Глава XXXII. ПОСЛЕДНЯЯ КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА

День был сумрачный и холодный.

Королевский поезд продолжал свой путь к Алькантаре. Казалось, свита короля хотела показаться сегодня во всем блеске: рыцари Небесного Свода развернули по дороге свои сияющие красками эскадроны, в которых каждый всадник выглядел принцем.

Музыканты все время играли веселые марши.

Во главе рыцарей Небесного Свода важно ехал падуанец. Блестящая звезда его так и сверкала издали, несмотря на отсутствие солнца.

Но на лицах всадников проглядывала какая-то необъяснимая печаль. Один только Альфонс беззаботно веселился, не думая ни о чем.

— Друг Винтимиль, — говорил он Конти, — я очень рад, что снова тебя вижу; без этого проказника графа, который делает из меня все, что ему угодно, я давно бы вернул тебя, так как я вспоминал о тебе, по крайней мере, два или три раза. Но ты очень подурнел в твоем изгнании.

— Горе от разлуки с вашим величеством… — прошептал Конти.

— Я об этом и не подумал. Конечно, я солнце, которое все освещает… Видел ли ты моих собачек?

— Нет еще, ваше величество.

— Ну так я тебе их покажу… Но, Боже мой! Ты очень скучен, мой друг!

С этими словами король обернулся к Кастельмелору, думая найти с этой стороны более забавы. Но граф был мрачен и задумчив. Король зевнул и стал сожалеть, что не захватил с собой своих собачонок.

День в Алькантаре прошел, как обыкновенно проходили дни, когда король давал праздники. Сначала английский бокс, потом фокусники и бой быков. Не произошло ничего замечательного, если не считать отсутствия монаха, вероятно, забывшего свое обещание.

И только какой-то незнакомец в костюме рыцаря Небесного Свода незаметно проскользнул к столу.

За едой он был молчалив и холоден и едва дотрагивался до блюд.

Его соседи говорили, что это, должно быть, сам дьявол или граф Кастельмелор, переодевшийся, чтобы узнать сокровенные мысли королевской свиты.

Но это мнение не нашло подтверждения, так как в эту минуту граф сидел в соседней комнате за королевским столом, и Альфонс его упрекал за печальный вид.

Король от всей души предавался удовольствиям. Он был безумно весел и пил кубок за кубком, чтобы достойным образом приготовиться к предстоящей охоте.

— Граф, — сказал он посреди ужина, — твой стакан постоянно полон. Это измена, друг мой. Мы приказываем тебе выпить за наше королевское здоровье.

Кастельмелор хотел повиноваться, но это было сверх его сил. Смертельная бледность покрыла его лицо, и он едва не лишился чувств.

— Ну, что же! — закричал король, нахмурив брови.

— Ну, что же! — шепнул Конти на ухо Кастельмелору.

Граф сделал над собой сверхъестественное усилие и выпил стакан одним глотком.

— Пью за ваше королевское здоровье, ваше величество, — прошептал он.

Король обвел глазами залу и тут только заметил всеобщее смущение.

— Боже мой! — вскричал он. — Что это, точно мы на похоронах… Смейтесь! Я хочу, чтобы каждый смеялся, а то мы подумаем, что против нашей особы составился заговор.

В ответе на слова короля раздался принужденный смех.

— В добрый час, — сказал Альфонс. — Да и кроме того, если бы кто-нибудь из вас имел изменнические мысли, то ведь при мне есть шпага, которая не останется в ножнах.

— Неправда ли, граф, ты защитишь меня? — прибавил он, ударив Кастельмелора по плечу.

В эту минуту граф почувствовал то, что должен был чувствовать Иуда, предательски поцелуя Спасителя. Он остался нем и неподвижен, как пораженный молнией.

Конти отвечал за него.

— Его сиятельство поступит, как и все мы, ваше величество, — сказал он, — и надо будет пройти через наши трупы, чтобы достичь вашей священной особы.

— Вот это хорошо сказано, друг Винтимиль, — заметил вполне утешенный король. — Поцелуй нашу руку, и не будем говорить об этом.

Большая часть придворных, креатуры Кастельмелора, знали о заговоре; остальные о нем подозревали.

