8

ВИДЕНИЕ

Пятница

Дворники продолжают работать, пока Саманта ждет зеленый свет на перекрестке в двух кварталах от клиники. Весь день она старалась обходить стороной все, что было способно ввести ее в транс: капающий кран на кухне, тикающий будильник, аквариум с гудящим воздушным фильтром. Саманта понимает, что страх ее смехотворен, но чувствует себя жутко уставшей, как будто организм ее только теперь осознал, чего был лишен последние недели. Он хочет наверстать упущенное, а не праздновать первые маленькие победы.

Мысли снова обращаются к Фрэнку. Каждый раз сегодня, когда звонил телефон, она поспешно хватала трубку, надеясь, что это он. Ей хотелось слышать его голос, думать о нем и расследовании, а вовсе не о себе. Но Фрэнк так и не позвонил, и всем остальным — подруге с работы, парню, набравшему не тот номер, — пришлось слушать ее разочарованный голос.

В школе, вспоминает Саманта, на ее долю выпало немало таких вот дней, когда она ждала звонка от Ларри Бойла. Ларри не был атлетом, не пользовался популярностью, даже не отличался особым умом, но зато подвергался безжалостному осмеянию за свои несуразные, похожие на бутылки кока-колы очки и большие, с дыркой между ними передние зубы.

Все началось с того, что однажды во дворе школы Ларри сказал Саманте:

— Ненавижу эти очки.

— Всегда можно купить новые.

— Нет, дело не в этом. То есть… Понимаешь, я бы хотел видеть тебя без них, вот и все.

Он улыбнулся, показав огромные выщербленные зубы. Тогда же они решили сходить куда-нибудь вместе.

Ожидание первого свидания. В этом было что-то безумно возбуждающее. Саманта не могла поверить, что некто, тот, кого даже нет в комнате, способен иметь над ней такую власть, заставлять ее нервничать, волноваться и впадать в отчаяние одновременно. Через два дня его мать взяла их с собой в торговый центр, где они играли в видеоигры и ели жирную пиццу с тонких картонных тарелок. Роман продлился всего несколько месяцев, но для тринадцатилетней Саманты это было что-то волшебное.

Нечто подобное той нервозности она испытала и сегодня, ожидая звонка Фрэнка, но только не обрадовалась, а разозлилась. Он оставил ее ради карьеры. Оставил ее, потому что посчитал, что легче и надежнее улететь на другое побережье и начать новую жизнь, чем ждать ее любви. Шесть месяцев назад, когда Фрэнк сообщил, что все кончено, голос его звучал сухо и бесстрастно. Он уже обосновался и жил в Вашингтоне, и в трубке то и дело слышалось потрескивание статических разрядов. Саманта слушала Фрэнка и не произносила ни звука, потому что знала, как он ненавидит тишину. Он бормотал какие-то извинения и оправдания, но все это ничего не значило, потому что не было ни извинением, ни оправданием.

Мне очень жаль. Мы просто не знаем, как долго будем порознь. А что еще делать? То есть я понимаю, что ты хочешь оставаться поближе к отцу…

А правда заключалась в том, что Фрэнк не доверял человеку, который боится сказать: «Я тебя люблю». Может быть, он был прав, что не доверял ей, думает Саманта. Может быть, она не могла произнести эти слова, потому что в ней самой чего-то недоставало. У нее не было уверенности тогда, нет ее и теперь. В тот вечер она сказала ему только: «По крайней мере я никогда тебе не солгу». Сказала то, что чувствовала, в чем не сомневалась, чем гордилась. Но ведь молчание может порой оскорбить сильнее, чем ложь.

Несколько дней спустя Фрэнк прислал ей письмо, в котором было всего пять строчек.

И наконец пронзительная боль от воплощенья

Всего, что сделал и кем был; стыд

С опозданьем понятых мотивов, осознанье

Того, что сделано не так, во вред другим,

Того, что принимал за упражненье в добродетели.

Ему всегда нравился Т.С. Элиот. Он не хотел ранить ее словами и потому позаимствовал их у другого. После этого они не разговаривали шесть месяцев.

До позавчерашнего вечера, когда Фрэнк встретил ее у церкви.

