III

АНЖЕЛА

На пороге стояла женщина; замерев, она оглядывала гостиную. Посетительница была высока, стройна и удивительно грациозна; узкое облегающее платье подчеркивало изящество ее фигуры. И хотя черная кружевная вуаль скрывала лицо женщины, в угрюмой сумрачной комнате вдруг повеяло счастливым дыханием молодости и красоты.

«Венере не спрятаться, — говорил латинский поэт, — богиню ты узнаешь сразу, ее выдаст походка, обнаружит прелесть движений». Не утаить и совершенства Божьего творения. Спрячьте розу — и ее тут же найдут по аромату.

Но в стихах Виргилия Венера идет, и ее узнают по божественной поступи, а эта женщина застыла в проеме двери, и неодолимое очарование источает сама ее неподвижность.

— Анжела! — прошептал больной; в глазах его затеплилась жизнь, щеки порозовели. — Подойдите ко мне. Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мой зов.

Не проронив ни слова, бесшумным легким шагом женщина пересекла комнату. Так ходит на бархатных лапах пантера, существо восхитительное и пугающее. Герцог, вздрогнув, замер, как замирают дети, страстно мечтавшие о чудесной игрушке и вдруг увидевшие ее перед собой.

Женщина остановилась у изголовья мужа (ибо это и была принцесса де Сузей, герцогиня де Клар), остановилась на том самом месте, где только что переминался с ноги на ногу Моран.

Она не произнесла еще ни единого слова, но каждое ее движение говорило, какая мучительная тревога терзает ее душу.

— Анжела! — повторил больной так, словно, произнося это имя, он испытывал и величайшее счастье, и несказанную муку; казалось, звуки эти и воскрешали герцога, и убивали. — Подойдите поближе.

Женщина послушно шагнула к изголовью кровати.

— Дайте мне вашу руку, — прошептал больной.

С той же покорностью женщина исполнила его просьбу, но, когда герцог хотел поцеловать пальцы жены, она отдернула руку, простонав:

— Не делайте этого, ваша светлость!

Он ответил ей голосом, полным мольбы:

— Разве вы не видите, что я умираю?

Черный муар платья и кружевная вуаль затрепетали.

— Я хотела бы, — прозвучал низкий певучий голос, — отдать свою жизнь — лишь бы продлилась ваша.

Губы де Клара искривила недоверчивая улыбка.

— Став вдовой, вы будете свободной, — прошептал он.

Женщина опустила голову и не проронила ни слова.

— Я хочу вас видеть. В последний раз, — произнес герцог.

Она подняла вуаль.

Будто поток ослепительного света хлынул в угрюмую комнату: облако золотых волос удивительного оттенка, что холодят и обжигают губы, стоит приникнуть к ним в поцелуе, высокий, по-девичьи чистый лоб и женский взгляд, вкрадчиво-пронзительный, будто дамасский клинок, в матовой стали которого искрят крупинки золота, прямой нос с красиво очерченными ноздрями, строгий рот, намекающий на чарующую улыбку, гибкая длинная шея — и вдобавок какая-то дивная, неуловимая прелесть цветения, уже щедрого, но еще юного, расточающего сокровища первых своих ароматов.

Возраст? Старшему из сыновей герцогини давно исполнилось двенадцать, но совершенной красоте сопутствует чудо вечной молодости. А эта женщина была «хороша до безумия», как сказал принц де Сузей, когда не был еще герцогом де Кларом и увидел ее в первый раз.

В ее внешности сочетались все типы красоты — от строгой до смешливой и пикантной; Анжела могла быть горделивой и приветливой, холодной и улыбчивой, высокомерной и нежданно покорной, в ней было все, вплоть до мягкой услужливости, которой от нее, казалось, невозможно было ожидать.

Женщина подняла вуаль, и две слезы скатились с длинных ресниц на побледневший бархат щек.

Герцог тихонько застонал; мучительная радость, которую он испытывал при виде Анжелы, была выше его слабеющих сил, и он невольно прикрыл глаза.

