Через два дня после этого приключения два бретера отправились гулять в окрестности Лагранж-Бательер, где, как мы знаем, они познакомились с заведением «Клоповник» и с его славной хозяйкой.
      Кит, естественно, не появлялся больше перед особняком Неверов. Собственно, потому-то Кокардас с Паспуалем и решили, что имеют право отдохнуть.
      Мы уже сказали выше, что история умалчивает о том, как девицы из Оперы отблагодарили двух друзей. Но тот, кто на рассвете увидал бы, как Кокардас с Паспуалем под ручку направляются домой, и обмениваются при этом впечатлениями, получил бы истинное удовольствие.
      – Славная ночка, лысенький! – говорил гасконец.
      – Да, Кокардас, ночка знатная!
      – Ты точно сказал, приятель: знатная! Самим принцам впору!
      – Давай вспомним все сначала…
      – Сначала был хороший бой во всем правилам, и Петронилья моя недурно поработала… А сколько мы этих бандитов там уложили?
      – Не помню точно: пять или шесть… Негодяи, напали на женщин!
      – Думали попировать на дармовщинку, вот что я скажу!
      – А пир вышел не для них…
      – Да уж! Зато какое им в этом пиру вышло похмелье!
      – Эх, Кокардас, долго же еще у них будет болеть голова…
      – Сами виноваты, лысенький! А как тебе понравилась прогулка в карете с лучшими парижскими красавицами?
      – У нас в карете было, пожалуй, тесновато. На нас с мадемуазель Сидализой приходилось одно место – это я отлично помню.
      – Вот и у нас тоже! Даже еще лучше: у меня на одном колене сидела мадемуазель Нивель, а на другом – мадемуазель Флери. Ой, дьявол меня раздери, как было жарко и как хотелось выпить!
      – Ну а мне было не до выпивки.
      – Друг мой! – сурово произнес Кокардас-младщий. – Выпивка никогда ничему не мешает, запомни это! А ты заметил, как эти барышни хороши были за столом?
      – Да, они оказались еще милее, чем до обеда… Ты обратил внимание, Кокардас, какие у них были прохладные губки?
      – Просто они их все время мочили вином. Это я и сам умею не хуже!
      – Ты смеешь сравнивать свои губы с их устами?
      – А что тут такого, дружок? Вот ведь Нивель со мной целовалась – значит, для нее мой поцелуй – отрада, вот что я тебе скажу!
      – Но согласись, Кокардас: одно дело, когда меня целуешь ты, а совсем другое – когда Сидализа.
      – Просто от нее пахнет каким-нибудь персиком, а от меня – вином. А так никакой разницы.
      – Нет, Кокардас, ты не прав! Если ты так думаешь – ты недостоин поцелуя хорошенькой женщины!
      – Не сердись, лысенький! Главное, что мы с тобой славно выпили!
      – И славно любили… Я ног под собой не чую от любви!
      – Ну знаешь! Хороша любовь, после которой собственных ног и то не чуешь!
      – Да сказал бы нам кто на балу у регента, что все эти нимфы и богини раскроют нам объятья, что мы познаем с ними рай на земле, мы бы ни за что не поверили!
      – Хорошо, что мы вовремя успели, а то бы они как раз познали на земле ад! Нет, они перед нами еще в долгу, дьявол меня раздери!
      – Тебе, Кокардас, всегда мало. Ты бы меньше пил, тогда больше ценил бы блаженство.
      – Какое же блаженство без вина?
      – Ох! За такую награду я готов еще сто раз их спасать! – вздохнул нормандец.
      – И я готов, не спорю! Может, еще представится случай?
      – Увы! Два раза в жизни такой удачи не бывает! А который теперь час, Кокардас?
      – То ли очень рано, то ли совсем поздно, не разберешь. Звезд на небе не видно.
      – Все звезды остались в Опере…
      И вздох брата Амабля выразил всю полноту его сожаления об утраченном счастье. Счастья, столь совершенного, этому вечно влюбленному испытывать еще не доводилось. «Не сон ли это?» – думал он.