Однако вино не замедлило произвести свое действие и возбудило шумную веселость; так что, когда ужин кончился, состояние всех присутствующих обещало блестящую охоту.

При звуке труб охотники двинулись в путь. Шесть рыцарей Небесного Свода ехали перед королем с факелами в руках. В последнем ряду поместился незнакомец. Под ним была великолепная лошадь, которой он управлял, как отличный наездник.

Через несколько минут охотники рассыпались по улицам города.

Должность ловчего исполнял сеньор Асканио Макароне дель-Аквамонда, но его искусство не вознаграждалось. Не было найдено ни одного следа дичи.

Вдруг, когда охота проезжала мимо отеля лорда Фэнсгоу, ехавшие впереди охотники принялись кричать: «Ату! Ату!»

Тотчас же при свете факелов увидали впереди что-то белое, бежавшее что есть силы.

— Смелей! — закричал король, поднимаясь на стременах. — Смелей! Вперед!

Падуанец тоже было приподнялся, но в ту же минуту со стоном опустился в седло.

Однако охотники бросились вперед, и через мгновение дичь была уже в их руках.

Рога зазвучали, и главные охотники сошли с лошадей. Но тут произошла сцена, которой никто не ожидал.

Асканио Макароне бросился на колени перед королем со всеми знаками глубочайшего отчаяния.

— Ваше величество! — взмолился он. — Сжальтесь надо мной! Сжальтесь над этой женщиной, которая так же чувствительна, как и прекрасна!

— Принесите факелы! — сказал Альфонс, покатываясь со смеху. — Я хочу видеть лицо проказника, пока он играет нам эту комедию.

— Я не смеюсь, ваше величество! Клянусь вам всеми моими предками, которых числом тридцать девять, что я говорю серьезно. Выслушайте меня! Пусть никто не смеет касаться до этой женщины! Она священна!

— Вот самый забавный плут, которых только нам случалось видеть! — воскликнул король, глядя на Асканио.

Падуанец, видя, что король его не понимает, бросился стрелой и вырвал несчастную женщину из рук державших ее охотников.

— О!.. О!.. — король задыхался от гомерического хохота. — Что за дичь!

Принесенные факелы осветили лицо мисс Арабеллы, которую поддерживал падуанец. При виде этой пары, король выпустил поводья и схватился за бока.

— Браво!.. Браво!.. — кричал он. — Где это он выкопал такую красавицу!

— Ах! Ваше величество! — произнес патетическим тоном Макароне. — Не похищайте у меня мое сокровище!

Альфонс, считая все это приключение приготовленной заранее комедией, схватил кошелек и бросил его падуанцу.

— Мне надо не золото, — сказал Асканио, ловя кошелек на лету, — к чему мне золото!.. Ах! Божественная Арабелла, какая судьба тебя ожидает!

В эту минуту единственная наследница милорда открыла глаза и испуганно огляделась.

— Где я? — прошептала она.

— У моего сердца! — отвечал Асканио взволнованно. — В моих объятьях, моя возлюбленная, в объятьях твоего супруга!

— А!.. — вскричал король. — Вот идея! Надо их женить! Устроим сейчас же свадьбу.

При этом предложении старинный дух рыцарей Небесного Свода пробудился как бы по волшебству. Крики восторга приветствовали слова короля. Будущие супруги были помещены между шестью рыцарями с факелами, и охота, обратившаяся в процессию, двинулась к ближайшей церкви.

Священник был разбужен по приказанию короля и волей-неволей должен был совершить обряд венчания.

Мисс Фэнсгоу, еще не оправившаяся от волнения, глядела с испугом то на короля, то на рыцарей Небесного Свода, то на Асканио.

— Мое небесное сокровище, — сказал падуанец, наклоняясь к ее уху, — блеск этой церемонии может дать тебе понятие о моем положении при дворе… Этот маленький человечек, довольно некрасивый, который только что говорил со мной, не кто иной, как мой веселый товарищ Альфонс VI, король Португалии. Он непременно хотел, чтобы я позвал его на мою свадьбу.

Жених и невеста опустились на колени, и церемония началась.

В это время у дверей церкви происходила сцена совершенно другого характера.

Все рыцари Небесного Свода последовали за королем в церковь. На улице остались только трое, в том числе и незнакомец, которого мы видели на королевском ужине. Он держался в отдалении и, казалось, ожидал выхода толпы, чтобы снова присоединиться к кортежу.

