XXIII

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Слуга повел Жоржа в гостиную, ворча по дороге: — До чего же ваша новая рука хороша, не отличишь от настоящей, хоть ярлык приклеивай, что она не из костей и мяса. Доктор Ленуар — просто волшебник, и как же обидно, что он занимается чем угодно, но только не медициной! Ясное дело, правительство он свергать не собирается, но народ у нас толпится очень подозрительный. Как бы мне хотелось знать, что у них у всех за дела с нашим доктором! Приходят сюда и ваши слуги, например, господа Ларсоннер и Тарденуа, но им я совершенно доверяю, они люди порядочные, тут ничего не скажешь. Господин Ларсоннер был тут не далее как вчера. И вы думаете, зачем? Да затем, чтобы сказать: Клеман Ле-Маншо сбежал из тюрьмы де ла Форс. Ну объясните вы мне, ради Бога, какое, собственно, до этого дело господину доктору? Одно есть утешение что мы не из банды Кадэ. За это я вам ручаюсь, господин Жорж!

Он добродушно рассмеялся, остановившись перед дверью в гостиную.

Как вы понимаете, Жоржа совершенно не занимали все эти сетования.

Он поблагодарил слугу и взялся за дверную ручку.

«Я отдал бы год жизни, чтобы избежать этого свидания, — думал он. — Сам себя не могу понять: прежде мне казалось, что я мало люблю ее, а теперь лишь она царит в моем сердце… Брошусь к ее ногам, буду унижаться, умолять. Вчера вечером она сказала: „Как бы я хотела любить Альберта!..“ И я не имею права сердиться, если она дурно отзовется о матушке».

Он толкнул дверь и вошел с тем отчаянным видом, с каким бросаются в ледяную воду.

Девушка с радостным вскриком вспорхнула с кресла.

Она спешила ему навстречу, раскрыв объятия, с улыбкой столь же солнечной, как утренний свет, что заставлял сиять ее чудесные вьющиеся волосы.

Но это была вовсе не Клотильда.

— Лиретта! — пробормотал Жорж, изумленно отступая.

Ей очень шло изящное платье из черной тафты.

Невозможно передать словами, как она была хороша.

Воистину: принцессами рождаются, и эта сиротка, претерпевшая столько бед и лишений, жившая в детстве и юности как маленькая мещаночка, преобразилась от одного прикосновения шелка, которого никогда в жизни не носила, но для которого была создана.

Жорж смотрел на нее с нескрываемым удивлением.

Нет, она не превратилась в светскую даму, наша милая Лиретта, не сделалась она и пансионеркой, ее жесты не стали заученными, и у нее не прибавилось ни воспитания, ни знания приличий и светских условностей, но было в ней то, что именуется словом, которое теперь вызывает улыбку, потому что госпожа Жибу характеризует им свой чай (тот, что с корицей и горчицей), в ней было то благородное качество, которое теперь так печально обесславлено, качество, которое именуется изысканностью, и оно окружало ее будто ореолом.

Как горделива была ее нежность и как привлекательна застенчивость! Невинность взгляда ничуть не мешала утонченности, а простодушие — острому уму.

Все ее движения отличались прирожденным изяществом.

Золотом отливали ее тяжелые темные кудри, а синие глаза напоминали о девственном покое озер. Лепестки нежных, приоткрытых в улыбке губ позволяли любоваться белоснежным жемчугом зубов и обещали сладость поцелуев.

Я сказал уже, что девушка сама побежала навстречу Жоржу, ибо исполнилась мужества и уверенности в себе с тех пор, как узнала, что она — наследница дома де Клар, но внезапно замерла, охваченная сильнейшим смятением.

Жорж, наш несравненный рыцарь, увидев ее победительную красоту, мужественно встал на защиту своего бедного сердца, хотя и знал, что любит, ее, любит до безумия. Страсть подхватила его, как неодолимый прилив, подхватила и понесла.

