А Гонзага между тем, на мгновение отрешившись от привычного высокомерия, радостно потирал руки в предвкушении успеха. Он с удивлением вопрошал себя, как мог так долго бездействовать. К нему вернулись прежние дерзость и отвага; от приспешников же он ждал только одного – чтобы они с готовностью ринулись вслед за ним в новое отчаянное предприятие.
– Ну, господа, – весело произнес он, – вам еще не прискучило жить под сенью Вестминстерского аббатства?
– Дьявольщина! – воскликнул в ответ Монтобер. – Да мы просто изнываем от тоски. Что за проклятая страна!
– Еще немного, – добавил Носе, – и мы подадимся в монастырь. Может, хоть там удастся поразвлечься.
Высказали свое мнение и остальные: все как один, не исключая барона фон Баца и толстяка Ориоля, горько жаловались на Англию и англичан, вполне достойных своего ужасного климата.
– Утешьтесь, господа, – сказал Гонзага, – нашему пребыванию здесь подошел конец. Уж очень тут дождливо, и шпаги слишком быстро ржавеют. Посмотрим, кто из вас догадается, в какую страну мы направимся…
– Вернемся в Испанию? – спросил Носе. – Клянусь честью, я предпочитаю тамошних священников здешним святошам. А голубое небо! А прелестные сеньориты! Разве можно их забыть?
– Придумайте еще что-нибудь! В Испанию мы не поедем: мы сделали там все, что было нужно.
– Значит, в Венецию? – предположил Ориоль, который никогда не бывал в Италии и был не прочь исправить это упущение.
Гонзага смерил его презрительным взглядом.
– Уж не надеешься ли ты отыскать предков в галерее дожей? – осведомился он язвительно.
– Неужели в Нидерланды? – спросил, в свою очередь, Монтобер.
– Или в Германию? Это была бы такая жалость! – вмешался барон фон Бац, не удержавшись от гримасы, ибо ему совсем не улыбалась мысль о встрече с родиной, где он оставил по себе массу дурных воспоминаний и кое-какие несведенные счеты.
Молодые дворяне перебрали, таким образом, все известные им страны; один из них даже обратил взор на мусульманский Восток. Гонзага только посмеивался, но не перебивал их.
– Плохие вы угадчики, как я погляжу, – промолвил он, наконец. – Спросите-ка лучше у Пейроля.
Сообщники принца, как известно, от всей души ненавидели фактотума, и им претила мысль, что от слова этого неприятного господина может зависеть решение их судьбы. Поэтому никто не задал прямого вопроса, хотя во взглядах, которые она украдкой бросали на интенданта, читалось нетерпение. Пейроль же упивался своей значительностью и не торопился удовлетворить любопытство тех, кому предстояло стать послушными исполнителями его планов.
– Что ж вы ни о чем не спрашиваете, господа? – произнес он, в конце концов, своим скрипучим глухим голосом. – Вам все равно, куда ехать? Или вы не желаете получить эти сведения от меня?
Холодное молчание было ему ответом, и по презрительным лицам дворян он понял, что его догадка верна. Заложив руки за спину и скривив губы в еще более уродливой, чем обычно, сардонической усмешке, он высокомерно бросил:
– Сегодня вечером, любезные мои, мы отправляемся в Париж!
– Регент помиловал нас! – вскричал толстяк Ориоль, не в силах сдержать восторга.
Гонзага лишь пожал плечами.
– Не забудь поблагодарить Филиппа Орлеанского по приезде, – сказал он, – если желаешь окончить свои дни в темнице. Он любит нас по-прежнему и готов даровать нам прощение, как только мы перейдем в лучший мир.
В первое мгновение всем приспешникам принца пришла в голову та же мысль, что и Ориолю. Лица их расцвели улыбками; однако обрадовались они слишком рано – тем тяжелее оказалось разочарование.
