Вера в бога есть либо вера в природу (объективную сущность), как человеческое (субъективное) существо, либо вера в человеческое существо как сущность природы. Первая вера – религия природы, политеизм, вторая – духовно-человеческая религия, монотеизм. Обозначение политеизма как религии природы (безоговорочно и в общем смысле) имеет, лишь относительный смысл, смысл по противоположности. Политеизм жертвует собой природе, он одаряет природу человеческим оком и сердцем; монотеизм жертвует природой себе, человеческий глаз и сердце он наделяет силой и властью над природой; политеизм ставит человеческое существо в зависимость от природы, монотеизм – природу от человеческого существа; первый утверждает:
      если нет природы, то нет и меня; второй утверждает обратное: если нет меня, то нет вселенной, нет природы. Отправной тезис религии таков: я – ничто по сравнению с природой, по отношению ко мне все есть бог, все мне внушает чувство зависимости, все, хотя бы случайно, может мне доставить счастье и горе, спасение и гибель; поэтому все является предметом религии, – первоначально человек не отличает причину от случайного повода. Религия, опирающаяся на это чувство зависимости без критической проверки, есть так называемый фетишизм, основа политеизма. Что касается завершительного тезиса религии, то он таков: все ничто в сравнении со мной, весь блеск небесных созвездий, высших божеств политеизма меркнет перед величием человеческой души; все могущество вселенной – ничто перед мощью человеческого сердца; вся необходимость мертвой, лишенной сознания природы – ничто по сравнению с необходимостью человеческого, сознательного существа, ибо все для меня только средство. Но природа не была бы мне доступна, если бы она существовала самостоятельно, если бы она не исходила от бога. Если бы она существовала самостоятельно, следовательно, включала в себе основание своего бытия, то ее сущность была бы сущностью самостоятельной, самодовлеющей, не имеющей ко мне отношения, независимой от меня сущностью и бытием. Стало быть, значение природы как чего-то самого по себе ничтожного, как простого средства для человека восходит исключительно к акту творения; но это значение прежде всего раскрывается в тех случаях, когда человек впадает в нужду, подвергается смертельной опасности, оказывается в коллизии с природой, последняя же приносится в жертву благу человека, – так происходят чудеса. Итак, предпосылка чуда – творение, чудо есть заключение, следствие, истина творения. Творение так относится к чуду, как род или вид к отдельному индивидууму; чудо есть акт творения в виде особого, единичного случая. Другими словами: творение – теория; практикой, применением является чудо. Бог – причина, человек – цель вселенной, то есть бог – теоретическое первосущество, человек – первосущество практическое. Природа для бога – ничто, она – простая игрушка его всемогущества, но только для того, чтобы в случае нужды, да и вообще природа не имела никакой силы над человеком. В творце человек освобождается от ограниченности своего существа, своей «души»; в чуде он освобождается от ограниченности своего существования, своего тела; в первом случае он превращает в существо природы свое невидимое, мыслящее и мыслимое существо, во втором случае – свое видимое, практическое индивидуальное существо; в первом случае он узаконивает чудо, во втором – он его реализует. Поэтому в чуде цель религии достигается чувственным, доступным путем– власть человека над природой, божественность человека становится чувственно воспринимаемой истиной. Бог творит чудеса, но по просьбе человека и если не в ответ на жаркую молитву, то все же в интересах человека, в соответствии с его тайными, внутренними желаниями. Сарра засмеялась, когда господь обещал ей на старости лет сынишку, но и тогда еще, конечно, она больше всего думала и мечтала о наследнике. Итак, тайным чудотворцем является человек, но с течением времени – а время раскрывает всякую тайну – он становится и должен стать явным, видимым чудотворцем. Первоначально человек испытывает на себе чудеса, в заключение он их сам творит; первоначально он – объект бога, в заключение он – сам бог; первоначально бог находится только в сердце, в духе, в мыслях, в заключение он – во плоти. Вместе с тем мысль скромна, чувственность нескромна; мысль молчалива и сдержанна, чувственность откровенно и без обиняков раскрывает себя, ее высказывания поэтому легко высмеять, если они находятся в противоречии с разумом, потому что здесь противоречие бросается в глаза, оно бесспорно. Вот почему современные рационалисты стыдятся верить в телесного бога, то есть в чувственное, наглядное чудо, но не стыдятся верить в бога нечувственного, то есть в нечувственное, скрытое чудо. Но придет время, когда исполнится пророчество Лихтенберга, когда вообще вера в бога, следовательно и в бога рационалистического, будет считаться таким же суеверием, каким в настоящее время считается вера в телесного, чудодейственного, то есть христианского, бога, когда вместо церковного света наивной веры и вместо сумеречного света рационалистической веры засияет, согревая человечество, яркий свет природы и разума.