Они стояли друг напротив друга, недвижные и немые.

Наконец Жорж прервал молчание, сказав звенящим от слез голосом:

— Я ищу Клотильду, мою невесту.

Не улыбайтесь! Слова его были полны рыцарского величия. И как истинный рыцарь он ждал тех копий, что вот-вот вонзятся ему в грудь.

Лиретта ответила ему, и голос ее прозвучал чарующей музыкой, проникавшей в самое сердце:

— Это я, я настоящая Клотильда, и я принадлежу Клеману. Вы отдали мне свой хлеб, когда я сидела у могилы моего отца, и с этого дня мы — жених и невеста.

Слезы катились у них из глаз.

Я прекрасно знаю, что любовные сцены совсем иные, но рассказываю так, как было. В этих юных и невинных душах было ничуть не меньше пыла, страсти и смятения, чем в каком бы то ни было любовном романе.

Но происходившее вовсе не было сценой из романа, ибо все сцены — лишь бледный список с живой картины.

Жорж боролся с собой изо всех сил, он не желал, не имел права быть счастливым.

Он сказал так, как будто юная Лиретта могла понять смысл его слов:

— Я должен отступиться от Клотильды ради моего брата Альберта, но Клотильде я пообещал свою любовь, и никогда я не воспользуюсь его несчастьем. Я буду жить и умру в одиночестве, клянусь!

И все же Лиретта поняла его и сквозь слезы просияла улыбкой:

— Если вы отказываетесь от меня, то и я стану жить и умру в одиночестве, ибо для меня на этой земле существуете только вы. Я живу вами и умру ради вас.

Он слушал ее с невыразимым трепетом. Он слушал волшебную песнь любви из древних сказаний. Пути к отступлению были отрезаны. А Лиретта тем временем продолжала:

— Я тоже люблю ее. Когда она была богаче и знатнее меня, она была ко мне добра, и я хочу стать ей сестрой. Если она обречена на страдание, то почему мы с вами не можем попытаться утешить ее?

Жорж позволил усадить себя на диван. Голова у него кружилась.

Лиретта устроилась на скамеечке у его ног.

Они молча ловили взгляды друг друга.

Жорж никак не решался заговорить, и Лиретта начала первая:

— В тот день я будто родилась заново. Мне кажется, что он вместил все мое прошлое. Я была маленькой, но любила вас точно так же, как люблю сейчас и как буду любить всегда. Когда нас разлучили, мое сердце осталось с вами. И я стала искать вас. Жить для меня значило думать о вас.

— Я, — бормотал Жорж, — не вправе любить тебя! Это ужасно — стать настолько счастливым. Подумай сама: если я собираюсь сказать Клотильде: «Ты обречена!» — я должен хотя бы прибавить: «И я обречен тоже!»

— Я — Клотильда, — повторила Лиретта. И прибавила:

— Я люблю вас.

И, не давая ему ответить, продолжала:

— Наша детская встреча очень важна для меня, она — точно песня, бесконечная и сладостная. Накормив меня тогда на кладбище, вы спасли мне жизнь, стали моим благодетелем. Я переставала дрожать от холода и страха, когда вы были со мной рядом. Но из-за вас я позабыла свою молитву…

— Да, правда, молитва, — прошептал Жорж, — но какое она теперь имеет значение?

— Забыла потому, что не хотела больше говорить с Господом по-латыни, ибо мне нужно было рассказать ему обо всем, что меня волновало. Когда я убежала от Жафрэ, я надеялась найти вас на кладбище. Я искала вас очень долго и горько-горько плакала. Вечером в балагане подобравшего меня циркача я, сложив ладони, молила: «Господи! Пошли мне Клемана! Пусть он будет здоров и радостен. Избавь его от всякого зла, Господи! Сделай так, чтобы я нашла его и отдала ему свой хлеб… и свою душу!»

Ее слова казались ему чарующей музыкой. Он кивал, ему было покойно, уютно…

Он не мог оторвать от Лиретты глаз — так прекрасна она была.

