VI

МУМИЯ

Огонь, который ярко вспыхнул, пожирая бумаги, теперь опал и еле тлел под кучей бледно-серого пепла. Моран уже ничего не бормотал себе под нос, погрузившись в мрачное молчание. Мертвую тишину изредка нарушал лишь далекий шум проезжавших по улице Сент-Антуан экипажей.

С больным случилось то же, что и с огнем в камине: короткая вспышка сменилась быстрым угасанием всех сил; но в теле герцога все-таки еще теплилась жизнь. Ледяной холод, который потребовал вмешательства врача, теперь не сковывал де Клара.

— Спасибо вам, Моран, — сказал герцог кузену, — я знаю, что могу рассчитывать на вас. Полковнику Боццо известна моя последняя воля, он исполнит все, что я ему поручил. Сделает кое-что и для вас, я хочу, чтобы вы с вашей дочерью жили отныне в покое и довольстве… Вина, пожалуйста!.. Хочу пить…

Но прежде, чем Моран успел наполнить стакан, больной передумал.

— Впрочем, не стоит, — тихо проговорил он. — На что мне теперь силы?

Герцог вздохнул и взял с ночного столика шкатулку.

— Кузен Стюарт! — вдруг очень резко окликнул де Клар Морана. — Посмотрите на меня внимательно и ответьте: похож я на умирающего?

Моран пришел на миг в замешательство, а потом ответил:

— До появления врача мне казались, что вы умерли. Его питье совершило чудо. Если вы последуете совету доктора и будете пить каждые четверть часа по ложечке этого лекарства, то кто знает, как повернется дело…

— Замолчи, безумец! — вскричал герцог. — Мне помогло не его лекарство, а вино!

И продолжал с гневом:

— Она ничего не скрыла от меня! Она сказала все! И я не знаю, прямота это или бесстыдство! Я ненавижу ее всеми силами своей души и люблю любовью, которой не удостаивалась ни одна женщина! Я должен был забрать у нее моего сына. Я обезумел, слышишь? О, если бы я только сразу понял! Она презирает тех, кто коленопреклоненно обожает ее. Я был слишком добр, мне нужно было повелевать, она хотела иметь господина!

Два уцелевших листка герцог положил в шкатулку, запер ее и заговорил снова:

— Господин! Сын этого человека для нее — господин! Она послушно исполняет все его прихоти, он стал для нее тираном и идолом, и она его любит! Любит до безумия… Тебе ясно, да?

— Нет, — ответил Моран, — но вам вредно много говорить.

— Я был слишком добр! — в ярости вскричал герцог. — Вина! Подай мне вина! Мне нужны силы, хотя бы еще на час! Пусть она придет сюда! Я стану ее господином! Она почувствует всю тяжесть моей власти и полюбит меня!

Конвульсивно дергавшаяся рука герцога указала на откупоренную бутылку на столике. На бледном лице больного проступили красные пятна.

Перепуганный Моран постарался образумить де Клара, но тот, едва владея языком, прохрипел:

— Жизни, я прошу у тебя час жизни, ничтожество! Неужели ты хочешь меня убить?

Моран подбежал к столику, и наливая вино, дрожал, как осиновый лист, а герцог де Клар все повторял:

— Полнее стакан! Полнее! Я жажду сил! Жажду ненависти! Разве ты не догадался? Она привезет вместо моего сына своего! Кто видел обоих детей? Кто сможет обнаружить подмену? И мой сын останется обездоленным! А сын того, другого, станет герцогом де Кларом. Но к черту! Не хочу! Полнее стакан, кузен! Полнее!

Моран, боясь расплескать вино, обеими руками подал герцогу полный до краев стакан.

Обеими руками принял стакан и герцог де Клар.

И он вновь судорожно стиснул зубы, впившись в край стеклянного сосуда.

Герцог де Клар осушил стакан до дна и с широко распахнутыми глазами, с полуоткрытым ртом погрузился в какое-то сонное оцепенение.

