VII

«БУДЕТ ЛИ ЗАВТРА ДЕНЬ?»

Старинный парадный двор особняка, принадлежавшего когда-то семейству Номпар де Комон, герцогов де ла Форс, которые состояли в родстве даже с королевским домом Франции через герцога де Лозюна, назывался теперь попросту: Птичий двор. «Карнавале», особняк, где жила госпожа де Севинье, высится в ста шагах отсюда, и госпожа де Севинье, что пересчитала удивленные возгласы милой маркизы по поводу замужества сестры короля, сама без малейшего удивления наблюдала за упадком древнего замка, который сперва превратили в тюрьму, а потом и вовсе его уничтожили.

Птичий двор был сейчас весь изрыт и завален кучами булыжников, которыми его собирались замостить, так что карета никак не могла въехать в него и, окруженная жандармами, ждала на улице.

Улица была неширокой, и карета стояла здесь уже довольно долго.

Человеку, который хоть немножко знает Париж, и говорить не надо, что уже одного этого обстоятельства вполне достаточно, чтобы собрать толпу зевак. А тут вдобавок продавцы газет, кричавшие: «Новости! Свежие новости!» — возбудили всеобщее любопытство, и не было сейчас на земле героя более прославленного, чего убийца Клеман Ле-Маншо, имя которого звучало, словно звонкая песнь фанфар.

Если бы крикливые торговцы прибавили к своему сообщению еще одно: «Вы можете бесплатно взглянуть на Клемана Ле-Маншо у главного входа в тюрьму де ла Форс!» — то улицу Паве мигом запрудила бы огромная толпа.

Но поскольку никто не удосужился сделать это важное объявление, вокруг кареты стояло только полторы-две сотни зевак. Два-три сержанта городской стражи отгоняли их подальше, но они, теснясь, подходили все ближе и ближе, пожирая глазами тюремные ворота.

В толпе то и дело слышались те нелепости, которые не устает порождать поэтическая душа Парижа, помогая доброй четверти населения города жить, словно во сне.

— Маркиза, настоящая маркиза, господин Мартен, приезжала повидать его! Прибыла, бесстыдница, в собственном экипаже!

— Уж не вам, госпожа Пиу, мне не верить, говорю же вам: начальнику тюрьмы платила пятьдесят франков в день за помещение с коврами — и это в тюрьме, где в нижних камерах чуть не Сена плещет!

— Обед ему стоил луидор, и еще вино отдельно.

— Всего два су! Последние номера! — предлагал удачливый торговец бульварными листками, в руках у которого осталось всего с полдюжины газет.

Но тут набежали менее удачливые продавцы с полными охапками свежих номеров, и вновь бойко пошла торговля.

— Начальник тюрьмы — должность очень выгодная. Вспомните, например, Бастилию.

— А вы что, не понимаете, почему этого Ле-Маншо перевозят в другое место? Да потому, что каждый вечер он командует отсюда всеми нашими политиками, и помогают ему сообщники, которые прячутся тут на пустыре. Каждый Божий вечер!

— Нет такого правила, чтобы перевозить преступников по ночам, госпожа Пиу, но в банду Черных Мантий входит от двадцати восьми до тридцати тысяч злодеев — и это в одной только нашей столице…

— Не надоело тебе, старик, байки рассказывать? — прервал говорившего какой-то юнец. — Черных Мантий и на свете-то нет!

— Дурак! Да Ле-Маншо один из них! Вот они и хотят, чтобы господин Клеман потихонечку сбежал в потемках!

— Вы так хорошо с ним знакомы?

— Черт побери! Пятьдесят франков за комнату в сутки — это пятнадцать тысяч франков в месяц, недурная, однако, плата… а во всех соседних домах притаились стрелки венсенского полка…

Вдруг толпа зашумела, раздались голоса: «Вот он! Вот он!» Потом все замолчали — и занавес пополз вверх.

Створки ворот повернулись на массивных петлях, позволяя увидеть тюремный двор, освещенный фонарями. Толпа расширила круг. Госпожа Пиу потом говорила, что именно в этот момент у нее и украли табакерку — Черные Мантии, разумеется.

