ПАРАСОМНИЯ

4 января 1999 года 11.06

Несколько лет назад молчание привело Веронику в библиотеку. Оно вызвало в ней желание больше знать, меньше говорить и носить сексуальную одежду. Для тех, кто приходит, чтобы просто сдать одну книгу и взять другую, библиотека всего лишь хранилище, душное помещение, где пыль оседает на вещах — книгах, — без которых люди вполне могут обойтись. Но для других, для тех, кто остается в читальном зале, неудобные стулья и комнаты с контролируемой температурой — места, где таится страсть. Скрытные, из-под полуопущенных ресниц взгляды, едва уловимый запах духов и пота, облегающие одежды, движение переворачивающей страницу руки… Возможно, именно это, то, что библиотека предполагает спокойную и тихую концентрацию, и возбуждает такое желание. Как бы там ни было, одно Вероника знает наверняка: люди приходят сюда не только ради книг.

На протяжении почти целого года угрюмая тишина публичной библиотеки Дарема давила и угнетала ее.

Особенно тяжело даются понедельники. Неспешность, унылая рутина оставляют слишком много времени на раздумья. Вероника уже не помнит, когда в последний раз высыпалась как следует, и стоит только закрыть глаза, как перед внутренним взором предстают жуткие образы вроде тех, из-за которых многие избегают смотреть фильмы ужасов и ходить на хоккей.

Вероника зевает и трет глаза. И сразу же, как бывает, когда сворачиваешь за угол и налетаешь на что-то неожиданное, в ее мозгу вспыхивает очередная сцена.

Темный мужчина в поношенной одежде стоит на деревянном мосту, спокойно ожидая кого-то. Из темноты медленно выступает и попадает в круг бледного света, похожего на крюк уличного фонаря, женская фигура. У нее глубокие, пронзительно-синие глаза и покрасневшее — не от холода, а от слез — лицо. Мужчина внезапно поворачивается на одной ноге, как танцор, и бьет ее ножом в живот. Женщина вскрикивает, пытается схватить его за запястье, но он быстро отдергивает руку. Лезвие оставляет на ее ладони темный след.

Звук приближающегося поезда нарастает, как гул землетрясения, дрожью проходя через опоры и настил моста, ноги и тело женщины. Прежде чем мужчина успевает сделать еще один шаг, она толкает его на поручень. Он кричит и роняет нож, но крик теряется в густом баритоне гудка. Острый металлический штырь поручня пронзил ему спину. Женщина осторожно подходит к мужчине и помогает освободиться. Потом прикладывает ладонь к кровоточащей ране. Он говорит что-то, но она не слышит. В его глазах странная смесь печали и благодарности, и это пугает ее больше, чем боль. Поезд уже практически под ними.

Мужчина переваливается через поручень.

Вероника вздрагивает и выпрямляется на стуле. На экране заставка — плавающая кругами рыба; по периметру монитора приклеены желтоватые листочки. Книга, которую она читала, свалилась на пол.

— Я больше не сомкну глаз, — бормочет Вероника себе под нос.

— Это хорошо, потому что мы платим вам не за то, чтобы вы спали на работе, — хмуро замечает Милдред, поправляет стопку брошюр и идет к газетному стенду.

— Строго говоря, вы вообще мне не платите, — бросает ей вслед Вероника.

Двадцать один год Милдред исполняет обязанности помощника старшего библиотекаря и ведет себя так, как будто это учреждение — ее частная лавочка. Примерно такой же срок она стоит в очереди на должность старшего библиотекаря, но Каролина и не собирается уходить. В свои семьдесят девять она полна энергии сорокалетней женщины и каждый день уверяет Милдред, что не собирается умирать и освобождать в ближайшее время вверенный ей пост. Вот почему по понедельникам, когда у Каролины выходной, Милдред пользуется предоставленной возможностью проявить власть и расхаживает между стеллажами, как сержант «учебки», отдавая приказы и строя недовольные гримасы.