Филипп Мантуанскяй окинул зорким оком мертвенно-бледных сообщников и спросил, не давая себе труда скрыть пренебрежение:
– Что такое? Вспомнили о королевской полиции и сразу коленки задрожали? Регент развлекается, ему не до нас. Машо полагает, что мы за тридевять земель, – ему и в голову не придет искать нас у себя под боком… Когда кошки спят, мыши танцуют!
Никто не улыбнулся этой шутке.
Гонзага же, полюбовавшись их растерянным видом, продолжал:
– Нас ждет восхитительная пляска смерти: одно неверное движение – и птичка в когтях… Похоже, вам не очень улыбается подобная перспектива, мои храбрецы?
– Мы рискуем потерять уши, – прошептал Носе.
– Прикрывай их хорошенько, мой милый. Мои уши стоят побольше твоих, однако я за них совершенно не опасаюсь.
– Едва мы ступим за ворота, – вмешался Монтобер, – как нас опознают и схватят. К чему сравнивать нас с мышами? Мы ведь не можем забиться в норку!
– Придется научиться. У каждого будет своя роль и у всех – общая цель. Когда мы вновь соберемся вместе, господа, это будет не на пирушке с оперными певичками, как в былые времена. Обителью нашей станет погреб, но мы спустимся туда вовсе не за вином.
Унылые лица всех без исключения дворян ясно показывали, что их совершенно не прельщает жизнь грызунов в норе. Они предпочли бы, чтобы Гонзага потребовал от них чего-нибудь невозможного – хотя бы достать луну с неба.
– Неужели вы не хотите увидеть берега Сены? – с насмешкой промолвил тот. – Черт возьми! Мы сыграли пока лишь половину партии, и все козыри были на руках у Лагардера. Нас обвели вокруг пальца, зато теперь наш черед плутовать.
– Это опасная игра, – пробормотал Носе.
– Не буду спорить. Вполне возможно, что многие рухнут под стол. Ну и что? Главное, чтобы остался хотя бы один игрок… и тогда горбуну не взойти к алтарю со своей невестой!
Филипп Мантуанский с легким сердцем готов был принести в жертву приспешников, и те это смутно чувствовали. Вдобавок молодым дворянам претила мысль, что им придется прятаться в Париже – там, где свободно расхаживает маркиз де Шаверни. Теперь они готовы были примириться с лондонским туманом.
– Итак, господа, – произнес в заключение Гонзага, – собирайтесь и помните, что в вашем распоряжении остается только один вечер. Многим из вас больше никогда не доведется вновь взглянуть на Темзу… Да! Я совсем забыл… Не вздумайте делать глупости… Вы знаете, что кто не со мной, тот против меня. Я свято соблюдаю принцип – никого не оставлять за спиной. Коварный друг хуже врага… и вот как я с ним поступаю!
Эти слова сопровождались недвусмысленным жестом, в значении которого усомниться было невозможно. Дворяне удалились из кабинета, понурив головы, словно стадо баранов, которых ведут на бойню.
– Танцуют, значит, будут платить, – говорил Мазарини.
Филипп Мантуанский оценивал своих сообщников сходным образом.
– Удержать их можно только двумя способами, – сказал он Пейролю, оставшись с тем наедине. – Деньгами и страхом. Дрожат, значит, будут сражаться. Едва перед ними возникнет угрожающая тень Лагардера, они сплотятся вокруг меня, и ужас превратит их в смельчаков.
II
МАСКАРАД
Через час после вышеописанного разговора Пейроль бродил по торговым кварталам Сити в сопровождении слуги, который тащил на спине уже довольно увесистый тюк. Разумеется, содержимое этого тюка не может не вызвать нашего любопытства, равно как и упорное нежелание Пейроля покинуть эти извилистые улочки, где у него, видимо, накопилось много дел. В самом деле, фактотум заходил в каждую лавочку, перед которой были вывешены одеяния любых цветов и покроя, а также парики, башмаки, сапоги, фальшивые или подлинные драгоценности, предметы туалета и кухонные принадлежности – словом, все то разнообразное барахло, что продается в некоторых кварталах Лондона, как в Париже на рынке в районе Тампль или на улицах, заселенных старьевщиками.