Конвойные в тюремном дворе образовали коридор от двери до ворот.

Будто по волшебству, воцарилась мертвая тишина.

В театре всегда слышна возня мышей, когда зал застывает перед долгожданным выходом знаменитого актера.

Появились два стражника, сопровождавшие господина Ларсоннера, а следом — осужденный. Свет фонарей бросал красноватые блики на его лицо.

— Какое грубое, однако, животное! И ему оставили его атласную шляпу, ах, нет, простите, шляпу с атласной лентой!

— Да настоящая ли у него борода? Мне кажется, приклеенная!

— Посмотрите на его культю!

— Вот отсюда и пошло его прозвище, — обстоятельно объяснил господин Мартен. — Маншо — так зовут в народе одноруких.

— А ты не ошибаешься, Аристид? — спросила его панельная киска.

— Ошибаетесь вы, мадам, причем — вдвойне. Меня зовут Адольф, и я не имею чести знать вас.

— Сразу видно — негодяй! И какое жуткое у него лицо! А рука-то, рука, смотрите, привязана!

— На нем кровь, дорогая, невинная кровь, жуть берет на него смотреть!

— Как бы он нас не сглазил, как думаешь, дорогой?

Убийца переступил порог и вышел на улицу. Жандармы, застывшие на своем посту, казались каменными конными статуями. Подножку кареты опустили заранее, и через дверцу было видно двух стражников, ожидавших узника в экипаже.

— Вон как все продумано! Тут не смоешься!

— Жандармов сколько, а он один!

— И вдобавок — без руки!

— Все — внимание! — скомандовал Ларсоннер. — Оттеснить толпу!

Не знаю, был ли необходим этот приказ, но результат он дал самый неожиданный. Началась настоящая потасовка, и не на противоположной стороне улицы, где теснилась большая часть зевак, а прямо возле тюремных ворот. Перебранки по совершенно непонятным поводам вспыхивали то там, то здесь — настоящий концерт из упреков и препирательств.

Напор толпы и справа, и слева нарушил живую стену охраны.

— Назад! — гневно скомандовал Ларсоннер. — Отгоните этих людей! У меня же арестованный! Сомкнись!

— Милая моя, — простонала госпожа Пиу, — полицейские-то сабли достают!

— Глупо было бы ввязаться в переделку.

— Десяти су бы не пожалел, чтобы оказаться сейчас дома!

— Не толкайтесь, невежа!

— Спасайся кто может! Жандармы собрались стрелять!

Очень хотелось убежать, но еще больше хотелось посмотреть, чем все это кончится. Людское море, вскипев, продолжало бушевать вокруг жандармов, а те сохраняли неподвижность и идеальную выправку.

В этом шумном круговороте возле лошадей послышался звонкий голосок:

— Последние новости! Убийство на улице Виктуар! Пять обвиняемых, из которых четверо осуждены заочно! Две жертвы! Банда Кадэ! Черные Мантии! Ле-Маншо! Покупайте газету! Всего одно су!

Горластому торговцу — пареньку в блузе — тут же надавали тумаков, и он с забавными жалобами ринулся прочь, прорвавшись чуть ли не между ногами лошадей.

В этом шуме и гаме никто не заметил, что узник ухитрился поднырнуть под карету. Ларсоннер все это время стоял перед экипажем и крепко кого-то держал.

Парнишка с газетами и узник оказались под каретой одновременно. Маншо не шарахнулся от юноши, а тот мигом натянул на беглеца свою блузу, нахлобучил ему на голову фуражку со сползающим на нос козырьком, накинул на плечо ремень с ящиком, полным газет, и шепнул:

— Вперед! Удачи!

С этими словами паренек исчез.

Клеман вылез из-под кареты с противоположной стороны, как раз там, где стояла лошадь жандарма, охранявшего вторую дверцу экипажа.