Вероника поднимает книгу и открывает Песнь XX.

Она не помнит точно, когда именно, но пару лет назад она начала читать книги, которые прочитали другие люди. Каждые несколько месяцев Вероника выбирает регулярно приходящего в библиотеку симпатичного мужчину, ведет его карточку и прочитывает книги, которые он возвращает. Ей нравится воображать, что все эти книжные истории рассказывают о нем: о его детских фантазиях, о том, как он мечтал стать супергероем или борцом с преступным миром, об идеальных женщинах, которых он хотел любить или хотя бы иметь, о его стремлении к власти и могуществу.

Но этот особенный, не такой, как все. Он не читает то, что можно было бы предположить. Высокий, атлетического сложения, с темно-коричневой кожей, этот красавец привлек ее внимание с самого начала. Он попросил библиотечную карточку, и она так растерялась, что едва нашла нужный бланк. Незнакомец написал свое имя — Максвелл Харрис — большими черными буквами и поднял голову.

— Можете называть меня Макс, — сказал он с очаровательной улыбкой, и они пожали друг другу руки.

— Так что привело вас в библиотеку, Макс? Вероника сама не поверила, что могла ляпнуть такую глупость. Должно быть, ее вопрос прозвучал не совсем уместно и несколько двусмысленно, потому что, прежде чем ответить, он усмехнулся:

— Книги.

— Хм, с этим у нас сейчас небольшие проблемы. Но мы можем предложить отличную подборку «немых» фильмов и музыки кантри.

— Что?

— Шутка. — Она поставила штамп на временную карточку читателя и подала ее новому читателю. — Добро пожаловать в Даремскую публичную библиотеку.

С тех пор он ее любимый читатель. Не только потому, что его тело словно вытесано из мрамора, но еще и потому, что на полях книг он оставляет сделанные карандашом пометки. Вероника знает, что если Милдред проведает об этом, то запросто аннулирует его карточку, но не собирается раскрывать свой секрет. Она перечитывает каждое примечание, как будто они предназначены ей.

В пятницу Макс вернул «Божественную комедию» Данте.

Челом к спине повернут и беззвучен, Он, пятясь задом, направлял свой шаг И видеть прямо был навек отучен.

Взгляни, взгляни, вот он, землею взятый, Пожранный ею на глазах фивян, Когда они воскликнули: «Куда ты,

Амфиарай? Что бросил ратный стан?» А он все вглубь свергался без оглядки, Пока Миносом не был обуздан.

Ты видишь — в грудь он превратил лопатки: За то, что взором слишком вдаль проник, Он смотрит взад, стремясь туда, где пятки[12].

На полях мелкая карандашная пометка: Амфиарай — провидец и воин, которому Зевс даровал бессмертие. Он предсказал неудачную попытку восстановить власть Полиника в Фивах. Как может жить в настоящем человек, знающий будущее?

Веронике интересно, почему он задается таким вопросом. Ей самой вопрос представляется неверным. Данте полагал, что прошлое гораздо более тяжкая ноша, чем будущее. Подобно великому флорентийцу, она способна понять, какая бесконечная пытка заключена в постоянном переживании прошлого, когда знаешь, что история не имеет конца, когда, оглядываясь, видишь только ошибки, утраченные любови и упущенные шансы. Да, думает Вероника, вопрос неверный. Макс, должно быть, не знает, каково это: посмотреть назад и отшатнуться.

5 января 1999 года 3.02

Он лежит нагой, с вытянутыми вдоль тела руками и связанными ногами. Крови на кровати нет. Единственные цвета в комнате — белизна его ягодиц и океанская синева татуировки на правом плече: скромных размеров слезинка, повисшая над инициалами И.Д. Неподвижная тишина комнаты словно заряжена ожиданием чего-то.