— Вы прекраснее самых счастливых воспоминаний! — сказал больной растроганным, восторженным голосом. — Я часто упрекал себя за свою безумную любовь к вам. Но как можно вас не боготворить?

На мгновение он умолк.

— Вы ведь страдали, Анжела, — проговорил он, вновь вглядываясь в ее лицо.

— Да, — отозвалась женщина, — страдала и, уверяю вас, страдаю до сих пор.

— Станет ли ваша боль меньше, если я прощу вас, лежа на смертном одре? — тихо спросил герцог.

Быстрым, я сказал бы, молниеносным движением Анжела склонилась к руке мужа и поцеловала ее. Больной, чьи силы иссякали, не выдержал сердечного волнения; на глазах его выступили слезы.

— Если бы вы мне доверились, как бы мы были счастливы! — с трудом проговорил он. Язык уже отказывался ему повиноваться…

Женщина распрямилась, как пружина; лицо ее стало гордым и суровым.

— Я никогда не обманывала вашу светлость, — холодно отчеканила она, — и если принимаю ваше прощение с благодарностью, то лишь потому, что невольно принесла вам несчастье, но, поверьте, непреднамеренно.

Больной снова закрыл глаза.

— Мой сын жив? — прошептал он минуту спустя.

— Жив, — кивнула Анжела.

— А ваш? — осведомился больной.

— Жив! — резко бросила женщина.

Ответ на оба вопроса был одним и тем же, но как различалась интонация!

Безнадежная грусть камнем легла на сердце герцога де Клара.

— Я позаботился о судьбе вашего сына, мадам, — тихо проговорил он.

— Я ничего для него не просила! — надменно ответила Анжела.

— Верно! — горько вздохнул герцог. — Вы им очень гордитесь. Вы его любите, а другого… Мой сын обречен… У него не будет отца, нет и матери! Анжела! Я ненавижу и проклинаю вас!

Женщина не плакала; опустив голову, она стояла в глубокой задумчивости.

— Принц, — наконец сказала Анжела, — что вы знаете обо мне? Ваш сын — это ведь и мой сын, и, Бог мне свидетель, я счастлива, исполняя свой материнский долг. Вы заблуждаетесь, полагая, что ненавидите меня, и не имеете никаких оснований проклинать!

Эти слова герцогиня произнесла с высокомерным видом, но бархатный льющийся голос смягчал резкость высказывания. И вдруг она опустилась на колени у изголовья больного. Он не ждал этого, запротестовал, но она прикрыла ему рот рукой, и герцог невольно начал страстно целовать эту нежную душистую ладонь.

— Вильям, — продолжала Анжела, — я стою на коленях не потому, что молю вас о прощении, а потому, что хочу сама простить вас. Так мы ближе друг к другу, так вы лучше услышите меня и сможете глубже заглянуть мне в душу. Да, я была невестой человека, который страстно обожал меня и которого, как мне казалось, любила я. Перед Богом я стала его женой, и если я виновата, то только перед этим мужчиной, ведь у нас был сын. Человек, о котором я говорю и чье имя вам было столь ненавистно…

— Абель Ленуар, — прервал ее с горечью де Клар.

— Да, Абель Ленуар, — подхватила Анжела, — и он не предавал нашего союза. В душе Ленуара живет чувство большее, чем страсть к женщине, — чувство долга.

— Вы любили его! — ревниво вскричал герцог.

— О, если бы Бог помог мне любить его так, как Абель заслуживал! — воскликнула Анжела. — Но я — всего лишь суетная женщина, и, видимо, привязанность к человеку с чистым сердцем, не ведающим ни эгоизма, ни тщеславия, оказалась для меня непосильной ношей…

— Так кого же вы любили? — в волнении спросил больной.

— Моего сына, — ответила герцогиня, потупив глаза, — дитя, что лежало между нами в колыбели.

— Но его отца вы оставили, — вскричал де Клар. Он приподнялся на локте, негодование придало ему сил и вернуло голос.

Анжела виновато опустила голову. Женщине было больно и стыдно, искренность ее раскаяния не вызывала сомнений. При этом герцогиня была так божественно красива, что больной откинулся на подушки, изнемогая от любовной тоски.