Жандарм сидел неподвижно, но вдруг его лошадь, словно пришпоренная, взвилась на дыбы, а потом хорошенько крутанула задом. Зеваки взвыли. Клеман тут же растворился в толпе.

— Прошу прощения, извините, — твердил он, пробираясь в этом скопище людей. — Я вас толкнул своим ящиком? Ничего не поделаешь! На хлеб-то нужно зарабатывать!

— Когда работник еще и учтив, упрекнуть его не в чем, — ответил господин Мартен. — Проходите смело, дружок!

Клеман поблагодарил. Кто-то шепнул ему прямо в ухо:

— На Королевской площади будет день.

— Все никак не увезут! — негодовала между тем толпа. — Экие разгильдяи! Чего, спрашивается, копаются? А ведь на содержание этих бездельников идут наши налоги!

— Ле-Маншо-то уже в карете? Или как? Что-то я его не вижу!

— Был тут все время… Погодите! Говорят, его ищут?.. Давайте послушаем!

Люди, собравшиеся между каретой и тюрьмой, волновались все больше. То и дело слышались тревожные вопросы:

— Осужденный! Где осужденный?

— Его держал господин Ларсоннер. Я видел!

Возбужденная толпа хлынула на улицу Сент-Антуан. И в этом потоке двигался против течения немолодой мужчина. Это стоило ему таких неимоверных усилий, что он без конца утирал пот со лба.

— Прошу вас, пропустите меня, — то и дело повторял этот человек. — Что случилось? Несчастье? Я — начальник тюрьмы, господин Бюэн.

Имя Бюэна передавалось из уст в уста, и толпа расступалась перед этим достойным господином.

Три или четыре надзирателя бросились к нему с разных сторон и принялись что-то нашептывать своему патрону.

Совершенно растерянный господин Бюэн оповестил всех о неожиданной новости, громко вскрикнув:

— Сбежал?! Осужденный?! Господи! Да не может этого быть!

Народ возликовал.

Слегка избитые не жаловались больше на синяки, придавленные мигом утешились. Радовались не самому побегу, а своему личному участию в столь значительном событии, о котором можно будет рассказывать потом долгие годы, порицая зевак — вечный источник беспорядков, критикуя администрацию, состоящую как всегда из растяп, ругая полицию и жандармерию, словом, с полным правом браня и осуждая всех и вся.

Вот это и было истинным счастьем, это и вызывало бурное ликование.

— Сбежал! Сбежал! Сбежал! А они все тут! Дюжина идиотов!

— Как сбежал? Вы что-нибудь заметили?

— Ничего, мадам! Исчез, как фокусник в цирке!

— Бесследно!

— Нынешние мошенники, однако, — ловкие парни! Господин Бюэн стоял перед воротами тюрьмы и спрашивал с безнадежно печальным видом:

— Почему меня не предупредили? Ведь все знали, где меня найти. И я оставил приказ, чтобы за мной немедленно послали, если вдруг прибудет карета.

Кто-то из служащих объяснил:

— Но ведь господин Ларсоннер сам ходил к вам, провел минут десять в доме господина Жафрэ и вернулся с предписанием…

Договорить служащий не успел, господин Бюэн выпрямился во весь рост и закричал:

— Где Ларсоннер? Привести ко мне Ларсоннера!

Служащие переглянулись, а несчастный начальник тюрьмы продолжал вопить:

— Я не видел его! Не отдавал ему никаких приказов! Это обман!

И добавил:

— Очень ловкий обман…

Ведь Ларсоннер тоже исчез, исчез мгновенно и незаметно — так, что никто не мог сказать, когда и в каком направлении он скрылся.

VIII

УДАР МОЛОТА

Разумеется, жандармы немедленно кинулись на поиски Ларсоннера, который вмиг стал знаменитостью. Конвоира искали с тем же рвением, что и преступника. Толпа сообщала волнующие сведения и об одном, и о другом: господин Мартен, например, заметил явного чужака, который взял юную барышню за талию с откровенно дурными намерениями. Госпожа Пиу, которая недавно обнаружила пропажу табакерки, дала еще более ценные показания:

— Я так дорожила ею! Это была память о человеке, который мне ее подарил, и была она из букса, не такая я дура, чтобы брать с собой серебряную табакерку!