Его голова повернута так, что подбородок покоится на татуированном плече, и слезинка будто только что выкатилась из открытого глаза. Вероника тянет к ней руку, но что-то не так. Руке не хватает длины. Она вытягивает ее еще дальше, но и комната тоже вытягивается. Ее движения становятся все более судорожными, отчаянными, и пространство между ними расширяется. Где-то очень далеко почти неслышно играет печальная музыка. Она знает эту пьесу, но не помнит ни почему, ни откуда.

Глаза открываются, и Вероника узнает узор ковра, лежащего в ее гостиной. Она встает и бежит в спальню. Ничего.

В ванной Вероника включает свет и рассматривает сорочку. Ни крови, ни синяков, ни царапин. Никаких ран на груди или животе. Слишком много раз она просыпалась, уверенная в том, что случилось что-то ужасное, но не могла вспомнить, что именно. Последние восемь месяцев она никуда не ходит после работы и с заходом солнца просто запирается в собственной квартире. Такие, как эта, ночи приводят ее в ужас.

И на этот раз Вероника не находит ничего, никакого ключа к остающейся неразрешимой загадке. В кухне она включает верхний свет, наливает стакан воды и открывает пакет с овсяным печеньем. Возвращается в спальню, прихватив с собой печенье. Ударяется пальцем о стол в гостиной и роняет пакет.

— Черт!

Печенье рассыпалось, и Вероника начинает собирать его. Одно печеньице закатилось под диван и лежит рядом с какой-то книгой. Вероника подвигает ее к себе. Мягкая обложка кажется грязной на ощупь. Правый верхний угол загнулся. Она не видит названия книги в темноте, а потому берет ее и возвращается в кухню.

Это гидеоновская Библия, но не из ее хранящейся в коробке коллекции. Вероника стоит и смотрит на книгу, пока ноги не начинают стыть от холодного линолеума, а спина не покрывается потом. Она медленно открывает Библию и в левом верхнем углу видит написанное ее почерком имя — Иен Диккерсон.

Вероника не роняет книгу и не уходит. Она просто стоит, пока не замечает наконец, что пятна на первой странице оставлены ее слезами.

25

ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФУТОВ

Артемус Бичер живет в расположенной на полуподвальном уровне квартире, в которой стоит запах гниющих овощей и соуса барбекю. Вдоль стен стопками свалены газеты. Лампа в углу гостиной испускает жидкий желтый свет. На разделяющей две главные комнаты деревянной стене висит желтоватое распятие. Диван перевернут, куски грязного серого ковра торчат, как иголки на спине дикобраза. Единственное окно на противоположной стене приоткрыто, и Саманта замечает, что в стекле отражается комната. Два полицейских переговариваются о чем-то приглушенными голосами, стоя над бурым пятном на полу.

— Эксперты уже в пути, — сообщает Фрэнку третий. Саманта проходит в спальню, заваленную газетами, кроме которых здесь есть маленький столик и неубранная кровать. «Интересно, — думает она, — как только Арти удается находить утешение среди такого газетного хаоса?» В клинике он спокойно сидел перед расстеленными на кровати огромными страницами. Саманте такое никогда бы и в голову не пришло. Стало ли бы ей лучше от чтения пачкающихся и стирающихся от каждого прикосновения слов? Вряд ли.

Она поднимает лежащую на одеяле книжку. Уголки страниц завернулись, обложка покрыта липкими пятнами. «Франц Кафка. Превращение и другие рассказы». Первое предложение подчеркнуто: «Проснувшись однажды утром после неспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что превратился в огромное насекомое».

— Сэм?

В комнату входит Фрэнк. Она поднимает голову.

— Полиция пытается найти домовладелицу, — продолжает он. — Но похоже, здесь уже несколько дней никто не появлялся.

— Не понимаю, — говорит Саманта, возвращаясь в гостиную.

— Что ты не понимаешь?

— Предположим, здесь кого-то убили, но зачем убирать тело?

— Ну, это затрудняет расследование. Создает дополнительные трудности в деле поимки убийцы.