— Да, — подтвердила Анжела, — я перед ним виновата, и только он один имеет право проклинать меня…

— Мне нет до него дела! — воскликнул герцог. — Я его ненавижу. Вы с ним встречаетесь? — резко осведомился больной.

— Никогда, — твердо ответила Анжела. — Но я пришла сюда говорить вовсе не о нем, а о вас. Вспомните, Вильям, вы появились передо мной в ореоле красоты, блистательного изящества и того безумия страсти, что так притягательно для нас, женщин. Знатностью вы могли поспорить с королем, а богатством — со сказочным принцем! И все-таки вспомните, Вильям, о чем я вас предупредила, когда наша несчастная судьба свела нас вместе?

Герцог молчал.

— Неужели вы забыли? — горестно воскликнула Анжела. — Ну так я вам напомню. Я повторяла вам раз сто, а может быть, и больше, что у меня есть тайна, которая обрекает нас на вечную разлуку.

— Я полагал, что таким образом вы просто пытаетесь избавиться от меня, — пробормотал герцог. — Я так боялся, что вы меня не любите!

— Я любила вас, Вильям, — вздохнула Анжела, — любила — как бы вам это объяснить — совсем другой любовью, возможно, гораздо более земной, чем та, что я испытывала к Абелю. Мне же едва исполнилось шестнадцать. Я была тогда совсем ребенком. Вы ослепили меня, словно солнце. Но и зачарованная сиянием, которое, казалось, окружало вашу светлость, я не утратила понятия о долге. Вы разбудили во мне любопытство и жажду жизни, присущие юности наравне со страхами и опасениями. И все-таки — вы должны поверить мне — я никогда не вышла бы за вас замуж, если бы не маркиз…

— Ваш отец, — с нескрываемым презрением проронил герцог.

— О нет! — твердо сказала Анжела, поднимаясь с колен; в голосе ее прозвучали ужас и отвращение.

— Как? — изумился де Клар. — Разве маркиз де Тюпинье вам не отец?

— Слава Богу, я избавилась хоть от этого позора, — воскликнула женщина.

— Но я был уверен… — прошептал в изумлении герцог. — Как же так?

Анжела готова была все объяснить, ей дали возможность оправдаться, и она не сомневалась в своей победе, однако, пристально взглянув на больного, женщина с беспокойством заметила, что тот слабеет на глазах.

— Может, вы отдохнете, ваша светлость? — предложила она. — Вы же изнемогаете от усталости.

— Я вас слушаю, — тихо ответил герцог де Клар. Казалось, голос больного вот-вот угаснет вместе с ним самим. — И раз у меня так мало времени, не тратьте его на ложь.

Анжела взяла себя в руки, сосредоточилась и заговорила:

— Вы узнаете обо мне все, но я постараюсь, чтобы рассказ мой был как можно более кратким, ибо я пришла сюда не ради себя.

— Неужели ради меня? — горько усмехнулся герцог.

— Вы мой муж, ваша светлость, — спокойно промолвила женщина, — и вопреки вашим заблуждениям, я сохраняю к вам почтительную привязанность. Но я не буду лгать, поспешила я сюда не ради вас, а ради сына, ради того из своих сыновей, в жилах которого течет и ваша кровь и который должен стать принцем де Сузеем, герцогом де Кларом.

IV

КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ АНЖЕЛЫ

— Когда мы встретились, вы говорили мне только о любви, — продолжала Анжела. — И вот однажды я наконец согласилась следовать за вами в Шотландию, где мы и обвенчались вопреки воле вашей семьи. Вспомните, всякий раз, когда я пыталась объясниться с вами до нашей свадьбы, вы не давали мне вымолвить ни слова, считая, что я ищу предлог, чтобы отказаться от брака с вами. Маркиза Тюпинье я и правда звала отцом, но он — мой крестный. Этот человек действительно крестил меня. Полагаю, вам он заявил, что я — его родная дочь…

— Да, это так, — подтвердил герцог.

