Когда у самой земли заклубился легкий туман, окутавший слоем ваты корни деревьев и фундаменты зданий, а очертания окружающих предметов, наоборот, проступили в свете восходящего солнца, Матюрина вздохнула с облегчением. До самого рассвета она шла и шла, сама не зная куда, и теперь не представляла себе, где находится. Но с рассветом опасность в любом случае миновала. Еще больше обрадовалась девушка, когда увидала ветхий домик. Там наверняка можно было оставить раненого и пойти за помощью.
      Из последних сил Матюрина добралась до двери. Она стучалась долго, но никто не открывал, словно никого в домике и не было. Девушка еще сильнее руками и ногами заколотила в трухлявую дверь. Минут через пять окошко в домике чуть-чуть приоткрылось, и в нем показалось лицо сморщенной старушки.
      В те времена вообще считалось благоразумным всегда быть настороже и незнакомым дверь не открывать. Тем более приходилось соблюдать осторожность в окрестностях Лагранж-Бательер.
      – Чего тебе? – недружелюбно спросила старуха.
      – Откройте, – жалобно попросила Матюрина. – Я раненого несу…
      – Опять бандит какой-нибудь! Тащи-ка ты его в больницу, красавица моя. Оно, конечно, далековато, да если бы я всякого принимала, кого в этих местах проткнут шпагой, мне бы самой пришлось больницу открывать. Ступай своей дорогой! Не нужны мне такие подарочки.
      Перед такой насмешливой и суровой отповедью другая на месте Матюрины сдалась бы. Но Матюрина ведь просила не за себя… Она с мольбой сложила руки:
      – Сделайте милость…
      Как ни странно, старуха не захлопнула окна – только проворчала:
      – Иди, иди, ты тут не первая… Только как это он попал к тебе на спину? Обычно они сами до меня доползают.
      – Я все вам расскажу, бабушка, только откройте! И не бойтесь – я за все заплачу…
      У старухи разгорелись глаза:
      – Так у тебя и деньги есть? Ну, тогда дело другое. Только деньги вперед! Я чужим не доверяю.
      У Матюрины в самом деле были деньги – надо сказать, отнюдь не от хозяйкиных щедрот. Подстилка обыкновенно платила своим служанкам не столько монетами, сколько колотушками.
      Но, покидая навсегда «Клоповник», нормандка подумала так: раз хозяйка вытянула у Паспуаля деньги нечестным способом, то не будет грехом вернуть все эти монеты законному владельцу. А чтобы до конца успокоить совесть, Матюрина – олицетворенная честность – дала обет: если бретеры убиты – она все эти деньги раздаст нищим на помин их души. С этим благочестивым намерением служанка без колебаний очистила карманы хозяйки, и теперь золото пришлось кстати.
      Конечно, она достала и все свои сбережения, с превеликим трудом собранные за время службы в кабаке, – но это были жалкие гроши; они бы не смягчили старуху. Поэтому Матюрина, ни секунды не думая, прибавила к своим медякам двойное экю и все эти монеты положила в протянутую руку старухи – желтую, высохшую, с длинными скрюченными пальцами.
      Деньги всегда были и всегда будут чудесным талисманом. Благодаря им дверь перед нормандкой широко распахнулась. На пороге явилась сморщенная, сварливого вида хозяйка в засаленной рубахе и драной юбке.
      Внутри было еще темно. Старуха зажгла старый светильник, белесоватым светом осветивший лачугу.
      Мебель состояла из колченогого стола, двух сундуков и нечистой кровати в углу. Жильцов было всего двое – сама старуха и совершенно черный кот, сверкавший в темноте желтыми глазами. Сквозь щели в стенах, кое-как сколоченных из досок, гулял сквозной ветер. Как все крестьянки того времени, Матюрина была суеверна. Ей стало жутковато.
      – Не бойся, – сказала старуха. – Никого здесь нет – только мы с котом, а за раненым твоим никто лучше меня не присмотрит. Клади его сюда на постель – поглядим, что с ним. Рана-то тяжелая?
      – Не знаю.
      – Вот и узнаем. Я, дочка, в этих делах кое-что смыслю. Недаром меня колдуньей зовут.
      Матюрина невольно попятилась:
      – Вы с нечистой силой знаетесь?
      – Болтают дураки… ну и пускай болтают! А я просто знаю кое-какие средства, и случалось мне спасать таких людей, каких умники с медицинского факультета заранее в покойники списали. Знают только болтать по-латыни да пускать кровь всем подряд, а на поверку – ослы ослами.
      Была старуха колдуньей или нет – нормандка не стала ей перечить.
      – Ладно, дочка, довольно болтать, – продолжала хозяйка лачуги. – Пора на твоего приятеля посмотреть. Что ж, во-первых, ему чем-то здорово попали по голове… Ну и крепкая же у него черепушка! Отметиной отделался. Беда невелика – лишь бы другой раны не оказалось.
      Знахарка сняла с Паспуаля камзол (никто бы и не подумал, что она сможет так осторожно обращаться с больным) и увидела след от шпаги Кита.
      – И тут ничего страшного, – пробормотала она, – только крови немного потерял. Но какой же он грязный! А вонь-то какая!
      Матюрина приложила Паспуалю ладонь ко лбу:
      – У него жар.
      – Сейчас я ему дам отварчика, и через полчаса все как рукой снимет.
      Старуха раздула тлевший в очаге огонь, вытащила из старого ларца какие-то сухие травы и залила их кипятком. Никаких колдовских знаков и заклинаний она при этом не творила.
      Матюрина немного успокоилась, хотя кот ей по-прежнему не нравился.
      Хозяйка приготовила в старом закопченном горшке свой отвар и подала Паспуалю. Тот выпил и сразу открыл глаза.
      Диковинно ему было очнуться в таком месте: он лежит в одной рубашке в незнакомом доме, а над ним наклонилось, сморщенное лицо, которого он прежде никогда не видал. Конечно, ему было бы приятней в такой момент взглянуть в цветущее лицо Матюрины, но старая карга не подпускала девушку близко – на этот счет у нее были свои соображения.
      – Где я? – спросил Паспуаль, недоуменно озираясь кругом.
      – Помолчи! – грубо оборвала его старуха. – Спи пока, а я твое белье постираю да высушу – вон какое грязное. А выспишься, земляк, – все узнаешь. Ты ведь мне земляк? Таких крепких голов кроме как у нас в Бретани нигде не сыщешь. Спи!
      Она раздела Паспуаля, тщательно промыла ему рану, набросала сверху всяких тряпок и еще раз сказала:
      – Поспи теперь часок-другой.
      То ли от страшного изнеможения, то ли от действия отвара бретер послушно закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.
      Пока он спал, старуха с Матюриной перестирали его одежду, повесили ее сушиться к очагу, а сами сели к постели больного.
      – Теперь скажи мне, что стряслось, – сказала старуха. – Только говори правду, а увижу, что врешь, – выкину вас обоих из дому.
      – Зачем мне врать? – удивилась Матюрина. Угроза ее не напугала, но ей было важно, чтобы Паспуаль не лишился заботливого ухода.
      – Для начала расскажи о себе, да и о нем.
      Нормандке собеседница особого доверия не внушала (девушка ее скорее побаивалась), но и ничего дурного она пока не сделала, да и вообще Матюрина лгать не привыкла. Старуха внимательно выслушала ее и сказала:
      – Вижу, дочка: все так и есть. Только одного я не пойму: почему ты о нем так хлопочешь?
      Покраснев как рак, Матюрина принялась теребить свой фартук. Лекарка засмеялась и ласково проговорила:
      – Молчи, молчи, я сама все вижу. Ты славная девушка! Ничего, через часок твой милый сам тебе это скажет.
      – Вы точно его вылечите?
      – Тут и лечить нечего. Его просто оглушил удар в голову, потом в холодной воде он и, вовсе сознание потерял – вот и все. А рана его не в счет!
      – Я вам так благодарна! – прошептала Матюрина и достала из кармана еще одну монету.
      После столь веского аргумента расположение старухи еще более возросло. Она по-матерински ваяла девушку за руку и спросила:
      – А дальше ты куда денешься? Подстилку я знаю – не советую тебе к ней возвращаться после этого.
      – Ни за что! – воскликнула Матюрина. – Да и Жандри со своей шайкой мне там покоя не дадут.
      – Ну, так и что же ты собираешься делать? Мэтр Паспуаль тебя тоже не приютит.
      Матюрина опять покраснела:
      – Нет, я к нему идти не могу, если только…
      Она не решилась договорить до конца то, что думала.
      – Если он на тебе не женится? – договорила за нее старуха. – Ты не смущайся, дочка: я все равно тебя насквозь вижу. Ты честная девушка, знаю, только от этого не легче. Право, и не соображу, как тебе быть.
      – Бог милостив! – вздохнула нормандка. – Наймусь к кому-нибудь в услужение…
      – Слушай-ка, – сказала старуха. – Меня иные кличут ведьмой из-за того только, что я знаю толк в травах и умею помогать бедным страждущим. А на самом деле я чаще творю в жизни добро, а не зло. Почему бы мне и для тебя не сделать доброе дело? Только какое-то время ты любимого видеть не будешь.
      Нормандка встревожилась:
      – Долго ли?
      – Не могу тебе сказать, – а впрочем, никто тебя не неволит. У меня сестра бенедиктинка. Они тебя могут взять служанкой к себе в монастырь, что на улице Севр, – и оставайся у них, сколько душе будет угодно. Только туда, ясное дело, мужчины не ходят, так что до свадьбы вам видеться не придется…
      – Ох! – с тяжким вздохом перебила ее Матюрина. – Какая тут свадьба! Мэтр Паспуаль – персона важная, он на меня и посмотреть-то не захочет… Мы ведь с ним и пары слов не сказали.
      – Вот как? Ну ничего, дочка, не огорчайся – наговоритесь еще вдоволь. Я у тебя на руке прочла: быть тебе его женой!
      Нормандка чуть чувств не лишилась от счастья.
      – И скоро? – воскликнула она.
      – Вот чего не знаю, того не знаю. Что ж, согласна?
      – Да, да, и благодарна вам от всего сердца! Я и не думала, что встречу здесь такую славную женщину!
      – Вот и хорошо! Я для тебя все сделаю… только ему ни слова не говори!
      Они болтали так еще около часа. Наконец брат Паспуаль приоткрыл глаза. Увидав, что Матюрина сидит у его изголовья и смотрит на него, как завороженная, подручный Кокардаса живо проснулся. Сон подкрепил нормандца; не считая легкой головной боли, он чувствовал себя вполне свежим. Итак, Паспуаль приподнялся на локте, осмотрелся кругом – и ничего не понял. Откуда здесь взялась Матюрина?
      – Что, – спросил он, – я опять в «Клоповнике»?
      – Нет, господин Паспуаль, – робко и взволнованно пролепетала Матюрина. – Только я тут ни при чем. Я же вам говорила – не ходите на улицу.
      – А может, оно и к лучшему! – сказала старуха. – Никто не догадается, что вы тут. А все эта милая девушка: не будь ее, так бы вы и валялись на берегу канавы. Вам бы давно уже крысы нос отъели!
      Паспуаль потер себе лоб:
      – Какой канавы? Ничего не помню… Ах да… Жандри, Кит и прочая сволочь…
      – Повезло вам, господин Паспуаль!
      Но нормандец вдруг спустил ноги на пол и громко воскликнул:
      – А где же Кокардас?
      Матюрина склонила голову и ничего не ответила.
      – Негодяи! Они его убили! – простонал Паспуаль. – Кокардас, друг мой, брат мой!
      – Нечего попусту страдать, – сказала старуха. – С ним все хорошо, вы еще увидитесь. Чем так причитать, поблагодарили бы лучше свою спасительницу – ведь из какой беды-то вас выручила! Пусть она вам все расскажет, как было, а я пока вскипячу воды да хлебушком вас угощу. Я женщина бедная, больше ничего нету.
      Она взяла полуразбитый кувшин (в этом доме все вещи имели возраст почтенный и получили за свою жизнь не одну рану) и, стуча башмаками, вышла на улицу, оставив Паспуаля с Матюриной наедине.
      Как только за ней закрылась дверь, Матюрина пересказала земляку все с самого начала. Она сидела на кровати, взяв его за руку. Говорила она просто, бесхитростно. Ее взволнованный голос бальзамом струился по душе Паспуаля. Вновь в нем проснулась вечная любовная страсть… Но на сей раз в его чувстве было и нечто новое. Эта девушка ради него рисковала жизнью!
      Все женщины, которых он в своей жизни видел, домогался и любил – Хасинта, Сидализа, Подстилка и все прочие, – перестали существовать для Паспуаля. Матюрина затмила всех. Она сидела рядом с больным, теша его слух ласковыми словами. Он в упоении глядел на нее и нежно жал ей руку. Когда Матюрина закончила, Паспуаль вскричал:
      – И вы это сделали ради меня? Ради несчастного Паспуаля? Ведь вы меня не знали, ведь я на ваших глазах целовался с другой женщиной! О, Матюрина! Моя жизнь, моя шпага принадлежат вам! Вам – и еще лишь двоим во вселенной: Лагардеру и Кокар…
      Имя неразлучного друга застряло у Паспуаля в горле: он вспомнил, что гасконца, скорее всего, уже нет в живых.
      – Увы! – проговорил он, еле сдерживая рыдания. – Мой благородный друг испил свой последний глоток… Как он горек ему показался – ведь это было не вино! Но вас, Матюрина, я никогда не забуду!
      Любовь сделала его красноречивым. Никогда еще голос сердца Паспуаля не звучал с такой силой. Он притянул Матюрину к себе и слился с ней в долгом, долгом поцелуе… Обоих этот поцелуй заставил трепетать от блаженства и надежды. Но влюбленным помешали.
      – Эге, голубчики! – воскликнула с порога хозяйка дома. – Хорошее дело! Только нашему раненому пора уж вставать да идти искать своего друга Кокардаса.
      Амабль с Матюриной отскочили друг от друга. Им почудилось, будто между ними немым укором встала гигантская тень гасконца…
      Впрочем, старуха совершенно не собиралась их огорчать. У нее были самые добрые намерения.
      – А когда вы его отыщете, – обратилась она к Паспуалю, – вернетесь вместе с ним и найдете Матюрину. Все! Просохла ваша одежда – пора идти.
      Нормандка хотела было вернуть Паспуалю деньги, взятые у Подстилки, но тот наотрез отказался.
      Вскоре он уже шел домой, посылая Матюрине воздушные поцелуи до тех пор, пока та не скрылась из виду.
      Не зря говорят, что от счастья черствеют душой! Брат Амабль был так счастлив, что почти не тревожился о Кокардасе.
      Гасконец же в это время, буквально чуть не плача, ходил по двору особняка Неверов и нещадно ругал себя последними словами.
      Увидев друг друга, старые друзья на миг оцепенели в изумлении и еле устояли на ногах – каждый сперва счел другого призраком. Наконец они в едином порыве кинулись друг другу навстречу, обнялись – и долго не могли разойтись.
      – Мама моя! Лысенький, бедняжка! – возгласил южанин, когда к нему вернулся дар речи. – Я думал, тебя уже нет! Все вчерашнее вино превратилось в слезы, и я наплакал добрые полбочки!
      – И я уже не чаял тебя увидеть… А кто тебя спас?
      – Черт возьми я сам, кто ж еще! А тебя, малыш?
      – Меня спасла женщина, Кокардас! Нежный ангел, которого я буду благословлять всю жизнь!
      – Так! Он и на дне морском будет пылать любовью, то-то рыбы посмеются!
      – Всю мою жизнь! Какое блаженство, когда этой жизнью обязан любящей женщине!
      – Ты мне надоел, дружок! Нет, Кокардаса-младшего не переубедишь. Самое главное – это вино, а после вина – дружба!
      В честь возвращения брата Амабля не закалывали упитанного тельца, но Шаверни, Аврора, донья Крус и все, кто со слов Кокардаса уже простился с нормандцем, были очень обрадованы известием. Он жив, здоров и счастлив, как никогда.
      Вечером Паспуаль повел друга к лачуге лекарки: ему не терпелось и Кокардаса отвести к предмету своей страсти, и самому на коленях поблагодарить Матюрину. Каково же было его изумление, когда он обнаружил в лачуге только саму хозяйку, которая объявила, посмеиваясь:
      – А Матюрина ушла… Даже и не могу сказать, где найти ее… Погодите, скоро повстречаетесь в Париже!
      Обстоятельства надолго разлучили Матюрину и Паспуаля. Что ж? Это ведь только гора не сходится…

I
ДЕРЗКИЙ ПЛАН