— Но зачем беспокоиться об этом именно теперь? Раньше ведь никто ничего скрыть не пытался. Если не считать случая с Кэтрин, убийства были ритуалом.

Через переднюю дверь в гостиную входит полицейский. Он делает знак Фрэнку, и они, отойдя в сторону, совещаются о чем-то шепотом.

Саманта снова открывает книжку и находит еще один подчеркнутый абзац: «…он с криком упал на все свои многочисленные ноги. И едва коснувшись пола, испытал, впервые за все утро, ощущение физического комфорта; под ногами была надежная опора; они полностью, как он с радостью отметил, подчинялись ему и даже могли нести его в любом избранном им направлении. Он даже подумал, что окончательное освобождение от всех его страданий уже близко».

— Ну?

Она даже не смотрит на подошедшего Фрэнка, продолжая читать.

— В доме доктора Купер полиция пока ничего не обнаружила, но детективу Снейру только что позвонили из больницы Святой Марии.

— И?..

— Доктор Купер попала в автомобильную аварию.

— В автомобильную аварию? Саманта поворачивается к нему.

— Да.

— С ней все в порядке?

— Нет. Доктор Купер умерла.

— Не может быть. — Глаза Саманты расширяются, голос звучит стесненно и сухо. — Не верю.

— Очень жаль…

— Пусть кто-нибудь проверит машину.

— Полиция ведет расследование…

— Нет, не полиция, — перебивает Фрэнка Саманта. — Пусть это сделает кто-нибудь из корпорации.

Не дожидаясь ответа, она быстро идет к двери и поднимается по лестнице. Ночной воздух сух и резок, как будто она стоит на высоте пяти тысяч футов. В какой-то момент Саманта жалеет о том, что ступенек так мало — будь их больше, она могла бы идти и идти, подниматься все выше, оставляя далеко внизу и позади и полуподвальную квартиру, и вопросы без ответов, и ночи без сна.

В пятничный вечер в церкви тихо. Не поет, готовясь к воскресной службе, хор. Не выслушивают исповеди священники. Только свечи мерцают в приглушенном свете. Саманта ищет слова, чтобы помолиться, но без музыки не может обрести нужный для начала темп. «Наверное, молитва подобна плачу, — думает она. — Что-то должно собраться, набухнуть внутри, чтобы хлынуть потом, как вода через прорванную плотину». Знать бы, сколько ей еще ждать слез молитвы. Ее глаза сухи.

Саманта всегда восхищалась артистами, умеющими пустить слезу по своему желанию, но никогда не верила им. Есть вещи, которые не должны так легко поддаваться контролю.

Фрэнк кашляет, и она вздрагивает. Сейчас, когда он рядом, церковь ощущается как-то не так, иначе, чем без него. Он здесь только потому, что она настояла на том, чтобы зайти. Она здесь ради себя. Ни то ни другое не кажется достаточно убедительной причиной. Саманта знает, что Фрэнку не терпится как можно скорее отвезти ее домой и потом отправиться в квартиру доктора Купер, но ей самой хочется посидеть здесь еще несколько минут. В мире нет ничего подобного тишине, исходящей от запаха ладана, сквозняков и неудобных деревянных скамеек.

Саманта поднимает голову и смотрит на крест, на гвозди, пронзающие ладони и ноги Христа. Раньше ее никогда не трогала эта историческая неточность. Гвозди вбивали в запястья Христа, а не в ладони, потому что плоть на ладонях не выдержала бы веса тела. В этой скульптуре вывернутые руки словно сопротивляются, борются за свободу, и каждый палец будто испытывает свою особую боль, переживает свою отдельную агонию. Что такое есть в руках, что художников и скульпторов постоянно тянет изображать их? Может быть, то, что руки способны передавать без слов такие чувства, как боль и нежность?