— И догадываюсь, почему… — вздохнула Анжела. — Он не просчитался — и выкачал из вас немало денег…

— Оставим, он — просто ничтожество! — сердито воскликнул больной.

— Он хуже, чем вы думаете. Он — мерзкое ничтожество, — грустно усмехнулась женщина. — К нему в дом меня привезли, забрав из монастырского пансиона после смерти моих отца и матери. Мне тогда исполнилось десять лет, и с тех пор у меня не было другой семьи, кроме маркиза. Абель хотел спасти меня, попытавшись избавить от пагубного покровительства господина Тюпинье. Не будь маркиза, я стала бы женой Ленуара…

— Счастливой женой, — с горечью добавил герцог.

— Возможно… — задумчиво проговорила Анжела. — Маркиз ненавидел Абеля и за бедность, и за доброту, и за мужество. Абель внушал господину Тюпинье страх, а мой брак с Ленуаром не сулил маркизу никакой выгоды. Вас маркиз тоже боялся и тоже ненавидел, но вы были богаты, и его алчность избрала вас мне в мужья.

Вам известно, что мы — представители древнего рода. Маркиз появился на свет во дворце, а позже унаследовал немалое состояние и безупречное имя. Он связан кровными узами с самыми знатными семьями Европы; вы ведь тоже — наш кузен, ваша светлость.

Ко времени нашего брака от дворянской чести маркиза осталась лишь видимость, которая мало кого обманывала; я не сомневаюсь, что и вы заблуждались на сей счет по собственной воле. Маркиз низко пал, но с тех пор сумел скатиться еще ниже. Не спрашивайте меня, какой из пороков его сгубил, он — раб всех пороков; если понадобится, он, не задумываясь, пойдет на преступление. Грязь этой подлой души замешана на крови. Осуществляя свои мерзкие замыслы, он пользовался любыми средствами.

Но когда я была маленькой, он был необыкновенно добр ко мне, и сознаюсь, я с радостью покинула монастырь и поселилась у него в доме. Я очень любила маркиза, а он баловал меня. Но узнав о трогательной любви моей юности, он впал в страшную ярость; его негодование поразило меня в самое сердце. Но он пошел дальше и послал Абелю от моего имени подложное письмо, в котором я гнала Ленуара от себя, упрекая в том, что он коварно воспользовался моим неведением и моей невинностью. Абель поверил этому письму и исчез; он совсем перестал бывать у нас, и тогда маркиз обвинил его в предательстве и измене.

Когда я впервые увидела вас, я считала себя покинутой. И не могу передать, как я была благодарна своему крестному, своему опекуну, человеку, который заменил мне отца, за поддержку, нежность и снисходительность. Я доверяла ему. А он твердил: «Дело моей жизни — восстановить твое доброе имя. Прислушивайся к моим советам, и твое прошлое будет похоронено. Более того, я помогу тебе выйти замуж за порядочного человека, рядом с которым и ты, и твой сын будете счастливы».

Нет, я не защищаю себя! Пылкая, всепоглощающая любовь, которую я читала в ваших глазах, влекла меня к вам, словно волшебный напиток. Вы очаровали меня силой своей страсти. И еще… Я признаюсь и в этом: да, мне хотелось стать герцогиней. Блеск и пышность вашей жизни неудержимо манили меня…

Однажды вечером маркиз вернулся домой пьяным и попытался овладеть мной… С тех пор его дом внушал мне ужас, а ваш показался мне надежным убежищем.

Взглянув на маркиза новыми глазами, я перестала доверять его советам, мне захотелось излить вам душу, но он и вас оплел своей паутиной, сумел внушить вам страх перед любыми объяснениями, любой отсрочкой. Боялась промедления и я; ведь если бы я тогда лишилась вас, то полностью оказалась бы во власти маркиза.

Шотландский священник обвенчал нас, и на следующее утро мой крестный бесстыдно потребовал с меня платы за удачно провернутое дело…

Ужаснитесь, Вильям, плата должна была быть двойной. Я и теперь вижу, как он говорит мне с наглой улыбкой: «Всего-навсего два ключика, душенька-герцогиня: от твоей спальни и от его шкатулки с деньгами, иначе пеняй на себя!»