      И у нормандца, и у гасконца голова одинаково шла кругом, хотя и по разным причинам: у Кокардаса – от винных паров, у Паспуаля – от любви. Каждому свои радости в жизни!
      У двери дома они, наконец, окончательно опомнились.
      – Что-то скажет маркиз? – забеспокоился Паспуаль.
      – Ты лучше подумай, лысенький мой, что мы ему скажем! Об этом они еще даже не помышляли. Так трудно было получить увольнение, – но отчитаться в нем оказалось еще труднее.
      Начинался новый день. Обыватели распахивали ставни, лавочники отпирали двери, по улице повалил народ… А два бретера, так и не договорившись между собой, стояли перед особняком, как нашкодившие школьники, и не решались войти.
      Дверь подъезда приоткрылась, и показался Лаго. Баск уже приложил было руку к глазам – и вдруг увидел двух друзей прямо перед собой.
      – Эй, где вы были? – крикнул он им. – Господин де Шаверни еще час назад приказал отыскать вас. Он очень беспокоится.
      – Черт возьми! – ответил Кокардас. – Паспуаль, дружок, а ты о нем беспокоился?
      – Ничуть.
      – И я не беспокоился, надо же, какое совпадение!
      Антонио, не моргнув глазом, продолжал:
      – А мне велено отвести вас к нему, как только вы явитесь. Пошли, он ждет нас.
      Оба бретера озабоченно почесали за ухом, но так и не смогли придумать, что же отвечать маркизу.
      Шаверни был еще в постели (на время отсутствия Лагардера он поселился в особняке Неверов). Когда два приятеля вошли, маркиз просветлел лицом и обратился к ним:
      – А, вот и вы, господа! А я уж и не знал, где вас искать. Мне главное было удостовериться, что с вами ничего плохого не случилось.
      – Ничего – даже наоборот, вот что я скажу! – ответил ему Кокардас.
      – Вот как? И где же вы были всю ночь?
      – Два бретера молча переглянулись.
      – Вы видели своего врага?
      – Он вовсе не враг… – тихо и кротко отвечал нормандец.
      – Маленький маркиз лукаво улыбнулся:
      – Что-то вы, приятели, от меня хотите скрыть! Так вы его не искали? И ничего не видели?
      – Нет, как же ничего? – отвечал Паспуаль, и от воспоминаний на глаза его навернулись слезы.
      Маркиз, наконец, рассердился:
      – Ничего не понимаю! Что вы виляете, черт вас дери? Клещами из вас слова тянуть, что ли?
      – Вот уж этого не надо, маркиз, – сказал Кокардас, которому показалось, что он придумал, как помочь делу. – Малыш Паспуаль плохо выразился. Мы искали, да только не в той стороне.
      – Да говорите же толком, где вас носило!
      Маркиз догадывался, что случилось нечто необычное. Зная по опыту, что нормандец может мямлить без толку добрых полчаса и в результате так ничего и не сказать, он обратился прямо к Кокардасу. Тот был несдержанней на язык, да к тому же разгорячен недавними возлияниями.
      – Говори ты, – сказал ему Шаверни, – и, если не скажешь мне всей правды, вы не выйдете отсюда ни ночью, ни днем!
      – Так и быть, расскажу, – ответил гасконец. – Ну и посмеетесь же вы, черт побери!
      Паспуаль пребольно толкнул товарища в бок, но того уже понесло. Он тысячу раз в своей жизни болтал лишнее, но на этот-то раз ничего лишнего говорить не собирался.
      – Дело в том, – объяснил Кокардас, – что мы пошли в Лагранж-Бательер и попали там в Оперу.
      – Что ты несешь?
      – Истинную правду, дьявол меня раздери! Что ж с того, что Опера закрыта, как вы нам и говорили, – все равно барышни актерки шляются где ни попади, а Кокардасу с Паспуалем только того и надо! Эх, господин Шаверни, ну и представление мы видели!