У нее все болит: и тело, и разум. От страха, одиночества, неуверенности. Она не знает, удержит ли ее в вечно бодрствующем состоянии непреходящая печаль жизни. Не знает, связывает ли ее что-либо с «Кругом Эндимиона», графом, самими преступлениями. Ей кажется, что ее все сильнее вовлекает в себя безумный водоворот происходящего.

Бог. Судьба. Проклятие.

Саманте представляется, что все это — часть одного и того же желания. Желания верить во что-то. Объяснить боль и страдания. Объяснить отметину, вырезанную на ее собственном корчащемся теле. Отыскать смысл в хаосе жизни. Фрэнк считает, что легче поверить в проклятие, чем жить без ответов. «Но он ошибается, — думает Саманта. — Гораздо труднее верить в то, что мы не можем контролировать».

— Я готова.

Голос отдается громким эхом.

— Уверена?

— Да. Пора идти.

Едва они сворачивают на Двадцать первую улицу, как Саманта замечает у своего подъезда патрульную машину. Фрэнк останавливается рядом, и она опускает стекло.

— Привет, Фрэнк! — весело кричит сидящий за рулем полицейский.

— Сэм, это офицер Чан. Он и его напарник будут присматривать за тобой.

— Привет. Можете называть меня Вейландом. — Мужчина улыбается. — Офицер Брукс в здании. Расположился у вашей двери. Если вам что-то понадобится, дайте нам знать.

— Спасибо.

— Я провожу тебя наверх, — говорит Фрэнк и поворачивает на дорожку.

Перед ее входной дверью на третьем этаже сидит на складном стуле полицейский в форме. Он занимает большую часть узкого коридорчика и вынужден встать, чтобы дать им пройти. Полицейский неуклюже представляется, и его гибкое тело, бледная кожа и темные, разделенные немодным пробором волосы делают его похожим не на копа, а на школьного консультанта. Саманта отпирает дверь, и Фрэнк проходит в квартиру первым. Такая дополнительная мера предосторожности кажется ей немного неестественной, словно позаимствованной из какого-то триллера.

— Проверю квартиру доктора Купер и вернусь. Посмотреть, как у тебя тут.

— Ты не обязан это делать.

— Я хочу.

Он улыбается.

— Мы что-то упускаем.

— Знаю.

— Изменение модели убийства не имеет никакого смысла.

— Разберемся.

Фрэнк поворачивается, а Саманта мягко кладет руку ему на спину. Он приостанавливается, а она уже пролистывает мысленно список причин и поводов, которые бы позволили ему остаться. Но она не может попросить его об этом. Не сейчас. Слишком уж много в этом деле вопросов, на которые пока нет ответа.

— Увидимся позже, — говорит Саманта, и голос срывается, отчего обещание превращается в вопрос.

Фрэнк поворачивается и улыбается:

— Конечно.

Он выходит в коридор и закрывает за собой дверь. Дверь хлопает, и глухой хлопок эхом звучит в ее пустой, одинокой квартире.

26

МИССИС БРИНКМАЙЕР

Труба Майлса Дейвиса поет с надеждой и грустью, рассказывая историю о том, кто терпеливо ждет любви, не боясь при этом одиночества. Саманта наливает в бокал шардонне «Долина Напа», садится на диван и закрывает глаза. Она еще не решила, как отразилось на ее состоянии присутствие за дверью полицейского, но оно определенно сказалось на ее поведении. Она сидит прямее, старается поменьше шуметь и думает о том, что надеть вечером. Музыка незаметно переходит в ностальгическую прогулку. Саманта пригубливает вино.

Телефон успевает подать несколько звонков, прежде чем она снимает трубку.

— Да?

— Саманта, дорогая, это миссис Бринкмайер.

— Здравствуйте.

— Давненько не виделись. У тебя все в порядке?

— Да, все хорошо. Просто была немного занята.

— Может быть, заглянешь на минутку? У меня новые сыры.

— Конечно. Сейчас спущусь.