      У кого для бога нет иного материала, помимо доставляемого естествознанием, житейской мудростью или вообще естественным взглядом на вещи, кто бога, следовательно, наполняет лишь естественнонаучными данными, под которыми подразумевается только причина или принцип астрономических, физических, геологических, минералогических, физиологических, зоологических и антропологических законов, тот должен быть настолько честен, чтобы воздержаться от имени божия, ибо принцип природы всегда есть естественная сущность, а не то, из чего слагается понятие бога. Безграничен произвол в употреблении слов. Но всего больше злоупотреблений и противоречивых истолкований встречается в отношении слов: бог и религия. Откуда этот произвол, откуда это смешение? Они происходят потому, что из страха или нежелания вступать в конфликт с мнениями, освященными давностью, старые названия сохраняются, но с ними связываются совсем другие понятия, возникшие с течением времени, ибо только название, только видимость управляет миром, даже миром религиозным. Так обстояло дело с греческими божествами, получившими с течением времени самые противоположные значения, так же обстоит дело с христианским богом. Религия сводится к атеизму, называющему себя теизмом; действительное христианство современности сводится к антихристианству, называющему себя христианством. Мир желает быть обманутым. Как церковь, превращенная в естественнонаучный кабинет, уже не дом божий и не должна так называться, так и бог, если его сущность и действия раскрываются лишь в астрономических, геологических, зоологических, антропологических делах, уже не есть бог; бог есть религиозный термин, религиозная сущность и объект, а не физическая, не астрономическая – словом, не космическая сущность. В своих застольных беседах Лютер говорит: «Deus et cultus sunt relativa:
      бог и богослужение взаимно связаны, одно не может существовать без другого, ибо бог непременно должен быть богом определенного человека или народа, он всегда находится в pracdicamento relationis, относится к чему-то другому. Бог хочет иметь ему поклоняющихся и его почитающих, ибо это одно и то же – иметь бога и почитать его, это соотносительные понятия, как в браке муж и жена, – одно не может быть без другого»). Таким образом, бог предполагает людей, его почитающих и ему поклоняющихся; бог есть существо, чье понятие или представление зависит не от природы, но от человека, а именно от религиозного человека; объект поклонения имеется лишь, когда есть существо поклоняющееся, иными словами, бог есть объект, наличие которого дается лишь вместе с наличием религии, сущность которого дана лишь с сущностью религии; итак, бог есть то, что не существует вне религии, не существует как нечто отличное, независимое от нее; в боге объективно больше ничего не содержится, кроме того, что субъективно заключено в религии. Таким образом, существо, представляющее собой лишь философский принцип, следовательно, предмет философии, а не религии, не почитания, не молитвы, не чувства, существо, не исполняющее наших желаний, не выслушивающее наших молитв, есть только бог по имени, а не по своей сути. Звук есть предметная сущность, бог слуха; свет есть предметная сущность, бог зрения; звук существует только для уха, свет – только для глаза; твое ухо обладает тем же, что имеется в звуке, – это ударяемые, колеблющиеся тела, натянутые перепонки, студенистое вещество; в глазу же твоем заключены органы света. Превращать бога в физический, астрономический и зоологический объект или существо равносильно превращению звука в предмет зрения. Как звук существует только в ухе и для слуха, так и бог существует только в религии и для нее, только в вере и для веры. Как звук или тон в качестве предмета слуха выражает только сущность слуха, так бог, взятый только как предмет религии, веры, выражает только сущность религии, веры. Благодаря чему объект становится религиозным объектом? Как мы видели, только благодаря человеческой фантазии, способности воображения и человеческому сердцу. Все равно, молишься ли ты Иегове или Апису, грому или Христу, собственной тени, как