      – Ты скажешь все-таки, в чем дело, или нет?
      С присущей ему витиеватостью гасконец, наконец, все объяснил. Он хохотал во все горло; посмеялся и Шаверни.
      – Ну, я гляжу, вы не скучали! – воскликнул он. – Только получается, что вы делали совсем не то, что надо.
      – Пожалуй, что так, – ответил Кокардас. – Ничего, нынче же мы исправимся.
      – Вы что, хотите каждую ночь гулять?
      – Вовсе не каждую, маркиз, – невозмутимо ответил Кокардас. – Но старые рубаки вроде нас привыкли спать через четверо суток на пятые. Если бы наш малыш был здесь, он бы вам то же сказал, я уверен!
      – То есть вы хотите, чтобы я отпустил вас на свободу?
      – Вот-вот, именно к этому я и клоню. Да и лысенький тоже спорить не будет! Будь у нас руки свободны…
      – Вы бы опять пошли в Оперу в Лагранж-Бательер? – недовольно спросил Шаверни.
      – Да нет, господин маркиз, хорошенького помаленьку…
      – Ох, помаленьку! – закатил глаза брат Паспуаль.
      – Хотя нет, господин Шаверни, – раздумчиво продолжал Кокардас. – Пожалуй, вы правду сказали, только я не сразу сообразил.
      – Правду?
      Гасконец решил раскрыть карты:
      – Мы непременно пойдем в Лагранж-Бательер, только совсем не в Оперу… хотя дамы там будут, наверняка будет.
      – Ну, так я и думал! – воскликнул Шаверни.
      Кокардас состроил презрительную мину:
      – Это все дела лысенького, меня это не касается… А пока он тешится, Кокардас-младший смотрит в оба. Раз мы не явились на свидание вчера, мы явимся туда сегодня, вот и все!
      – Мы дали слово… – пролепетал Паспуаль. Проказы последней ночи не заставили его забыть обещание, данное кабатчице.
      – Ну знаешь, брат Амабль! Юбки – смерть твоя! Впрочем, возле женщин всегда можно встретить того, кого, ищешь, и на этот раз нам непременно повезет!
      – Не нарвитесь только на шпагу, – заметил маркиз.
      – Это на нашу шпагу кто-нибудь нарвется! А тот, кто нарвется, очень даже может оказаться врагом Лагардера.
      – Так и быть – идите, куда хотите, только головы свои берегите.
      – Дьявол меня раздери! Если бы у всех людей головы на плечах держались так крепко, как у нас с лысеньким, давно бы все кладбища закрылись!
      Шаверни опять задремал. Два приятеля искренне радовались, что им не только прощено прошлое, но еще и дана свобода на будущее.
      – Ты, небось, и не думал, что нам так все сойдет?
      – Прекрасная вещь – красноречие, мой благородный друг!
      – Кому ты это говоришь? Не был бы я учителем фехтования, я бы стал оратором. Эти два ремесла сродни, ад и дьявол.
      С этими словами гасконец потащил своего неразлучного спутника на кухню к тетушке Франсуазе подкрепиться чашкой бульона. После всех перипетий прошедшей ночи подкрепиться им было необходимо.
      – Так, значит, вечером – договорились? – спросил Амабль.
      – Еще бы! Правда, женщины в «Клоповнике» не так хороши, как в Опере…
      – Для понимающего человека женщины все хороши, – с жаром возразил брат Паспуаль.
      – Верно! А для хорошей глотки хороши все вина. Я на свою до сих пор не жаловался.
      Гасконец алкал тем больше, чем больше пил. Так же и Паспуаль вдвое больше желал любви, насладившись ею. Оба заранее предвкушали удовольствие: Кокардас грезил о больших кружках с вином, Паспуаль – о прелестях Подстилки. Что с того, что накануне они пили самые благородные вина и целовали самых изысканных женщин Парижа, а теперь их ожидал какой-нибудь воверский горлодер и кабацкие девки? Они и не думали об этом: к нашим друзьям вполне можно было бы отнести знаменитый стих, будь он уже сочинен в ту пору:
       «Что для меня бутыль? Пришло бы упоенье!»