Лиретта торжествовала, но тихо, сдержанно, и слезы ее были сверкающими бриллиантами, что затмевали жемчуга улыбки.

— Разве Бог не исполняет детских молитв? Вы полюбите меня, Жорж. Вы отдадите мне свое сердце, как когда-то отдали хлеб. Я буду ждать… я жду. Боже мой! Да ты же любишь меня!

Сколько радости было в ее восклицании!

Жорж склонился к ней, он был не в силах противиться чудодейственному зову. Нет, Лиретта не искала поцелуя, и все же… губы их соприкоснулись, и они замерли в полувздохе счастья.

Она была королевой, и он признал себя побежденным, он принял ее закон, хмелея от ее дыхания и наслаждаясь каждой секундой их свидания.

— Видишь ли, — заговорила Лиретта, внезапно отстранившись от него и приняв благовоспитанный вид, — к счастью, кое-кто думает за нас и управляет нашими поступками… Скоро завершится странная, таинственная и опасная битва. Хозяин этого дома доктор Абель Ленуар старается ради нас. По его приказу я оделась как девушка из благородной семьи, и по его воле мы здесь сегодня встретились. Я вспомнила заветные слова молитвы, и сейчас, наверное, он обыскивает тайник. Ты знаешь господина Пистолета?

— Знаю, — улыбнулся Жорж, — это один из людей доктора.

— Ты доверяешь доктору? — внезапно спросила Лиретта.

— Больше, чем самому себе, — без малейших колебаний ответил Жорж.

— Тогда пойдем со мной. Я провожу тебя к той, кого ты называешь Клотильдой, — предложила девушка, взяв молодого человека за руку.

— К Клотильде?! — воскликнул Жорж. — Но скажи мне, почему она не пришла сюда? Где она?

— У меня, — спокойно ответила Лиретта.

— У тебя? Мадемуазель де Клар? — удивился Жорж.

— Я и есть мадемуазель де Клар! — ответила Лиретта, вставая, и добавила: — Нищий дом Эшалота — недостойное убежище для невесты твоего брата. Мы с тобой сейчас отведем ее в особняк де Сузеев.

— Мы?.. — удивленно повторил Жорж.

— Но разве ты не должен представить меня своей матери? — спросила Лиретта.

И, видя, что юноша колеблется, пояснила:

— Когда мы придем в особняк де Сузеев, госпожа герцогиня уже получит архив семьи де Кларов. Там будет и мое свидетельство о рождении, дающее мне право на имя, которое носим мы оба, мой прекрасный кузен де Клар.

XXIV

ДОРОГА К РЕКЕ

Но все пошло не совсем так, как предполагала мадемуазель Лиретта.

Эшалот привык, что ему подают завтрак, как только он проснется: он должен был съесть свой жидкий суп, где можно было отыскать всего лишь несколько перьев лука, съесть непременно, даже если все луковицы навсегда исчезнут с лица земли.

Но сегодня Лиретта ушла, и некому было варить Эшалоту суп.

Эшалот, храня верность доверенному ему посту, довольно долго боролся со своим все возрастающим аппетитом, но в конце концов голод победил, и он, как рассказывал впоследствии, «отлучился всего лишь на секундочку», чтобы съесть сосиску с капустой за десять су в ресторанчике по соседству.

Блюдо это в ресторанчике умели готовить на славу, а желудок Эшалота отличался вместительностью, да и сосиски наш герой обожал. Он попросил вторую порцию, потом третью… Поглощал он их с неимоверной скоростью, однако сумел вернуться к себе в фургончик только через полчаса, где и обнаружил, что комнатка его приемной дочки пуста.

…Эшалот ушел. Клотильда открыла глаза.

Ее по-прежнему лихорадило.