это делает негр Золотого Берега, или своей душе, как это делает старый перс, молишься ли ты ветрам из живота или своему гению, – словом, молишься ли ты чувственному или духовному существу, – это безразлично. Предмет религии есть нечто, лишь поскольку это нечто является объектом фантазии и чувства, является объектом веры, именно поскольку предмет религии в качестве ее предмета не существует в действительности, а скорее находится с ней в противоречии, только постольку он есть объект веры. Так, например, человеческое бессмертие или человек как бессмертное существо есть объект религии, но именно поэтому это есть только предмет веры, – ведь действительность как раз говорит о противоположном, о смертности человека. Верить – значит воображать несуществующее существующим, значит, например, воображать, будто этот образ – живое существо, будто этот хлеб – мясо, будто это вино – кровь, то есть предполагать, что есть то, чего нет. Если бы ты надеялся обнаружить бога при помощи телескопа на астрономическом небе или при помощи лупы в ботаническом саду, или при помощи минералогического молотка в геологических рудниках, или при помощи анатомического ножа и микроскопа во внутренностях животного или человека, то ты этим обнаружил бы полное непонимание религии. Ты найдешь бога только в вере, только в способности воображения, только в человеческом сердце, ибо он есть не что иное, как сущность фантазии или способности воображения, сущность человеческого сердца.

      «Каково твое сердце, таков и твой бог». Каковы желания людей, таковы и их боги. Боги греков были ограниченными; это значит, их желания были ограниченны. Греки не желали жить вечно, они только не хотели стареть и умирать, но боялись они не того, что смерть неминуема, а боялись умереть вот сейчас, – неприятное всегда приходит к человеку преждевременно; греки только не хотели умирать в цвете лет, хотели избегнуть насильственной, мучительной смерти; они стремились не к блаженству, они стремились лишь к счастью, они хотели только жить покойной, легкой жизнью; они не вздыхали, подобно христианам, по поводу того, что над ними тяготеют законы природы, потребности полового чувства, сна, еды и питья; в своих желаниях они не выходили из круга человеческой природы, они еще не были творцами из ничего, они еще не превращали воды в вино, они только очищали, дистиллировали натуральную воду и органическими способами превращали ее в божественный сок; содержание божественной, блаженной жизни они почерпали не из чистого воображения, но из элементов реального мира; небо богов они строили на основах этой земли. В раю христианской фантастики человек бы не мог умереть и не умер бы, если бы он не согрешил; у греков же человек умирал даже в счастливый век Кроноса, но умирал так сладко, словно засыпал. В этом представлении реализуется естественное человеческое желание. Человек не желает бессмертной жизни, он жаждет только продолжительной жизни, благополучной в телесном и духовном отношении, и хочет естественной, безболезненной смерти. Следовательно, чтобы отказаться от веры в бессмертие, нет необходимости прибегать к несвойственному человеку настроению отрешенности стоиков. Все сводится к тому, чтобы убедиться, что христианский символ веры основывается только на сверхъестественных, фантастических желаниях, и вернуться к простой, действительной человеческой природе. Божественное, то есть возможное, существо они не превращали в прообраз, цель и мерило существа действительного, но действительное существо делали мерилом существа возможного. Даже когда они очистили и одухотворили своих богов посредством философии, их желания остались на почве действительности, на почве человеческой природы. Боги – реализованные желания, но высшее желание, высшее счастье философа, мыслителя, как такового, сводится к непрерывности мышления. Боги греческих философов – по крайней мере греческого философа по преимуществу, философского Зевса, Аристотеля – непрерывно мыслят; блаженство, божественность сводится к ничем не прерываемой деятельности мышления. Но эта деятельность, это блаженство само ведь протекает в пределах