      Смущало их только одно: как Подстилка их примет? Особенно боялся нормандец. Он думал о том, что нарушил, так сказать, приказ явиться на другой день, а эта женщина была из тех, которые любят, чтобы их слушались. Паспуаль не знал, как обуздать гнев страшной матроны, и трепетал при мысли о встрече.
      Кокардас, услышав об этом, расхохотался:
      – Я тебя умоляю, лысенький мой! Положи пару экю в кошелек – и красотка сразу присмиреет, как овечка. Неужто ты до сих пор не знаешь: мужчин усмиряют сталью, а женщин – серебром?
      – Ты, по обыкновению, прав, Кокардас. А теперь – не поспать ли нам часок-другой? Ведь ночью спать снова не придется.
      – Как хочешь, дружок. А по мне лучше распить бутылочку с нашим другом Берришоном за здоровье его почтенной бабушки.
      – Э, нет, мэтр Кокардас! – воскликнула Франсуаза. – Мало того, что вы учите мальчика резать своих ближних, так еще хотите сделать из него пьяницу и бабника! Пошли вон с кухни!
      – Вот что, любезнейшая: дело мужчины – драться, любить и пить, понятно? Вот взять хоть нас с лысеньким: он любит, я пью, оба мы деремся – и чувствуем себя как нельзя лучше. То же будет и с внучком вашим, обещаю!
      – В его годы… – промурлыкал чувствительный Амабль, – я соблазнил…
      Он не договорил: почтенная бабушка Франсуаза швырнула ему мокрую тряпку прямо в физиономию, взяла друзей за плечи, развернула и вытолкала с кухни.
      Весь день они скитались, как души в чистилище, в ожидании грядущих блаженств. Друзья, однако, и не подозревали, что гасконец ошибался, утверждая, будто барышни из оперы – у них в долгу. Конечно, балерины подарили бретерам свои ласки – ведь те выручили их из крупной переделки. Но и они, в свою очередь, спасли друзей от западни, в которой запросто можно было сложить головы.
      Часто тот, кто считает себя благодетелем, сам облагодетельствован еще больше. Честь актрис и шкура бретеров одинаково весили на весах Судьбы.

      Вернемся назад и посмотрим, что происходило накануне вечером в «Клоповнике» и «Лопни-Брюхе». Ведь в обоих заведениях ожидали двух наших приятелей…
      Едва они удалились, Подстилка сразу забеспокоилась: вернутся или нет? И дело тут было вовсе не в нежных чувствах. Хозяйка собиралась просто держать нормандца (если недобрый ветер все же занесет его к ней) на крючке пустыми обещаниями, которые никогда не будут исполнены, – а тем временем денежки двух друзей будут капать к ней в кошелек. Это для нее и было главное. Она всегда вела тонкую игру, не пытаясь сразу, одним махом выпотрошить простаков, которых Бог или черт посылали ей навстречу.
      С кого шкуру дерут, тот всегда орет, гласит мудрая пословица. Косоглазая кабатчица не хотела, чтобы кто-нибудь услыхал крики ее жертв. Поэтому рот им она зажимала поцелуем, а руку меж тем запускала в карман. За самые малые вольности ей платили дорого, а кто хотел получить все – должен был выложить очень толстый кошелек.
      Понятно, что два бретера привлекли внимание Подстилки, особенно ее заинтересовал Паспуаль: она поняла, что нормандец был из тех любвеобильных простофиль, которые за один ласковый взгляд готовы все отдать.
      Ив де Жюган и Рафаэль Пинто ожидали новых знакомцев по другой причине. Мы с вами помним, как они строили вместе с Готье Жандри и Китом коварные планы в притоне на улице Гизард.