Сидя на краю кровати в клинике, Саманта поднимает голову и смотрит на доктора Клея.

— У Фиби были галлюцинации?

— Вы же знаете, что я не могу обсуждать с вами других пациентов.

Вид у доктора усталый и обеспокоенный. Впервые Саманте в голову приходит мысль, что он, может быть, тоже страдает от бессонницы.

— Я не видела ее сегодня утром. Все в порядке? Арти сказал, что Фиби расстроилась.

— Вот как? Он так сказал? — спрашивает доктор удивленно и досадливо качает головой, но потом все же признает: — Она не очень хорошо спала, но уверен, у нее все в порядке. А теперь, Сэм, давайте начнем и…

— Как вы считаете, Фиби появится?

— Не сегодня.

— Почему?

Он отвечает после небольшой паузы:

— Многие люди боятся клинического лечения.

— Но почему?

— Видите ли, они обеспокоены тем, что такое лечение — их последний шанс. Что если не получится сейчас, в клинике, то не получится уже никогда.

Доктор Клей деловито листает медицинскую карту, а Саманте кажется, что он чем-то расстроен. Она ложится на кровать и молча ожидает, пока к вискам прикрепят электроды. Доктор протягивает очки, и Саманта замечает дрожь в его левой руке.

— А как вы думаете, это действительно наш последний шанс?

Он отвечает быстро, но все же не сразу:

— Нет, я так не думаю. — Доктор невесело улыбается и добавляет: — Кроме того, у вас же получается.

— Похоже.

Надежда, так окрылившая ее утром, тает, когда она вспоминает о Фиби, одиноко сидящей дома и со страхом всматривающейся в темноту. В какой-то момент Саманта испытывает облегчение оттого, что это не ей, а кому-то другому выпало предстать перед ужасом бессилия и отчаяния очередной бессонной ночи. Но вслед за облегчением приходит стыд. Это все страдание, размышляет она. Оно превращает людей в бессовестных, жалких эгоистов. Превращает их в отвратительных уродов.

Саманта надвигает очки на глаза и ждет, когда появятся свет и звуки.

Красный свет просачивается из-за закрытой двери. В тусклом мерцании свечи едва видны заполненные книгами и какими-то бумагами полки. На деревянном полу длинные полосы растекшегося и застывшего воска. Над открытым окном полощутся шторы. Подоконник мокрый от дождя.

В воздухе, словно эхо гобоя, повис стон. Постепенно он замирает. Дверь открывается, и все заливает красный свет. Снова слышен стон. Он идет от прижавшейся к окну неясной фигуры. Она извивается и дергается с такой силой, что кажется, вот-вот вломится в комнату. Дверь захлопывается. Пронзительный крик. Стекло разлетается. Дождевая вода превращается в кровь. Тело корчится от нестерпимой боли, поднимается, уходит в небо…

Доктор Клей держит ее за плечи, и Саманта наконец замечает, что сидит в постели. По другую сторону кровати, положив руку ей на спину, стоит санитар.

— Саманта? Доброе утро, Саманта! Проснулись вы довольно неожиданно, но сейчас все в порядке. Проспали семь часов и сорок две минуты.

Она никак не может отдышаться и слишком потрясена увиденным во сне, чтобы разговаривать и уж тем более радоваться очередному успеху.

— Это было ужасно.

— Что было ужасно? Снова галлюцинации?

— Да, — глухо говорит она.

— Посмотрите на меня, Саманта. То, что вы видели, не существует в реальности. Это только…

— Нет. Случилось нечто страшное. — Саманта поднимает голову и смотрит в глаза доктору Клею. — Я знаю.

9

MEMENTO MORI

Воскресенье

Телефонный звонок заставляет Саманту выйти из душевой кабинки. Мысли все еще заняты разбудившими ее менее часа назад видениями, поэтому отвечает она рассеянно. Крупные капли воды падают на ковер в спальне. В ее воображении лужица под ногами твердеет, будто остывающий воск.

— Привет, Сэм.

Голос Фрэнка едва слышен из-за других голосов, резких и требовательных, звучащих где-то рядом с ним.

— Что случилось?