Я бросилась к вам, я все вам рассказала, но было поздно. Вы уже знали мою историю…

— Он выложил мне ее, — прошептал герцог, — но я не поверил…

Страдание исказило его черты, но душевные муки отняли последние силы де Клара — по мертвенно-бледному лицу герцога заструился холодный пот.

Анжела наклонилась над мужем и вытерла благоухающим платочком эти крупные капли, так красноречиво свидетельствующие о близости смертного часа.

Герцог обеими руками схватил платок и жадно вдохнул его аромат, пугая и вызывая жалость безумием своей страсти.

— Я умру, обожая тебя, — прошептал он.

И переведя дыхание (а дышал больной с трудом), он простонал:

— О, если бы ты любила меня, Анжела, мечта моя, услада моего сердца, безумие страсти, солнце моей души! Если бы ты только меня любила!

Женщина побледнела, подумав: «Сейчас он умрет».

Но она вновь продолжила все тем же ласковым и вместе с тем отстраненным тоном, каким начала этот разговор:

— Вы требовали того, чего у меня не было, вы были безжалостны…

— К себе больше, чем к вам, мадам, — закончил герцог, словно пробуждаясь от волшебного сна. — Я покинул дом, который выбрал, мечтая сделать его раем, а швырнул свою жизнь в адское пламя оргий, и она наконец сгорела дотла. Этот способ самоубийства занял некоторое время…

— Вы так молоды, — горько вздохнула Анжела, и голос ее невольно дрогнул, — так сильны, так хороши собой!..

Больной молитвенно сложил руки и, едва сдерживая рыдания, произнес:

— Так ответьте мне, прошу вас от всего сердца, которое вот-вот перестанет биться и которое билось лишь ради вас! Ответьте мне прямодушно и честно, почему вы не могли любить меня?

Анжела смешалась, щеки ее порозовели.

— Почему? — переспросила она.

— Правду, только правду, — умолял больной, пожирая женщину взглядом.

Живое страдание в глазах, горящих на бледном помертвевшем лице, внушало боль и жалость; впрочем, пламя во взгляде уже угасло, но все еще продолжали светиться две последние, самые яркие точки в глубине темных зрачков…

— Я никогда не задумывалась над этим, — заговорила Анжела, — потому сейчас и медлю. Я вопрошаю свою совесть, чтобы ответить вам чистую правду, раз только ее и жаждете услышать. Я не любила Абеля больше вас, я утверждаю это, и возможно, к вам я относилась лучше, чем к нему.

— Так кого же вы все-таки любили? — лихорадочно вскричал герцог. — Кого?!

И Анжела заявила решительно и без колебаний:

— Никого.

Сама красота этой женщины, холодная и безупречная, подтвердила: никого.

— Вы мне не верите? — спросила герцогиня, и ее прекрасные губы изогнулись в подобии меланхолической улыбки. — Я редко оглядываюсь на прошлое, оно безотрадно. Нет, в том смысле, какой вы вкладываете в это слово, я не любила ни великодушного Абеля, от встреч с которым у меня остались самые нежные, самые прекрасные воспоминания, ни вас, который прежде всего воспламенил мою фантазию, явившись принцем из волшебной сказки. Абель был мне другом, а вы до того, как бросили меня — меня, ставшую во второй раз матерью! — были распростертым у моих ног рабом!

— Что же было дальше? — шепотом спросил герцог.

Улыбка Анжелы стала горделивой.

— Любовь к моему сыну, — ответила женщина.

— К которому из двоих? — осведомился больной.

— К моим детям, — чуть смутившись, поправилась Анжела.

— Так к какому же? — настаивал на ответе герцог де Клар, не сводя с жены пристального взора. — О каком из них вы сказали: «любовь к моему сыну»?

Женщина немного помолчала и, набравшись смелости, промолвила:

— Я говорю о том ребенке, который принадлежит только мне, у которого нет никого, кроме меня, о своем первенце, своем старшем сыне… Вдруг она осеклась, а потом добавила:

— Знаете, в чем, оказывается, мой секрет? Я не могла его вам открыть, потому что сама только-только поняла это. Я способна любить лишь господина и повелителя. Сын командует мной, как хочет, я же повинуюсь ему и обожаю его!