Длилось оно, как и в прошлый раз, несколько секунд.

Потом восковые щеки де Клара вспыхнули, расширившиеся зрачки загорелись.

— Вот она, моя сила! — воскликнул он. — Я стану ее господином! А ты убирайся! Вон отсюда!

Герцог откинул одеяло и спрятал под него шкатулку.

— Видишь, я обо всем подумал, — с самодовольной улыбкой заявил больной. — Она ее не найдет. Я обману ее. А ты — вон! Вон отсюда! Она уже в саду, она бежит ко мне, своему повелителю! Убирайся немедленно!

Герцог схватил стакан и запустил им в Морана, тот метнулся к двери и захлопнул ее за собой, а стакан разбился о стену.

В ту же секунду распахнулась противоположная дверь. Прекрасная Анжела с искаженным от горя лицом, забыв опустить вуаль и застегнуть накидку, едва дыша и с трудом держась на ногах, вбежала в гостиную.

Взглянув на женщину, герцог торжествующе вскрикнул.

— Подойди! — властно проговорил он. — Я разучился умолять, я понял, что мое дело — приказывать, а твое — с обожанием взирать на меня.

Неверными шагами Анжела пересекла гостиную. Женщина не поняла слов герцога, она их не слышала. Рухнув у изножья кровати, голосом, полным страдания, невольно трогающим сердце, красавица произнесла:

— Они похитили моего сына! Вашего сына, Вильям! Виной всему — чудовище-маркиз!

Но и герцог не услышал, не понял слов Анжелы. Все с тем же выражением лица он бормотал:

— Как же ты хороша, ты стала еще прекраснее, распустив волосы, подойди же, поцелуй меня, ты должна это сделать, ты моя жена…

— Мой сын! Мой сын похищен! — рыдала герцогиня, протягивая руки к де Клару. — Наш ребенок — поистине золотой мальчик, сказал этот негодяй. Я прятала свое дитя.. Вы упрекали меня за то, что я не люблю его… Но посмотрите на меня, вы видите, как невыносимо я страдаю!

— Красавица! — шептал больной. — Ты никогда не была столь ослепительна! Я хочу умереть в твоих объятиях!

Продолжая бормотать, герцог попытался подняться с постели.

Анжела кинулась к нему, желая его поддержать, и он вцепился в нее. Руки его дрожали. Это была агония…

— Вам нельзя умирать, — в отчаянии вскричала женщина, пытаясь отстраниться от зловещего поцелуя, — а губы больного жадно искали в это время ее губ. — Вы должны жить, и я буду вас любить, Вильям. Вы богаты, вы могущественны! Вы можете поднять на ноги весь Париж, всех, кто способен кинуться на поиски — и найти нашего сына! О, Вильям, услышьте же меня! Верните мне мое дитя!

Эта страстная мольба, казалось, дошла до сознания герцога. Что-то забрезжило в хмельном мозгу умирающего.

Ибо герцог де Клар и в самом деле умирал. Искусственное оживление, которое пока поддерживало его силы, должно было вот-вот исчезнуть — и уже навсегда.

— Твой сын, — шептал больной, прижимая холодеющие губы к перекошенному рту Анжелы, — наш сын, маленький принц де Сузей, герцог де Клар! Он навеки связал нас. Ты видишь, я уже не прошу, я приказываю, я — твой господин! Люби же меня!

— Ты найдешь его? — спрашивала Анжела. Материнское горе было сильнее ужаса, который внушал ей этот живой труп.

Губы умирающего впились в уста красавицы.

Она приглушенно вскрикнула и отшатнулась, почувствовав леденящий холод. Тело мужа повисло тяжело и неподвижно, навалившись ей на плечи.

Анжела не могла удержать его, и оно упало поперек кровати, голова запрокинулась… Герцог был мертв.

Обезумевшая от страха женщина хотела было позвать на помощь, но тут оказалось, что дверь, в которую Анжела вошла, открыта, и возле кровати стоит маркиз де Тюпинье, умевший двигаться совершенно бесшумно.

— Вот все и кончилось, — заметил он и повторил: — Кончилось! И славно кончилось, ей-Богу! Милый мальчик испустил дух, целуя красавицу. Ну чем не Анакреонт[6]?

Герцогиня побежала к двери, которая выходила на парадную лестницу, но тут маркиз весь напружинился и одним махом преодолел расстояние, отделявшее его от крестницы. Это был прыжок тигра, прыжок акробата — и в следующий миг Тюпинье уже замер рядом с Анжелой, крепко держа ее за руки.

— К чему это, душенька? — протянул маркиз. — Парнишка, конечно, — золотой мальчик, но доказать это могут лишь два листка бумаги, за которыми вы и явились сюда. Я тоже не прочь заполучить их, раз уж ваш сынок у меня.

— И вы этого даже не скрываете? — с негодованием вскричала Анжела.

— А зачем мне что-то скрывать, милая моя крестница? «Чудовище», — произнес де Тюпинье, подражая той интонации, с которой Анжела сказала недавно это слово герцогу де Клару. — Крестный тебя обставил, козочка. В трудные минуты жизни и твой крестный делает надгробия, так что и ему может понадобиться подмастерье. А малыш Клеман такая лапочка! Что ж, душенька, герцог умер — да здравствует герцог! Если будешь умницей, я и тебе дам сладкий кусочек!

Анжела резко рванулась и почти высвободилась из рук маркиза, громко крикнув:

— Тарденуа! Ко мне!

Но позвать слугу во второй раз ей не удалось. Маркиз вцепился в нее с такой силой, словно имел дело не со слабой женщиной, а с крепким мужчиной; не разжимая рук, Тюпинье не дал красавице закричать, придавив ей губы собственным лбом, да так больно, что Анжела застонала.

— Кляп не хуже других, — хладнокровно сообщил маркиз, — но поскольку я не могу стоять так всю ночь, придется заткнуть тебе рот по-настоящему, верно, козочка? Какая ты, однако, сильная, и все же крестный посильнее тебя!

Анжела и впрямь оказалась отнюдь не слабенькой, завязалась настоящая борьба, и маркиз, не задумываясь, пустил в ход все свое боевое мастерство и бандитские ухватки. Он дрался всерьез, не щадя женщину и не деликатничая с ней. Из руки Анжелы капала кровь — «чудовище» укусило ее.

Наконец герцогиня сдалась — и стояла теперь с крепко связанными руками и ртом, затянутым шейным платком.

— Ну вот, — проговорил маркиз, закрывая на щеколду дверь, ведущую на лестницу, — ты стала пай-девочкой, и мы можем спокойно поискать то, что делает человека герцогом.

Тюпинье рыскал по комнате недолго: убедившись, что сундук пуст, и заглянув во все углы, он заметил шкатулку, которая обрисовывалась под одеялом. Маркиз тут же извлек ее из постели и открыл.

— Победа! — вскричал он. — Наконец-то талант вознагражден по заслугам.

Нежно обняв шкатулку и любовно прижав ее к груди, маркиз принялся вальсировать между мертвецом и связанной женщиной с кляпом во рту. Тюпинье уже не владел собой. Счастье опьянило его; он выглядел как человек, заполучивший несметное богатство.

Вдруг маркиз остановился. Колени у него подогнулись, будто сзади по ним резко ударили палкой.

— Так-так-так! — прозвучал за его спиной тихенький надтреснутый голосок. — Да тут, оказывается, танцует мой дружок Любимчик!

Тюпинье даже не обернулся. Он и так отлично знал, кто с ним разговаривает.

В проеме второй двери, той самой, через которую вошли и Анжела, и маркиз, стояло, опершись рукой о косяк, престранное существо. Выглядело оно жутко древним, словно возраст его измерялся не годами и десятилетиями, а веками. Это была настоящая мумия с желтым морщинистым лицом, обтянутым пергаментной кожей, которую, казалось, вот-вот проткнут кости. Но кости ничего такого не протыкали, и мумия улыбалась добродушно и насмешливо, что, по-видимому, должно было свидетельствовать о ее милейшем характере.

— Входите и вы, милый доктор! Входите, Самюэль, — пригласила мумия своего спутника, который пока скрывался за дверью. — Кажется, герцог де Клар уже не нуждается в ваших заботах, но вы сможете засвидетельствовать смерть.

После этих слов к странному обществу в гостиной присоединился человек лет сорока с суровым и серьезным лицом.

— Ах, Любимчик, — продолжала мумия, — как же дурно ты себя повел! Да, очень, очень дурно! А ведь параграф 37 нашего устава гласит, что братья первой и второй ступени, пренебрегшие интересами сообщества, караются за такой проступок смертью! Поставь-ка шкатулку на ночной столик и позвони: все надо делать как положено.

Маркиз повиновался, не проронив ни слова. Он был просто уничтожен.

Не дожидаясь слуг, тело герцога де Клара уложили на кровать, головой на подушку. Потом развязали Анжелу. Та была без сознания.

— Здравствуй, Моран, как поживает твоя девочка? — осведомилась мумия, когда в гостиной появились кузен и слуги де Клара, прибежавшие с первого этажа. — Здравствуй, Тарденуа, здравствуй Жафрэ, его светлость тихо скончался на руках милейшего маркиза. Герцогиня упала в обморок. Они с герцогом были образцовыми супругами!

Моран подошел к покойному и поцеловал его в лоб. Тарденуа заплакал.

— Я свидетельствую, — торжественно произнес Моран, — что последним желанием моего несчастного кузена было поговорить перед кончиной с полковником Боццо.

— А я передал полковнику предсмертную просьбу моего господина, — всхлипнул Тарденуа.

Мумия отерла слезу.

— И теперь я исполню последнюю волю герцога де Клара, — продолжал Моран, — и вручу полковнику Боццо эту шкатулку… Возьмите ее, полковник.

Живой скелет, который и был полковником Боццо, принял ларчик и спрятал его под плащом.

— Друзья мои, — промолвил сей почтенный старец, — я сделаю все, как хотел усопший. Вы — свидетели: шкатулка всегда будет в распоряжении властей. Я не сомневаюсь, что в ней лежит завещание. Но пока есть и более неотложные дела — надо позвать священника. Я оставляю здесь доктора Самюэля, он поможет герцогине и подпишет нужную бумагу. Что ж, до скорого свидания. Мы с маркизом едем за кюре.

— Конечно, конечно, — сразу засуетился господин де Тюпинье и предложил мумии руку.

Через четверть часа достойнейший полковник Боццо-Корона, единственный человек, которому полностью доверял герцог де Клар, сидел в своей закрытой карете вместе с маркизом де Тюпинье.

— Что, Любимчик, — окликнул старик маркиза после продолжительного молчания, — задремал, дружок?

— И не думал, — ответил Тюпинье.

— А о чем же ты думал? — осведомился полковник.

— О смертном приговоре, который вы мне вынесли, Хозяин, — мрачно проговорил маркиз.

— У меня шкатулка, мы с тобой одни, я — слабее мухи, а ты — самый жестокий убийца, которого я только знаю, а знаю я многих, очень многих головорезов. Так почему бы тебе не придушить меня, Любимчик? — спросил старик.

Руки маркиза невольно сжались, словно смыкаясь на горле жертвы, но Тюпинье ответил:

— К чему? Разве можно сладить с дьяволом?

Сухонький старичок издал короткий смешок, помолчал и заговорил снова:

— А если я дарую тебе жизнь, ты станешь моим верным слугой, Любимчик?

— Больше чем слугой! — вскричал маркиз.

— Рабом? — внимательно взглянул на него полковник.

— Собакой, Хозяин, — пылко произнес Тюпинье.

— Это хорошо, Любимчик, — ласково улыбнулся старик. — Собака мне нужна, я тебя прощаю.

Часть первая

ПОБЕГ И БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