Миссис Бринкмайер, семидесятичетырехлетняя домовладелица, живет на первом этаже. Каждую неделю она приглашает Саманту к себе на вино и сыр. Они говорят о книгах, музыке, последних идиотизмах Белого дома, образовании, текущих художественных выставках, ценах на недвижимость в зоне Залива. Список тем бесконечен. Миссис Бринкмайер называет Саманту умной, талантливой, красноречивой — и ей нравится это слышать, — но, сказать по правде, Саманта гораздо больше узнает от миссис Бринкмайер, чем может предложить взамен.

Захватив ключи, Саманта выходит из квартиры. Брукс покинул свой пост, оставив на стуле сложенную газету и под ней открытую банку содовой. Я уже чувствую себя в безопасности, — саркастически думает она и идет по коридору. Задняя лестница ведет прямо к квартире миссис Бринкмайер, и ко второму этажу пустое, унылое, редко используемое лестничное пространство начинает заполняться красками фортепьянной музыки. Как всегда, миссис Бринкмайер встречает гостью открытой дверью и заведенной пластинкой.

Одарив Саманту теплой улыбкой и поцелуем в щеку, миссис Бринкмайер говорит:

— Мне так приятно видеть тебя, дорогая.

Белое вино уже разлито, и бокалы должным образом охлаждены. На тарелочках сегодняшние сыры — рокфор, бри и шевре, крекеры и красный виноград. Саманта занимает свое обычное место на жестком жемчужно-белом диване, и они поднимают бокалы. После первого глотка миссис Бринкмайер осведомляется:

— Итак?

Исполняя свою роль в их еженедельном ритуале, Саманта должна угадать композитора, подтвердив высокое мнение о ней хозяйки.

— Думаю, Бах.

— Вторая сюита. — Миссис Бринкмайер подвигается к краешку кресла. — А кто пианист?

— Гленн Гулд. — Саманта делает еще глоток. — У вас есть его запись «Гольдберг-вариаций»?

— Да. Хочешь послушать?

— Пожалуй.

Миссис Бринкмайер встает, чтобы найти вариации, а Саманта торопливо кладет на крекер с зернышками кунжута кусочек рокфора. Она всегда чувствует себя виноватой, когда ест чужую пищу, даже на вечеринках и днях рождения. Фрэнк высмеивал ее обеспокоенность такими пустяками, но она воспитывалась отцом, который учил ее отказываться от всего, что не заработано или за что не заплачено. «То, что кто-то предлагает тебе что-то, вовсе не означает, что они действительно хотят, чтобы ты это взяла». И как во многом другом, это было его окончательное слово по данной теме. Саманта смотрит на крекер, решая, съесть его или нет, но тут желудок начинает ворчать.

— Почему тебя сегодня заинтересовала именно эта вещь? — спрашивает миссис Бринкмайер и поворачивается в тот момент, когда крекер исчезает во рту гостьи.

Саманта смущенно улыбается, как ребенок, которого поймали, когда он запустил руку в банку с печеньем.

— Ну…

Она пытается говорить с набитым сыром ртом, но потом решает проявить терпение. В динамиках начинает звучать ария, отдаленно напоминающая колыбельную, и они молча слушают вступление. Саманта старательно жует, стараясь производить как можно меньше шума. Миссис Бринкмайер делает еще глоток вина.

— Во-первых, — говорит, проглотив, Саманта, — с ней связана одна очень интересная история…

К тому времени как Саманта уходит, они уже успели дослушать пьесу до конца. Она рассказала хозяйке о графе, Гольдберге и Бахе. Ее немного беспокоило, что она может уснуть, но в этот вечер музыка не произвела на нее никакого эффекта. Другое дело вино, от которого у Саманты действительно начали слипаться глаза.

