрительностью). Богатые произносят пышные речи, похлопывают нас по плечу, угощают на вокзалах жидким кофе и дешевыми сигаретами. Издеваются они над нами, что ли? (Настойчиво.) Ведь вы не такая, правда?
      _Анна-Мари_. А если бы я была такой?
      Раненый с ужасом смотрит на нее, собирается встать.
      _Анна-Мари_. (Смеется над его наивным испугом.) Успокойтесь. Просто вы мне нравитесь.
      _Раненый_. Извините. Но богачи обычно соловьем разливаются: ты, мол, и герой, и кровь свою проливал, и всякое такое. А когда протягиваешь руку за помощью, никого дома нет. Все это так бессмысленно. Ты - калека, женщины даже не хотят смотреть на тебя, сам себе становишься в тягость. За что? Кто теперь верит в отечество? Вы верите в отечество?
      _Анна-Мари_. Может быть, в этом все-таки есть какой-то смысл. Я помню одно стихотворение. Называется "Мы ждем".
      _Раненый_. А, знаю. Это Томаса Вендта. Да. Хорошее стихотворение. Но иной раз, когда вспомнишь, что ты калека, - никакое стихотворение не помогает.
      _Анна-Мари_. Ну вот. Чайник закипел. Посмотрим, что нам принесла Луиза. Гм. Неплохо. (Ест. Протягивает ему.) Закусывайте.
      _Раненый_. Здесь так уютно, так хорошо. Красивые вещи вокруг. (Показывая на маленькую статуэтку.) Как этот дикарь язык высунул!
      _Анна-Мари_. Это редкая вещь. Привезена с Явы.
      _Раненый_. Странно. Чего только не бывает на свете. Вот сидишь - и около тебя красивая девушка, и она кормит тебя всякими вкусными вещами. Странно.
      _Анна-Мари_. Сколько вам лет?
      _Раненый_. Девятнадцать минуло. Какие у вас белые, руки. Я хотел бы дотронуться до них.
      _Анна-Мари_. Почему вы этого не делаете?
      _Раненый_. Вы хотели мне что-то сказать.
      _Анна-Мари_. Да. Хотела. (Гладит его по волосам.) Но вы дрожите весь.
      _Раненый_. Я дрожу?
      Анна-Мари встает. Ходит взад и вперед.
      _Раненый_. (Следит за ней взглядом.) Я никогда не знал настоящей девушки. Только таких - с улицы. В этом городе живет одна девушка, она когда-то любила меня. Но такой, каким я стал, я все не могу решиться пойти к ней. Вот уже шесть дней... (Умолкает, не спуская глаз с Анны-Мари.)
      _Анна-Мари_. Почему вы замолчали? Как вас зовут?
      _Раненый_. Пауль.
      _Анна-Мари_ (стоит перед зеркалом, старается поймать в зеркале его взгляд, медленно.) Когда ты меня наконец поцелуешь, Пауль?
      Раненый целует ее шею, плечи, грудь.
      _Господин Шульц_ (входит с тайным советником). Простите. Мы помешали.
      _Тайный советник_. Тысячу извинений. Следуя настойчивому приглашению господина Шульца...
      _Раненый_. Кто этот господин? Что угодно этому господину? Какие права у этого господина? Неужели вы тоже из... из таких?
      _Анна-Мари_ (Шульцу). Как вы смели без предупреждения?
      _Господин Шульц_. Прошу без кинодрам, мой ангел. Перед господином советником нам ведь стесняться нечего. Ну, словом, прежде всего сядем. (Сидится.) Ситуация, по-моему, достаточно ясна. Я позвонил, не застал тебя: пора пить чай, мы сами себя пригласили. Твой гость нисколько нам не помешает. Правильно? Можно ли что-нибудь возразить против такого великодушного толкования вещей? (Раненому.) Кстати, ваше лицо мне знакомо. Ага! Наш гордый испанец из "Скачущего кенгуру". Феноменальная память на лица, верно? А теперь давайте чай пить. Так-то.
      _Раненый_. Я ничего не понимаю. Это страшнее, чем на фронте. Я ничего не понимаю.
      _Господин Шульц_. Незачем все понимать, почтеннейший. Знание - смерть или что-то в этом роде, как говорит наш великий национальный поэт. Сначала чай, затем философия, говорю я, Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма-на-Руре. Великолепна эта яванская статуэтка. Не правда ли, дорогой советник? Привез ее как-то из небольшого кругосветного путешествия.
      _Анна-Мари_. Хватит. Не желаю больше. Ты тогда толкнул меня в грязь. Теперь я на верной дороге. То, что я сегодня сделала и хотела сделать, это хорошо. Назад возвращаться не хочу. Уходи.
      _Господин Шульц_. Гром среди ясного неба. Сорокадвухсантиметровый снаряд. Господин советник, подтвердите: я вел себя абсолютно по-джентльменски. Светский человек извиняет капризы. Смотрит сквозь пальцы на игру нервов. Но теперь точка. Я не желаю превращать мою тускуланскую виллу в бедлам. Точка.
      _Анна-Мари_ (горячо). Это не каприз. Это не игра нервов. Я тебя знаю. Ты готов всякое доброе побуждение обратить в гнусность, совесть назвать игрой нервов. До чего же ты мне противен! Я привела к себе этого юношу потому, что мне жаль его, потому что я хотела сделать ему добро, потому что каждая минута радости, которую я ему дам, - это что-то хорошее, а каждая минута пребывания с тобой... срам. Потому что я хочу вырваться отсюда. Потому что я хочу назад - к Томасу Вендту.
      _Господин Шульц_ (посвистывая сквозь зубы). "О чем поешь, соловушка". Не любовная историйка, значит, а общественный подвиг, этика, гуманность, Томас Вендт. (Короткая пауза, затем отрывисто, энергично.) Спасибо. Этим меня не соблазнишь. Теперь такие вещи опасны. Бунт - подавлять в корне.
      Стало быть, фрейлейн, вам угодно, чтобы я именно так расценивал ситуацию? (С часами в руках.) Даю две минуты на размышление. Затем делаю выводы. Понятно?
      _Анна-Мари_. Не нуждаюсь в ваших двух минутах. Что сказано, то сказано.
      _Господин Шульц_. Как вам угодно. Контракт с домовладельцем заключен на мое имя. Квартиру вы освободите.
      _Тайный советник_. Помилуйте, дорогой господин Шульц...
      _Господин Шульц_. В течение трех часов. Платье, тряпье можете забирать, мебель, драгоценности остаются здесь.
      _Тайный советник_. Милостивая государыня, я безутешен. Если я...
      _Анна-Мари_. Мне ни к чему эти три часа. Я ухожу немедленно.
      _Раненый_ (тяжело ступая, идет к двери). Я...
      _Анна-Мари_. Мы пойдем вместе, Пауль. (Уходит с раненым.)
      _Господин Шульц_. Пауль. Гм. Этика мчится на всех парах.
      _Тайный советник_. Чрезвычайно неприятно. Как могли вы такое восхитительное создание просто взять да вышвырнуть?
      _Господин Шульц_. Можете подобрать это создание. Но не советую. У меня большой опыт с этими высоконравственными женщинами. Утомительная штука.
      _Тайный советник_. Я уже почти ничему не удивляюсь. Но эта девочка как она стояла здесь. Возмущенная добродетель. В высшей степени волнующая картина, крайне привлекательно. (Молчание.)
      _Господин Шульц_. Давайте-ка сядем. Ведь мы пришли сюда чай пить. Так и сделаем. (Звонит.) Луиза, поджарьте свежие гренки.
      Экономка уходит.
      _Господин Шульц_. Впрочем, минутку. (У телефона.) Подстанция? 4-16-57. Алло! Фрейлейн Лиана, собственной персоной? Говорит ягненочек. Да, ягненочек. Слушай, моя киска, спляши танец диких и восхвали господа бога нашего и твоего ягненочка. Что случилось? Не рехнулся ли я? Немножко. Дело в том, что я только что снял для тебя восхитительную квартирку. Аугсбургерштрассе. Спальня бидермайер. Гостиная Людовик Шестнадцатый, кухарка, пылесос, горячая вода, аппетитная экономка, телефон у кровати, прелестная ванная. Можно немедленно въехать, да. Золотой мальчик, правда? Вашу благодарность, мадам, я сам себе возьму. До свиданья. (Кладет трубку. Задумчиво.) Ну, что ж. Белокурые волосы больше подошли бы к обоям, чем темные. Будь мирное время, я взял бы себе английскую герл. Всем теперь приходится страдать. C'est la guerre. Вам ром или сливки, господин советник?
      13
      Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь.
      Вдали - развалины храма. В воздухе веет лихорадкой.
      Площадка перед бараками немецких военнопленных.
      Вечереет. Кругом пленные - слабые, отупевшие, измученные.
      _Учитель гимназии_. Видите там парусное судно? Оно, наверное, плывет в Грецию.
      _Лавочник_. Вечно это море, вечно это солнце - глаза даже начинают болеть.
      _Кельнер_. Как убить время? В скат, что ли, пойти срезаться? Или хвосты ящерицам рубить?
      _Лавочник_. Малярия в воздухе. Нас двадцать три человека. Было пятьдесят семь, когда нас сюда пригнали. А настоящее лето и с ним настоящая малярия только начинаются.
      _Шестнадцатилетний_. Самое скверное, что бабы нет. Ночью, когда никак не заснешь и москиты так тоненько, как стеклышко, звенят над ухом и горит все тело, - это просто отвратительно. Зачем я пошел добровольцем? В конторе была ужасная тоска. Снимать копии с писем, выписывать счета - изо дня в день, изо дня в день. Но такой одуряющей скучищи, как здесь, даже в конторе не было.
      _Учитель гимназии_. Тебя, Вендт, по твоему состоянию с наступлением лета наверное отошлют назад.
      _Томас_. Я тоже думаю, что меня скоро освободят.
      _Кельнер_. Они это сделают - уже ради одного того, чтобы досадить нашему милому отечеству. Его величество и генерал Людендорф с удовольствием предоставили бы тебе дополнительно летний отдых в Италии. Везет же человеку. (Вздыхает.) Завтра опять ползать на коленях вдоль канала. Это будет стоить нам немало поту. Я с удовольствием заболел бы легким расстройством желудка, только бы не гнуть колени над водопроводом.
      _Лавочник_. Лавка наша разваливается, жена работает до изнеможения и все-таки не может справиться со всем.
      Дети растут без отца, дичают. Дети! Девочка принесла великолепные отметки. Мальчику ученье трудней дается. Особенно с тех пор, как у них начали проходить греческий.
      Молчание, издалека слышна пастушечья свирель.
      _Учитель гимназии_. По-эллински. Что ни говори, Вендт, а есть какое-то утешение в том, что сидишь здесь, на земле Гомера.
      _Кельнер_. Что и говорить, знатная пустыня. Но одной местностью сыт не будешь. Если бы не голод, не тиф, не блохи, не грязь, не скверная вода, не жара и не малярия - здесь еще можно было бы кое-как жить.
      _Учитель гимназии_. Завтра, когда ты пойдешь к развалинам храма, Вендт, захвати-ка моего Гомера. Ты лучше, чем кто другой, почувствуешь в этих стихах море, и солнце, и масличные деревья. Мне не нужно лучшего утешения в смертный час, сказал однажды Гумбольдт, чем слышать стихи Гомера, даже из списка кораблей.
      _Томас_. Его, однако, не трудно было утешить.