      Гигант бросил торговлю миндалем – она принесла ему одни убытки, а узнать он так ничего и не узнал. Тем больше он точил зуб на двух приятелей-фехтмейстеров: ведь они помешали ему расправиться с Жаном-Мари! Что ж, думал он, мальчишка не уйдет, а вот свести счеты с обидчиками можно уже сегодня…
      Итак, в «Клоповнике» покушались не столько на добродетель, сколько на кошелек наших друзей, а в «Лопни-Брюхе» вовсю готовились отобрать у них жизнь.
      Но в нашей земной юдоли самые заветные желания исполняются редко. Как ни озиралась Подстилка, выйдя за порог своего кабака, как ни чистили четыре бандита рапиры в ожидании помощников Лагардера, все было напрасно: друзья не появлялись.
      Итак, под вечер Жандри и Кит воротились в «Лопни-Брюхо», а Ив де Жюган с Рафаэлем Пинто – в «Клоповник». Там не было ни одного посетителя.
      – Как это! Неужели наших вчерашних приятелей еще нет? – спросил Ив де Жюган.
      – Не видала, – ответила Подстилка. – Да ведь рано еще.
      – А я думал, что они уже здесь, хотел пригласить их на ужин. Ну и черт с ними – лишь бы вообще пришли. У меня в кошельке пусто, очень нужно разжиться парочкой экю.
      – Э, не спеши! – возразила кабатчица. – Я тоже с вами сяду. А коли так, хозяйка по справедливости должна выигрывать сама.
      – Еще посмотрим, красавица, – не сдавались юнцы. – Собери пока на стол да открой вина для Кокардаса побольше: ему здесь жарко придется.
      Целый час молодые головорезы работали челюстями так усердно, как возможно только в двадцать лет. Они лишь пару раз подняли головы от тарелок и обменялись сальными шуточками со служанками.
      Двух бретеров все не было. Подстилка, не пытаясь скрыть волнения, то и дело бегала от стола к двери и обратно.
      Молодые люди тоже были встревожены. Они начали партию в кости, но игра не занимала их. Ив де Жюган вышел даже на улицу. Перед дверью «Лопни-Брюха» он свистнул. Явился Готье Жандри.
      – Что, пришли? – спросил он.
      – Да нет, что-то задерживаются. Ничего, придут.
      – Точно на сегодня уговаривались?
      – Точно.
      – Главное, напоить Кокардаса, а если получится, то и обоих. Когда соберутся уходить – дай мне знать, мы пойдем за вами.
      Ив де Жюган вернулся к Пинто. Прождали еще с час.
      – Нет и нет, – проворчала хозяйка. – Ну, не поздоровится этому Паспуалю, если вздумает меня обмануть!
      – Глупо сделает, если не придет, – со смешком отозвался Пинто. – Кто же этак бросается милостями Венеры!
      – Замолчи ты, молокосос! – закричала хозяйка. – Я уж разберусь со своими милостями. Тебе и так ничего не обломится.
      – Гляди! – не унимался Пинто. – А то, может, мы их заменим, если все-таки не придут? Дождемся такой чести?
      – Молчи, говорят тебе! – замахнулась на Пинто хозяйка.
      – Тот проворно нырнул под стол.
      Ив де Жюган поспешил навести порядок – уж очень некстати было бы теперь вылететь за дверь.
      – Они придут, это точно, – сказал он. – Да вот уже кто-то идет.
      В кабак, вкладывая на ходу шпагу в ножны, вошел какой-то человек. Он был бледен и пошатывался. С первого взгляда было видно, что это один из бандитов, так и кишевших вокруг Лагранж-Бательер. Вид и наряд у него были – хуже некуда.
      – Что случилось? – спросил Пинто.
      Незнакомец искоса взглянул на него:
      – Не твое дело. Ничего не случилось. – Он сел за стол и приказал хозяйке: – Подавай мне вина, да живей!