Наконец, он остановился у лавчонки, поражавшей разнообразием даже на фоне других развалов. Алжирские бабуши
соседствовали здесь с мушкетерскими сапогами; кольчуга висела рядом с бальным платьем; мундир французского гвардейца выглядывал из-под плаща немецкого ландскнехта; помятую каску увенчивал роскошный парик; аркебуза валялась рядом с черпаком, а пушечные ядра были сложены в китайские вазы; к сети норвежского рыбака были подвязаны венецианские кружева; испанские кастаньеты покоились на чугунном гонге. Между полками, где были свалены в кучу вещи всех времен, всех стран и всех народов, можно было разглядеть обширную кладовую, набитую до потолка другими предметами, другими тряпками, другими чудесами.
Пейроль понял, что отыскал нужное место. Это была настоящая еврейская барахолка.
Едва завидев покупателя, навстречу выкатился маленький кругленький иудей, вскочивший с засаленного кресла, в котором он, притаившись, поджидал свою добычу, словно паук, везде протянувший свои нити. Поклонившись так низко, что едва не коснулся лысой головой ног интенданта, торговец затрещал, брызгая слюной из беззубого рта:
– Что угодно монсеньору? Могу предложить камзолы, бальные наряды, оружие… А может быть, вы хотите золотые или серебряные украшения? Вещи все новехонькие, почти новые, кроме, разумеется, древних… все чистенькое, все блестит, и все очень дешево… совсем дешево, почти даром. Сюда заходит и его величество, да сохранит Иегова короля! А уж лордов, баронов, маркизов и послов не счесть… Каждый выбирает, что ему надобно. Ваша милость, конечно, это знает… Мне оказана великая честь!
– Да замолчишь ли ты, наконец?! – вскричал Пейроль, испытывая сильнейшее желание отколотить тростью говорливого и неискреннего торговца, чья болтовня его изрядно нервировала.
Впрочем, он тут же рассудил, что за палочные удары придется расплатиться по особому тарифу – ибо для еврея-старьевщика все становится товаром.
– Поменьше разговоров, и перейдем к делу! – продолжил интендант чуть мягче. – К тому же ты меня явно принял за кого-то другого. Мне нужно всего лишь купить костюмы для актеров моей труппы… Возможно, у тебя найдется что-нибудь подходящее.
На всякого плута найдется плут вдвойне. Фактотум мог сколько угодно чваниться своей хитростью – ловкий израэлит сразу раскусил его, хотя и не подал виду, что догадался, с кем имеет дело. Напротив, скрытностью покупателя следовало воспользоваться – чем больше таинственности, тем выше плата.
Фактотум между тем внимательно разглядывал висевшую перед ним сутану.
– У тебя найдется одеяние для паломника? – спросил он.
– У меня? Боже милосердный! Да вы только посмотрите!
И еврей тут же выложил на прилавок довольно замызганную рясу.
– Эта прекрасная сутана досталась мне от милорда Бакингема, который совершил в ней паломничество…
– Бакингем? Рассказывай кому-нибудь другому свои сказки…
– Клянусь Моисеем, это истинная правда! Он дал обет после знаменитой истории с подвесками…
– Довольно! – прервал его Пейроль. – Таких бесстыдных вралей, как ты, поискать. Что зря цену набивать? Мне нужны две рясы, но я не покупаю их за имена прежних владельцев. Сколько это будет стоить?
Тут завязался горячий спор: старьевщик уже не настаивал на принадлежности своих сутан Бакингему, но за цену свою сражался с отвагой льва. Наконец переговоры успешно завершились, и две рясы из грубой шерсти, вкупе с четками, посохами и шляпами, перекочевали в мешок Пейроля.