Другие двое тихо разговаривали на самом пороге церкви.

— Ваше сиятельство падает духом в минуту действия, говорил один тоном упрека. Ободритесь, граф, и подумайте о цели, которой вы почти достигли.

— Этот бедный король меня любил! — отвечал взволнованным голосом Кастельмелор. — Он доверял мне, Конти! Моя измена кажется мне низкой и бесчестной. Если бы еще это был обыкновенный государь, способный защищаться… Мужчина, наконец!

— Разве вы не можете привести себе в оправдание, что вы поступили так для блага Португалии.

— Благо Португалии! Разве я могу лгать самому себе? Я о нем и не думал, Конти; ведь у Альфонса есть брат…

— Но, сеньор! — вскричал Конти. — Жребий брошен! Эти меланхолические размышления совершенно напрасны. Все приказания отданы… Корабль ожидает в гавани.

— Демон! — прошептал незнакомец. — Без него Кастельмелор, может быть, раскаялся бы!…

— Граф выпрямился и тряхнул головой, как бы желая отогнать неотвязные мысли.

— Пусть наша судьба исполнится! — сказал он.

В эту минуту новобрачные вышли из церкви, сопровождаемые насмешливыми восклицаниями рыцарей Небесного Свода.

— На охоту! — скомандовал Альфонс.

Снова началась безумная скачка, но вид ее значительно изменился. По знаку Конти факелы были потушены, музыка замолкла, и вдруг воцарилась мертвая тишина.

— Что это значит? — спросил король.

Никто не отвечал ему. Конти кольнул своим кинжалом лошадь Альфонса, и несчастный король, объятый детским страхом, помчался с невероятной быстротой по узким и темным улицам нижнего города.

Число следовавших за ним охотников быстро уменьшалось. Скоро их осталось не более двенадцати. Впереди всех скакал Конти.

— Куда это меня везут? — дрожащим голосом спрашивал время от времени Альфонс.

Ответа по-прежнему не было. Скоро молчаливая кавалькада достигла берегов Таго.

В эту минуту незнакомец, бывший в числе следовавших за королем всадников, пришпорил свою лошадь и поравнялся с королем. В темноте никто этого не заметил.

Подскакав к берегу, Конти три раза протрубил в рог. В ответ на этот сигнал над волнами блеснул огонь, и на мачте одного из судов, стоявших в гавани, был поднят фонарь. Через несколько минут лодка с четырьмя гребцами показалась у берега.

— Что это значит? — спросил король. — Я хочу вернуться во дворец. Мне скучно и… я боюсь!

Не успел он окончить эти слова, как две сильные руки сняли его с седла. Он почувствовал, что его ведут по склону берега; потом его снова подняли и посадили в лодку.

Все это было сделано незнакомцем.

Он сел в лодку и почтительно поцеловал руку Альфонса, который от страха лишился чувств.

Лодка была уже далеко от берега и скоро подошла к одному из кораблей, стоявших на якоре.

— Сеньор, — сказал незнакомец, передавая Альфонса капитану судна, — я доверяю его величество вашим попечениям, пусть с ним обходятся как с королем. Вы отвечаете головой за его жизнь.

Граф Кастельмелор оставался на берегу, нетерпеливо ожидая возвращения лодки. Наконец незнакомец возвратился.

— Все сделано? — спросил граф, хватая его за руку.

— Сделано, — отвечал тот, поспешно отдергивая руку.

Затем, отойдя на несколько шагов, он продолжал угрожающим голосом:

— Семь лет тому назад я обещал тебе возвратиться, Луи Суза; я сдержал свое обещание. Альфонс умер, так как для короля сойти с трона значит умереть. Но ты сам недавно сказал: у Альфонса есть брат… Итак, да здравствует Браганский дом, и Боже храни короля дона Педро!

Удивленный и испуганный Кастельмелор узнал голос Васконселлоса. Чрез мгновение он опомнился и хотел броситься и схватить брата, но тот уже исчез.