      _Учитель гимназии_. Тот же Гумбольдт говорит: "Империи рушатся, конституции истлевают, а прекрасный стих живет вечно".
      _Томас_. Этот человек был министром. Гете тоже был министром. Но никто никогда не слышал, чтобы духовная культура народа в его герцогстве была выше, чем в других. Народ остался таким же темным, каким был раньше, и по-прежнему говорил на своем саксонском диалекте.
      _Кельнер_. Эй, ты, профессор, у этих самых греков тоже было так много блох? Что, если Ахиллес, Лукреция, Акрополь все время почесывались, как мы? Смешно, а?
      _Учитель гимназии_. Ты не можешь не чувствовать, Вендт, дыхание этой земли. Нигде красота так глубоко не проникала в человека, как здесь. Сиракузяне отпустили на волю пленных афинян, потому что те пели в каменоломнях хоры Эврипида.
      _Кельнер_. Начни я петь, нынешние итальянцы вряд ли отпустили бы меня на все четыре стороны. А? Вряд ли.
      _Томас_. Не могу я утешаться тем, что где-то в прошлом было величие духа, была красота. Сегодня - вот моя задача. Мой день - сегодня. Сегодня я и должен действовать.
      _Шестнадцатилетний_. Опять пришли эти две девушки. Хоть бы сегодня разговорить их!
      Две молоденькие девушки - местные жительницы входят;
      босые, на головах глиняные кувшины.
      _Учитель гимназии_. Buona sera, signorine [добрый вечер, синьорины].
      _Первая девушка_ (робко). Buona sera [добрый вечер].
      Вторая девушка смущенно хихикает.
      Учитель гимназии говорит с ними по-итальянски.
      _Шестнадцатилетний_ (глядя жадными глазами). С каждым днем их бедра словно становятся пышнее. Сколько лет им может быть?
      _Лавочник_. Самое большее - четырнадцать.
      _Кельнер_. Что они говорят?
      _Учитель гимназии_. Они спрашивают, верно ли, что у нас зимой волки бегают по улицам.
      _Кельнер_. Само собой. В прошлую зиму я сидел у Ашингера в пивной, вдруг вбегает волк и дочиста съедает мои сардельки, точно их и не было. Я, конечно, потребовал, чтобы мне сейчас же вернули мои пфенниги, которые я уплатил за них.
      _Учитель гимназии_. Им жаль, что у них только два апельсина. A chi, signorina? [Кому их отдать, синьорина?]
      _Первая девушка_ (указывая на шестнадцатилетнего). A chistu. E cosi giovane [вот этому, он так юн].
      _Вторая девушка_ (указывая на Томаса). E a chiddu. E cosi triste. A rivederci, signori [И этому: он так печален. До свиданья, синьоры].
      Уходят.
      _Шестнадцатилетний_ (жалобно). Опять ушли. Девочки! Девочки! Как они покачиваются. У высокой сквозь порванное платье видны волосы под мышкой.
      _Кельнер_. Почему мне не досталось апельсина? Почему именно этим двум?
      _Учитель гимназии_. Они сказали: "Ему, он так юн. И ему, он так печален".
      _Лавочник_. Печален. А мне что сказать? У меня больше причин быть печальным. Жена у него, что ли? Дети? Лавка, которая хиреет? (С растущим волнением.) Я этого больше не выдержу. Вечно это дурацкое солнце. Воздуха, свежего воздуха! Набрать полный рот свежего воздуха. Здесь задыхаешься. Здесь слепнешь и дуреешь. Мозг закипает от этого зараженного воздуха. Убейте меня. Если в вас сохранилась крошечка сострадания, убейте меня.
      Общая подавленность.
      _Учитель гимназии_. Ну, ну. Нехорошо так. Нельзя распускаться.
      _Кельнер_. Немножко поворчать, как тетушка Шмидт при виде разбитой кофейной чашки, это еще можно - это облегчает душу. Но к чему сразу лезть на стену? Так не годится.
      _Лавочник_. А ваши голоса! А ваши дурацкие лица? Всегда одни и те же обалделые рожи! И все те же разговоры, все тот же вздор. (Кричит.) Не могу я больше. Сейчас вот вцеплюсь вам в рожи, буду дубасить по вашим постылым физиономиям, пока вы не издохнете!
      _Кельнер_. Не горячись так, эй, ты. Еще неизвестно, у кого из нас физиономия глупее.
      _Лавочник_. Молчи, говорю. Молчи! Или я... (Бросается на него.)
      _Остальные_ (разнимают их). Успокойся, черт! Да перестань ты орать! Ведь тебе никто ничего не сделал.
      _Шестнадцатилетний_. Тише. Начальник идет.
      _Начальник карабинеров_ (входит, статный, толстое добродушное лицо, лихие нафабренные усы). Signer Wendt, la vostra petizione e approvata [господин Вендт, ваше прошение удовлетворено]. (Добродушно смеется, говорит ломаным языком.) Вы свободны. Gratulazioni. Buona sera, signori [Поздравляю вас. Добрый вечер, синьоры].
      _Учитель гимназии_. Поздравляю. Поздравляю от всего сердца.
      _Шестнадцатилетний_. Тебе везет.
      _Кельнер_. Почтительнейше поздравляю, господин Вендт.
      _Томас_. Почему ты вдруг называешь меня - господин Вендт.
      _Кельнер_. Теперь все кончилось. И вы опять господин Вендт, а я кельнер Густав Пеннемаш из Лихтерфельде.
      _Лавочник_. Он свободен. А я...
      Снова, на этот раз очень слабо, доносятся издалека
      грустные звуки пастушьей свирели.
      _Кельнер_. Там жизнь - город, кафе, кино.
      _Шестнадцатилетний_. И девушки, и женщины.
      _Учитель гимназии_. И книги, театр, музыка. (Тихо.) И свобода.
      _Томас_ (переводит взгляд с одного на другого). Не знаю, братья, хорошо ли мне будет там. Не знаю, братья, какая это будет свобода...
      14
      Комната в густонаселенном доме, унылая, бедно обставленная.
      _Анна-Мари_. _Раненый_.
      _Раненый_. Ты утомлена, Анна-Мари, измучена. Оживление, которым ты светилась, погасло в тебе. Этой ночью ты думала, что я сплю, и плакала.
      _Анна-Мари_. Я люблю тебя, Пауль.
      _Раненый_. Я знаю, чего тебе не хватает. Тебя гнетет безобразная, голая комната, улица, наводящая тоску, полная озлобленных, усталых, измученных людей. Горничной нет, платья потрепанные, измятые, все вечера сидишь ты в этих жалких четырех стенах. Ты этого не вынесешь, я знаю.
      _Анна-Мари_. Я люблю тебя, Пауль.
      _Раненый_. Верю. Но представить себе не могу: ты - и без денег. Деньги неотделимы от тебя, они часть тебя самой. Ты без денег - это как танец без музыки. Ты, наверное, чувствуешь себя, как парализованная, точно калека, вроде меня.
      _Анна-Мари_. Не надо так говорить. Это неправда. Я не хочу, чтобы это было так.
      _Раненый_. Ты защищаешься, но знаешь, что я прав. Ты, Анна-Мари, не та, что раньше. Твое лицо застыло, глаза утратили блеск. Ты очень страдаешь. Мы оба страдаем, Анна-Мари.
      _Анна-Мари_. И ты тоже?
      _Раненый_. Да, и я переменился. Раньше мне было довольно того, что ты здесь. Теперь я постоянно чувствую все, чего здесь нет. Я повсюду натыкаюсь на преграды. Где бы я ни был, я вижу твои лишения, твою нужду. Я сам стал как ты. Мне дурно от запаха бедности, от убогой комнаты, от некрасивых вещей, от плохих кушаний.
      _Анна-Мари_. Что ж нам делать?
      _Раненый_. Скажи честно: у тебя не бывает минут, когда тебя тянет назад, в твою квартиру на Аугсбургерштрассе?
      _Анна-Мари_. Не надо так, Пауль.
      _Раненый_. Не хочешь отвечать. Ты, может быть, запрещаешь себе даже думать об этом. Но твои руки выдают тебя: они брезгливо отдергиваются от уродливых вещей. Как отвратительна, как ужасна жизнь, Анна-Мари! Ни одного лица, не обезображенного себялюбием. Никакой веры. Никого, кому бы можно было верить. Обманщики и обманутые, обдиралы и обдираемые. Лучше всего присоединиться к тем, кто с холодным бесстыдством делает из всего этого выводы. (Берет шляпу.)
      _Анна-Мари_. Куда ты?
      _Раненый_. Раздобыть денег. Я не вернусь, пока не смогу сказать тебе: вот деньги, ты можешь быть такой, какой ты была. (Уходит.)
      _Анна-Мари_ (одна). Как он прав! До чего я слаба, до чего я устала...
      _Томас_ входит.
      _Томас_. Мне говорили, что ты вернулся. Но я не решалась пойти к тебе. И вот ты пришел ко мне, Томас.
      _Томас_. Я услышал, что ты опять живешь в бедности. И я пришел к тебе.
      _Анна-Мари_. Только поэтому?
      _Томас_. Да. Я хотел спросить тебя, Анна-Мари...
      _Анна-Мари_. Спрашивай.
      _Томас_. Вышло так, что теперь моя жизнь еще тяжелее, чем раньше. Хочешь помочь мне?
      _Анна-Мари_. У тебя появились седые волосы, Томас. У тебя седеют виски.
      _Томас_. Тебе пришлось бы от многого отказаться, Анна-Мари. Хочешь помочь мне нести мое бремя?
      _Анна-Мари_. Не знаю.
      _Томас_. Я немного могу прибавить к тому, что уже не раз говорил тебе. Мне было бы легче от сознания, что ты со мной. Ты совсем другого склада, чем я. И потому мне так нужно, чтобы ты была со мной.
      _Анна-Мари_. Ты меня мучаешь. Все говорят, что я слаба и глупа, ни на что серьезное не гожусь.
      _Томас_. Скажи мне, способна ты обречь себя на лишения?
      _Анна-Мари_ (терзаясь). Я, право, не знаю. Ведь я не могу предвидеть, какой буду завтра, через неделю, через год.
      _Томас_ (устало). Да. Тогда я, пожалуй, пойду. Прощай, Анна-Мари.
      _Анна-Мари_. Прощай, Томас.
      Томас уходит.
      15
      Задняя комната пивной. Собрание.
      _Юный русский студент_. В Петербурге, в Москве не зевали. Впереди вожди. Масса за ними. И вот час настал. Где Томас Вендт?
      _Кристоф_. Он придет. Непременно. С минуты на минуту он должен быть здесь.
      _Еврейка из Галиции_. Все отсрочки да оттяжки. Вы так инертны, настоящие профессора. Одно слово - немцы. Если нужно действовать, вы всегда говорите: через три недели.
      _Добродушный_. Не волнуйтесь, соседушка. В один прекрасный день бомбы обязательно полетят, я всегда это предсказывал. Но если Вендт говорит подождать, - значит, подождать.
      _Социал-демократический депутат_. Нам еще нужны подписи, гарантии. Нет смысла выступать преждевременно. Будьте благоразумны. Помните: неудавшуюся революцию называют государственной изменой.
      _Еврейка из Галиции_. У вас всякое предложение сейчас же тонет в море оговорок. Все растекается у вас между пальцев. Сегодня, как всегда, мы разойдемся, не приняв никакого решения.
      _Томас_ появляется.
      _Юный студент_. Томас Вендт.
      Все устремляются к нему.
      _Еврейка из Галиции_. Наконец-то вы опять с нами.
      _Юный студент_. Руки ваши в морщинах. В волосах седина.
      _Еврейка из Галиции_. Вы-то уж не потерпите этих канительщиков, этих водолеев с их вечными оговорочками?
      _Юный студент_. Вы принесете нам огонь, вместо... статистических таблиц.
      _Конрад_. Огонь разрушает. Мы хотим созидать.
      _Кристоф_. Надо рассуждать трезво. Дайте ему сначала выслушать всех.
      _Томас_. Я слушаю.
      _Социал-демократический депутат_. Настроение достаточно подготовлено. Через три-четыре недели можно выступить. За это время, конечно негласно, не впутывая крупных вождей, следует организовать несколько вооруженных нападений на правительственные учреждения.
      _Томас_. Цель?
      _Социал-демократический депутат_. Надо спровоцировать полицию, чтобы она стреляла в народ. У нас будут убитые. Великолепный повод к демонстрации, как мне кажется.
      _Томас_. Вам так кажется, господин депутат? Посылать людей на смерть, чтобы вы могли произнести речь? Вы продекламируете пролог, мы вам подадим в качестве декораций несколько трупов, и наконец финал - демонстрация под звуки труб и литавр. Сколько вам понадобится трупов для выхода во втором акте?
      _Социал-демократический депутат_. Несколько человек не в счет, все дело поставлено на карту.
      _Конрад_. Вы не правы, Томас. Одним энтузиазмом политика не делается. Нужна режиссура, нужна организация.
      _Томас_. Не будем наперед пережевывать каждую возможность. Революцию рассчитать нельзя. Революцию нельзя "делать". Она должна разразиться. Ей нельзя приказать: повремени-ка, теперь ты нам не нужна, приди потом.
      _Социал-демократический депутат_. Но ведь мы должны создать какой-либо непосредственный повод.
      _Томас_. Непосредственный повод, сударь, - это трупы. Трупы во всем обитаемом мире, белые и чернокожие, вздутые от морской воды, высушенные зноем пустыни, трупы детей и трупы женщин.
      _Социал-демократический депутат_. Но ведь необходима какая-то организация, нужно распределить обязанности, работу. Честь и слава вашему справедливому гневу, но что мы сделаем, если завтра кончится хлеб, а послезавтра деньги? Повремените. Нужны только три недели. И тогда все необходимое будет подготовлено.
      _Томас_. Еще три недели. Вечно - "еще три недели". Война позади вас, перед вами, вокруг вас. У вас убитые, пленные, искалеченные. У вас одичание, ложь, голод, хищничество. Умирающие дети, изголодавшиеся женщины. Всякого, кто посмеет поднять голос против беснующейся стихии, дубиной валят наземь. Все это у вас есть, все это нагромождалось одно на другое четыре года подряд. Если таких четырех лет еще недостаточно, неужели вам помогут три недели?
      _Молодой студент_. В России решились без проволочек. И когда начали, на все нашлись люди.
      _Еврейка из Галиции_. И так будет всюду, где возьмутся за дело.
      _Социал-демократический депутат_. А если неудача?
      _Томас_. Революции происходили во все времена, и, по сути дела, они никогда не удавались. Но они двигали человечество вперед, порою едва ощутимо, но неизменно. Не удастся нам переворот - мы будем знать, что умираем за правое дело, умираем добровольно, тогда как теперь тысячи людей умирают поневоле и за дело неправое.
      _Социал-демократический депутат_ (собирает свои папки с делами). Здесь ни у кого нет чувства действительности. Я ухожу. Я один буду продолжать работу в партии. Кто со мной? (Конраду.) Вы идете?
      _Конрад_ (колеблется; решился). Нет.
      Социал-демократический депутат удаляется.
      _Томас_. Не поймите превратно, братья. В том, что он говорит, есть доля правды. Надо отдать себе ясный отчет: мы пускаемся в неизведанный путь. Правое дело само по себе - еще не гарантия успеха. Мы не должны бросаться в бой в угаре дурмана, как шла на эту войну молодежь, которой вскружили голову ложью. Мы пойдем без песни, реющей над нами, без лучезарного знамени впереди. Мы пойдем просто и сурово, крепко стиснув зубы, зная, что предстоят тяжелые испытания и что успех не обеспечен. Вы обдумали все это, друзья? Вы готовы отважиться?
      _Все_. Мы обдумали. Мы готовы.
      _Конрад_. Будет нелегко, и уверенности в победе нет, но мы пойдем.
      _Добродушный_. Ну вот наконец полетят бомбы.
      КНИГА ТРЕТЬЯ
      Кинешь - видишь людей,
      сердце разрывается или леденеет.
      Шамфор.
      1
      Библиотека на вилле Георга. _Георг_ один, читает, курит.
      _Анна-Мари_ входит. Георг поражен.
      _Анна-Мари_. Да, это я. Я пришла к тебе. Это бесстыдно, но я пришла. Я бросаюсь тебе на шею. Ты очень презираешь меня? Я тебя люблю.
      Ты покинул меня. Я осталась одна, и мне нужно было опьянение. Мне нужны были деньги, свет, платья, мотовство, исполнение моих причуд, танцы. Я пошла к Шульцу. Ушла от него, вернулась к жизни простой, без блеска. Потом пришел Томас. Но от него ко мне нет больше пути. Он требует от меня смирения, он требует, чтобы я решилась жить в бедности. Но я не могу. У меня нет для него слов. Я не могу больше оставаться с человеком, сила которого - в смирении. Ты же горд, ты ясен, ты надменен, красив, умен, богат. В моей жизни за последние годы было много мужчин. Но в памяти у меня остались только два лица - Томаса и твое. Томас многое мне дал. Но стать такой, как он, я не могу. Может быть, я дурная. Пусть лучше я буду дурной по-своему, чем хорошей по чужой указке.
      Тебя я люблю, Георг. Презирай меня. Делай со мной что хочешь. Скажи, что ты презираешь меня. Пусть глаза и губы твои будут надменны. Но позволь мне приходить к тебе. Позволь мне любить тебя. Я люблю тебя, Георг. Я люблю тебя. Я люблю тебя. (Прижимается к нему.)
      Георг резким движением привлекает ее к себе.
      2
      На Красной вилле. Предутренний час. Шампанское. Ликеры. Черный кофе.
      Мужчины и дамы в вечерних туалетах. В соседней комнате танцы.
      _Первый господин_. Итак, завтра это начинается.
      _Второй господин_. Симпатичная страна. Революция в ней начинается по железнодорожному расписанию. Начало революции: девятое ноября, шесть часов десять минут утра. Опоздавшим вход разрешается только в антракте.
      _Третий господин, изобретатель центрального охлаждения_. Вы видите в моем лице величайшего неудачника нашего столетия... До войны - Бангкок... проблема, как приспособить тропики для европейцев... система центрального охлаждения... В Центральной Европе, где даже летом нужно отопление...
      _Господин Шульц_. Трое из моей прислуги попросили сегодня отпустить их по случаю революции.
      _Первый господин_. Вы смотрите на вещи с птичьего полета, господин Шульц.
      _Господин Шульц_. Я холоден, как лед. Что такое революция? Меняется флаг, сущность остается та же. Политика - вопрос второстепенный, хозяйство - это все. Денежное обращение должно во все времена так или иначе регулироваться. Всегда нужны люди, отводящие денежный поток по каналам. Это понимают немногие. Поэтому у меня мало конкурентов.
      Беспокоиться мне нечего. Государство - это хозяйство.
      _Раненый_. А хозяйство - это вы.
      _Господин Шульц_ (указывая на раненого). Посмотрите, вот наша молодежь. Проливает немного крови за идеал. Теряет на этом деле руку или ногу. Пробивается к познанию истины. Находит свое место в реальной действительности. Четкий маршрут.
      _Дама с бокалом шампанского_ (восторженно глядя на господина Шульца, прижимается к нему плечом). Мой ягненочек. Так умненько он болтает весь день. (Целует его.)
      _Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-элестно. Прэ-элестно.
      _Второй господин_ (у карточного стола). Наличные вышли. Можно чеком?
      _Третий господин_. Выпишите не раньше, как на одиннадцатое число. По случаю революции банки завтра и послезавтра закрыты.
      _Второй господин_. Надо же было именно мне получить такие карты. Черт побери!
      _Изобретатель центрального охлаждения_. Величайшего неудачника нашего столетия вы видите в моем лице... Бангкок... Система центрального охлаждения... Страна, где даже летом центральное отопление...
      _Первый господин_. Я только что восхищался вашей библиотекой, господин Шульц. Однако я не вижу у вас роскошного издания "Коммунистического манифеста". Есть чудесное издание - японская бумага, переплет из свиной кожи, экспрессионистские виньетки. И даже не очень дорого. Восемьсот марок.
      _Господин Шульц_. Всыплю же я моему секретарю. Ведь я дал ему распоряжение подписываться на все роскошные издания. В конце концов почему бы и нет. Деньги есть. Хрустящие кредитки день и ночь текут тебе в карманы. Покупаю все: книги, драгоценности, дома, искусство, хлеб, мужиков, кофе, женщин, скот, водку, мораль. Все, что пахнет барышом. Достаточно открытки с извещением о продаже.
      _Высокий бледный господин_. Русские революционеры бросили офицеров в Неву. Им привязывали камни к ногам. Водолазы видели трупы, стоящие вертикально, до жути огромные, раздутые. Течение раскачивало их из стороны в сторону. Один водолаз сошел с ума.
      Отдаленная трескотня пулемета.
      _Первый господин_ (вздрагивает). Что это?
      _Господин Шульц_. Легкий пулемет. Репетиция. Пристреливаются. Прошу не беспокоиться.
      Пауза. Джаз в соседней комнате заглушает пулеметную стрельбу.
      _Первый господин_. Вы ведь знакомы с Томасом Вендтом, господин Шульц?
      _Господин Шульц_. Да. Писал когда-то драмы. Очень пикантны сцены распятия. Ему надо было остаться драматургом. Широкий размах, идеалы, этика - хороши в романе, на сцене. Юродивый. Впрочем, симпатичный человек. Молодой, строгий, живой, симпатичный, интересный.
      _Действительный тайный советник медицины_. Вы, бесспорно, правы, господин Шульц. Томас Вендт - юродивый. Мы - психиатры - иначе и не рассматриваем революцию, как явление психопатическое. В состоянии нервного переутомления, возникающего на почве общего недостатка питания... (К лакею, обносящему гостей кушаньями.) Пожалуйста, еще один бутерброд с икрой... Пациент не замечает препятствий, стоящих на пути к избранной им цели. Он стремится, невзирая на эти препятствия, кратчайшим путем достичь цели, даже если это невозможно. В науке мы называем это законом кратчайшего пути. Некоторые идеи оцениваются чрезмерно высоко. Так, например, в настоящее время переоценены идеи справедливости и всеобщего счастья.
      _Раненый_ (охмелев). Если я правильно вас понял, то история морали совпадает с историей душевных заболеваний.
      _Действительный тайный советник медицины_. Конечно, милостивый государь, конечно.
      _Три лакея_ (входят). С вашего разрешения, господин Шульц, мы сейчас пойдем. Иначе мы пропустим последний пригородный поезд и опоздаем на революцию.
      _Господин Шульц_. Ступайте, ребята, и если сможете достать, купите мясные консервы. Наши запасы на исходе.
      Лакеи уходят.
      _Дама_. Ягненочек мой, давай и мы поглазеем на революцию, а? Я постараюсь говорить попроще и изобразить красотку с военного завода.
      _Первый господин_. Жарко. Разрешите? (Раздвигает портьеры, открывает окно.)
      Серое утро. Пулеметная стрельба доносится громче.
      Музыка обрывается. Все прислушиваются. Тишина.
      _Раненый_ (вскакивает на стул. Среди полной тишины, невнятно). Храбрость - идиотизм, мораль - сентиментальность, порядочность - вздор, искусство - блеф. Шампанское - это нечто реальное, женщины - это нечто реальное, деньги - это нечто реальное. Реально все, что идет в глотку, в нутро, в карман. То, что у меня есть, не отнимет у меня больше никакой жид, никакой большевик. Оплакивать скорби мира? Подставлять грудь под пули во имя блага человечества? Пить надо, танцевать, блудить...
      Общее замешательство.
      _Крики_. Он пьян. Закройте окно! Музыку!
      Окно закрывают. Музыка.
      3
      Открытая площадь. Взволнованная толпа.
      _Хор мелких буржуа_. Ну и времена! Ну и времена! (Шушуканье.) В восточной части города грабят. Взорван, говорят, военный завод. Поезда не ходят. Нет подвоза продовольствия.
      _Газетчик_. Декларация правительства! Воззвание Томаса Вендта!
      _Народ_ (вырывает друг у друга газеты. Кто-то читает вслух). Независимое государство! Социализация прессы! Национальное собрание! Свобода и личная собственность гарантируются.
      _Рабочий_. Красный флаг на полицейском участке. Красные флаги на вокзалах. Наконец-то. Земля - трудящимся. Да здравствует Томас Вендт!
      _Еврейка из Галиции_. Я ранена. Они попали мне в руку. О, как это хорошо. Кровь разжигает, кровь превращает порыв ветра в бурю. Как я счастлива, что могла пролить кровь за свободу.
      _Буржуа_. Вообразите. Мой парикмахер сегодня не явился. Двадцать три года он приходил каждое утро в восемь часов десять минут. В первый раз за двадцать три года я не брит.
      _Другой_. И трамвай не ходит, и поезда городской железной дороги стоят, и письма не доставляются, и магазины закрыты.
      _Хор мелких буржуа_. Ну и времена! Ну и времена!
      _Нарастающий ропот_. Все продовольственные управы разгромлены. Девять военных заводов взлетели на воздух. Город голодает.
      _Изувеченный солдат_. Мы были на фронте. Нас морили голодом, отдавали на съедение вшам, заставляли кричать ура, посылая на смерть. Над нами глумились, глумились четыре года подряд. Теперь мы кричим ура, теперь мы командуем, теперь мы будем глумиться. Ура!
      _Голоса_. Да здравствует революция. Да здравствует Томас Вендт.
      _Актер_. Вчера вечером мы ставили "Тетку Чарлея", ерундовый фарс. Сбор был полный, в двухстах шагах от театра стреляли, непрерывно, с первого акта до последнего. Но смех зрителей заглушал пулеметную пальбу.
      _Офицер_. Я перестаю понимать мир. Все, что до сих пор считалось честным и хорошим, вдруг стало плохим. Биться за отечество - позор, умереть за отечество - позор. Храбрость - позор. Чего они хотят? Чтобы всем было одинаково плохо, чтобы все были трусами, чтобы все смешалось в грошовый винегрет? Они с ума сошли.
      _Подростки_ (шушукаются). Ты что-нибудь видел? Ты что-нибудь слышал? В газетах писали, что они бесчестят женщин, насилуют их. Где же? Когда же? Как они это делают? Ведь они застенчивее гимназистов на танцах.
      _Толпа_ (все громче). Все продовольственные управы горят, все военные заводы взорваны. Город осажден. Два верных королю армейских корпуса идут на город.
      _Женщина с окраины_. Я захватила шесть отличных меховых шубок. И у меня их отняли все до одной. Подумать только. Старой потомственной пролетарке нельзя социализировать несколько несчастных шуб. На кой мне тогда ваша революция.
      _Старичок-рабочий_. Кхе-кхе. Дожил-таки, дожил. Я пьян от радости, точно вылакал бочонок пива. На площади перед дворцом я кричал: "Леман, кричал я. - Леман, поцелуй меня в ...". И все смеялись, и ни один фараон не появился. Ах ты. Дожил, так-таки дожил.
      _Рабочий_. Все газеты мы взяли штурмом. Все казармы в наших руках. Да здравствует революция. Да здравствует Томас Вендт.
      _Хор мелких буржуа_. Ну и времена. Ну и времена.
      4
      Дворец. Кабинет короля.
      _Король_ (около тридцати пяти лет, цветущий вид, умен, высокомерен, утомлен; обращается к портрету на письменном столе). Теперь, пожалуй, ты перекочуешь в какой-нибудь музей, дедушка. Странно. Вчера еще все это имело смысл - твои золотые цепи, твоя порфира и держава, твоя корона, многие столетия царствования, порой жестокого, порой милостивого; а сегодня мы - анахронизм. Игрушка для детей, драматургов и историков. У этих людей с пулеметами никакого страха перед львами нашего герба. (Листает папки с делами.)
      Двадцать три тысячи двести шестьдесят семь марок на, борьбу с филоксерой в королевских угодьях. Дополнительное требование к бюджету королевских театров. Разумеется, бюджет превышен. Двести пятьдесят девять тысяч двести двенадцать марок. Не подпиши я, подпишет кто-нибудь другой, кому эта штука так же безразлична, как и мне. Только вместо имени будет фамилия.
      Это совсем не просто, когда вдруг приходится за все отвечать самому. Никаких традиций, никакого этикета - все нужно решать по собственному почину. Неужели нет правил хорошего тона для властителей в моем положении? Неужели ни один гофмаршал не написал нового "Книгге" - "Хороший тон для монарха на все случаи жизни"? Королю, последовательному в своих действиях, полагалось бы произнести какое-нибудь изречение для исторической хрестоматии и застрелиться.
      Если как следует вдуматься - эти люди правы, громя все. Если бы только они не делали это так безвкусно и "непреклонно" и не пахли бы так скверно...
      Чем мне заключить мое царствование? Отпустить двадцать три тысячи марок на филоксеру или двести пятьдесят девять тысяч на придворные театры?
      _Адъютант и кто-то второй_ (вбегают). Ваше величество, они идут...
      _Король_. Мы этого ждали. Вы, господа, можете удалиться - мне вы все равно не поможете.
      _Адъютант_. Если его величество разрешит, мы останемся.
      _Люди_ (за сценой). Нигде никого. Конечно. Улепетнули. Грязная банда. (Врываются. Увидев короля, останавливаются у двери и не знают, что делать.)
      _Голоса_ (обращенные назад). Он здесь. Томаса Вендта сюда. Томас Вендт.
      _Томас_ входит. Шум стихает.
      _Король_ (сидя у письменного стола). Что вам угодно?
      _Томас_. Мы требуем, чтобы вы подписали этот документ.
      _Король_. От чьего имени это требование?
      _Томас_. От имени народа.
      _Король_. Этого вот?
      _Томас_. Народа, который штурмовал ваши казармы, занял ваши правительственные здания, прогнал ваших чиновников и офицеров.
      _Король_. Я мог бы вам возразить, что я сижу здесь от имени народа восемьсот лет; по сравнению с той кучкой людей, которые штурмовали казармы, мой народ представляет собой значительное большинство.
      _Томас_. Нам с вами нет смысла сейчас пускаться в обсуждение исторических проблем. Мы вряд ли найдем общий язык. Я еще раз предлагаю вам подписать этот документ, освобождающий солдат и чиновников от присяги.
      _Король_. Присягали не мне. Присягали (показывая на портрет) этому человеку в такой же степени, как и мне. Но это мне трудно будет вам объяснить. (Вежливо, чуть ли не любезно.) Вы - господин Вендт?
      _Томас_. Да.
      _Король_. В одном своем стихотворении, обращенном ко мне, вы говорите: "Никаким венком лавровым кровь с меча ты не сотрешь". Вы заметили, вероятно, что такие атрибуты не очень ко мне подходят. Вы пользуетесь известным авторитетом у этих?
      _Томас_. Да.
      _Король_. Что со мной будет?
      _Томас_. Вы можете устраивать вашу жизнь как вам угодно. Подписав этот документ, вы становитесь частным лицом, не лучше и не хуже всякого другого.
      _Король_. Машину, Ландсгоф. Могу я обратиться к людям с несколькими словами?
      _Томас_. Ваше положение может растрогать чувствительные сердца. Но мы победители, и мы можем себе позволить быть великодушными. Пожалуйста, говорите.
      _Король_ (сидя у письменного стола, вполоборота к толпе). Послушайте, я желал вам добра, но вы не понимали меня, а я вас. Вы полагаете, что я виноват, если вам плохо живется, и вы недовольны, и вы хотите меня убрать. Я не думаю, что вы от этого много выиграете. Письма вам будут доставлять республиканские почтальоны вместо королевских, ездить будете по республиканским железным дорогам, а если проворуетесь или подделаете вексель - вас приговорят не именем короля, а именем господина Вендта. Если я уйду отсюда, расстояние от земли до солнца не уменьшится, не изменится скорость вращения земли, и зимой по-прежнему придется топить, а летом вы будете потеть, и филоксера не исчезнет сама по себе, и дефицит придворных театров тоже. Готова машина, Ландсгоф?
      Да. И еще одно я хотел сказать вам. (Встает, одергивает китель.) Господа и слуги - были, есть и будут. Приказание и повиновение - были, есть и будут. И, наверное, тот, кто столетиями учился повелевать, делает это лучше, чем тот, кто только сегодня начал этому учиться. (Его голос крепнет, его глаза, глядевшие куда-то поверх людей, останавливаются на них.) И если я подпишу эту бумажку, это будет лишь пустой формальностью. Я не могу освободить вас от присяги, даже если бы я и захотел. Я знаю, что король - я и что останусь им, даже если вы меня выгоните отсюда. (Он стоит возле письменного стола, молодой, высокомерный; тихо говорит.) Вы можете выпустить другие почтовые марки, можете переплавить монеты с моим профилем. Но землю этой страны вы не можете изменить. Я стою на ней тверже, чем тот, кого вы изберете своим вождем, - и тут вам ничего не сделать.
      Молчание. Масса неподвижна.
      _Томас_. Если желаете, я дам вам людей, чтобы вы могли беспрепятственно покинуть город.
      _Король_. Благодарю вас. Я не нуждаюсь в охране.
      (Удаляется.)
      Толпа молча расступается перед ним. Он проходит по коридору,
      образованному расступившимися людьми, которые на всем
      пути его до выхода из замка молча снимают перед ним шапки.
      5
      На вилле Георга. Беттина одна.
      _Томас_ (входит с Кристофом). Вы хотели меня видеть, Беттина.
      _Беттина_. Георг арестован. Своими рабочими. Я не могу узнать, что с ним сделали. Вам известно, что Георг никогда не занимался политикой. Вам, Томас, это известно.
      _Томас_. Нужно ли об этом говорить, Беттина. Я сделаю так, как вы хотите. (Пишет.) Пожалуйста, отправляйся немедленно на завод. (Передает записку Кристофу, который сейчас же уходит.)
      _Беттина_. Стало быть, вы у цели, Томас?
      _Томас_. Нет. Я не у цели. Самое важное - впереди.
      _Беттина_. Неужели ваша борьба по-прежнему требует бешеного потока действий? Неужели действия по-прежнему должны осквернять ваши идеи?