– Это еще не все, – сказал интендант. – Мне нужны одеяния двух богатых торговцев из Амстердама, только у тебя, наверное, такого не водится?
Еврей поглядел на него снисходительно.
– Если бы ваша милость не нашла их у меня, – возразил он, – то и в другом месте искать было бы бесполезно. В моей лавке есть все, чего вы ни пожелаете. Подождите-ка…
И с этими словами старьевщик повел покупателя сквозь завалы вещей в кладовую, освещенную масляной лампой, распространявшей отвратительный запах прогорклого масла. Здесь он открыл большой деревянный сундук, снабженный крепкими запорами, и начал вытаскивать камзолы из тонкого сукна с меховой опушкой.
Этого добра хватило бы, чтобы одеть не то что двух, а пятерых или шестерых человек. Пейроль примерил один из костюмов, накинул сверху широкий плащ с воротником, надел на голову огромную меховую шапку и взглянул на себя в полированное стальное зеркало. В этом одеянии он был совершенно неузнаваем.
Находка обрадовала его до такой степени, что он купил оба костюма, почти не торгуясь.
Мошенники расстались, чрезвычайно довольные друг другом; только слуга, тащивший тяжелый мешок, ворчал всю дорогу и успокоился лишь тогда, когда Пейроль в припадке неслыханной щедрости обещал увеличить ему жалованье.
Легко догадаться, кому именно предназначались эти одеяния. Костюмы голландских торговцев интендант предназначал для Филиппа Мантуанского и для себя самого, остальное же намеревался распределить между молодыми дворянами. Правда, он не удосужился спросить, какой наряд те предпочитают, но его это не слишком беспокоило: воля Гонзага была законом для приспешников, и Пейроль был уверен, что не потратил деньги даром.
Желая подать пример, он облачился в купленные вещи, и в таком виде направился к принцу, который встретил его гомерическим хохотом. Месье де Пейроль, помимо всего прочего, казался помолодевшим на двадцать лет благодаря крему, которым он замазал свои морщины.
Гордый своим успехом, интендант наставительно произнес:
– Теперь ваша очередь, монсеньор! Я стал моложе, а вам следует постареть. Пусть душу мою заберет дьявол, если наш добрый парижский народ не станет встречать нас аплодисментами за то, что мы прикатили в такую даль торговать безделушками на ярмарке в Сен-Жермен.
– Черт возьми! – промолвил Гонзага. – Ты превзошел самого себя! Я доволен тобой, Пейроль. Итак, станем торговцами! Ты прав: нам надо умело вести свои дела, ведь пока мы банкроты. Правда, деньгами здесь ничего исправить нельзя.
Излишне говорить, что для своего господина интендант отобрал самые богатые и самые новые вещи. Костюм, украшенный кружевами и золотыми пуговицами, казалось, был сшит только вчера, – а чуть выцветшие тона придавали большее правдоподобие маскараду. На серебряной цепочке, служившей поясом, висел длинный кинжал дамасской стали. Впрочем, одеяние было настолько удобным и просторным, что под ним можно было бы скрыть даже шпагу.
– Клянусь крестом Господним, – сказал принц, позволив переодеть себя, – мы выглядим точь-в-точь как послы. Я бы не удивился, если бы нас пригласил к себе на ужин регент.
– Это было бы весьма неосторожно с его стороны, – пробормотал, скривившись, Пейроль. – Да и нам пока не к спеху. До поры до времени лучше держаться от него подальше.
Гонзага, еще раз с удовлетворением осмотрев себя, спросил:
– А как же остальные? Надеюсь, ты не собираешься вырядить всех на один манер? Это будет производить странное впечатление.
– Я не такой простак, монсеньор. Одеяния будут разными; боюсь даже, что не всем они придутся по нраву.
– Ну, это мы посмотрим! – проворчал итальянец. – Никто и пикнуть не посмеет. Чем больше мы будем отличаться друг от друга, тем меньше нескромных вопросов. Зови этих господ! Сейчас они получат свои одеяния, и им придется немедленно входить в роль. Мы проведем репетицию за закрытыми дверями. В Париже зрителей у нас будет больше, чем нужно.