Больной нахмурился. Казалось, ему стоило большого труда задать следующий вопрос:

— Младший тоже ему повинуется?

— Они любят друг друга, — ответила Анжела, — они будут хорошими братьями.

Герцог де Клар, лежавший в это время неподвижно, в волнении повернулся на кровати.

— Вы любите лишь одного из ваших сыновей, мадам, — произнес он с глухим гневом. — Вы — плохая мать!

— Но здесь я ради второго, — проговорила она почти униженно, — ради того, которого, как вам кажется, я не люблю и который не нуждается в любви, имея все, чего лишен мой первенец; у нашего сына есть громкое имя и богатство. Ему уготована счастливая, славная жизнь, если тодько отец, умирая, не оставит его, как оставил меня при жизни муж. Но я обидела вас, ваша светлость, — хотя бы тем, что слишком поздно открыла вам правду. Ваш же сын невиновен.

Анжела больше не видела лица больного. Он отвернулся к стене и мрачно молчал.

— Я ничего не прошу для себя, — заговорила она снова, — и ничего не прошу для первого моего сына. Но второй мальчик — законный наследник вашего титула и состояния, если только вы не обошлись со мной недостойно и я — все еще ваша жена. Я пришла за своим брачным свидетельством, выправленным в Шотландии, и за метрикой вашего ребенка. Эти документы у вас?

— У меня, — ответил больной.

— Дайте их мне, — протянула руку Анжела.

И на эту просьбу герцог де Клар ответил молчанием.

— Дайте их мне, — повторила женщина, — если не хотите, чтобы ваше родное дитя и его мать остались без средств к существованию, без имени, без всяких прав!

Тело больного сотрясла судорога.

— Моран! Кузен Моран! — позвал он слабеющим голосом.

И прибавил, тщетно пытаясь приподняться на локте:

— Все кончено! Я умираю…

— Вильям! — в ужасе вскричала Анжела. — У вас есть лекарство? Микстура? Скажите, что вам дать?!

Похоже, больной что-то искал глазами, озирая комнату. Из груди его рвался хрип. В следующий миг герцог так резко повернулся на кровати, что Анжела вынуждена была подхватить его, иначе он скатился бы на пол.

Больной с ужасом оттолкнул ее.

— О муки ада! — пронзительно воскликнул он, как иной раз кричат умирающие в агонии. — Моран! Тарденуа! Ларсоннер! Жафрэ! Идите сюда! Прогоните эту женщину! Пусть она не прикасается ко мне! Ее слова раздирают мне сердце! Поджаривают на медленном огне! Я не видел своего сына! Я не знаю, действительно ли у меня есть сын?! Где он?

— Я укрыла его в надежном месте… — еле слышно прошептала Анжела.

— Может, собираясь ограбить… — продолжал больной.

— Вильям! — возмущенно воскликнула герцогиня.

— Мой сын! — стонал де Клар. — Где мой сын? Врача! Умираю!

— Я привезу мальчика! Я успею! — Анжела, как безумная, бросилась к двери. — Врача! Врача! — в отчаянии кричала красавица.

Герцог де Клар лежал безгласный и недвижимый… Анжела распахнула дверь, в которую недавно вошла. За дверью стоял человек и, похоже, подслушивал.

— Маркиз! — пролепетала женщина, отшатываясь, словно получила пощечину. — Крестный!..

— Душенька! — проговорил маркиз с циничной усмешкой человека, давно не страшащегося никакого позора. — Ты звала врача, он к твоим услугам! На старости лет я заделался доктором. И давай поздороваемся как следует!

Он обхватил крестницу за талию и громко чмокнул в губы.