Она с изумлением оглядела незнакомую обстановку и наморщила лоб, пытаясь понять, почему лежит одетая на чужой узенькой кровати. Смутное воспоминание забрезжило было у нее в мозгу, но тщетно пробовала она напрячь память и сосредоточиться.

Мысли метелью кружились у нее в голове, и она никак не могла замедлить их бег. Рассудок бедняжки заволакивала тьма безнадежности.

Она поднялась и медленно вышла из фургончика. На ярмарочной площади уже толпился народ, и многие зеваки удивленно смотрели вслед бледной хорошо одетой девушке, решительным шагом удалявшейся прочь от цирковых балаганов.

Куда она торопилась?

Клотильда и сама этого не знала.

Говорят, что в минуту помрачения и горя случай всегда подталкивает тебя к беде.

Итак, Клотильда шла куда глаза глядят.

Дорога, которую она выбрала наугад, вела ее к Сене — сперва по улице Клиши, потом через Сент-Уэн, предместья, поля… В других обстоятельствах она ни за что не смогла бы проделать такой длинный путь пешком, но сейчас она шла и шла — медленно, с трудом, однако ни на миг не останавливаясь.

Шла час, второй, третий…

Она не видела никого вокруг. Отчаяние как будто возвело вокруг нее глухую стену.

Добравшись до решетки того замка, где Людовик XVIII любил пофилософствовать с госпожой Кайла, девушка свернула направо.

Клотильда не знала, что напрямик, через поля, она быстрее достигнет реки, но инстинкт повел ее именно через поля, хотя там не было даже тропинки.

Встречные не догадывались, как она устала. Голова ее была вскинута, а поступь тверда, хотя и шла она очень медленно. Ее застывшее лицо не выдавало никаких чувств, только глаза лихорадочно блестели.

Внизу, за парком, среди полей, покрытых инеем, текла Сена.

Летом островок Сент-Уэн — нарядный, украшенный зеленью (война еще не лишила его великолепных тополей) — был любимым местом народных гуляний, где до упаду плясали и во все горло распевали песни, но зимой он выглядел весьма неуютно.

Кругом не было ни души.

Клотильда спустилась к обледенелому берегу. Холода она не чувствовала. Она села на землю возле самой воды, обняла руками колени и склонила голову.

Одна-единственная лодка виднелась на реке: бедный рыбак удил рыбу, чтобы продать ее и купить своим детям еды.

Местные жители прекрасно знали эту позу отчаявшихся.

— Милая красавица, сейчас слишком холодно! Возвращайтесь-ка домой! — крикнул он из своей лодки.

Клотильда его не услышала.

И вполне возможно, что она еще не думала о смерти.

Но мысль о ней внезапно посетила ее. Девушка посмотрела на воду, и лицо ее просветлело при мысли об этом последнем прибежище. Рыбак с лодки предостерег ее:

— Мне ведь придется вылавливать вас, мадемуазель, а мои ребятишки тем временем будут плакать с голоду.

Клотильда подняла голову. Неужели она расслышала обращенные к ней слова? Нет.

Но рука ее потянулась за бумагами из особняка Фиц-Роев, спрятанными за корсажем.

— Они не мои, — прошептала бедняжка, — прежде чем уйти, я должна их вернуть.

И она повернулась спиной к реке и вновь пошла через поля — очень медленно, высоко вскинув голову, похожая на ожившую статую.

Она не обращала внимания на усталость. Она стремилась к цели.

День уже клонился к вечеру, когда Клотильда вновь оказалась на площади Клиши, шумной и запруженной народом. Фокусники давали свое последнее представление.

Лишь возле одного-единственного балагана, балагана Эшалота, никого не было.

Впрочем, Клотильда ничего этого не заметила. Она повернула к бульвару, не поглядев ни направо, ни налево, и стала неторопливо подниматься к нему.

Теперь она знала, куда идет.

Бульвар привел ее к улице Пигаль, и вскоре она увидела перед собой особняк де Сузеев.

Здесь она остановилась.