Когда молодые дворяне вошли в кабинет и увидели перед собой Филиппа Мантуанского с Пейролем в костюмах голландских торговцев, то застыли в изумлении, разинув рот. Если бы принц не обратился к ним, они приняли бы его за совершенно чужого человека.
– Господа, – произнес Гонзага, – когда-то я приглашал вас на костюмированный бал, который длился всего одну ночь. Сколько же продлится этот бал, я не знаю… это будет зависеть от прыткости наших танцовщиц.
– Тысяча чертей! – вскричал барон фон Бац. – Значит, у нас будут танцовщицы?
– Разумеется! Наши шпаги. И я надеюсь, что лучшими аккордами нашей музыки станут хрипы умирающих врагов, ибо эта комедия неизбежно должна перерасти в трагедию.
Увы! Молодые дворяне вполне разделяли уверенность принца, а куча тряпья, в которую им предстояло облачиться, отнюдь не способствовала поднятию их духа.
– В таком деле, как наше, – вступил в разговор Пейроль, – не следует расходиться поодиночке, равно как и сбиваться всем вместе. Поэтому мы и разделимся на пары… Предупреждаю, что от вашего дворянства у вас скоро останется лишь мужество и достоинство… в одежде же от него на время придется отказаться!
Приспешники Гонзага переглянулись. В этот момент любопытство одержало в них верх над всеми остальными чувствами. Сама таинственность приготовлений вселяла некоторую тревогу – советоваться же с ними явно никто не собирался. Принц, как всегда, распоряжался их судьбой, не спрашивая их согласия, и им не оставалось ничего другого, как только покорно склониться перед его волей.
Пейроль, удостоверившись, что лакеи не подслушивают, тщательно запер двери, а затем обратился к молодым людям тоном, каким передают чужое приказание, не подавая и виду, что сам имеет к этому прямое отношение.
– Монсеньор принял решение… – начал он.
– И я надеюсь, – вмешался Филипп Мантуанский, – что никаких возражений не последует… Вы играете в мою игру; вам известны и противник, и заклад, стоящий на кону. Нет нужды повторять, что мы должны победить в этой партии любой ценой.
Шестеро его слушателей молча склонили головы. Гонзага сделал интенданту знак продолжить.
– Нам предстоит, – сказал тот, – разделившись, покинуть этот дом. Завтра вечером мы встретимся на пристани в Дувре и оттуда отправимся в Париж. Но было бы безумием приехать всем вместе и даже в один день. Мы с монсеньором прибудем туда первыми, а затем вы присоединитесь к нам группами по два человека, соблюдая разумный интервал. Многое будет зависеть и от непредвиденных обстоятельств, которые могут вас задержать. Не сомневаюсь, что барон фон Бац с Ориолем появятся последними.
– Это к лучшему, – заметил принц. – По крайней мере, Ориоль не успеет сотворить какую-нибудь глупость.
Толстый откупщик промолчал, хотя ему очень хотелось напомнить, что во всех переделках он держался лишь чуть-чуть позади остальных. Впрочем, злоязычный Носе, конечно же, не преминул бы возразить, что этого «чуть-чуть» вполне хватало, чтобы оказаться вне досягаемости вражеского клинка.
Пейроль снова заговорил, с явным удовольствием приступив к детальному изложению плана, придуманного и подготовленного им самим:
– Монтобер и Тарани отплывут во Францию по направлению к Шербуру; Носе и Лавалад бросят якорь в Гавре; наконец, последние двое – в Бресте… Что касается нас с монсеньором, то мы… Но это, собственно, не имеет для вас значения… Итак, в Дувре будут ожидать барки, которые доставят вас к месту назначения. Помните, что, высадившись на французской земле, каждый должен быть готов защищать свою жизнь и добираться до Парижа на свой страх и риск.