Примерно в том же духе освещали ситуацию и все остальные.

Каждый был красноречив, многословен, каждый кого-то или что-то видел. Ле-Маншо и Ларсоннер побывали всюду, и вместе и по отдельности, и в правой части толпы, и в левой, задев всех мужчин, ущипнув всех дам. На чужой роток, как известно… Но и пользы от этих сведений тоже сами понимаете сколько…

Ничего не заметили только жандармы. Один из них, тот, который охранял дверцу экипажа с внешней стороны, спустя порядочное время неторопливо сказал:

— Хоть и не верится, однако беглецом мог быть тот самый парень, что выбрался из-под кареты, прижимая к животу ящик с газетами. Этот тип, вылезая, должно быть, потревожил Робера… Робер — это моя лошадка… Она у меня смирная, а тут чуть было не выбросила меня из седла, зад выше головы подкинула, прошу прощения у почтенной публики.

— Видели, видели! — возбужденно зашумела толпа. — У него еще блуза была рваная и старая фуражка с поломанным козырьком! Проходимец, да и только! Даже нижней рубашки нет!

Вот как все зашумели.

— А я еще так доброжелательно поговорил с ним! — воскликнул господин Мартен. — Очень, очень жаль!

— Точно, точно, он же был одноруким!

— Стало быть, — заключил жандарм, — это вполне мог быть Ле-Маншо, о чем я и подам рапорт, но укажу, что факт этот недостоверен.

Во все стороны уже разослали сыщиков, а служащий прокуратуры все объяснял господину Бюэну, почему так торопились с переводом осужденного: префектура опасалась побега именно этой ночью.

— Неизвестно, устроили ли это Черные Мантии или кто другой, — прибавил начальник конвоя, — но все службы должны быть настороже. В воздухе пахнет какой-то дьявольщиной, и банда Кадэ не сказала еще своего последнего слова! Вот о чем говорит поведение господина Ларсоннера. Да, в наше стадо затесалась паршивая овца!

— Ларсоннер! — тяжко вздохнул несчастный господин Бюэн. — Ах негодяй, ах мерзавец! А я-то доверил ему ключ от своего письменного стола!

Зеваки не расходились: снег тает, лужи после дождя высыхают, толпа сгущается… Кое-кто, правда, решил самолично заняться поисками, чтобы ощутить сладостное волнение погони, но большинство осталось на месте, и к этим людям присоединялись все новые любопытные.

Спустя четверть часа вооруженные отряды двинулись разом по улицам Фран-Буржуа и Сент-Антуан; в это же время к тюрьме подошло подкрепление — целый отряд полицейских.

Зрелище было из ряда вон, и господин Мартен признался, что не поменял бы сейчас своего места даже на кресло в лучшем из театров.

Народ не разошелся и в десять, хотя карета в сопровождении конвоя уехала давным-давно. Продавцы газет уже не оповещали всех и каждого об осуждении Клемана Ле-Маншо, а в половине десятого случилось событие, страшно обрадовавшее толпу зевак.

Несколько мальчишек, которые торговали газетами и которых полицейские шуганули от тюрьмы, прибежали на угол улицы Сент-Антуан и принялись кричать:

— Свежие новости! Могущество Черных Мантий не имеет границ! Чудесный побег Ле-Маншо из кареты, окруженной полицейскими и жандармами! Осужденный скрылся, продавая газеты, в которых был опубликован вынесенный ему сегодня приговор! Множество подробностей! Всего за одно су!

А мы тем временем вернемся к нашему беглецу. Он выбрался наконец из толпы и направился к Королевской площади, где будет день, как обещал Клеману таинственный голос, шепнувший ему на ухо загадочные слова. Первые крики о побеге достигли ушей Ле-Маншо, когда он проходил мимо особняка Ламуаньон, что на углу улиц Паве и Нев-Сен-Катрин.