Глава XXXIII. НОМЕР ТРИНАДЦАТЫЙ

Монах, как мы уже много раз видели, очень хорошо знал обо всем происходившем в городе. Едва Альфонс был перевезен на корабль, как монах уже узнал об этом. Это последнее обстоятельство не очень удивит тех из наших читателей, которые уже проникли в тайну этого человека.

В то время как Кастельмелор, озабоченный и разбитый волнениями дня, возвращался в свой замок, монах рассылал повсюду своих агентов и созывал на утро народ на площадь перед дворцом Хабрегасом.

Но еще задолго до этого часа, среди ночи, два многочисленных и хорошо вооруженных отряда вышли из дома, занимаемого рыцарями Небесного Свода.

Одним из них предводительствовал Конти, другим красавец Асканио, брачная ночь которого была довольно беспокойна.

Конти повел свой отряд ко дворцу Хабрегас.

Во дворце все спало. Не видно было огня ни в одном из бесчисленных окон фасада. По другую сторону площади тяжелая и темная масса монастыря Богоматери сливалась с мраком ночи. Конти и рыцари Небесного Свода подошли ко дворцу не замеченные никем.

— На этот раз, — вскричал бывший фаворит, — француженка, как выражался этот старый лицемер Фэнсгоу, не уйдет от меня! Стучите в дверь! Сильнее!

Град ударов посыпался на массивную дверь.

Проснувшиеся слуги бросились к инфанту за приказаниями.

— Забаррикадируйте двери, — сказала королева, — может быть, к нам придет помощь.

Королева надеялась на Васконселлоса.

Инфант поспешно оделся и вооружился.

Перед тем как уйти, он сказал, целуя руку королевы:

— Мне не следовало бы обвинять без основания человека, которому вы, как кажется, вполне доверяете и который дал мне больше счастья, чем я мог надеяться иметь в этой жизни, но…

— Вы говорите о Васконселлосе? — спросила королева, и ее бледное лицо покрылось густым румянцем.

— Да, я говорю о Васконселлосе.

— Разве Васконселлос ваш враг?

— Он вас любит.

Королева едва удержала гневное восклицание, готовое сорваться с ее губ.

— Надо иметь возвышенное сердце, чтобы быть благородным повелителем, — сказала она. — Он меня любит, но я ваша жена! И вы обязаны этим только ему… И вы, вместо благодарности, питаете к нему только ненависть и подозрение!

— Он брат Кастельмелора, — прошептал с мрачным видом дон Педро.

— Но ведь и вы брат Альфонса, — вскричала с презрением королева.

Инфант побледнел и поспешно вышел.

— Подозрительное дитя! — сказала Изабелла, провожая его гневным взглядом. — Неужели все, что было истинно королевского и благородного в Браганской крови, похоронено в гробнице Иоанна IV!

Потом она упала на колени пред аналоем, стоявшим у ее постели и произнесла следующие слова, служащие ответом на безмолвные упреки совести:

— Я позабуду его, Боже мой! Я постараюсь его забыть!

В ту минуту, когда инфант подошел к главной двери дворца, рыцари Небесного Свода пытались уже пробить ее топором.

Число нападавших показало принцу, что всякое сопротивление будет бесполезно.

— Кто смеет оскорблять знамя короля Франции? — спросил он через небольшое отверстие, бывшее в двери.

— Никакое знамя не может укрыть виновных в оскорблении его величества, — отвечали снаружи. — Во имя короля, я, Антуан Винтимиль, приказываю открыть немедленно двери.

— Откройте дверь, — обратился инфант к слугам.

Конти вошел в сопровождении всего своего отряда. Инфант обнажил шпагу и стал в оборонительную позицию.

— Где приказ короля? — спросил он.

Конти подал ему развернутый пергамент. Прочитав его, принц бросил шпагу, которой поспешил овладеть один из рыцарей Небесного Свода.

— Изменники обманули его величество, моего брата, — сказал инфант, — но мне не подобает противиться его воле. Я готов за вами следовать, подождите только, пока я пойду предупредить принцессу Изабеллу.

Изабелла спокойно приняла весть о поразившем ее несчастии. Она не хотела, чтобы будили сестер де Соль.

— К чему печалить этих бедных девушек видом тюрьмы? — сказала она. — Их утешения для нас будут излишни. Я покорилась моей участи.

Собственная карета инфанта отвезла арестованных в Лимуейро, где они были заключены в королевскую комнату.