– Что вы скажете на это, любезные друзья? – спросил Гонзага, поигрывая рукояткой своего кинжала.
– Пока я не вижу в этом деле ничего особо трудного, – ответил Монтобер, самый решительный и дерзкий из всей группы, – разве что в Париже нам, по моему мнению, будет трудно укрыться от любопытных глаз. Боюсь, что нас очень быстро узнают.
На губах Пейроля зазмеилась та высокомерная улыбка, которая обладала способностью доводить молодых дворян до остервенения.
– Терпение, – произнес он, направляясь к куче тряпья в углу, – сейчас вы получите свои новые костюмы. Вот эти наденут Ориоль и его спутник: они станут паломниками, и в этом качестве им придется осенять себя крестным знамением перед каждой часовней, а также просить милостыню на всех перекрестках.
– Милостыню? – переспросил барон фон Бац. – Это еще можно, но молиться… Черт побери, я не смогу выдумать ни одной молитвы!
– Ба! – вскричал Гонзага, смеясь. – Ты будешь бормотать по-своему, и никто тебя не поймет.
Откупщик и немец облачились в рясы с помощью Пейроля, который одновременно давал им последние инструкции:
– Под сутаной легко спрятать кинжал и даже шпагу. Главное, чтобы они не высовывались.
Ориоль выглядел столь комично в своем новом облачении, что все присутствующие покатились со смеху.
– Дай нам благословение, толстяк! – насмешливо воскликнул Носе. – И не забудь принести обет безбрачия! Ты должен теперь отринуть мысль о женщинах вообще и о Нивель в частности. Кроме того, ты должен будешь сносить любую обиду с кротостию…
И с этими словами он, обхватив Ориоля за плечи, раскрутил откупщика с такой силой, что тот, запутавшись в полах рясы, растянулся во весь рост на полу.
– Подождите насмехаться над ним, – сурово молвил Гонзага, – пока не узнаете, кем станете сами. Продолжай, Пейроль.
– Господа Носе и Лавалад, – смиренно отозвался интендант, – несомненно, великолепно справятся с ролью бродячих фокусников. По крайней мере, мне так кажется. А вот и одеяние, благодаря которому они совершенно преобразятся.
Лавалад сделал недовольную гримасу. Торговец или паломник – это еще куда ни шло, но он чувствовал, что достоинство его будет задето недостойным ремеслом жонглера.
Носе также уже не смеялся, тем более, что за него это с удовольствием проделал Ориоль. Молодому дворянину вовсе не хотелось облачаться в костюм арлекина.
– Крохобор, – проворчал он, обращаясь к фактотуму, – неужели ты не мог подобрать для нас что-нибудь получше? Эти обноски подошли бы тебе самому.
Несмотря на недовольное брюзжание, оба безропотно облачились в свои разноцветные наряды – им хватило лишь одного взгляда Филиппа Мантуанского.
Монтобер и Таранн с тревогой ждали решения своей участи, спрашивая себя, что именно уготовил им Пейроль. Оставшееся на полу тряпье не слишком успокаивало их на сей счет.
– А мы? – осведомился, наконец, первый.
Интендант сознавал, что наступил самый трудный момент в распределении ролей, ибо он и не подумал заранее поинтересоваться мнением молодых дворян. Особенно тревожил его Монтобер, который никогда не считал нужным выполнять его распоряжения и порой осмеливался перечить даже принцу. Пожалуй, здесь Пейроль рисковал получить увесистую затрещину. Поэтому он постарался придать своему голосу максимальную серьезность, дабы и тени насмешки не прозвучало в его словах, густо сдобренных лестью.
– Господа Таранн и Монтобер, – сказал он, – отличаются силой, отвагой и умом. Они не ведают страха и без труда находят выход из самого затруднительного положения…
– Похоже, этот мерзавец заготовил для нас изрядную пакость, – с отвращением прошептал Монтобер.
– Стало быть, им нужно было подобрать роль, достойную их мужества и энергии, – продолжал интендант. – Из них выйдут отличные испанские цыгане, только надо поискать им еще одного спутника, не менее грозного, чем они сами…
Пытаясь подсластить горькую пилюлю, фактотум угождал самолюбию дворян. К несчастью, те давно подозревали его в лицемерии.
– Что же это за спутник? – осведомился Таранн.
Пейроль стал поспешно объяснять:
– Я никак не мог найти здесь живого медведя. В Лондоне, похоже, нет ни одного, но вам обязательно нужно его раздобыть. Возможно, в Дувре нам повезет больше, а может быть, придется подождать до Шербура.
Последние слова он произнес совсем тихо, поскольку выражение лица Монтобера не предвещало ничего хорошего.
– Незачем искать так далеко, – прошипел тот, не помня себя от бешенства. – За неимением медведя мы поведем на цепи господина де Пейроля!
– И он у нас будет танцевать на площадях! – добавил Тарани.
Интендант бросил на них злобный взгляд, но не посмел дать волю гневу.
– Я старался для общего блага, – еле слышно произнес он, – и не хотел никого оскорбить. Не всякий справится с таким трудным делом… Вы же понимаете, сударь, что медведь может броситься на своего поводыря, если что-нибудь разозлит его. Разве мне по силам сдержать разъяренного зверя?
– Одевайтесь, господа, – сказал Филипп Мантуанский, поднимаясь с кресла, – мы ждем только вас. Скоро я ударю в гонг, и занавес, который поднимется сегодня вечером в Лондоне, непременно опустится над кровавой развязкой в Париже.
III
НЕОБЫЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Один за другим сообщники Гонзага, стараясь не привлекать к себе внимания, выскользнули из дома, снятого принцем в верхней части города, на том месте, где нынче находится Гросвено-Сквер.
Что до нанятых Пейролем лакеев, то интендант заранее отпустил их, так что молодые дворяне могли преобразиться в паломников, фокусников и цыган, не боясь нескромных глаз и ушей.
Фактотум покинул дом вместе со своим господином, положив в карман ненужный теперь ключ. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову проверять, по-прежнему ли они обитают здесь; в любом случае их отсутствие будет замечено лишь тогда, когда и самый след их остынет.
Оба отправились, прежде всего, за каретой, и без труда нашли подходящий для двух богатых торговцев экипаж. Ибо в Лондоне нередко можно было встретить торговцев из Амстердама и из ганзейских городов; многие из них приплывали сюда на собственных судах, которые стояли затем на якоре в устье Темзы.
Эти деловые люди славились предприимчивостью и щедростью, а потому в британской столице их встречали с распростертыми объятиями. Гонзага же толщиной своего кошелька мог смело соперничать с любым голландским или немецким купцом.
Не было, разумеется, ничего удивительного в том, что достойные торговцы намеревались предпринять путешествие в Дувр со всеми удобствами. Иначе дело обстояло с молодыми дворянами, ибо людям столь низкого звания не полагалось разъезжать в каретах.
Итак, было уже совсем темно, когда экипаж выехал за городские ворота. Кучер подхлестнул лошадей, и те резво бросились вперед. Было очевидно, что пока странникам не грозили неприятности. Филипп Мантуанский, небрежно развалившись на подушках, слушал своего фактотума, ставшего вдруг необычайно словоохотливым.
– Конечно, этот замысел довольно дерзок, – разглагольствовал тот, – но, если вести дело умело, мы, несомненно, добьемся успеха. Я, кажется, все предусмотрел… по обыкновению… однако за остальными нужен глаз да глаз…
– Уж не меня ли ты имеешь в виду, мэтр Пейроль? – спросил принц, смеясь от души. – Черт возьми! Молодчик становится крайне забавным! Надеюсь, ты не собираешься взять надо мной опеку?
– Мы рискуем нашей свободой, монсеньор, а возможно, и жизнью. Что бы ни случилось, мы с вами должны быть в безопасности, а для этого есть только один способ: пусть за нас действуют другие, мы же вступим в схватку лишь тогда, когда будет необходимо.
Принц слегка нахмурился. От предков своих он унаследовал отвагу, поэтому не смог скрыть презрения, отвечая фактотуму:
– Это не в моем характере. Разумеется, ты можешь отсиживаться, поскольку в схватке от тебя все равно мало толку…
– Мы должны трудиться для других, монсеньор, или заставлять их работать на нас?
– Дьявольщина! Разве я не держу в руках все нити?
– Именно так! Вот почему нам следует просто управлять этими марионетками, – сказал Пейроль, сделав ударение на слове «нам», словно бы желал показать, что имеет законную долю в добыче.
Гонзага, заметив это, пожал плечами.
– Пусть так, – произнес он устало, – предположим, нас двое. Однако что вы можете сделать без меня, милейший Пейроль?
– Если бы вдруг с вами случилось несчастье… Разве вы не хотите, чтобы дело ваше попало в надежные руки, и было продолжено до полного успеха?
Подобные речи в устах столь коварного, и хитрого человека звучали весьма зловеще. Гонзага, прищурившись, попытался поймать взгляд своего интенданта, но тот старательно делал, вид, что смотрит в окно.
– Дьявольщина! – закричал тогда принц в крайнем раздражении. – Неужели ты задумал избавиться от меня и прибрать к рукам всю добычу? Не советую тебе рисковать, дражайший Пейроль! И не вздумай тягаться со мной, ты сделан из глины и праха, а я – из бронзы… Запомни, это очень опасная игра! Если же мне суждено умереть, то месть я завещаю отнюдь не тебе, равно как и свою власть!
Все эти люди, глубоко не доверяя друг другу, без колебаний вонзили бы кинжал в спину сообщника, если бы могли извлечь из этого выгоду. Однако Гонзага, расправившись с Пейролем, ничем не рисковал – у него и так было достаточно подручных. Фактотум же, лишившись защиты принца, обрекал себя на неизбежное столкновение с молодыми дворянами, которые давно жаждали свести с ним счеты за наглые и одновременно трусливые выходки.
Тем не менее, Филипп Мантуанский верно угадал тайные помыслы Пейроля, Уже в течение некоторого времени вероломный слуга вел свою собственную игру, исходя из предположения, что принцу первому грозит гибель от неумолимой шпаги Лагардера. Прикинув все последствия, фактотум решил ни в коем случае не отступать и завершить партию к своей собственной выгоде. Однако сейчас он поторопился ответить с притворным смирением:
– Я удивлен, что вы именно так поняли мои слова, монсеньор. Уж кажется, в моей верности можно не сомневаться… особенно в сравнении с остальными…
– О ком ты говоришь?
– О ваших дворянах…
– Мои дворяне повинуются мне беспрекословно и без рассуждений. А вот ты решил заняться какими-то своими прожектами и, в отличие от них, колеблешься и хитришь.
– Я все же советовал бы вам не спускать с них глаз, особенно с Носе, Монтобера и Таранна… Прочие в счет не идут – это обычные пешки…
Интендант замолк, потому что карету вдруг резко тряхнуло, а в окошко просунулась чья-то голова со словами:
– Вы, конечно, не пешка, милейший Пейролъ, а просто мерзавец! Наша преданность в любом случае обходится монсеньору дешевле, чем ваша, но зато она надежнее и честнее…
Интендант, испуганный до полусмерти, забился в самый угол кареты, тогда как принц положил руку на рукоять кинжала, но оружие ему не понадобилось: узнав голос Носе, он захохотал:
– Эй, ты как здесь очутился и каким образом удалось тебе подслушать наш разговор?
– Да мы с Лаваладом уже давно здесь. Нам не нравится ходить пешком. Когда ваша карета тронулась, мы увидели, что места на запятках пустуют, и решили сыграть роль лакеев.