V

ДВА ЛИСТОЧКА БУМАГИ

Пришла пора и нам познакомиться с маркизом: среднего роста, немолод, худ, одет как горожанин среднего достатка, на орлином носу — круглые очки. Несведущие люди считают орлиный нос признаком породы, но маркиз был скорее из породы стервятников, и во взгляде его круглых глаз было что-то отталкивающе циничное. Вдобавок этот человек был совершенно лыс, судьба лишила его даже венчика седых волос, который виднеется обычно из-под шляпы. Голый, блестящий череп маркиза только усиливал сходство со злобной хищной птицей.

Знаем мы и имя этого господина, оно не раз мелькало на предыдущих страницах. Маркиз де Тюпинье — так оно звучало, но его обладатель не слишком походил на дворянина — несмотря на свой аристократический нос.

Маркиз не только позволил себе осквернить неуместным поцелуем прелестные уста герцогини де Клар, он, все еще держа Анжелу за талию, принялся вальсировать, увлекая ее в соседнюю комнату. Оказавшись там, маркиз закрыл дверь.

— Козочка моя, — проговорил он наиблагодушнейшим тоном, — как славно ты придумала прийти его навестить, черт побери! Самое время, самое время! Но я должен и пожурить тебя! Почему ты не предупредила своего крестного? Разлюбила? И вдобавок заперла на замок садовую калитку! Пришлось мне перебираться через стену, влезать в окно… Это в мои-то годы!

И маркиз показал пальцем на пустой квадрат в оконном переплете. Стекло было вырезано, в дыру задувал ледяной ветер.

Анжела стояла перед маркизом растерянная и ошеломленная.

— Тебе любопытно знать, кто предупредил твоего крестного, так ведь, сокровище мое? — насмешливо спросил господин де Тюпинье. — Имей в виду, у меня своя полиция. Так что поговорим лучше о твоем карапузе, он теперь у нас — прямо-таки золотой мальчик! Я постоянно следил за ним и, по-моему, он просто душка! А что, ты в экипаже?

— Да, — машинально ответила Анжела.

— Ну и прекрасно, — обрадовался маркиз. — Так едем же! Я знаю, он тут недалеко, у камнереза на Бульварах.

— Вы намерены отправиться туда со мной? — изумилась женщина.

— Я теперь всегда буду с тобой, козочка! — с ухмылкой заверил ее крестный.

— Но… — начала было герцогиня. Маркиз перебил ее:

— Слава Богу, ты не растерялась! Конечно, мы поспешим за малышом, а то его светлость может вот-вот дать тут дуба! Но знаешь, и тогда для нас не все потеряно. У меня, видишь ли, свои средства, и этим делом я занимаюсь не первый день.

— Кого же позвать на помощь? — подумала вслух Анжела.

— Да! Кого позвать! — подхватил маркиз. — Первую партию ты проиграла и не хочешь, чтобы он смылся на тот свет, не начав второй… Знаешь, я ведь стоял тут и слышал весь ваш разговор. Меня ты разделала под орех, но я на тебя не в обиде. А свою роль ты исполнила хуже некуда. Дразнить лакомым кусочком хорошо, когда человек в добром здравии, а умирающего нужно нежить, гладить…

— Нет, бежать вниз за слугами я не могу, — проговорила герцогиня.

— Конечно, не можешь, — кивнул господин де Тю-пинье. — Они сразу заинтересуются, как ты тут очутилась. Их здесь трое или четверо. Я узнал честного Тарденуа, любителя птиц добряка Жафрэ, Ларсоннера… И на улицу в туфельках не выскочишь…

Анжела нерешительно двинулась к двери, по-прежнему пребывая в полной растерянности. Маркиз остановил красавицу:

— Не надо. Лучше позвони из гостиной. В этом доме сонетки[4] есть не во всех комнатах. Так что воспользуйся той, что у камина.

Они вновь перешли в гостиную, и маркиз два раза дернул за шнурок звонка.

— А теперь идем! — скомандовал де Тюпинье. — Не сомневаюсь, что Тарденуа и господин Моран уже мчатся со всех ног по парадной лестнице. Ну, пошли же!

Анжела покорно позволила взять себя под руку. Через минуту они уже сидели в экипаже герцогини, где вдруг пренеприятно запахло водкой и трубочным табаком — любимыми ароматами маркиза. Кучеру уже приказали: