- Не болтай чепухи, - ответил Гансйорг. - Может быть, отложить открытие и ты поедешь на несколько дней к морю или в горы, чтобы отдохнуть, предложил он, но это были вымученные слова, в них не чувствовалось убежденности. "Еще это надо выдержать, - думал он, - надо как-нибудь вытерпеть. Ведь уже нет никакого смысла идти к Проэлю и говорить, что я все-таки предпочитаю отправить его в сумасшедший дом. Проэль теперь на это не пойдет, я только погублю вместе с ним и себя".
      - Ты дьявольски умен, - говорил между тем Оскар, - ты всегда был умнее меня. И ты, вероятно, не по злобе оставляешь меня в петле. Своя рубашка ближе к телу. Тут ты прав. Я и сам так думал. Но только в таких случаях, когда мы, например, крали яблоки. А если бы дело коснулось твоей жизни, Гансль, я бы не сказал: "Поезжай к морю или в горы", - тогда я заслонил бы тебя, ты это отлично знаешь. Ну, да что толку говорить об этом. Все кончено. И я рад, что не так дьявольски умен, как ты.
      Он говорил медленно, тягучим голосом, будто извлекал из себя слова, точно находясь в трансе. Гансйорг ничего не ответил, даже не взглянул на брата.
      Вскоре Оскар ушел. Гансйорг слышал, что он уходит, но не поднял глаз, не шевельнулся. Целых две-три минуты после ухода Оскара сидел он неподвижно, тщедушный, мертвенно-бледный.
      В течение последних четырех дней, какие еще осталось прожить Оскару, был ли он один или на людях, его не покидал мучительный страх. Страх тяжело наваливался ему на грудь, давил, душил. Встречая штурмовика, Оскар думал: "Может быть, вот этот завтра или послезавтра хватит меня топором по голове". Катаясь на яхте по озеру, он думал: "Здесь, может быть, утопят меня". Гуляя в лесу, вблизи своего замка Зофиенбург, он думал: "Не здесь ли меня зароют". И все время боялся - вот они придут сейчас, сию минуту.
      Оскар принимал снотворное, но спал плохо. Как-то он проснулся ошеломленный, подавленный, весь в поту. Он ясно слышал шаги, он крикнул в темноту: "Кто там?" Шаги затихли. Но кто-то побывал в комнате, он был в этом уверен. Мороз пробежал у него по коже, он перекрестился, как в детстве.
      На следующий день вечером, открывая калитку своего сада, Оскар вспомнил, что в его связке ключей есть ключик от квартиры Кэтэ, завоеванный им после долгой борьбы. Он ощутил непреодолимое желание побыть у нее в квартире. "Там, - думал Оскар, - я, может быть, почувствую раскаяние и избавлюсь от страха".
      Он поехал туда, открыл квартиру. Она не была пуста, но Оскару показалась более чем пустой. Кэтэ оставила все, что он подарил ей, и все, что имело какое-нибудь отношение к нему.
      Свет уличного фонаря ярко освещал комнату. Оскар стоял в опустевшей квартире, прислонившись к огромному роялю. Этот обычно столь уверенный в себе человек опирался на рояль неуклюже, неловко, словно обмякнув.
      В это же время фрау Тиршенройт сидела в комнате Кэтэ в Праге. Она просматривала оставленные Паулем рукописи, - Альберт нелегально переслал их Кэтэ. Тут была статья "Рихард Вагнер как пример и предостережение", тут были статьи по вопросам языкознания и меткие очерки, по-новому освещающие события немецкой истории и политической жизни Германии. Несколько раз упоминалось имя Оскара Лаутензака.
      - Вот несколько строк об Оскаре, - произнесла Анна Тиршенройт и подала Кэтэ рукопись. - Пауль был храбр и умен, - сказала она, - но беспристрастием не отличался. Да и нельзя требовать от человека так много.
      Кэтэ взяла лист, но не читала. Выражение лица у нее было замкнутое, почти злое.
      Первое время после отъезда из Берлина она ощущала страшную пустоту. Воспоминание об Оскаре вызвало в ней странное чувство: будто бы в ее душе имелось какое-то помещение, сначала битком набитое ветошью и хламом, а теперь опустевшее. Так, вероятно, чувствует себя человек, у которого ампутировали руку или ногу, а он продолжает ощущать боль в том месте, где они были. Но затем это прошло. Теперь она не питала к Оскару ни любви, ни ненависти, у нее не было времени для него. Да и ни для чего другого не было ни времени, ни мыслей, - только для ребенка, которого ей предстояло произвести на свет. Она теперь даже не могла понять, как ей пришла в голову мысль избавиться от ребенка.
      Анна Тиршенройт видела, что Кэтэ держит в руке лист и не читает. Она защищается от воспоминаний об Оскаре, думала Анна, вероятно, она иначе не может. Она несправедлива к Оскару. Все к нему несправедливы. Ребенку Кэтэ рада, но отстраняет от себя мысль, что Оскар - его отец. А ведь все-таки в нем было "что-то", в нем было то, что вложено в "маску". Он всегда напыщенно говорил о судьбе и считал себя ее баловнем. А ведь он только пасынок ее. Порой Оскар был близок к тому, чтобы схватить дарованное ему, овладеть им. И если бы ему больше везло, он, быть может, и добился бы этого.
      Кэтэ положила лист на стол.
      - Вы, конечно, понимаете, фрау Анна, - сказала она, - что я не хочу иметь ничего общего со всем этим. Я хочу думать только о ребенке. - Она смотрела прямо перед собой решительно, уверенно, радостно.
      На другой день вечером Оскар сидел в роскошном ресторане, заполненном посетителями. Вдруг он увидел двух мужчин и понял: это они. Он вспомнил, что видел их уже вчера, да и сегодня днем. Он вышел в вестибюль. Один из них последовал за ним. Оскар ушел из ресторана, поехал в другой, но они оказались и там.
      Оскар не решался вернуться домой. Гансйорг выпроводил его - ждать помощи от брата не приходится. Но ему необходимо еще раз повидать его. Ему необходимо за кого-нибудь уцепиться, когда придут палачи. Он поехал к Гансйоргу.
      Господина государственного советника не было дома. Когда Оскар стал настойчиво спрашивать, где же брат, ему нерешительно ответили, что господин государственный советник поехал к фрау фон Третнов.
      Оскар отправился к баронессе. Была поздняя ночь. Дверь ему открыл заспанный швейцар. Узнав его, швейцар как будто удивился и смутился. Оскар заявил, что здесь его брат, с которым ему надо срочно повидаться. Швейцар, все еще смущенный, попросил его подождать и исчез. Некоторое время спустя он вернулся и доложил, что господин государственный советник был здесь, но уже уехал.
      Гансйорг отступился от него. Оскар растерялся, как еще никогда в жизни. Они, конечно, ждут его на улице. Выходя из машины, он заметил неподалеку другую машину. Здесь, у баронессы, он в безопасности. Оскар не хотел уходить. Это произойдет сегодня, но пока его отделяет от тех людей вот эта дверь, ему еще разрешается дышать. Неправда, что Гансйорг уехал. Он здесь, под этой крышей, его брат Гансль, покинувший его в час смертельной опасности.
      Смущенный и недовольный швейцар все еще стоял перед ним, ожидая, пока странный посетитель уйдет. Оскар тоже стоял, грузный, во фраке, и не собирался уходить.
      - Я неважно себя чувствую, - сказал он наконец, - принесите мне водки. - И он сунул кредитку в руку швейцара.
      Тот, помедлив, удивленно ответил:
      - Если так, господин Лаутензак... - и удалился.
      Оскар сидел в высоком, дорогом, старинном кресле, цилиндр он поставил возле себя на пол. Швейцар вернулся с коньяком.
      - Не мог достать ничего лучше, господин Лаутензак, повсюду уже закрыто, - сказал он.
      - Теперь это уже не имеет значения, - отозвался Оскар и выпил.
      - Извините, господин доктор, - вдруг обратился к нему швейцар, - я ведь читал, что вы стали почетным доктором. Я видел в "Иллюстрированной газете" ваши портреты и снимки вашей академии. Это замечательно. Я вас сердечно поздравляю.
      - Спасибо, спасибо, - сказал Оскар. - А теперь я, пожалуй, пойду.
      - Может быть, хотите остаться? - спросил швейцар. - Может быть, переночуете здесь? Не позвать ли врача?
      Оскар размышлял. Если ему притвориться больным, то здесь, в доме баронессы фон Третнов, в присутствии врача, они вряд ли нападут на него, а если даже нападут, если его прикончат на глазах у Гансля, то поделом ему, этому Иуде, этому братоубийце, пусть воспоминание о смерти брата преследует его всю жизнь.
      Но какой смысл оставаться? Ведь все равно уйти в конце концов придется. Если остаться, надо брать себя в руки, надо лгать, разыгрывать роль. И какой прок от того, что ему будет подарена еще одна ночь или, быть может, еще один день со всей его ложью, отвратительным притворством и жестоким, давящим сердце страхом.
      - Спасибо, - сказал Оскар. - Нет, пожалуй, я лучше поеду домой.
      Тяжело шагая, вышел он из дома баронессы фон Третнов, так и не повидав брата.
      А те все еще тут? Кажется, да. Оскар не был в этом уверен. Он сел в машину. Но куда же ехать? Опять в какой-нибудь ночной ресторан? Ему были противны свет, музыка, шум, были противны смеющиеся, веселящиеся, куда-то спешащие люди. Но еще страшнее Зофиенбург, большой пустынный дом с его бессмысленной роскошью. Там уж его наверняка схватят. Некоторое время Оскар бесцельно ездил по улицам. Затем направился в ресторан "Табарин". Встретил здесь знакомых, женщин, пил.
      Когда он вышел из ресторана, - швейцар уже распахнул дверцу его машины, - те двое подошли к нему.
      - Я думаю, господин доктор Лаутензак, - сказал один из них, - что теперь вам лучше сесть в нашу машину.
      Другой чуть заметным движением указал на нескольких молодчиков, стоявших поблизости. Была ночь, но чувствовалось, что скоро настанет утро. Оскар огляделся вокруг. Улица была пустынна. Швейцар, чуя недоброе, незаметно ушел: как будто испарился. Оскару хотелось кричать, громко кричать о своей загубленной жизни. Но тогда они его сейчас же прикончат, а если он будет вести себя тихо, то проживет еще несколько минут.
      - Прошу вас, - сказал человек, и в его тоне звучали и насмешка, и угроза, и приказание, - сам Оскар не мог бы произнести эти слова лучше. Он сел в машину, на которую ему указали. Это была удобная машина. Кроме него, в ней сидело четверо.
      - Куда мы поедем? - спросил Оскар.
      Ему не ответили.
      Машина быстро неслась по безлюдным улицам. Оскар хорошо знал эти улицы, он часто проезжал по ним в такой же предрассветный час; они были населены видениями - немало он пережил на этих улицах, это был тот Берлин, который он завоевал. В нем пробудилось множество воспоминаний, и еще больше страхов, и еще больше - бешено несущихся мыслей. Возможно ли спасение? Существует ли оно? Но все эти воспоминания, страхи, мысли заслонил один вопрос: увижу ли я утро, хотя бы первый рассветный луч?
      Машина ехала на запад, все дальше и дальше, в район Зофиенбурга.
      Промчались и через этот район. Выехали к лесу и свернули на узкую дорогу. Оскар знал эти места. А вот еще более узкая - машина шла здесь с трудом. И вот остановилась.
      - Вылезай, - приказал один из сопровождающих.
      Оскар сидел. Рассвет еще не забрезжил. Он чувствовал страшную слабость, его знобило.
      - Вылезай, - повторил человек тем же холодным, насмешливо-угрожающим тоном.
      - А шляпу и пальто взять с собой? - глупо, по-детски спросил Оскар. "Выиграть время, время, время выиграть", - думал он. Все четверо сидевших в машине ухмыльнулись.
      - Шляпу и пальто можешь взять с собой, - сказал один из них.
      Оскар неуклюже вылез из машины. Посреди реденькой рощи стоял он во фраке, пальто и цилиндре. Дорога здесь кончалась, вокруг был лес; тонкий, бледный полумесяц едва светил и висел на небе уже очень низко, так что был едва виден сквозь деревья. Оскар очень ослабел, его трясло, хотя было не холодно.
      - Пошли, - сказал штурмовик.
      - Нельзя ли подождать до утра? - заикаясь, жалобно спросил Оскар и дрожащей рукой достал бумажник.
      - А ну, пошли, - вместо ответа повторил сопровождающий. Оскара окружили, заставили идти. Вели все глубже в лес. Шли, натыкаясь на кусты, на корни деревьев. Остановились.
      - Теперь беги, - услышал он приказ, - беги туда. - И ему указали на лесную чащу.
      Оскар оглядел своих палачей одного за другим долгим молящим, тоскующим взглядом. На их лицах не было ничего похожего на чувство, ничего, кроме холодного, деловитого стремления выполнить приказ. Утро еще не наступило, но надежды не было. Он направил всю свою волю на то, чтобы дотянуть до утра, но, увидев эти холодные лица, понял: его последнее желание, последняя воля бессильны - снова осечка.
      Он отвел глаза от этих людей. Еще раз посмотрел вокруг. Увидел деревья, слабо освещенное небо, бледный низкий месяц, темноту. Надел цилиндр и повернулся лицом к лесу - к дороге.
      Ему очень хотелось, чтобы в нем зазвучала музыка, какая-нибудь торжественная мелодия. Но и это желание было тщетным. Никакой музыки в нем не звучало, когда он отправился в свой последний путь, - лишь обрывки свиста и грохота, который стоял в "Табарине".
      Он поднял ногу в лаковом ботинке. Пошел. Тяжело шагая по роще во фраке, пальто и цилиндре, шел во тьму, ожидая, что вот-вот щелкнет выстрел и все кончится.
      За день до открытия академии оккультных наук все газеты поместили на первой странице под жирными заголовками сообщение о том, что Оскар Лаутензак зверски убит. При нем было большое кольцо, знакомое сотням тысяч людей, побывавших на его выступлениях, были драгоценности и деньги, но его не ограбили. Очевидно, убийство совершено по политическим мотивам. Оскар Лаутензак был для "красных" представителем национал-социалистской идеологии: они убили его из-за угла.
      Фюрер распорядился устроить своему ясновидцу торжественные похороны за государственный счет. Гроб провожала огромная толпа, несли много знамен и штандартов, оркестр исполнял траурные мелодии.
      Сам Гитлер произнес речь на могиле Оскара Лаутензака.
      - Это был один из тех, - провозгласил он взволнованным голосом, - кто колокольным звоном - музыкой души своей - возвещал становление созидаемой мною новой Германии.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Роман написан Фейхтвангером в Америке и впервые опубликован в английском переводе в 1943 г. издательством "The Viking Press" под названием "Double, double, toil and trouble" (слова припева песни ведьм из "Макбета" Шекспира). В рукописи роман назывался "Чудотворец", однако уже в первом немецком издании, вышедшем в 1944 г. в Лондоне (издательство Гамильтон), книга носит заглавие "Братья Лаутензак". В русском переводе роман появился в журнале "Иностранная литература" NN 1-3 за 1957 г.
      Сведенборг Эммануил (1688-1772) - шведский мистик, автор ряда книг, посвященных "оккультным" наукам.
      Моабит - квартал в Берлине, где находится большая тюрьма.
      ...во время последних выборов партия нацистов выдвинулась на второе место... - На парламентских выборах 16 июля 1930 г. нацистская партия набрала 6,4 миллиона голосов, заняв, таким образом, второе место после социал-демократов, собравших 8,6 миллиона голосов.
      "Тангейзер" - опера Рихарда Вагнера.
      Ленбах Франц (1836-1904) - немецкий художник-реалист, известный, главным образом, своими портретами.
      Мольтке-старший, Хельмут Карл Бернард (1800-1891) - немецкий генерал, видный стратег, руководивший прусской армией во время австро-прусской и франко-прусской войны.
      Принц-регент Луитпольд - опекун Людвига II Баварского, в 1886 г. объявленного сумасшедшим.
      ...телячьим филе а-ля Россини... - Великий композитор Джакомо Россини (1792-1868) был тонким гастрономом и "автором" ряда изысканных блюд.
      "Аллилуйя" - возликовали... пилигримы. - Имеется в виду хор пилигримов из оперы Вагнера "Тангейзер" (третий акт, первая сцена).
      ...празднества, в "Мейстерзингерах". - Сцена праздника - состязания певцов, - вторая сцена третьего акта оперы Вагнера.
      "Шестнадцать было нас знамен". - Шиллер, "Орлеанская девственница", действие I, явление 10.
      Пилоти Карл (1826-1886) - немецкий исторический живописец, долгие годы преподававший в Мюнхенской академии искусств. "Зени над трупом Валленштейна" (1855) - первая картина, принесшая ему славу.
      ...стихи о Гильдебранде и Гадубранде. - Древнейший из дошедших до нас памятников героической поэзии германцев (IX в.).
      ...волшебный замок Клингзора. - В опере Вагнера "Парсифаль" - замок злого волшебника, где подвергались соблазну рыцари святого Грааля (чаши, в которую якобы была собрана кровь Христова).
      Доктор Эйзенбарт Иоган Андреас (1661-1729) - немецкий глазной врач, выдававший себя за мага и чудотворца. Его имя стало в немецком языке синонимом шарлатана.
      Агриппа Неттесгеймский (1486-1533) - немецкий естествоиспытатель, считавшийся великим магом и прорицателем.
      Зента - героиня оперы Вагнера "Летучий голландец" ("Моряк-скиталец"). Елизавета - героиня "Тангейзера" Вагнера. Обе жертвуют своей любовью во имя долга.
      Идти в Каноссу - выражение, пущенное в ход Бисмарком и означающее позорную капитуляцию. Основано оно на историческом факте: в итальянском городке Каноссе император Генрих IV униженно молил о снисхождении папу Григория VII (1073-1085), победившего его.
      Норны - богини судьбы у древних германцев.
      Калхас - в "Илиаде" Гомера - прорицатель в войске ахейцев.
      "Хойотохо!" - Припев арии Брунгильды из оперы Вагнера "Валькирия" (второй акт, первая сцена).
      Валгалла - в древней скандинавской и германской мифологии - обиталище богов.
      Авгуры - в Древнем Риме - жрецы, ведавшие предсказаниями.
      ...в роли святого Георгия... - Святой Георгий, по преданию, победил и уничтожил вредоносного дракона.
      И это все Лорелея сделала пеньем своим - цитата из знаменитого стихотворения Гейне, ставшего народной песней.
      Людвиг Второй (Баварский) - был страстным поклонником Вагнера; он сделал его придворным музыкантом и построил для него специальный театр в Байрейте.