Королева села; инфант стал перед ней на колени. Он раскаивался в своем поведении; он боялся, что оскорбил Изабеллу, и в самых страстных выражениях вымаливал у нее прощение. Королева принудила себя улыбнуться.

— Я нисколько не сержусь на вас, — отвечала она. — Я знаю, что вы меня любите, и всегда буду вам за это благодарна.

— Но вы, вы меня не любите, Изабелла? — спросил инфант.

Ответ замер на губах королевы.

— Нет, — продолжал дон Педро, — вы не можете меня любить. О! Как я ненавижу этого человека!

В это время падуанец исполнял возложенное на него поручение. Исполняя буквально приказание, он выломал дверь монастыря Бенедиктинцев и заставил указать ему келью монаха.

Встретившийся ему брат хотел было противиться, но Асканио таким устрашающим жестом закрутил свои усы, что испуганный бенедиктинец понурил голову и повиновался.

Монах спал. Чтобы открыть дверь его кельи, Асканио употребил упомянутое нами средство. Дюжина надлежащим образом направленных ударов топора позволили обойтись без ключа. Но этот способ открывать двери дал время монаху вскочить с постели и поспешно одеться. Он надел свою рясу и бороду. Ему хватило даже времени запастись кинжалом и туго набитым кошельком.

— Почтенный отец! — сказал входя Асканио. — Я чрезвычайно сожалею, что принужден беспокоить вас в такой час.

— Что такое? — холодно спросил монах.

— Нечто новое, — отвечал Асканио, показывая на коридор, наполненный рыцарями Небесного Свода. — Во-первых, тут находятся эти уважаемые сеньоры, которые, так же как и я, очень счастливы, что имеют случай высказать свое глубокое уважение к вашему преподобию. Кроме того, тут есть еще бумага, подписанная его светлостью графом Кастельмелором, которая приглашает вас сделать в нашем обществе небольшую ночную прогулку.

С этими словами он поднес бумагу к глазам монаха.

— Почтенный отец, — продолжал Асканио, — этот огромный капюшон мешает вам смотреть, а вам необходимо узнать…

Быстрым движением руки, Макароне отбросил капюшон монаха.

— Негодяй! — закричал тот, и глаза его засверкали.

— Клянусь Бахусом! — прошептал изумленный Макароне. — Я знаю его и не знаю! Если бы я не оставил только что его светлость… Да, это его глаза! Но такая борода может расти только на подбородке капуцина…

Подняв факел, Асканио бросил последний взгляд на лицо монаха.

— Какой я осел! — воскликнул он. — Конечно, только я могу так себя назвать; я не позволил бы самому папе повторить эти слова! Борода седая, а волосы черные…

— Кончим, — сказал монах с нетерпением.

— Я преданный слуга вашего преподобия, и ваши приказания для меня священны!

— В путь, дети мои!

Монах закутался в свою рясу и молча последовал за рыцарями Небесного Свода. Макароне шел впереди своего отряда, напевая любовную песенку. Но временами им овладевала задумчивость.

— Черные волосы и седая борода! — ворчал он. — Я убежден, что под ней находится знакомый мне подбородок. Я попытаюсь разъяснить это.

Что же касается монаха, то он шел спокойным твердым шагом, нисколько не походившим на неровную поступь пленника, ищущего удобную минуту для бегства. Да он об этом и не думал. Он знал, что его ведут в Лимуейро, и рассчитывал на свою власть в этой тюрьме.

К несчастью, он напрасно на это рассчитывал. Приказания, данные падуанцу, предвидели это обстоятельство, и он исполнил их буквально.

Постучав в дверь тюрьмы, он набросил на плечи монаха плащ одного из своих спутников.

Монах хотел сопротивляться, но несколько сильных рук схватили его и закутали в плащ; затем четверо взвалили его на плечи.

— Если почтенный отец вскрикнет или произнесет хотя бы одно слово, — сказал Макароне веселым тоном, — то вы воткните ваши шпаги в этот сверток; он больше ничего не скажет.

При этих словах сердце монаха сжалось. Он понял, что погиб, погиб безвозвратно; эта тюрьма скоро обратится в его могилу. На одно мгновение его сильная натура ослабела. Но это продолжалось только одно мгновение. В следующую минуту к нему снова возвратилось его мужество, и ум усиленно заработал.