С кружащейся после двух бокалов головой Саманта медленно поднимается по ступенькам и останавливается передохнуть на третьем этаже. Весь день она не ела, если не считать сыра и крекеров у миссис Бринкмайер, но готовить не хочется. К тому же и в холодильнике нет ничего съедобного. Может быть, послать Брукса в тайский ресторанчик?

Все еще улыбаясь при этой мысли, она видит пустой стул перед своей дверью. Скорее с раздражением, чем с тревогой, Саманта перебирает ключи на цепочке, представляя, что могла бы сказать, но никогда не скажет Бруксу. Он, может, даже не заметил, что я уходила, — думает она, вставляя ключ в замочную скважину. Дверь легко, при первом прикосновении, отходит в сторону. — Неужели я забыла ее закрыть? — Не спуститься ли вниз и попросить взявшего перерыв Брукса подняться и проверить квартиру? Она слышит Майлса Дейвиса; диск, должно быть, проигрывается повторно, потому что это снова «Когда-нибудь мой принц придет». Она осторожно переступает порог. В гостиной пусто и тихо. Убеждая себя в том, что все в порядке, что главное — не паниковать, Саманта делает еще один шаг вперед, оставляя дверь открытой.

Пол под ногами скрипит. Все кажется таким же, как прежде, пока она не выключает проигрыватель. Музыка умолкает, но ожидаемой тишины нет — откуда-то доносится еще один звук, какой-то ровный гул… нет, шум бегущей воды. Саманта подходит к двери ванной. Ноги словно превратились в бетонные блоки. Она медленно поворачивает ручку и толкает дверь. Шум воды становится громче.

Весь пол залит. Света нет, но Саманта видит переполненную ванну. Она входит. Вода плещется у ног. Наклонившись над ванной, Саманта закрывает краны. Затем выпрямляется и оглядывает ванную, не зная, что делать дальше. Деревья за окном гнутся под порывами ветра.

И только потом она видит темную фигуру на полу в углу комнаты. Нечто подобное было в одном из ее видений. Вода скрывает лицо. Ее лицо? Она не уверена. Оставаясь на месте, Саманта всматривается в лежащее спиной к ней тело.

Она быстро отступает, торопясь убраться из квартиры, и вдруг поскальзывается. Все приходит в движение, но движение странно замедленное.

В детстве она часто задавалась вопросом, действительно ли иллюзионисты могут левитировать. Каждый раз, когда в город приезжал цирк, они с Рейчел умоляли отца отвести их на «представление волшебника». Саманта ходила на все представления и, стоя в толпе, отчаянно размахивала руками, надеясь, что «волшебник» заметит ее и позовет на сцену. Никто не обращал на нее внимания. Ей хотелось знать, что чувствует человек, паря в нескольких футах над землей или летая под куполом. В какой-то момент она вспоминает этих всесильных магов с их красными платками, черными плащами и серебристыми кольцами. Она вспоминает, что чувствовала, когда стояла среди зрителей, на твердой, надежной земле. И в этот кратчайший миг, когда тело ее повисает параллельно покрытому линолеумом полу, она знает, что уже никогда, если такой случай и представится, никогда больше не станет поднимать руку.

Тело Саманты падает на залитый водой пол, и звук падения отдается в голове барабанным боем, постепенно затихающим с каждым ударом.

27

ИНТЕРМЕЦЦО

Лицо замерзло от холодной, мокрой плитки. Саманта медленно поворачивает голову к потолку и перекатывается на спину. Все как будто подернуто туманной дымкой. Умывальник, вешалка для полотенец, корзина для белья, ванна то обретают резкость, то расплываются, и Саманта пытается сосредоточиться на чем-то одном, чтобы остановить головокружение. Деревья за окном раскачиваются еще сильнее, и свет уличных фонарей отражается от их листьев, как бенгальский огонь. Сколько времени она была без сознания? Саманта вспоминает про тело в углу. Она пытается пошевелиться, оглядеться, но руки тянет вниз. Она пробует дотронуться до лица.

С ее руками что-то не так. Точнее, с запястьями.