— Мне позвонили минут десять назад. Полиция обнаружила еще одно тело. Молодую женщину повесили на пожарной лестнице рядом с ее квартирой.

Тишина. Саманта перебирает пальцами закрутившийся телефонный шнур, уверенная в том, что уже знает, какими будут следующие слова Фрэнка:

— Алло? Ты слушаешь, Сэм?

Прежде чем задать вопрос, она сглатывает подступивший к горлу комок.

— Как ее зовут?

— Фиби Маккрекен.

Саманта закрывает глаза и видит улыбающуюся лягушку с зеленой футболки девушки.

— Где ты сейчас?

Слова выходят изо рта натужно, неохотно.

— В ее квартире в Чайнатауне. А в чем дело? Что-то не так?

Она снова молчит, глядя на стекающую с тела воду.

— Я знаю Фиби.

Саманта быстро преодолевает четыре лестничных пролета. Узкий коридор делает поворот через каждые четыре-пять шагов, затрудняя ориентацию, поэтому она сбавляет шаг и идет по нему с большей осторожностью. Отыскивая глазами номер нужной квартиры, Саманта думает о том, что, может быть, Фиби находила некоторое утешение в запутанности этого лабиринта, воспринимая его как нечто вроде отражения ее утомительной и ускользающей дорожки к благословенному сну. Воздух в коридоре теплый и неподвижный, словно зажат в ловушке между низким потолком и истоптанным ковровым покрытием. Чувствуя, что покрывается потом, Саманта приподнимает край джемпера.

Ей не хочется думать о Фиби как о жертве бессонницы или человеческой жестокости. Может быть, потому что ей равно не хочется представлять в роли такой жертвы саму себя. Лицо вдруг вспыхивает от злости. Она должна получить ответы. Ради Фиби. Ради себя.

Коридор делает еще один поворот и заканчивается. Справа от Саманты закрытая дверь, а здесь, прямо перед ней, все в необъяснимом красном мерцании. Стены, ковер, даже лицо полисмена Кинкейда — будто оно обгорело на солнце. Он еще не заметил ее. Голова слегка наклонена и повернута к двери, словно коп ожидает ответа от кого-то невидимого. Под ногами у Кинкейда коврик с веселым лягушонком, приветствующим гостей бодрым «Заскакивай!». В углу две смятые газеты.

— Привет.

Кинкейд вздрагивает и поворачивается. На его лице напряженная, почти смущенная улыбка, и Саманта только теперь догадывается, что он подслушивал у двери. Полицейский начинает объяснять, что детектив Снейр не впускает его в квартиру, но Саманта обрывает эти объяснения:

— Почему здесь красная лампочка?

Она указывает взглядом на свисающую с потолка голую лампочку, похожую на язык колокола.

— Не знаю.

— Можете спросить у управляющего?

— Ну, вообще-то мне нельзя отсюда уходить. Я вроде как дежурю.

— Вижу.

Она смотрит на него до тех пор, пока ему становится не по себе.

— Ладно, слетаю вниз. Думаю, много времени не займет.

— Спасибо.

Видя ее улыбку, Кинкейд расслабляется и уходит. Саманта стучит, и дверь открывается почти одновременно со стуком. Фрэнк кивком приглашает ее войти. Свет в комнату проходит через белую полиэтиленовую шторку, установленную у окна, вероятно, для того, предполагает Саманта, чтобы обеспечить сохранность вещественных улик. Почти все книжные полки заняты аккуратно расставленными партитурами, но одна целиком отведена под коллекцию фарфоровых лягушек самых разных размеров и цветов. На все прочее в квартире энтузиазма и аккуратности уже не хватило. Еще одна лягушка сброшена с полки на пол, и от нее остались только разлетевшиеся кусочки и белая пудра. На полу кучами громоздятся десятки книг, журналов и блокнотов. Слева от двери стоит плакат в рамке, так и не дождавшийся, чтобы его повесили. По полу разбросаны изрядно потрепанные кошачьи игрушки. На стоящем у окна письменном столе с убирающейся крышкой стойки с компакт-дисками и небольшой музыкальный центр в окружении свечей. Одна из них, толстая, красная, полностью сгорела, оставив только фитиль, и растеклась по столу. Другая свалилась на деревянный пол, и длинные полоски застывшего воска отходят от нее в стороны, как солнечные лучи. В противоположном углу рядом со стулом и подставкой для нот лежит футляр с виолончелью.

Какой-то мужчина с мраморным лицом, в помятом льняном пиджаке фотографирует комнату. Яркая вспышка заполняет весь объем помещения и меркнет. Двое полицейских в форме просматривают ящики стола и картотеку.

Саманта поворачивается к шторке и чувствует на правом предплечье руку Фрэнка. Лицо у него напряженное и немного печальное.

— Не знаю, стоит ли тебе смотреть на это.

Она бросает на него короткий взгляд и, не говоря ни слова, откидывает клапан палатки и делает шаг вперед.

Перед ней подоконник. Кровь пролилась на него водопадом и, прежде чем засохнуть, растеклась по полу, образов уже остывшую лужу. Стекло разбито, и большая часть осколков покрывает площадку пожарной лестницы, к которой и подвешено на веревке вниз головой тело Фиби. Ноги привязаны к верхней площадке, руки разведены в стороны и привязаны к перилам. Блузка соскользнула к шее, обнажив белую кожу, черный бюстгальтер и вырезанный в верхней части живота кружок.

Саманта прижимает ладонь к животу и опускает глаза на решетку под ногами. Круг на животе девушки возвращает ее в тот вечер в библиотеке. С тех пор прошло более двух лет. Непосредственно перед тем, как все случилось, она почувствовала его запах, абсолютно неуместный среди книг, и ощутила силу мышц голой, безволосой руки, обхватившей ее шею. Прижав ее к холодному полу, он вырезал ножом круг на ее животе. Точнее, полукруг. Саманта судорожно вздыхает, словно ей недостает воздуха, и думает: Неужели это тот самый человек? Не я ли должна быть на месте Фиби? Но почему? Она пытается восстановить дыхание и опускает руку.

Саманта снова смотрит на Фиби. На лице девушки, перепачканном вытекшей из глубокой раны на горле и засохшей кровью, застыло мучительное выражение боли. Ссадины и порезы в разных местах тела дают основание предполагать, что она оказала убийце сопротивление. Черные слаксы разорваны у колена, из порвавшегося чулка торчат пальцы. Вероятно, ее вытолкнули из окна — или по крайней мере бросили на битое стекло и щепки от рамы, — перед тем как повесить.

Саманта отворачивается: она не хочет, чтобы Фиби запомнилась ей такой.

На площадке появляется кто-то еще. Детектив Снейр. Он некоторое время наблюдал за ней и держится сурово.

— Кто ее обнаружил? — решительно спрашивает Саманта, как будто нужные, правильные слова убедят его и ее саму в том, что у нее есть полное право находиться здесь.

— Одна женщина, живущая четырьмя этажами ниже. В половине седьмого утра вышла покормить кошек и увидела кровь в миске. Потом еще что-то капнуло сверху ей на щеку, и она подняла голову. Оказалось, что не дождь.

— И больше никто ничего не видел? На открытой пожарной лестнице в таком большом городе, как Сан-Франциско?

— Я уже обговорил все это с мистером Беннетом.

— А я как раз собирался ввести ее в курс дела, детектив.

Фрэнк, стоявший до того за ее спиной, делает шаг вперед.

Саманта, подбоченившись, продолжает смотреть на детектива.

— Сделайте одолжение.

— Ладно. — Снейр подходит ближе и начинает неохотно рассказывать. От него пахнет давно выпитым кофе и недавно выкуренной сигаретой. — Внизу, под нами, глухой переулок со складами, которые обычно закрыты с часу до четырех ночи. Здание укрепляется с учетом сейсмической опасности, так что первые три этажа с этой стороны закрыты лесами с брезентом и тому подобным… В общем, оттуда ничего не увидишь. Вдобавок ко всему ночью шел дождь, так что обнаружить внизу какие-либо улики удастся только при условии, что нам сильно повезет. И наконец — мне это особенно нравится, — соседи снизу уехали из города на уик-энд. Так что либо наш убийца необычайно хитер, либо удача на его стороне.

— Сэм, можно тебя на пару слов? — вступает Фрэнк, не давая ей возможности задать следующий вопрос, и они возвращаются в квартиру. — Что ты делаешь?

— Пытаюсь выяснить, что случилось.

Она заглядывает ему через плечо и видит тень Снейра на стенке палатки.

— Ты сказала по телефону, что знаешь эту девушку.

— Верно, мы познакомились два дня назад в клинике сна.

— В клинике сна?

— Фрэнк, я видела это место во сне.

— Что?

Один из снимающих отпечатки пальцев полицейских поворачивает голову в их сторону, и Саманта понижает голос:

— Залитый кровью подоконник, застывший на полу воск, красный свет, тело, подвешенное на веревке… Я все это видела во сне.

— Не понимаю. Хочешь сказать, ты знала, что здесь случится?

— Не совсем так. Я…

Обдумывая, как бы получше объяснить ситуацию Фрэнку, она обводит комнату взглядом и замечает мерцающий красным индикатор музыкального центра.

— Ты не знаешь, проигрыватель был включен, когда пришла полиция?

— Что?

Не обращая внимания на явно сбитого с толку Фрэнка, Саманта подходит к письменному столу.

— Кто-нибудь знает, играла ли эта штука утром? — Ни один из находящихся в комнате полицейских не отвечает. — Кто был первым на месте преступления?

Молчание.

— Кто был первым?..

— Я.

Из спальни выходит молодая женщина в форме.

— Вспомните, звучала ли какая-нибудь музыка?

— Э… да. — В ее голосе слышится удивление, к которому добавляются виноватые нотки. — Я подумала, что жертва, может быть, слушала ночью музыку. Но я ни к чему не притрагивалась, только нажала кнопку «стоп».

Саманта достает из кармана салфетку, нажимает кнопку и смотрит на выехавший диск.

— Надо, чтобы кто-нибудь проверил его на отпечатки.

— Сэм, что происходит?

Фрэнк подходит к столу и тоже смотрит на диск — «Гольдберг-вариации».

— Это та же самая музыка, что была на кассете в машине Кэтрин.

— Мисс Ранвали? — Все поворачиваются и видят просунувшуюся в комнату голову Кинкейда. Он осторожно шагает через порог и оглядывается, желая убедиться в отсутствии детектива Снейра. — Я поговорил с управляющим насчет той лампочки. Прежняя перегорела на прошлой неделе, а в запасе у него была только красная. Вот он и вкрутил ее на время, пока не сходит в магазин. Ему трудно передвигаться из-за больной спины. Я так думаю, что все дело в матрасе, на котором он спит, но матрасы нынче дорогие, так что парню приходится…

— Но почему он ввернул именно красную? Откуда она у него?

— Я тоже спросил его об этом. Лампочка из его фотолаборатории.

— Спасибо, — кивает Саманта.

— Кинкейд, а вы какого черта здесь делаете?! — рычит Снейр, отходя от шторки.

Лицо бедняги моментально бледнеет.

— Здесь могут быть отпечатки, — говорит Саманта, вставая у него на пути.

Снейр смотрит ей в глаза, и по его выражению совершенно невозможно определить, каково его настроение. Детектив поворачивается к столу.

— На компакт-диске?

— Да. Это та же запись, которую Фрэнк обнаружил на месте первого преступления.

— Детектив Снейр! — К ним подходит еще один полицейский. — Полагаю, вам стоит взглянуть на это.

— Джейкобс, проверьте на отпечатки, — бросает Снейр и, не глядя на Саманту, поворачивается и выходит, минуя шторку, на площадку пожарной лестницы.

Фрэнк отступает к окну, и Саманта трогает его за руку.

— Я пойду, ладно?

Он молчит, потом кивает:

— Конечно.

Саманта видит, что он пытается отыскать в ней признаки слабости. Она ловит себя на том, что снова прижимает ладонь к животу, и поспешно опускает руку и сжимает губы, чтобы никто не увидел, как они дрожат.

— Продолжай. Дай знать, что еще выяснится, — говорит она и быстро направляется к выходу.

— Подожди. Еще кое-что.

— Да?

— Что ты знаешь о Фиби?

— Немногое. Она проходила курс лечения от бессонницы в местной клинике сна. Там я с ней и познакомилась. Она… мы участвовали в новом проекте доктора Клея. Он называет его «Круг Эндимиона».

Саманта нетерпеливо переступает с ноги на ногу.

— Эндимиона?

— Это персонаж греческой мифологии.

— Тот парень, который переспал с собственной матерью, а потом выколол себе глаза?

— Нет, ты перепутал его с Эдипом. Надо было получше изучать классику.

Она вымученно улыбается.

— Кому нужна такая древность? — Голос Фрэнка смягчается, становится более искренним. — Сэм, когда у тебя появились проблемы со сном?

— Чуть больше шести месяцев назад.

— После моего отъезда?

— Нет, раньше, — быстро говорит она. — В общем, у Фиби ничего не получилось, и она вышла из проекта.

— Что собой представляет это лечение?

— Электрогипноз.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Не придала значения.

— Не придала значения? — недоверчиво переспрашивает он, беря ее за руку.

— Фрэнк, тебя это совершенно не касается. Позвони мне позже и скажи, что еще вы тут обнаружите, ладно?

— Ладно.

Он отпускает ее руку и возвращается в палатку.

Саманта поспешно покидает здание, садится в машину и уезжает. Сначала она плохо представляет, куда едет, но вскоре оказывается на задней скамье в церкви. Ей не хочется видеть Фиби, не хочется видеть ее как вещественную улику. Фиби. Фиби. Фиби Маккрекен. Саманта снова и снова повторяет ее имя, глядя на зажатую в руке фарфоровую лягушку. Она чувствует себя виноватой из-за того, что унесла ее из квартиры, но лягушка помогает не думать о кроваво-красном круге на животе девушки. Фиби любила лягушек и виолончель. Как и Саманта, она отчаянно хотела вернуть утраченный сон.

Людей на девятичасовой службе меньше, чем обычно, и это к лучшему. Хор начинает петь «Ave Verum Corpus»[6] Уильяма Берда, и Саманта замечает сидящую на самом краю ее ряда пожилую испанку. Женщина перебирает четки и слегка раскачивается взад-вперед.

Саманта вспоминает, как однажды, когда они с матерью пришли на утреннюю воскресную службу, в церкви появилась седая женщина, которая опустилась на колени и так прошла от двери до алтаря. Когда она была уже совсем близко, органист перестал играть, собравшиеся мужчины и женщины подняли головы, и в церкви стало совершенно тихо. Удивленно наблюдавший за происходящим священник жестом попросил ее подняться, но женщина осталась на коленях и, только доковыляв до его ног, встала и села на скамью в первом ряду.

Глядя на пожилую испанку и вспоминая ту, которая преодолела немалый путь на коленях, Саманта завидует силе их веры. Наверное, в такой вере можно найти утешение. Она осторожно поглаживает фарфоровую лягушку, закрывает глаза и вслушивается в голоса хора, как будто они повторяют слова ее безмолвной молитвы.

Будь нам примером

В смертном испытании.

О, Иисус сладчайший, Иисус благой

О, Иисус, сыне Марии,

Помилуй нас. Аминь.

ПАРАСОМНИЯ

Дарем, Северная Каролина 15 ноября 1986 года 19.20

Женщина в черном кожаном плаще и с шарфом на шее сидит на скамье в церкви Святого Петра. Неровное пламя свечей отбрасывает тени на ее лицо, а утомленные глаза словно плачут без слез. Ее взгляд устремлен на обложку еженедельника с черно-белым изображением картины Караваджо «Распятие святого Петра». Лицо апостола выражает страх и боль. Трое мужчин устанавливают для него крест. Униженный и несчастный, Петр ждет смерти.

Женщина откладывает в сторону еженедельник и медленно идет к исповедальне. Хор репетирует «StabatMater» Перголези. Два грустных женских голоса в сопровождении скрипок поют о плачущей матери, стоящей рядом с крестом ее сына. «StabatMaterdolorosajuxtacrucemlacrimosa…» [7] Она разбирает слова, но не знает, что они означают.