      – Ты не кричи! Командир нашелся! – отвечала Подстилка. – А деньги есть у тебя?
      – С монетного двора денег нет, а золото найдется.
      Он вытащил из кармана дамскую золотую цепочку, обкрутил вокруг руки и сказал:
      – Видишь? Хватит всю ночь пить, а там можешь себе надеть на шею.
      Хозяйка потянулась к цепочке – попробовать на вес. Гость зажал ее в кулаке:
      – Эй, убери руки, толстуха! Когда напьюсь вволю, тогда получишь.
      – А откуда она у тебя? – спросила Подстилка.
      – Тебе-то что?
      Хозяйка подбоченилась:
      – Ты не виляй у меня. Ты, приятель, только что стибрил ее где-то неподалеку, а мне, знаешь ли, любопытно, что вокруг моего заведения творится. Сама никуда не хожу, так хоть люди расскажут.
      – Вот шла бы сама да и посмотрела.
      – Нет уж, лучше ты мне расскажи, что видел.
      – Ничего я не видел!
      – Рассказывай – ничего не видел! Подстилку не проведешь! А шпагой ты что – орехи колол?
      Разбойник все упирался:
      – Говорю – не видел, значит, не видел. Темно было. И не трогай меня, а то уйду. Раз не хочу говорить, ты, кумушка, мне язык не развяжешь.
      – Еще как развяжу! – воскликнула Подстилка, внезапно вырвала у гостя шпагу из ножен, другой рукой достала из-за корсажа пистолет и приставила незнакомцу к виску. – Многим здесь приходилось говорить. Не ты первый, не ты последний. Будешь упираться – еще не то сделаю.
      Ив де Жюган и Рафаэль Пинто с изумлением наблюдали за этой сценой. Служанки, которым такое было не в диковинку, радостными воплями поддерживали хозяйку.
      – Видишь? – сказала Подстилка, кивнув на своих девиц. – У меня банда не хуже твоей – никакой мужчина их не напугает. Говори лучше, а то у них в руках тебе плохо придется.
      Бандит хотел удрать, но одна из служанок бросилась ему наперерез к двери и так стукнула гостя головой в живот, что тот покатился под стол.
      – Отлично, – одобрила Подстилка. – Чтоб посмирней был.
      – Но посетитель не сдавался:
      – Как я тебе скажу? А вон этих я не знаю!
      Он кивнул на Пинто с Жюганом. Те расхохотались:
      – Не бойся, дядя, мы не из полиции. Говори все, нас это, может быть, тоже касается. Дай-ка ему выпить, чтоб стал посговорчивей.
      Увидев кружки с вином, гость сдался.
      – Вы, может, видели, – начал он свой рассказ, – здесь сегодня гуляли хорошенькие дамочки. Гуляли да припозднились – поневоле, скажу вам, припозднились: мы напоили их кучера да подпилили ось у кареты.
      – Что за дамочки?
      – А мы не спрашивали. Видим – у них есть дорогие вещи и золотые монеты, а у нас нет, вот и соблазнились. Да и под себя подмять хорошенькую девочку вечером в тумане никому не повредит.
      – Ну, ясно, – перебила Подстилка. – И вы на них напали, чтобы обчистить и все прочее.
      – Ну да, красавица. Все мы хорошо придумали, все шло как по маслу: и ось сломалась, и карета опрокинулась – тут мы и явились, чтобы ей легче было ехать после починки. Тогда-то я и нащупал эту цепочку – рванул легонько и в карман.
      – А сколько вас там было?
      – Нас двенадцать и женщин как раз двенадцать. Кареты пустые мы бы отпустили, а утром бы и дамочки вернулись без единой царапинки.
      – Трусы вы поганые! – сказала хозяйка. – Кто ж так нападает на беззащитных женщин! Сунулись бы к моим, они бы вам показали!
      – Ваши, тетушка, – одно дело, а те – совсем другое. По нам лишь бы у овечек была шкурка мягкая да золото бренчало.