      _Томас_. Что мне в идее, если она не является зародышем действия? Я начинаю интересоваться идеен только тогда, когда она воплощается в действие. Я верю во власть идеи. Америка открыта силой идеи. Только потому, что Колумб твердо верил в свою физико-математическую идею, он шел, побираясь, от двора к двору, он отважился ринуться в грозную беспредельность. Почему же истина математическая должна мне быть дороже, чем истина моральная? Идея остается для меня фразой до тех пор, пока я не претворяю ее в жизнь.
      _Беттина_. Тогда претворите ее в ваше искусство. Разве кто-нибудь живет полнее, чем поэт? Разве поэт не исчерпывает до дна всех возможностей, и разве эти возможности не богаче реальной действительности? Крайности человеческой жизни - действие и отречение, созерцание и активность - разве они не сливаются у него воедино?
      _Томас_. Я не принадлежу себе.
      _Беттина_. Было время, когда вы ощущали искусство как часть самого себя, Томас. Вы были свободны. И ведь вы никогда не теряли и не потеряете себя.
      _Томас_. Это звучит как утешение. Разве я нуждаюсь в утешении? Разве я не победил?
      Беттина молчит.
      _Томас_ (настойчиво). Вы думаете, что я нуждаюсь в утешении, Беттина?
      _Беттина_. Может быть.
      6
      Комната Кристофа. _Кристоф_ лежит на кровати. _Анна-Мари_. _Санитар_.
      _Санитар_ (Анне-Мари). Прострелена тазовая кость. Ничего сделать нельзя. Чудо, что он еще жив. (Уходит.)
      _Кристоф_ (устало). Анна-Мари.
      _Анна-Мари_. Да, Кристоф.
      _Кристоф_. Томас придет?
      _Анна-Мари_. Я дала ему знать. Он, наверно, сейчас будет здесь.
      _Кристоф_ (всполошившись). Машина.
      _Анна-Мари_ (у окна). Это не он.
      _Кристоф_. Больно. Адским огнем горит все нутро. Только бы Томас пришел уже.
      _Томас_ (входит). Ну, как?
      Анна-Мари делает жест безнадежности.
      _Томас_ (с минуту молчит, затем овладевает собой, подходит к Кристофу; тихо, с нежностью). Кристоф!
      Кристоф быстро поворачивается на голос.
      _Томас_. Не шевелиться, Кристоф, не двигаться.
      _Кристоф_. Ты пришел. Как я рад. Я знал, что ты придешь. Ты хороший друг.
      _Томас_. Не надо говорить, Кристоф. Ведь это естественно.
      _Кристоф_. Ничего естественного. Я не был бы на тебя в обиде. Надо рассуждать трезво. В конце концов у тебя есть более важные дела. Я даже не успел разыскать Георга Гейнзиуса. Меня ранили по дороге на завод.
      _Томас_. Не надо так много говорить, Кристоф. Лежи спокойно, не двигайся.
      _Кристоф_. Анна-Мари так заботлива. Она хорошая. Ты прав, Томас, люди в большинстве своем добры.
      _Томас_. Вот и тебя настигло. Еще один будет смотреть на меня из мрака и что-то требовать от меня.
      _Кристоф_. Не горюй обо мне, Томас. Очень тебя прошу, не горюй. Кем я, в сущности, был? Почтовым чиновником. Я ел, пил, исполнял свои служебные обязанности. Так бы я и состарился и умер. Но в том, что мне довелось быть твоим другом, Томас, есть смысл. Я рад умереть за то, в чем есть смысл. Надо рассуждать трезво. (Умирает.)
      _Томас_. Кажется, все кончено.
      _Голоса на улице_. Идите к нам, Томас Вендт. Народ кричит - зовет вас. Вы нам нужны.
      Конрад появляется в дверях.
      _Анна-Мари_. Ты не закроешь ему глаза?
      _Голоса_. Томас Вендт, идите к нам, Томас Вендт!
      Томас колеблется; затем поворачивается и быстро уходит.
      Анна-Мари одна, неподвижно смотрит ему вслед, лицо ее отражает
      изумление, почти испуг. Затем она садится около покойного.
      7
      Гауптвахта. _Революционные солдаты и люди в штатском_ сидят, курят,
      пьют. _Арестованные_, в том числе _Георг_; _арестованный офицер_.
      _Георг_ (к другим арестованным). Я не могу сказать своим рабочим: ваша примитивность, ваша ограниченность лучше моего интеллекта. Может быть, это глупо с моей стороны, может быть, это жест; но даже если бы от этого зависела моя жизнь, я все же не мог бы сказать так.
      _Дрожащий старичок_. Я ничего, решительно ничего не сделал. Я всегда был социалистически настроен. Я всегда хлопал по плечу своего портье, хотя он был завзятым социал-демократом. А когда он как-то захворал тяжелым гриппом, я дважды посылал ему тарелку мясного супа. И все-таки они потащили меня сюда. А здесь от одного страха умрешь.
      _Девушка_ (входит, обращается к часовым). Франц Горнинг здесь?
      _Часовой_. Не знаем никакого Франца Горнинга Идемте-ка, фрейлейн, выпейте глоток вина. Вино хорошее. Оно вам понравится. Генеральское.
      _Девушка_. Некогда. Мне надо разыскать Франца Горнинга.
      _Солдат_. Франц Горнинг от вас не уйдет. А такое вино не каждый день бывает. По особому заказу для такой складной девчонки, как вы.
      _Девушка_. Ну ладно, выпью глоток, раз уж вы такой кавалер.
      _Дрожащий старичок_. Только бы нас не расстреляли. Пусть заберут наши деньги, пусть погонят на работу, как поденщиков, - с этим я уже примирился.
      _Другой арестованный_. Но они требуют от нас большего: они требуют, чтобы мы изменились внутренне, стали высокоморальными людьми.
      _Дрожащий старичок_. Я стану высокоморальным, я изменюсь, только бы не убили.
      _Девушка_. Франц Горнинг, скажу я вам, далеко пойдет. Он в таких делах всегда впереди. Еще на прошлой неделе он сказал господину тайному советнику: "Голова-то у вас большая, но пустая". Вот он какой образованный. Он даже умеет писать на пишущей машинке. И кинооператором был. Я думаю, он будет министром, или районным инспектором, или фельдфебелем.
      _Женщина_ (входит; отупевшая, усталая, на руках неухоженный грудной ребенок). Мужа моего нет здесь? Людвиг Гофман его зовут, высокий такой, худой, тридцати восьми лет, с длинными рыжими усами.
      _Часовой_. Нет, такого у нас здесь нет.
      _Женщина_. Можно присесть на минутку? Весь день сегодня бегаю по городу, разыскиваю его. В двух или трех местах мне сказали, что он расстрелян.
      _Часовой_. Садитесь. Вот сюда. Немножко пива ребенку не повредит. Пиво-то жидкое, военного времени.
      _Женщина_. Спасибо. Я ему всегда говорила, чтобы он не совал всюду нос. Да его не уймешь. Так надо, говорил он. Во всеобщей стачке он тоже участвовал. Тогда-то его и посадили.
      _Один_. Людвига Гофмана я знаю. Почет ему и уважение. Перед ним - шапки долой.
      _Второй_ (утешая). Вряд ли они его расстреляли. Мало ли что люди болтают от нечего делать.
      _Третий_ (шепотом другому). Я думаю, что ему крышка. Мне кажется, что я слышал его имя, когда говорили об убитых.
      _Женщина_. Говорите громче. Рано или поздно, а правды мне не миновать.
      Тишина.
      _Женщина_. Что же мне теперь делать? (Устало подымается.) По крайней мере для детей будет одной хлебной карточкой больше. (Выходит.)
      _Молодой человек_ (из арестованных). Где были наши глаза? Разве мы раньше всего этого не видели? Мы сами виноваты.
      _Георг_ (резко). Со времен Адама и Евы, что ли? Первородный грех? Очень романтично говорить о виноватых, когда дело касается социологии. Счастье одного строится на страдании многих - это закон. Один живет за счет другого - это закон природы. (Повышая голос.) Слышите, это не вина, это закон.
      _Дрожащий старичок_. Не кричите так. Ради бога, не говорите так громко.
      Начальник караула входит.
      _Часовые_. Господин комендант! (Вскакивают.)
      _Начальник караула_ (оглядывая арестованных). Ага. Есть тут кто из буржуйской банды? Ну, голубчики? Что? Теперь уже нельзя топтать нас ногами? Кончилось? Мы уж теперь не сброд для вас? Вы уже не моете руки, если случится нечаянно дотронуться до нашего брата? Научились вести себя по-другому? Встать, когда я говорю!
      _Дрожащий старичок_. Господин комендант, я совершенно ни в чем не виноват. Господин комендант... Я...
      Георг и арестованный офицер остались сидеть.
      _Комендант_. Что? Вы все еще задираете нос? Встать!
      Те продолжают сидеть.
      _Комендант_. Вырвать из-под них скамью!.. Так. Теперь - приседание! Смирно! Я вас выучу. Раз-два, раз-два.
      _Георг_ (ему в лицо). Собаки! Собаки! Собаки!
      Комендант и другие бросаются на него.
      8
      Революционное празднество.
      _Томас_ (обращается к народу). Уничтожить гнилой, старый дух - это еще не все. Наша конечная цель - завоевать всех людей доброй воли. Доброта, всеобщее счастье - в этом смысл нашей революции, нового времени, нашего времени.
      Клики ликования. Из кликов рождается хор
      "Да славится господь на небесах!".
      _Томас_ (Людям, стоящим вокруг него.) Взгляните на лица. Люди действительно сбросили с себя свое мелкое, ничтожное "я". Их воля к человечности, к счастью едина.
      _Конрад_. В ранней юности я мечтал иногда о таких вещах. Но в глубине души я никогда не верил, чтобы моя мечта могла сбыться. И вот свершилось. И хотя я видел собственными глазами, как все пришло - все-таки мне еще не верится.
      _Молодые рабочие, девушки_. Раньше все только говорили и говорили, вы же совершили деяние, Томас Вендт. Мы будем работать. Мы будем добры. Счастье пришло. Это уж не сказка. Теперь мы знаем, ради чего трудимся.
      _Томас_. Однажды я пережил успех. Как он был ничтожен и горек. Какие гримасы он корчил, как закатывал глаза. От него становилось тяжело на сердце и тошнота подступала к горлу. Теперь я знаю, что выбрал правильный путь. Я верю в человека. (Глубоко вздыхает.)
      _Молодые рабочие и девушки_ (попеременно - то хором, то в одиночку).
      Они приходят. Как мы сильны!
      Кто бы мог подумать, что жизнь так хороша.
      Кто бы мог подумать, что быть счастливым легко.
      Да, это правда. На крыльях счастье летит.
      Это ты, Ева? Как ты хороша!
      Как глаза твои блещут! Ты словно картина.
      О, если бы люди из плоти и крови были подобны тебе.
      Как мы сильны! Как мы добры!
      Все мы едины. Один - это все.
      Мы все - одна воля. Одна рука.
      Теперь мы знаем, что значит "жизнь".
      Теперь мы знаем, что значит "добро".
      Кто бы мог подумать, что жизнь так хороша.
      _Беттина_ (подходит). Я слышала, Томас, как вы говорили. Я слышала ликование народа. Я видела, как очерствевшие, отупевшие старики молодели при виде того, что вы сделали. Вы - воистину поэт, Томас Вендт.