Против обыкновения ворота особняка госпожи герцогини были открыты.

Но Клотильда не вошла в них.

Она присела на камень — тот самый, что давно облюбовала Лиретта. Лицо Клотильды отражало тяжелейшую внутреннюю борьбу; она явно пыталась что-то вспомнить.

— Да-да, это здесь, — наконец прошептала она. Прижав руки к груди, девушка вновь нащупала бумаги и повторила:

— Они не мои, не мои!

И вдруг, быстро вскочив на ноги, прошептала:

— Клеман! Любимый мой друг! Ведь от меня зависит счастье Клемана! Я несу ему имя и состояние!

И она слабо улыбнулась.

Она вошла в ворота и зашагала по аллее, обсаженной деревьями. Заслышав ее приближение, какой-то человек метнулся к кустарнику, явно не желая показываться девушке на глаза. Впрочем, предосторожность эта была излишней: Клотильда не смотрела по сторонам.

Перед домом, который казался совершенно пустым, она ненадолго остановилась.

В саду происходило какое-то непонятное движение.

Появление Клотильды подняло в нем бесшумную суету, множество теней скользнуло за голые и черные кусты сирени.

— Они оба здесь, — сказала она, глядя на дом, — тот, кого я люблю, и та, кого ненавижу.

Хотя уже совсем стемнело (было около шести часов вечера), ни в одном из окон фасада не горел свет. Даже кухня и буфетная не были освещены.

Любой другой на месте Клотильды непременно обратил бы внимание на то, как странен этот темный, кажущийся пустым дом.

Однако Клотильда ничего не замечала.

Она вошла в главную дверь, миновала прихожую и поднялась по центральной лестнице.

На втором этаже она увидела приоткрытую дверь и толкнула ее.

Она оказалась в просторной спальне, обставленной с ненавязчивой роскошью, — в дамской спальне.

Сначала Клотильде захотелось уйти, ибо что-то подсказывало ей: эта комната принадлежит матери ее любимого, той женщине, что трижды — в Бретани, на улице Виктуар и в особняке Фиц-Роев — жертвовала принцем Жоржем ради спасения другого своего сына, обожаемого, ненаглядного Альберта.

— Дурная мать! — вслух произнесла Клотильда и направилась к двери.

Но тут ее взгляд упал на маленькую молитвенную скамеечку, стоявшую у изголовья кровати, и она подошла к ней и преклонила колени.

Стоило ей сделать это, как силы оставили ее и она погрузилась в сон.

Ей давно уже требовался отдых.

А между тем в соседней гостиной кто-то то и дело упоминал ее и принца Жоржа: там велся громкий разговор.

…Но прежде, чем приступить к описанию необычайных событий, что произошли той ночью в особняке де Сузеев, обычно таком тихом и печальном, мы вернемся немного назад и, чтобы стал понятен последний акт этой драмы, расскажем о том, что случилось накануне.

Доктор Абель Ленуар во время своего обычного утреннего визита нашел, что состояние Альберта весьма улучшилось, и герцогиня очень обрадовалась.

Мы уже знаем, что Ленуар был для госпожи де Клар не только врачом ее сына. К нему относились с благоговением и охотно сочли бы изменение состояния больного результатом успешного лечения, однако доктор слишком хорошо знал Альберта и потому потребовал дополнительных разъяснений.

Анжела согласилась их дать и весьма упорно настаивала на том, что Жорж обрел наконец свободу, что он счастлив и что никакая он не жертва.

В доме госпожи де Клар и нашел доктора Пистолет.

Всю предыдущую ночь люди доктора Абеля караулили дом Жафрэ, причем не столько для того, чтобы понять намерения банды, сколько ради безопасности принца Жоржа.

Пистолет же возглавлял эту частную полицию.

Теперь он пришел к доктору с рапортом.

Рапорт его, короткий и ясный, содержал рассказ о происшествиях прошедшей ночи.

Хозяева не ложились; Пистолет видел, как в сад через забор проник «призрак», видел и мадемуазель Клотильду, которая покинула особняк незадолго до рассвета.

Но самое главное сообщение Пистолета касалось более позднего времени, ибо он вернулся на улицу Культюр как раз тогда, когда обитатели дома стали уходить из него. Пистолет и его подручные имели счастье наблюдать самое начало переселения.

Похоже, семейство Жафрэ и впрямь навсегда оставило свое жилище.

Не странно ли? Сразу после подписания брачного контракта и в канун свадьбы!

Разгадка таилась, очевидно, в ночном визите «призрака», известие о котором ничуть не удивило доктора Абеля.

— Я знал, что мой сосед, господин Мора, не ночевал сегодня дома на улице Бонди, — сказал он.

Многое могла бы поведать и одиннадцатая плита, которую за эту ночь поднимали дважды.

Доктор был прекрасно осведомлен и о старом Моране Стюарте, и о молитве.

Однако кое-что из рапорта Пистолета он выслушал с особенным вниманием.

— После того как Моран подслушал разговор Эшалота и Лиретты, — заявил Пистолет, — я, конечно же, не мог уже надеяться отыскать в тайнике под одиннадцатым камнем интересующие нас бумаги. Но для очистки совести я все-таки заглянул во двор особняка, сосчитал плиты дорожки и приподнял одиннадцатую из них.

— И что же? — спросил доктор.

— Я увидел, что тайник абсолютно пуст, — сообщил Пистолет.

— Ты расспросил сторожа? — поинтересовался доктор.

— Естественно. Но он ничего не видел, даже наших людей, и не знает, что могло произойти с хозяевами особняка.

Доктор на секунду задумался, а потом сказал:

— Мора предупредил их, и они укрылись где-то в городе. Добыча у них в руках, и теперь они ищут средства, чтобы воспользоваться своей победой. Поставь на ноги всех наших людей. Всех до единого — понял? Возьми Тарденуа, Ларсоннера и даже моего старика Гийома. Нам предстоит серьезная работа. Ясно? Час пробил!

XXV

ПРЕОДОЛЕНИЕ ПРЕПЯТСТВИЙ

Пистолет направился было к двери, но тут же вернулся. Он забыл рассказать о страшном происшествии на улице Вьей-дю-Тампль, о том, как Кадэ-Любимчик пытался убить Клемана Ле-Маншо.

— Этот несчастный может быть нам полезен? — осведомился доктор.

— С той ночи я его не видел, — отвечал Пистолет, — но если он и поправится, то не раньше чем через месяц, уверяю вас!

— Ну, иди и постарайся организовать охоту как следует. Не забудь: ты охотишься за собственным богатством.

Пистолет ушел.

С собой он увел Тарденуа, Ларсоннера и остальных слуг.

Вот почему Клотильда, как мы с вами видели, вошла в совершенно пустой дом.

В буфетной и кухне тоже никого не было, ибо госпожа Майер (родом из Пруссии) устроила себе выходной день и отпустила всех служанок.

Чем объяснить такое странное совпадение? Да тем, что враг затаился и внутри дома тоже.

Мы говорим сейчас вовсе не о соотечественниках госпожи Майер, а о членах банды Кадэ.

Среди бела дня в многолюдном квартале шумного Парижа незаметно для уличных прохожих и соседей, живущих в домах неподалеку, особняк был взят приступом и до сих пор оставался во власти захватчиков.

Мы полагаем, что следует подробно рассказать вам об этом событии, которое кажется невероятным, но которое тем не менее произошло и даже послужило прелюдией к еще более поразительным событиям.

Было около десяти утра, когда Пистолет по приказу доктора Ленуара увел с собой Тарденуа, Ларсоннера и прочих слуг, чтобы направить их по следам Черных Мантий.

Спустя час сюда пришли Жорж и Лиретта, которые не нашли Клотильды в фургончике Эшалота.

Впервые за много лет в доме Анжелы повеяло счастьем; Лиретту приняли весьма радушно и почти по-родственному.

Ведь оснований волноваться за Клотильду не было никаких, зато Лиретта принесла с собой множество радужных надежд.

Она была спасительницей Альберта, потому что благодаря ей расторгались узы, что связывали Жоржа с Клотильдой. С ее появлением многое менялось и в жизни герцогини, ибо она становилась законной владетельницей титула и состояния и получала право на наследство покойного мужа — ведь Лиретта являлась замечательным свидетелем и могла подтвердить существование актов гражданского состояния герцогини и ее сына.

Да, начиналась совершенно иная жизнь! Преисполнившись надежд, Анжела преисполнилась и доброты. Ей больше не требовалось что-то придумывать и что-то скрывать, она любила обоих своих сыновей, она ласкала взглядом очаровательное создание, которое станет ей дочерью, и она ждала свою вторую дочь… Ах, как она будет обожать ее — ее, жену Альберта!

А Альберт спал, и ему снились чудесные сны.

Доктор недавно ушел, пообещав вскоре вернуться.

Около двух часов дня Роза Лекьель, горничная, исполняя обязанности Тарденуа, отворила дверь соседней со спальней комнаты, где Анжела беседовала с Жоржем и Лиреттой.

Роза Лекьель объявила о приходе Маргариты де Клар и графа Комейроля.

Долгие годы Маргарита и Анжела не виделись. С тех пор как красота сделала их соперницами, они не испытывали друг к другу симпатии, так что Анжелу весьма удивил этот визит. Графа же Комейроля она не знала вовсе.

— Проводите их в гостиную, — распорядилась она. Но Маргарита уже стояла на пороге.

— Не надо церемоний, — сказала она. — Входите, граф. Моя добрая кузина простит нас.

Анжела встала.

Графиня подошла к ней и непринужденно прибавила:

— Вы видите, дорогая, мы в дорожных костюмах… Добрый день, принц. Милая герцогиня, Жорж сообщил нам вчера о вашем добром намерении посетить особняк Фиц-Роев и подписать брачный контракт…

— Я действительно собиралась приехать, — улыбнувшись, подтвердила Анжела, тут же вспомнившая об Альберте.

Предстояло заменить одного жениха другим и полностью переделать брачный контракт, так что немудрено, что Анжела хотела заручиться поддержкой Маргариты и завоевать ее расположение.

Она первой протянула графине руку.

Маргарита сердечно пожала ее. Никто бы сейчас не усомнился, что видит лучших в мире подруг.

Маргарита заговорила:

— Вы давно уже отдалились от нас, кузина, вот почему ваше намерение посетить особняк Фиц-Роев мы расценили как первый шаг нам навстречу и сами отважились на второй. Несмотря на три серьезных дела, которые я должна сегодня успеть сделать, я сказала своим близким: «Я не уеду, не повидав Анжелы…» Позвольте мне представить вам графа де Комейроля, одного из свидетелей со стороны нашей Клотильды.

Господин граф де Комейроль поклонился. Он был в высоких сапогах и вообще снаряжен так, будто собирался странствовать пешком по всей Европе. Все сели. Лиретта держалась чуть в стороне. Сама не зная почему, она чувствовала, что ее охватывает страх, почти ужас. Жорж даже не старался скрыть своей тревоги. Неужели час решительного объяснения пробил?

Однако общая скованность быстро исчезла. Маргарита придвинула свое кресло поближе к креслу Анжелы.

— Есть кое-какие мелочи, которые мне хотелось бы обсудить с вами, — заговорила она шепотом, — и вы, конечно, сами догадываетесь, о чем я поведу речь. Вы предоставили все полномочия мэтру Суэфу, и, разумеется, мы и желать не могли ничего лучшего. Но до брака пока еще очень далеко. Так же считает и мэтр Суэф. Не уделите ли вы мне минутку для разговора наедине, милая кузина?