      – А потом что?
      – А потом не досталось нам ни золота, ни девочек; половина из нас тут же смылась, а пять человек так и лежат там на земле.
      – Половина – шесть, да пять, остался ты…
      – Хорошо считаешь, красавица. Я остался последний и решил: чего мне с остальными валяться? Взял ноги в руки и сюда прибежал.
      – Да, хорошая история… А кто ж вас так отделал? Ведь не дамочки?
      – Да нет: явились откуда-то два человека… не люди, а черти! Вот уж умеют работать шпагой!
      Ив де Жюган и Пинто переглянулись и в один голос спросили:
      – Каковы они из себя?
      – Один длинный, беспрестанно ругается и все метит прямо в грудь или в лоб.
      – Кокардас! – шепнул Пинто Жюгану.
      – А другой не хуже: с виду замухрышка, а прыгает, как на пружинах. Этот больше молчит: за него шпага разговаривает.
      – Паспуаль! – шепнул Жюган Пинто.
      – Откуда взялись, – продолжал бандит, – не знаю, адреса у них не спросил. Да и вряд ли еще придется повстречаться…
      Он замолчал. Подстилка поняла, в чем дело, и положила могучую руку гостю на плечо:
      – Почему это? А ну, говори!
      – Так что ж – мы им спуску тоже не дали, вот они сейчас, должно быть, и подыхают там рядом с нашими. Я, понимаешь ли, не дождался конца, не знаю.
      – Ах ты, сволочь! – заорала Подстилка. – Заплатишь ты мне, если с ними что случилось!
      – А что, ты их знаешь?
      – А мы-то их тут два часа битых дожидаемся! Жалко, они вас всех на вертел не насадили, как цыплят, и тебя, негодяя, первого!
      – Э, не говори: для вас же лучше вышло. Не добеги я до вас, вы бы ничего и не узнали бы, а они, может быть, все равно живы не остались.
      Подстилка хлопнула себя по лбу:
      – Вот ты и покажешь, живы они или нет. Веди нас туда да отдавай свою цепочку.
      – Погоди-погоди, я еще столько не выпил.
      – Все, поговорили! Давай сейчас, а то сам жив не будешь.
      Бандит понял, придется подчиниться. И цепочка с шеи Сидализы на другое же утро украсила грудь кабатчицы Подстилки.
      Ив де Жюган, улучив минутку, рассказал обо всем Готье Жандри. Тот решил как бы случайно вместе с Китом выйти из дома и повстречать всю компанию. Если тела двух друзей обнаружат – значит, дело сделано.
      Кабатчица дала один фонарь Пинто, другой разбойнику, сама взяла пистолет и пошла сзади.
      – А вы, – приказала она служанкам, – приготовьте постели: если они лежат раненые, мы отнесем их сюда. Ну, пошли, да поскорей.
      Минут через десять они увидели на земле обезображенный труп. Подстилка поглядела на него:
      – Не знаю такого.
      Они стояли среди смешанной с кровью грязи.
      – А вот второй, – пнула хозяйка ногой еще один труп.
      – Помню, помню, – сказал бандит. – Его в лоб убили.
      Подстилка нагнулась и посмотрела повнимательней:
      – Чистая работа. Видно, не впервые эта рука посылает людей в мир иной, не испортив им камзола.
      Пять почти окоченевших уже тел лежала рядам. Кроме них, сколько ни искали, никого не нашли. Вдруг сзади кто-то спросил.
      – Эй, друзья, вы чего ищете?
      Это подошли Жандри и Кит. Кабатчица недружелюбно посмотрела на них:
      – А вы здесь что делаете?
      – Ну, голубушка, не надо сердиться. Вы знакомых разыскиваете? Если можем вам помочь, то всегда пожалуйста.
      – Никто нам не нужен, – сердито ответила Подстилка.
      Тогда Жандри отвернулся от нее и обратился к Жюгану. Тот все ему любезно рассказал.