      _Томас_. Все еще только поэт? Не более чем поэт, Беттина? Разве не реально то, что происходит? Бывает ли более действительная действительность?
      _Беттина_. Я боюсь, что это - хмель. Я боюсь, что настанет отрезвление.
      _Томас_. Смешно. Простите меня, но я невольно смеюсь над таким Неверием. Это в вас говорит Георг, Беттина. Взгляните на этих людей. Неужели вы думаете, что они лгут? Неужели вы думаете, что тот, кто это почувствовал, может быть злым?
      _Беттина_. Теперь - нет. В эту минуту - нет. И поэтому я надеюсь, что с Георгом ничего не случилось.
      _Томас_. Он все еще не вернулся?
      _Беттина_. Нет, потому я и пришла.
      _Томас_ (к окружающим). Где Конрад Ортнер? Не бойтесь, Беттина. Я вам доставлю его.
      Беттина уходит.
      _Толпа_. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      _Конрад_ входит.
      _Томас_. Георга Гейнзиуса освободили?
      _Конрад_. Нам не удалось сразу выяснить, куда его увели. Но сейчас уже, вероятно, все в порядке. Я велел телефонировать повсюду. Есть другие, более важные дела. В северной части города распространился слух, что на нас движется армия кронпринца. Конечно, это вздор. Но надо быть наготове. Надо принять меры. Там избили арестованных. Тяжело избили.
      _Томас_. Сейчас же пошлите туда кого-нибудь. Или нет, отправляйтесь сами. Этот день нельзя омрачать. В этот день насилия быть не должно.
      Конрад уходит.
      _Толпа_. Томас Вендт! Да здравствует Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      _Анна-Мари_ протискивается через толпу.
      _Томас_ (ей навстречу, с сияющим видом). Анна-Мари, как хорошо, что ты пришла. Знаешь, мою радость опять пытались убить. Но теперь ты здесь, Анна-Мари. Теперь все будет хорошо. Взгляни на людей. Смотри, как раскрываются их замкнувшиеся сердца. И видишь - они добры.
      _Анна-Мари_не искаженным от ненависти лицом). Опять все слова и слова? А Георг?
      _Томас_. Что с Георгом?
      _Анна-Мари_. Я отвезла его в лазарет. Его избили. Над ним издевались.
      _Томас_. Георг...
      _Анна-Мари_. Его я любила. Только его. Он хороший. Он красивый. А ты с твоей слюнявой добротой. Ты ненавидишь все прекрасное. Шарлатан, фразер...
      _Томас_. Анна-Мари. (Хочет взять ее руку.)
      _Анна-Мари_. Не тронь меня. Все, что ты делал, было на горе. Ты злой. Иначе ты не приносил бы несчастье всюду, куда ни ступишь. Я ненавижу тебя. Ты мне противен.
      _Томас_. Анна-Мари!
      _Анна-Мари_. Я иду к нему. (Уходит.)
      _Юноши, девушки_. Томас Вендт! Склонить знамена перед Томасом Вендтом!
      Теперь мы знаем, что такое жизнь.
      Теперь мы знаем, что значит быть добрым.
      Кто поверил бы, что жизнь может быть так прекрасна...
      9
      Зал в одном из правительственных зданий.
      _Томас_ (один). Вот я сижу здесь. Свергнут трон, пролита кровь, мое искусство заживо похоронено, мое "я" изнасиловано. Шум, чудовищный шум. И ничего не сделано. Всюду компромиссы. Все непрочно. Со всех сторон алчно тянутся люди, и свобода для них - что для скота корыто. Что я? Кто я? Плохой актер, покинувший спектакль, в котором ему доверили главную роль? Или плоха роль, и я - обманутый?
      _Конрад_ входит.
      _Томас_. Солдаты из казармы саперов здесь?
      _Конрад_. Какие?
      _Томас_. Которые избили арестованных.
      _Конрад_. А! Нет еще. Пришел господин Шульц.
      _Томас_. Вы договорились с ним?
      _Конрад_. Да.
      _Томас_. Противно. Ведь эти люди жиреют за наш счет так же, как за счет наших предшественников.
      _Шульц_ (входит). Вот и мы. От души приветствую вас. Итак, дело доведено до благополучного конца. Страна в развалинах. Спаситель в лице Томаса Вендта. Феникс из пепла. Торжество духа. Превосходная картина!
      _Томас_. Вы возьмете на себя руководство министерством финансов?
      _Шульц_. Так и быть. Только ради вас. Ведь старые же знакомые. Сердцем был всегда на вашей стороне. Был отцом своим рабочим. Высоко держал знамя человечности. "Обнимитесь, миллионы!" Во всех домах для рабочих канализация...
      _Томас_ (Конраду). Вы точно определили обязанности и полномочия?
      _Шульц_. Все. Идеи, конечно, осуществляются не так быстро, как вы, господа, себе представляете. Финансовый аппарат - щекотливая вещь. Пройдет год-два, прежде чем забрезжит какой-нибудь свет. А пока что - прекрасные директивы, великолепная программа, грандиозные планы работы, будущность пролетариата - розовым по золоту. Сказочно!
      _Томас_. Вот приказ о вашем назначении.
      _Шульц_. Я, правда, бешено перегружен. Монументальные проекты для периода после подписания мира. Трестирование южноамериканской промышленности по консервированию конины. Оживление туризма в Южной Италии. А теперь, кроме того, еще создание розовых перспектив для пролетариата. Ну, что ж. Будет сделано. Господин Шульц все может сделать. Только для вас. Пока. Мое почтение, господа. (Уходит.)
      _Томас_. Ужасно! Работать с этим хищным себялюбцем.
      _Конрад_. Он нам нужен. Без него мы через неделю очутимся без денег. Он - пристяжная. Минет надобность, и мы стряхнем его с себя. (Уходит.)
      _Томас_ (один). Он сбросит нас, когда начисто вез обгложет. Да, теперь наступает самое трудное. Повседневная борьба с грызунами, с хищниками. Нужны нервы, как канаты, и вера, которую ничто не поколеблет.
      _Конрад_ входит с _раненым_.
      _Раненый_. Вы меня звали.
      _Томас_ (очень усталый). Такие юные глаза. Такой чистый, честный лоб. (Пристально его рассматривает.)
      _Раненый_ (побледнев). Уже все известно?
      _Томас_. Знаете ли вы, что вы сделали? Утаивать продовольствие, обкрадывать самых бедных, самых голодных - это делается ежедневно. Это делают тысячи людей, на этом они жиреют и только удивляются, что другие не поступают точно так же. Но вы, молодой человек, вы поступили еще хуже. Вы разыграли передо мной пылкую душу. Негодование против общества. Вы копировали мои чувства и сделали из них наглый фарс. Вы, с вашими чистыми глазами, с вашим честным лбом. Я выложил перед вами самое лучшее, что у меня было - мою веру, а вы воспользовались ею как отмычкой, чтобы отпереть кормушку бедноты. Все это сделали вы - с вашими честными глазами, с чистым лбом.
      _Раненый_ (с ожесточением, глухо). Я украл, да. Я утаил продовольственные запасы. На двадцать семь тысяч марок. Я вор. Расстреляйте меня. Мне нечего возразить. (Молчание.)
      _Конрад_. Значит... Предать революционному суду?
      _Раненый_ (внезапно, настойчиво). Поверьте мне, Томас Вендт. Я не играл, когда пришел к вам. Я пришел к вам не потому, что хотел красть. Расстреляйте меня, но верьте мне.
      _Томас_. Почему вы украли?
      _Раненый_. Разве нельзя верить в правое дело, даже если ты - вор?
      _Томас_. Почему вы украли?
      _Раненый_ (указывая на Конрада). Пусть он выйдет.
      _Конрад_. Не слушайте его. Дело ясное, улики налицо. Предайте его суду. Этого требует народ.
      _Раненый_. Расстреляйте, но верьте мне.
      _Томас_ (про себя). Я устал. Нет сил даже для ненависти. Только отвращение. Оставьте нас одних, Конрад.
      Конрад уходит.
      _Томас_. Что же вы хотели мне сказать?
      _Раненый_. Вы знаете Анну-Мари?
      Томас отшатывается.
      _Раненый_. Она приютила меня. Мне было тогда очень тяжело. Все, во что меня учили верить, вдруг превратилось в бессмыслицу. И вот пришла она и полюбила меня. А потом мы обеднели, и она ускользнула от меня. Вы знаете Анну-Мари.
      _Томас_. Я ее знаю, да.
      _Раненый_. Надо было во что бы то ни стало достать деньги. Я стал секретарем у господина Шульца.
      Томас смеется.
      _Раненый_. Что с вами?
      _Томас_. Ничего. Дальше.
      _Раненый_. Господин Шульц - это был ключ к деньгам, власти, любви. Кипучий источник всех благ. Я пил допьяна из этого источника. Деньги текли через мои руки. Но их было слишком мало, чтобы я мог к ней вернуться.
      И вот пришла революция. Она была сильнее, чем образ Анны-Мари, чем Красная вилла, чем поток хрустящих ассигнаций. Она не превращалась в пар от пристального взгляда, не рассыпалась в прах, когда человек хватался за нее, словно за якорь. И я пришел к вам.
      Однажды я проходил мимо ювелирного магазина - деньги были у меня в кармане. Я вдруг увидел шею Анны-Мари. Я пошел дальше. Вскочил в трамвай. Я заговорил с какой-то девушкой. Но шея Анны-Мари была у меня перед глазами. Тогда я вернулся и купил ожерелье и велел послать ей.
      Две тысячи двести марок еще осталось у меня. Они замурованы у меня в комнате, в правой стене. Я не воспользовался ими. Я жил как собака, я голодал. К этим деньгам я больше не прикасался. Я только купил ожерелье и велел послать ей.
      Не отнимайте у нее ожерелья, Томас Вендт. Она не знает, кто прислал его. Может быть, догадается, когда я умру.
      _Томас_ (после долгого молчания). Идите.
      _Раненый_. Я? Что?
      _Томас_ (подписывает пропуск). Вот. Идите.
      Раненый уходит.
      _Томас_ (Один). И она - один из грызунов, подтачивающих мое дело. (Слабо.) Все вгрызаются в меня. Все вгрызаются в меня.
      _Конрад_ (входит). Вы отпустили его? Вы понимаете, что вы делаете? Народ кричит, что надо ставить к стенке спекулянтов и мошенников, а вы их освобождаете. Вы отдаете себе отчет, какое возмущение это вызовет?
      _Томас_. Знаю, Конрад. Не хуже вас. Но так нужно было. (Видя, что Конрад хочет возразить, повторяет срывающимся голосом, почти кричит.) Я не мог иначе поступить! (После паузы.) Солдаты из казармы саперов уже пришли?
      _Конрад_. Да.
      _Томас_. Впустите их.
      _Конрад_. Отложите этот разговор. Обдумайте еще раз это дело. Люди были возбуждены. Ждали прихода правительственных войск. Если мы будем судить строго, мы испортим отношения с гарнизоном. Не принимайте пока никакого решения.
      _Томас_. Впустите их.
      Конрад пожимает плечами, впускает солдат с гауптвахты.
      _Комендант_ (широкоплечий, угрюмый человек). Мы явились.
      _Томас_. Вы избивали арестованных, доверенных вашей охране. Ваша грубость принесла нам больше вреда, чем какое-либо поражение.
      _Солдаты_. Эти черти дразнили нас. Вели себя нагло. Ругали нас. Они не подчинялись нашим распоряжениям.