Они связаны веревкой.

Она поднимает обе руки и бессильно роняет их на колено. Комната снова начинает кружиться, и ее затягивает водоворот тьмы.

ПАРАСОМНИЯ

Дарем, Северная Каролина

1 мая 1999 года

8.17

Вероника наблюдает за тем, как он уходит. Не вылезает через замызганное окно в каком-нибудь безымянном мотеле, не исчезает в боковом зеркале такси, а уходит из ее спальни. Он спал здесь, в ее кровати. Он не стал выбираться тайком, затемно. Он не забыл обручальное кольцо на тумбочке.

Прежде чем уйти, он поцеловал ее в губы. На его лице не было печати вины или тени озабоченности. Ему не нужно было искать причины, чтобы сказать «прощай» и уйти не оглядываясь. Он поцеловал ее со страстью. Как мужчина, разрывающийся между необходимостью оставить женщину и желанием заняться с ней любовью.

Да, заняться любовью.

После него на туалетном столике осталась библиотечная книга Кристофера Вульфа «Иоганн Себастьян Бах». Играет ли Макс на гобое? Или на кларнете? Надо будет спросить, когда она увидит его снова. Вероника повторяет вслух последние слова, звучащие, как припев какой-нибудь песни, — «когда увижу его снова». Она открывает книгу и листает страницы, ища пометки на полях. Их нет. Есть только закладка примерно на середине книги. На странице, где излагается легенда, связанная с написанием Бахом «Гольдберг-вариаций».

Вероника захлопывает книгу, не желая читать ее до него. Она позвонит ему позднее, и они договорятся о встрече, как и полагается любовникам, в кафе или ресторане. Вдвоем.

Но Макс не дан ей свой номер. Он позвонил сам. Они встретились, пообедали, а потом вернулись к ней. Ладно, его номер отыщется в базе данных библиотеки. Она найдет его там и позвонит. Предлог у нее есть — вернуть книгу. Ей так хочется снова увидеть его лицо в мерцающем свете ресторанных огней, услышать его низкий, глубокий голос в темноте ее спальни. Она представляет, как они, держась за руки, бредут по песчаным дюнам Райтсвилль-Бич. Или одеваются, собираясь в театр, и пьют шампанское.

Неужели это любовь вызывает в людях стремление к стереотипам? Она, библиотекарь, ценитель слов, опустилась до клише и образов из дамских романов.

В любом случае это не важно, сердито напоминает себе Вероника. Ей нельзя любить его. Она знает, что случится, если они уснут рядом. Она проснется и обнаружит, что он мертв. Такое уже случилось однажды, и больше рисковать нельзя. Она поступила эгоистично, но ей так хотелось почувствовать любовь.

А если это правда? Вероника снова и снова задает себе один и тот же вопрос. Что, если случилось невероятное и кто-то полюбил ее?

Ей нельзя видеться с ним. Нельзя звонить. Может быть, написать его имя на Библии и положить ее к остальным?

Нет, ему не место с другими.

Проходят часы, дни, недели. Вероника не звонит.

Он тоже.

Так продолжается несколько месяцев. Недели молчания, затем долгая ночь страстного секса. После первого раза она не разрешает ему остаться, настаивает, чтобы он ушел, и в нем пробуждаются ревность и злость.

Она любит его, хотя и не должна. У нее есть знакомые женщины, которые ведут себя так же. Боятся одиночества. Берут все, что могут получить, даже если для этого надо унизиться. Но у Вероники все не так. С ним она чувствует то, чего никогда не испытывала прежде. С мыслями о нем ей легче переносить бессонные ночи. Она начинает пользоваться макияжем, чтобы скрыть мешки под глазами, и глазными каплями, чтобы избавиться от красноты. Она готова на все, чтобы оставаться привлекательной для него, чтобы удержать его. Пусть даже на время.

Меняются времена года. И месяц проходит за месяцем.