      – А вы, значит, провели покойникам поверку, и двое не отозвались? – спросил отставной сержант.
      – Точно так. Не хватает Кокардаса и Паспуаля.
      – Как ты сказал? Кокардаса и Паспуаля? Да это же мои друзья! Жаль, очень жаль, что с ними случилось несчастье. Ищите лучше: может, мы еще успеем им помочь.
      – Я же ничего еще толком не знаю, – объяснил последний свидетель стычки. – Вдруг они просто ранены.
      – Если ранены, то могли и отползти.
      Готье Жандри взял у Пинто фонарь и принялся тщательнейшим образом обшаривать все близлежащие кусты. Он бы дорого дал, чтобы увидеть там мертвые тела Кокардаса и Паспуаля… или хотя бы одного из них! Вскоре надежды его рухнули. Тогда отставной сержант, тщательно пытаясь изобразить волнение, произнес похвальное слово своим мнимым друзьям. Он только что не проливал слезы об их безвременной кончине!
      Подстилка с разбойниками обшаривали другую сторону дороги. Вдруг бандит воскликнул:
      – Я понял!
      – Понял, так говори скорее, – сурово сказала кабатчица.
      – Мы их ранили, а те дамочки, которых они защищали, их не бросили – взяли с собой и отвезли в Париж. Нет здесь никого.
      – Пожалуй, что так, – сказала Подстилка, немного подумав. – Обидно – лучше б я сама за ними поухаживала.
      Она умолчала, почему именно ей обидно: раненые заплатить не смогут.
      Готье Жандри присоединился к общему мнению, но с оговоркой – слишком уж хотелось ему принять желаемое за действительное:
      – Может, он и прав, только они, небось, все равно в дороге умерли.
      С ним тоже согласились, и все общество направилось обратно к «Клоповнику». По пути Жандри не переставал оплакивать друзей. У дверей кабака он распрощался с Подстилкой и пообещал ей все разузнать, а, разузнав, немедленно рассказать. Они с Китом удалились, смахивая с глаз слезы.
      Итак, пока Кокардас с Паспуалем в самом добром здравии вкушали все возможные сласти стола и ложа, над ними произносилась надгробная речь. Повстречай они Готье Жандри, они бы пропели по нему не такую отходную…

      – Эх, лысенький, – говорил Кокардас своему другу, выходя из ворот Ришелье. – Хороший вечерок, ничего не скажешь!
      – Вечер любви! – вздохнул Паспуаль: сердце его всегда пламенело.
      – Ты, Амабль, не человек, а фитиль! Хотя мы и правда идем в храм любви – тамошние дамочки очень не прочь порезвиться, дьявол меня раздери.
      – Но в нашем возрасте…
      – Что ты мелешь?! Твоя мамаша родила тебя ничуть не раньше, чем моя, а я чувствую себя сильным и юным!
      – Пожалуй, мой благородный друг… Я тоже юн… сердцем. А вот твое, пожалуй, давно захлебнулось в вине.
      – Ну уж нет, малыш! Тем благородный человек и отличается от всяких прочих, что умеет пить. Только молодые дурачки да старые развалины тратят время на комплименты девушкам. Да это же просто помешательство какое-то!
      Паспуаль с жалостью смотрел на гасконца.
      – А ведь у тебя перед глазами есть совсем другие примеры, – заговорил он ласково и проникновенно. – Разве Лагардер не способен перевернуть весь мир ради своей любимой? Разве маркиз Шаверни не сгорает от любви к мадемуазель Флор? Во всем нашем доме одна Хасинта и слышать не хочет о браке.
      – А ты бы сказал ей об этом два словечка.
      – Я еле успел сказать одно, как получил хорошую пощечину от ее прекрасной ручки… и это еще счастье!
      – Вот как! – рассмеялся гасконец. – Поговори с ней еще раз. Терпением, дьявол меня раздери, всего достигнешь!