      _Томас_. Свидетели показали, что над арестованными издевались. Кто это разрешил?
      Молчание.
      _Томас_. Кто разрешил?
      Солдаты смотрят на коменданта, вокруг него образуется
      пустое пространство.
      _Томас_. Вы действовали по чьему-нибудь приказу или собственной властью?
      _Комендант_. Я был на фронте. Четыре дня мы лежали в окопах. Потом нас отправили в тыл. Мы уже были одной ногой в могиле. Наутро лейтенант засадил меня на двое суток под арест за то, что его сапоги недостаточно блестели. Я ничего не сделал. Только за это. Лейтенанту показалось, что сапоги его плохо начищены.
      Они вели себя нагло. Говорили нам всякие гадости. Мы вправе были так поступить.
      Только оттого, что его сапоги недостаточно блестели. Четыре дня я был под огнем.
      Что же такое революция, если даже этого нельзя от нее получить? Четыре года я носил в себе свою ненависть. А теперь я должен быть кротким, как овечка? Нет. Не пройдет.
      Если бы пришлось, я бы опять все повторил сначала.
      _Солдаты_. Он прав. Господа еще не смирились. Какие были, такие и остались. Зажимают нос, если в трамвае приходится сесть рядом с нашим братом. Наше право. Наша месть - это наше право.
      _Томас_. Мучить безоружных. Быть жестоким потому, что другие были жестоки. И это вся ваша свобода? (Конраду.) Уведите их.
      Солдат уводят.
      _Томас_. Передать дело прокурору. Поместить заметки в печати. Судить со всей строгостью. Никаких послаблений. Никакого помилования.
      _Конрад_. Где надо наказывать, вы освобождаете, а где надо миловать, вы действуете огнем и мечом. Гарнизон не помирится с этим. Вы разбиваете свое собственное творение.
      _Томас_. Я больше не могу. Я не могу этого вынести. Я думал: быть революционером - значит быть человечным. Я думал, революция - это человечность для всех. А теперь я должен наказывать тех, кто проявляет человеческие чувства, и щадить тех, кто потерял облик человека. (Кричит.) Оставьте меня. Я не хочу больше. Не хочу больше никакой политики. Я хочу быть самим собой, самим собой.
      10
      Площадь. Народ. Два рассудительных господина.
      _Толпа_. Долой Томаса Вендта. Спекулянтов он освобождает, а честных солдат - под замок. Да где он вообще? Его нет в городе. Удрал. Убить его надо. Долой Томаса Вендта.
      _Первый рассудительный господин_. Вы слышите, что они кричат? А две недели назад они рукоплескали ему.
      _Толпа_. Революция - это та же спекуляция. "Большеголовые" не переводятся. Они загребают теперь еще больше денег.
      _Второй рассудительный господин_. Эти люди не могут понять идеальных побуждений. Они даже не верят, что такое существует.
      _Толпа_. Томас Вендт переправил свои деньги в Голландию. Он заодно с евреями. Он сам еврей. Смерть ему.
      _Первый рассудительный господин_. Гм, да. Это действительно вопрос, существует ли нечто подобное.
      _Толпа_. Его нет в городе? Где же он? Наверно, удрал в Голландию вслед за деньгами. Он купил два дома в Швейцарии. Целый миллион переправил он в Голландию.
      _Второй рассудительный господин_. Гм, да. Ворона спросила орла: скажи мне, отчего ты летаешь так высоко? Просто - радостно парить, ответил орел. Врешь, ответила ворона, наверное там тьма-тьмущая дождевых червей.
      _Толпа_. Он такой, как и все. Всюду одно жульничество, один обман. Разве наш король не был славным, обходительным, приветливым - человеком? Говорят, у него от горя заболело сердце. Бедняга, он желал нам добра. Разве сейчас живется лучше?
      _Первый рассудительный господин_. Гм, да! На что следует возразить, что орел летает так высоко оттого, что сверху ему больше видно и легче выследить добычу.
      _В толпе_. Справедливости не прибавилось. И с пивом не лучше стало. Где он, Томас Вендт? Надо его найти. Смерть ему. Долой Томаса Вендта.
      _Второй рассудительный господин_. Гм, да. И в этом вы тоже правы.
      11
      Холмистая местность. Ранняя весна. Невдалеке дом отца Томаса.
      _Томас_ (бросается на землю). Вот я лежу, ненужный и бессильный, бесполезный, как камень на пашне. В землю зарыться. Слиться воедино с землей. А люди не хотят единства. Дай мне силы, земля. Неужели мы так злы? Неужели мы только проказа на твоем теле? (Царапает ногтями землю.) Дай силу, земля. Веру. Силу. (Ударяет кулаком по земле.)
      _Отец Томаса_ входит. Томас приподымается.
      _Отец Томаса_. Ты? Значит, все кончилось?
      _Томас_. Я хотел только блага, отец.
      _Отец Томаса_. Каждый хочет этого на свой лад. Люди думают, что сыр существует для них. Черви думают, что это корм для них. Неизвестно, кто прав.
      _Томас_. В чем благо, отец?
      _Отец Томаса_. Не надо ломать голову над этим. Если начать об этом думать, то и яйца не съесть: все будешь размышлять, что из него может вылупиться - петух или курица.
      _Томас_. Что мне делать, отец?
      _Отец Томаса_. Пахарь землю - хорошо. Разводить скот - хорошо. Рубить дрова, проводить канавы через болотистые луга - тоже хорошо.
      _Томас_. А люди, отец?
      _Отец Томаса_. Если кто-нибудь придет и будет кричать, что не знает, как быть дальше, - покажи ему дорогу. И, пожалуй, помоги ему. А если не удастся... (Пожимает плечами.) Ты остаешься здесь?
      _Томас_. На ночь.
      _Отец Томаса_. Так помоги мне расчистить грядки.
      12
      Заседание народных представителей.
      _Томас_. Прошу вас высказаться, Конрад.
      _Министр почты_ (элегантный господин; обращается с часами в руках к своему соседу). У меня не больше восьми минут времени. Я ни в коем случае не могу заставить даму ждать. В качестве министра почты я за пунктуальность. Блондинка, мой милый, да какая. Рядом с ней даже самая доподлинная покажется крашеной.
      _Конрад_. Я полагаю, тут не может быть колебаний. Этот город отказывается признать авторитет существующей власти. Поэтому остается одно: карательная экспедиция.
      _Томас_. Ваше мнение, господин Шульц?
      _Господин Шульц_. Благодетельная строгость. Чтоб другим неповадно было. Экспедиция - штука дорогая. Потребует сорок тысяч человек. Расходы больше полумиллиона в день. Если сложить эту сумму из ассигнаций по тысяче марок, то получится столбик вышиною в восемь сантиметров. Восемь сантиметров тысячемарковых ассигнаций в день, милостивые государи. Но это окупится. Порядок, как уже сказано. Благодетельная строгость.
      _Томас_ (юному русскому студенту). А вы?
      _Юный студент_. Меня удивляет, что войска не были посланы еще вчера. Если другие последуют примеру мятежников, к чему это приведет?
      _Министр почты_. Что касается меня, то я, к сожалению, должен идти. Спешные дела по моему ведомству. Впрочем, я присоединяюсь к мнению большинства. Даже в интересах регулярной доставки корреспонденции я за немедленное вооруженное подавление мятежа. (Своему соседу.) Я бы охотно досидел до конца. Но блондинка, мой милый. До свидания. (Уходит.)
      _Томас_. Итак, вы полагаете, что нет иного выхода, кроме насилия? Вы все за посылку войск? Все? Единогласно?
      _Узколобый депутат_ (скрипучим голосом). Самое важное - это разрешить вопрос: каких цветов должно быть знамя, под которым будет подавлен мятеж? Красное с золотом, или просто красное, или черно-красно-золотое? И еще о погонах.
      _Томас_ (не обращая на него внимания, беспомощно обводит взглядом окружающих; усталым голосом). Вы - все? Единогласно? Все?
      Молчание.
      _Томас_ (Как бы разговаривая сам с собой.) В одном предместий убили реакционера. Мозг вытек наружу. Подбежала собака и стала жрать мозг. Хозяин хотел ее отогнать. И солдаты, солдаты из наших сказали: "Не мешайте собаке, мяса ведь теперь нет". Так сказали солдаты из наших.
      Молчание.
      _Томас_. А теперь я, значит, должен послать экспедицию? Опять расстреливать людей, тысячи людей, проливать кровь, видеть судороги умирающих, ставить к стенке полудетей. Все за экспедицию? Все? (Взгляд его беспомощно переходит с одного на другого.)
      Молчание.
      _Томас_ (Кричит.) Не хочу! Не хочу больше крови. Я вижу только кровь, ничего больше. Я не могу.
      _Юный студент_. Кто кладет свою руку на плуг и оглядывается назад, тот недостоин царства небесного.
      _Томас_ (про себя). На съедение собакам в поле и птицам в воздухе...
      _Господин Шульц_. Если целый народ должен подняться по лестнице на небо, то поистине не важно, что несколько человек отдадут богу душу. Мы здесь не Армия Спасения и не индусские отшельники. И не поэты, господин Томас Вендт. По крайней мере здесь, при исполнении служебных обязанностей. Энтузиазм - прекрасная вещь. И доброта тоже. Но все в свое время. В пьесах все гладко. В пьесах можно все проделывать с энтузиазмом, говорить о человечности и других прекрасных абстракциях. А в действительности надо считаться с тем, что реально: хозяйство, экспорт, импорт, валюта.
      _Томас_ (тихо, согнувшись словно под бременем). Опять кровь. Судить. Ставить к стенке. Арестованных, полудетей, с желтыми лицами, с погасшим взором, с заложенными за головой руками.
      _Господин Шульц_ (негромко, но энергично, почти угрожающе). Коллега, мы очень чтим ваш поэтический гений, но у нас нет времени для лирических излияний или для нервных припадков, как бы понятны они ни были. Прошу перейти к голосованию.
      _Корректный господин_ (скрипучим голосом). Не проголосовать ли раньше вопрос о цветах?
      _Конрад_. Еще одно. Если народные представители постановят послать войска, как вы поступите, Томас Вендт?
      _Томас_ (смотрит на него, говорит тихо, отчетливо). Я не подпишу приказа.
      _Конрад_. Значит ли это, что вы сделаете соответствующие выводы?
      Тишина. Все неподвижны, напряжены.
      _Томас_ (тихо, твердо). Уйти, да. (Еще раз, глубоко вздохнув, почти ликующе.) Уйти, да!
      _Корректный_ (скрипучим голосом). Так будьте добры, коллега, поставить на голосование.
      _Томас_. Кто против экспедиции, пусть встанет. (Никто не встает. Конраду.) И вы тоже? (Юному студенту.) И вы тоже? Посылка экспедиции, следовательно, принята. Так. Ну что же, мне остается уйти. (Пауза.)
      _Господин Шульц_ (вдруг, деловым тоном, быстро, в то же время елейно). Прежде чем господин премьер-министр навсегда нас покинет, нам надлежит выразить благодарность и сожаление.
      _Конрад_ (повелительно). Замолчите!
      _Господин Шульц_ (ворчит). Ну, ну...
      _Томас_ (тяжело поднимается). Да, ну что же, я ухожу. (Уходит.)
      _Корректный_ (скрипучим голосом). Я предлагаю временно передать председательство господину Шульцу.
      _Господин Шульц_. Если никто не возражает.
      _Корректный_ (скрипучим голосом). Теперь мы можем наконец спокойно обсудить вопрос, примем ли мы черно-красно-золотое знамя или только красное. (Продолжает говорить.)
      13
      Библиотека Георга. _Георг_ один. _Анна-Мари_ входит.
      _Георг_. Ты опоздала.
      _Анна-Мари_. Я не могла пробраться. Демонстрация в честь господина Шульца в связи с вторичным избранием его в премьер-министры. Знамена, крики, процессия, музыка.
      _Георг_ (с презрением). И ради этого жил Томас!
      _Анна-Мари_ (тихо, печально). Ради этого жил Томас.
      _Георг_. Ради этого изуродована Беттина.
      _Анна-Мари_. Ради этого отдали жизнь тысячи людей, ради этого страдал Томас, сильнее, чем эти тысячи. (Очень тихо.) Ради этого я страдала.
      _Георг_. Чтобы господин Шульц стал премьер-министром. (После короткой паузы.) Властвовали предводители племен, герцоги, императоры, парламенты. Думается, что настоящим властелином всегда был господин Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма.
      _Анна-Мари_. Опять объявляют о постановке пьесы Томаса. Ее снова репетируют.
      _Георг_. Да. Его считают настолько безвредным. Подготовляют даже фильм, в котором будет показана его революция.
      _Анна-Мари_. Его революция?
      Издалека доносится военная музыка, крики ликования.
      _Георг_. Это - овации Господину Шульцу. Даже сюда доносятся.
      _Анна-Мари_ (повторяет). Его революция...
      Военная музыка приближается.
      14
      Море. Ночь. Облака. _Двое рыбаков_.
      _Первый_ рыбак. Кто там на острие мыса?
      _Второй_. Тот приезжий, что живет у меня. Каждую ночь он убегает на мыс.
      _Первый_. Он мечется, как рыба, когда ей преграждают выход в море. Вот, послушай-ка.
      _Второй_. Он кричит. В пустоту. (Пожимает плечами.) Днем он кажется совсем разумным человеком.
      _Первый_. Вот послушай.
      Молчание. Слышны только крики над морем. Оба рыбака прислушиваются.
      _Первый_. Не верится, что это кричит человек.
      _Второй_. Не хотел бы я быть на его месте.
      15
      Кинотеатр в предместье. Идет демонстрация фильма.
      В зрительном зале темно, так что едва можно различить отдельные лица.
      Когда умолкают разговоры, слышно жужжание аппарата.
      Среди зрителей _Томас_ и _Георг_.
      _Георг_. Все же мы напрасно не пошли в театр на представление вашей пьесы.
      _Томас_. Ни малейшего интереса. Революционную тенденцию почти совершенно вытравили. Теперь центральное место в пьесе - это любовная сцена, которую я сначала вычеркнул.
      _Георг_. В Курляндии большевики вытащили давно похороненных герцогов из могил, хорошо сохранившиеся трупы на машинах повезли в кино. Там мертвых герцогов усадили в кресла и продемонстрировали им большевистское настоящее. Подумать, что фильм о вас идет в этом второразрядном кино. Что за публика, что за воздух!
      _Томас_. Фильм обо мне? Фильм - о нас всех. И публика для фильма в самый раз, и воздух в самый раз.
      _Георг_. Но кто заставляет вас, Томас, смотреть на ваше невеселое прошлое?
      _Томас_. Моя революция - чрезвычайно подходящий материал для кино: очень много движения и ни на йоту души.
      _Голос конферансье_. Перед нашей главной картиной "Призрак в оперном театре" мы покажем вам сцены из недалекого прошлого Германии. Название: "Бурные дни".
      _Молодой человек_ (своей подруге). Н-ну, Луиза, что касается сына моего отца, то он предпочитает бурные ночи.
      _Конферансье_. Вы видите многолюдное собрание в Фольксгартене тотчас же после предложения о перемирии.
      _Томас_. Там впереди, справа, - он хватает за руку человека, - это мой друг Кристоф. Он тоже умер.
      _Георг_. Не поехать ли нам лучше в театр, Томас?
      _Томас_. Чепуха. Я не сентиментален.
      _Конферансье_. Перед вами революционное празднество на Марсовом поле.
      _Девушка_. От этих политических фильмов уже с души воротит. Революция прямо в зубах навязла.
      _Парень_. Ты права, Луиза. Но "Привидение в оперном театре" - это, должно быть, здорово. Если не прийти заранее, достанутся места за колоннами.
      _Конферансье_. Вы видите массовые процессии. В празднестве участвовало более полумиллиона человек.
      _Чей-то голос_. Ну, уж и полмиллиона.
      _Томас_. Вглядитесь в лица. На всех та же глупая, счастливая улыбка, точно у акробатов в минуту напряжения. Тогда мне казалось, что все добры и воодушевлены. Но я только опьянил их своими речами. Несколько гектолитров спирта произвели бы такой же эффект.
      _Конферансье_. Человек, который обращается в эту минуту с речью к массам, - это Томас Вендт.
      Несколько робких хлопков, тотчас же заглушенных свистками.
      _Томас_. Неужели это я? Неужели это был я?
      _Пылкий господин_. Да здравствует Томас Вендт!
      _Рабочий_. Заткнитесь, почтеннейший.
      _Пылкий господин_. И не подумаю.
      _Рабочий_. Заткнитесь, говорю я вам. Вы, интеллигенты, вообще во всем виноваты. Вы, интеллигенты, прошляпили революцию.
      _Георг_. Что вы скажете на это, Томас?
      _Томас_. Этот человек прав.
      _Конферансье_. Здесь вы видите Томаса Вендта в апогее его власти. Вы видите, как перед ним склоняются знамена.
      _Пылкий_. Да здравствует Томас Вендт. Склонить знамена перед Томасом Вендтом.
      Свистки.
      _Рабочий_ (пылкому господину). В последний раз, сударь, если вы не придержите язык, вам придется собирать свои кости.
      _Возгласы_. Да тише там. Замолчите.
      _Конферансье_. Господин, который выходит из автомобиля, - это Густав-Лебрехт Шульц. Он направляется на заседание народных представителей, чтобы взять в свои руки управление финансами.
      Аплодисменты.
      _Голос_ (насмешливо). Какими финансами?
      _Конферансье_ (с достоинством). Финансами государства.
      Аплодисменты.
      _Конферансье_. Теперь мы отправляемся на площадь перед государственной канцелярией. Томас Вендт старается успокоить возбужденные массы.
      _Рабочий_. Сначала он нас подстрекает, а как запахнет порохом, так становится кроткой овечкой и норовит в кусты.
      _Конферансье_. Лицо Томаса Вендта крупным планом.
      _Девушка-подросток_. Какой интересный! Душка.
      _Рабочий_. Ах, фрейлейн! Незачем прикрашивать истину: от страха у него бывало мокро в штанах.
      _Рассудительный господин_. Теперь видно: то, что прежде казалось нам в этом лице выражением тяжелой внутренней борьбы, на самом деле было не более как позой.
      _Рабочий_. Внутренняя борьба, поза - чушь! Половодье в штанах - вот что!
      _Конферансье_. Вы видите Густава-Лебрехта Шульца, окруженного журналистами. Он идет в государственную канцелярию, чтобы в момент наивысшей нужды решительно повернуть руль.
      Шумные аплодисменты.
      _Луиза_. По нему сразу видно, что он всей душой за народ. А тот скроил такую физиономию, что молоко может скиснуть.
      _Конферансье_. Томас Вендт спускается по лестнице государственной канцелярии тотчас же после решающего заседания, на котором его вынудили отказаться от своего поста.
      _Георг_. Неправда. Никто его не заставлял. Он ушел добровольно.
      _Голоса_. Помолчи-ка, парень. Выгнали его, уже это верно.
      _Рабочий_. Половодье в штанах.
      _Голоса_. Выгнали. Вышвырнули. Выставили за дверь. Пулей вылетел. Поделом ему. К стенке бы его поставить.
      _Томас_. Ложь. С первого же дня он хотел уйти. Он ушел добровольно. Добровольно. Вот как было дело. Но он во всем виноват. Это тоже правда.
      _Многие голоса_. Заткните глотку, наконец. Выкиньте его, если он не замолчит.
      _Рассудительный господин_ (Томасу). Лучше бы вам в самом деле помолчать. Что вы понимаете в революции и Томасе Вендте? Молокосос.
      _Конферансье_. На этом кончается наш добавочный номер - фильм о германской революции. После двухминутного перерыва вы увидите наш коронный фильм, сенсационную драму "Привидение в оперном театре".
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Драматический роман Л.Фейхтвангера написан в 1919 г. Впервые опубликован в 1920 г. в мюнхенском издательстве Мюллера, под названием "Томас Вендт". Вторично, в более полной редакции, вышел в 1936 г. в издательстве "Кверидо" (Амстердам), в сборнике "Пьесы в прозе". Этот текст положен в основу настоящего издания.
      Карлейль Томас (1795-1881) - английский буржуазный философ, историк и публицист, консервативный романтик.
      Геновева, Гризельда - героини одноименных немецких народных книг эпохи позднего средневековья. Обе представляют собой воплощение женской верности, кротости, величия в страдании.
      "Слава тебе, в венце победителя" - начальная строка гимна кайзеровской Германии.
      Обераммергау - деревня в Верхней Баварии. В ней каждые десять лет, начиная с 1634 г., местные жители устраивали "Представления страстей господних" - театрализованные зрелища, изображавшие эпизоды "страстей Христовых".
      "Садовая листва" - еженедельный берлинский журнал "для семейного чтения", крайне мещанский.
      Предпочитаю тип Саломеи типу Лулу. - Саломея - героиня драмы О.Уайльда, Лулу - драм Ведекинда.
      Кокошка Оскар (род. 1886 г.) - австрийский художник и драматург, крупнейший представитель экспрессионизма.
      Гинденбург Пауль фон (1847-1934) - германский фельдмаршал, президент Германии в 1925-1934 гг. Один из видных представителей империалистических кругов Германии.
      Людендорф Эрих (1865-1937) - немецкий генерал, военный идеолог германского империализма. Впоследствии один из вдохновителей и организаторов фашизма.
      Геракл на распутье - басня афинского софиста V в. до н.э. Продика, в которой рассказывается о том, как молодой Геракл выбирал между путем труда и доблести и путем праздности и неги.
      ...тускуланскую виллу... - Тускул - в древности городок близ Рима, где было много загородных вилл знатных римлян, в частности - Цицерона.
      Спальня бидермайер. - Бидермайер - направление в немецком искусстве первой половины XIX в. Названо так по вымышленной фамилии немецкого мещанина. Художники этого направления старались угождать вкусам немецкого мещанства. В убранстве комнат господствовало стремление к нарочитой камерности, мещанскому уюту.
      Гумбольдт Вильгельм (1769-1835) - известный немецкий филолог и государственный деятель Пруссии.
      ...даже из списка кораблей. - Имеется в виду часть второй песни "Илиады" - список греческих кораблей, пришедших под Трою. Это место считается самым однообразным во всей поэме.
      Шамфор Себастиан Рок Никола (1741-1794) - французский писатель; эпиграф взят из его книги "Максимы и и мысли, характеры и анекдоты".
      Леман - насмешливое прозвище Вильгельма Второго.
      ...нового Книгге... - Книгге Адольф - автор популярной в свое время в Германии книги правил хорошего тона "Об обхождении с людьми", вышедшей в 1788 г.
      "Обнимитесь, миллионы" - строка из "Оды к радости" Шиллера.