Клеману невольно захотелось ускорить шаг.

— Не бегите! — сказала Ле-Маншо идущая рядом молодая работница. — И перестаньте кричать. Раз наша уловка разгадана, предлагайте свой товар потихоньку, будто очень устали.

И громко прибавила:

— Дайте мне газету, возьмите су.

Шум возле тюрьмы усилился, слышались крики полицейских.

— Быстро сворачивайте, — шепнула работница. В первой аллее направо будет день.

Улица Нев-Сен-Катрин была пустынна. Беглец торопливо зашагал вдоль стены особняка Ламуаньон и едва успел нырнуть в первую аллею, как на перекрестке появилось четверо жандармов. Они громко вопили: «Держи убийцу!»

На перекрестке отряд приостановился, и жандармы разделились. Двое из них пронеслись бегом мимо аллеи.

Затем примчались другие жандармы. Привлеченные криками, к стражам порядка со всех сторон спешили люди.

В аллее было темно, как в погребе; узник почувствовал, что с него сняли ящик с газетами, стащили с головы фуражку и набросили поверх блузы что-то непонятное, широкое и развевающееся. С полей вновь надетой шляпы спускалось неведомо что, щекоча лицо.

— Вперед! — скомандовал человек, только что исполнявший обязанности камердинера. — Все в порядке.

Зеваки, которые бежали по улице, громко крича, задавая друг другу вопросы и изнемогая от усердия, увидели, как из темной аллеи вышли пожилой господин и крупная дама в черном платье и шляпке с вуалью.

— Ну и дыра! — сказал кто-то из пробегавших. — А не заглянуть ли нам туда?

Один человек уже устремился в аллею, а другой только спрашивал:

— Сударь, сударыня, вы не встретили там негодяя?

Пожилой господин любезно ответил:

— Кто-то поднимался вверх, когда мы спускались вниз, но, как вы знаете, газовых фонарей там не поставили…

И взяв свою даму под руку, пожилой господин повел ее к Королевской площади.

Их давно потеряли из виду, когда пришло сообщение жандармов о приметах беглеца:

— Грязная блуза, старая фуражка, ящик с газетами!

Тут как раз вернулись люди, исследовавшие аллею.

Один из них держал в руках ящик с газетами, второй — старую фуражку со сломанным козырьком.

— Может, он был пожилым господином?

— А может, дамой в черном! Какой, однако, талант у подлеца!

И участники облавы кинулись вслед за респектабельной парой.

Когда они добежали до Королевской площади, им навстречу попался экипаж, мчавшийся с немыслимой скоростью и свернувший на улицу Па-де-Мюль.

— Стойте! Стойте!

— Нет его там! — ответили люди из другой группы.

Остановились, объяснились. Тюремные надзиратели рассказали, что как раз осматривали этот фиакр, ожидавший седоков в тени под аркадой, когда появились его законные влАдельцы и заняли места в своем экипаже.

— Голову даю на отсечение, что в фиакре никого не было, — заявил один из тюремщиков. — Мы даже под скамейки заглянули, а что касается тех, кто в него сел, пожилого господина и дамы в черном…

— Так это же они и есть! — раздался в ответ истошный вопль, и погоня возобновилась, но экипаж уже выехал на Бульвары и мгновенно затерялся среди бесчисленного множества одинаковых фиакров.

Продолжать преследование было бессмысленно. Ноэль, по-прежнему мечтавший тратить по тридцать франков в день, обратился в быстроногого оленя и мчался прямо по мостовой, заглядывая в окна каждой кареты, проезжавшей мимо.

Огромное разочарование удвоило его силы: он искал своего счастливого соперника Ларсоннера с большей страстью, чем сбежавшего преступника.

Где-то возле Фий-дю-Кальвер внимание Ноэля привлек один фиакр — не потому, что чем-то выделялся, а потому, что ехал быстрее всех.

Надзиратель уже еле держался на ногах, но подумал:

«Прежде чем передохнуть, загляну-ка я еще и в этот…»

И сжав кулаки, с новой силой рванулся вперед.

А в чертов фиакр были и в самом деле впряжены резвые лошадки, и правил ими умелый кучер. Господин Ноэль догнал экипаж только у бульвара дю Тампль, напротив веселой и пестрой ярмарки, что всегда кипит вокруг любимых в народе театров-балаганов, которые вскоре будут вытеснены дешевыми магазинами. Горели все театральные лампионы, ярко освещая афиши, чтобы почтеннейшая публика могла выбрать между задушенной женщиной, подожженным замком, мужчиной, вгрызшимся в собственную руку, лежа в гробу, кораблем, тонущим в бурном море, и бедными маленькими детками, безусловно, сиротками, которые бежали, взявшись за руки, по тропинке между скалой и бездонной пропастью.

В те времена искусство мелодрамы чувствовало себя куда лучше, чем сейчас.

Восхитительными картинками можно насладиться и мимоходом, не замедляя шага. Господин Ноэль, пока еще безответно влюбленный в роскошную жизнь, со страстью, до сих пор не знавшей удовлетворения, обожал театр Гете не меньше, чем ресторан Бонвале и балы Гран-Венкер. И сейчас надзиратель бросил сквозь лорнет пылкий взгляд на афишу, на которой было изображено красное чудовище, пожирающее единственную дочь старого маркиза Монталбана.

Фиакр был в эту минуту шагах в десяти от Ноэля.

— Дешевая контрамарочка — и полюбуетесь Мелингом, а, господин хороший? — обратился к надзирателю голос справа.

Господин Ноэль посмотрел направо, но тут голос раздался слева, а сам тюремщик растянулся во весь рост на мостовой, уткнувшись носом в собственную шляпу.

Сведущие люди высоко ценят два удара в спину: «простой удар» и «удар молотом».

Ноэль был повержен на землю чем-то средним между тем и другим.

В тот миг, когда собственная шляпа еще не сползла окончательно тюремщику на глаза, он мельком увидел широкие плечи и, падая, пробормотал: «Ларсоннер!»

Когда Ноэля подняли, мы можем решительно утверждать, что рядом не было ни продавца билетов, ни того, кто ударил надзирателя в спину, — и совсем другие фиакры катили себе по мостовой.

IX

ЛИРЕТТА

А пресловутый экипаж давно уже ехал по бульвару Монмартр. На козлах сидел не только кучер, рядом с ним поместился славный юноша, очень похожий на рассыльного с дорожным мешком и чемоданом в руках. Лошадь, самая обыкновенная на вид, бежала однако удивительно резво.

В фиакре вы не нашли бы ни пожилого господина, ни дамы в черном с Королевской площади. И тем не менее бедняга Ноэль не ошибся, это был тот самый экипаж, и в нем в поте лица трудился Клеман Ле-Маншо.

Он казался даже слишком спокойным для человека, который только что пережил такое множество приключений. Женская одежда лежала возле беглеца на подушках, рядом с мужским пальто, благоухавшим Лондоном, и котелком, который был большим англичанином, чем сам Веллингтон[12]; на противоположном сиденьи находился открытый несессер.

Господин Ноэль и несчастный начальник тюрьмы узнали бы своего подопечного по ужасному шраму, который служил такой отличной приметой, но с опознанием следовало бы поторопиться, поскольку бывший узник преображался прямо на глазах.

Я не стану говорить, что его чудесным образом изменил пьянящий воздух свободы, я повторяю: беглец трудился в поте лица.

В фиакре Ле-Маншо был один, рука у него тоже была одна, так что ему нужно было хорошенько приспособиться. Зеркальце из несессера он разместил на противоположной банкетке так, чтобы оно отражало стоявшего на коленях человека.

Рядом с зеркальцем лежала вата, льняная салфетка, щетка, гребешок, круглая хрустальная коробочка с белой жирной мазью, похожей на кольд-крем, и маленький металлический флакончик.

От предполагаемого кольд-крема исходил резкий химический запах.