этого мира, в границах человеческой природы, правда, в здешних условиях – с перерывами. Это есть действительное, определенное, особенное блаженство, поэтому с христианской точки зрения оно представляется ограниченным, жалким, противоречащим самой сущности блаженства: ибо бог христиан не ограниченный, а беспредельный, возвышающийся над всякой естественной необходимостью, сверхчеловеческий, внемировой, трансцендентный, а это значит: христиане во власти неограниченных, трансцендентных, выходящих за пределы мира, природы, человеческого существа, то есть абсолютно фантастических, желаний. Христиане хотят быть бесконечно счастливее, чем боги Олимпа; их желание – небо, где исчезают все границы, вся природная необходимость, где исполняются все желания; на этом небе нет ни потребностей, ни страданий, ни ран, нет борьбы, нет страстей, нет препятствий, нет смены дня и ночи, света и тени, радости и горя, как все это есть на небе греков. Лютер, например, говорит: «Где бог (именно на небе), там должны иметься все блага, каких только можно пожелать». То же самое говорится об обитателях рая в Коране по переводу Савари:
      «Все их желания будут исполнены», но только их желания другого рода. Словом, предмет их веры не есть ограниченный, определенный бог, бог с известным именем – Зевса, Посейдона или Гефеста, но абсолютный, безыменный бог, потому что предметом их желаний оказывается не какое-нибудь известное, конечное, земное счастье, не определенное наслаждение-любовью или прекрасной музыкой, моральной свободой или мышлением, – но наслаждение, охватывающее все возможные наслаждения, поэтому наслаждение исключительное, превосходящее всякое представление, всякое понятие, наслаждение бесконечным, безмерным, невыразимым, неописуемым блаженством. Блаженство и божество – то же самое. Блаженство в качестве объекта веры, представления, вообще в качестве теоретического объекта, есть божество; божество как объект сердца, воли, желания, вообще как практический объект, есть блаженство. Впрочем, воля, как она понимается моралистами, не составляет специфической особенности религии, ибо я не нуждаюсь в богах, когда я могу чего-либо достигнуть собственной волей. Превратить мораль в существенную сторону религии – значит сохранить название религии, отказавшись от ее сущности. Моральным можно быть и без бога, но нельзя быть без бога блаженным, блаженным в сверхъестественном, христианском смысле, ибо блаженство в этом смысле находится за пределами природы и человечества, не подчиняясь их власти, поэтому для своего осуществления это блаженство предполагает сверхъестественное существо, существо, которое может быть тем, что не под силу природе и человечеству, что выше всего человеческого. Поэтому, если Кант сделал из морали сущность религии, то он находился в таком же или приблизительно таком же отношении к христианской религии, в каком Аристотель стоял к греческой, поскольку последний теоретическую деятельность считал сущностью богов. Как бог, представляющий собой лишь спекулятивную сущность, лишь ум, еще не есть бог, так и моральное существо или «олицетворенный моральный закон» еще не есть бог. Конечно, и Зевс – философ, когда он с улыбкой взирает с Олимпа на борьбу богов, но сверх того он есть нечто бесконечно большее; конечно, христианский бог есть и моральное существо, но сверх того нечто бесконечно большее; нравственность есть лишь условие блаженства. Истинная мысль, определяющая христианское блаженство, а именно в противоположность философскому язычеству, есть как раз та мысль, что только в удовлетворении всего человеческого существа можно обрести истинное блаженство, поэтому христианство позволяет быть причастным божеству, или, что то же, – блаженству, – телом, плотью. Впрочем, развитие этой мысли относится не к данной работе, а к «Сущности христианства». Или, вернее, божество есть представление, истина и реальность которого сводятся к блаженству. Насколько простирается желание блаженства, настолько, не дальше, простирается представление о божестве. У кого больше нет сверхъестественных желаний, для того больше нет сверхъестественных существ.