Когда рыцари Небесного Свода положили его на пол сырой и мрачной кельи, он был спокоен и хладнокровен, как всегда.

Он поспешил освободиться от плаща и сел на скамейку.

Асканио приказал своим спутникам выйти и остался один с монахом, держа в руке факел.

— Теперь, — сказал он, — я желаю спокойной ночи вашему преподобию; но прежде мне хотелось бы коснуться этой почтенной бороды, которая будет скоро бородой святого на небесах.

С этими словами он поспешно поднял руку к бороде монаха, но тот оттолкнул его с такой силой, что прекрасный падуанец отлетел в противоположную сторону кельи и, открыв своей особой дверь, ударился о стену в коридоре. Монах бросился за ним, как бы желая ударить его еще раз, но вдруг остановился на пороге кельи и поспешно взглянул на номер, бывший на двери.

— Номер тринадцатый! — прошептал он.

И, спокойно войдя в келью, он нацарапал эти слова острием кинжала на широком кольце, которое находилось у него на пальце.

— Пусть мне отрубят голову! — воскликнул Макароне. — Так как нельзя повесить такого дворянина как я, если мне когда-нибудь придет фантазия ласкать вас, почтенный отец! Ventre-Saint-gris, как говорил герцог Бофор в память Беарнца, его предка, вы слишком подвижны для служителя церкви. Я хотел видеть ваше лицо, у меня была одна мысль… Но не все ли это равно, так как через час…

Асканио не договорил и улыбнулся. Он нашел мщение по своему вкусу.

— Я и позабыл сообщить вашему преподобию одну новость, которая должна вас очень заинтересовать, — сказал он, оправляя помятые кружева. — Через час, а может быть и раньше, вы примете венец мученика.

Монах не отвечал.

— Итак, — продолжал падуанец, — начинайте ваши молитвы, сеньор монах, у вас едва хватит на это времени. Если вы встретите на том свете кого-нибудь из моих славных предков, то передайте им от меня поклон.

С этими словами Макароне направился к выходу.

— Останьтесь! — приказал ему монах.

— Невозможно, почтенный отец, я тороплюсь.

— Останьтесь! — повторил монах, брякнув тяжелым кошельком.

Этот звук произвел на Асканио свое обычное действие. Он улыбнулся и вошел снова в келью.

— Поспешим, сеньор монах, — сказал он однако, — любовь призывает меня далеко отсюда. Вы не знаете, что такое любовь? — прибавил он томным голосом.

— Я знаю, — отвечал монах, — что сеньор Асканио никогда не откажется от хорошо набитого кошелька.

— О! Конечно! Я не настолько еще развращен, чтобы отказываться.

— Я хочу сделать вас моим наследником.

— Это доказывает хороший вкус вашего преподобия.

— Вы храбрый солдат…

Асканио поклонился.

— Вы имеете великодушное сердце…

Асканио опять поклонился.

— И я уверен, что вы буквально исполните последнюю просьбу умирающего.

При этих словах монаха Макароне принял театрально-торжественную позу.

— Последняя воля умирающего священна, — проговорил он. — Я исполню ее, чего бы это мне ни стоило!

— Вы ничего при этом не потеряете, а выиграете сто гиней, находящихся в этом кошельке. Слушайте. У меня есть в Лиссабоне один родственник, которого я давно не видел и которому мне хотелось бы оставить что-нибудь на память.

— Как его зовут?

— Балтазар.

«Положительно этот монах низкого происхождения», — подумал падуанец.

— Я знаю этого Балтазара, — прибавил он вслух, — он был моим лакеем.

— Он большого роста?

— Огромного! Что же надо будет передать ему от вас? Пару гиней!

— Ни меньше, ни больше. Надо передать ему это кольцо, которое стоит не больше пистоля.

Падуанец взял кольцо и взвесил на руке.

— Да, оно и этого даже не стоит. Я передам его Балтазару, когда представится случай.

— О! Нет, сеньор Асканио, — поспешно возразил монах. — Это кольцо не должно так долго оставаться в чужих руках. Необходимо передать его сейчас же.

— Значит, оно очень важно? — спросил подозрительно Асканио.