XIV

ОДИННАДЦАТЫЙ КАМЕНЬ

Скользил к улице Фонтен человек, во всяком случае нечто человекоподобное, среднего роста, но фантастически худое, в черном, похожем на балахон одеянии, а может, это было обширное теплое пальто наглухо застегнутое сверху донизу. Человек этот двигался с необыкновенной скоростью, хотя шаг его был неровным и шатким. Шорох шагов по мостовой был едва слышен. Но на бегу, потому что существо это бежало, оно принялось, покашливая, напевать козлиным голоском мелодию из «Фра-Дьяволо» господина Обера.

На слове «друг» надтреснутый, ветхий голосок произвел лихую руладу.

И вот это существо попало в свет фонаря.

Оно подняло голову.

Свет скользнул косым клинком по лицу — желтому, словно слоновая кость, и по сдвинутому на ухо черному шелковому колпачку.

Употреблял ли я слово «старик»? В языке нет другого слова, но применительно к этому существу оно выражает слишком мало.

Между стариком и обладателем этого странного лица была примерно та же разница, что между крепким молодым человеком и младенцем, спеленутым в свивальники.

Вообразите два глубоко запавших глаза, поблескивающих в черепе, обтянутом пергаментной кожей.

Однако он был очень игрив, этот наш старичок.

На углу первого переулка, пересекающего улицу Фонтен, странного господина ожидал фиакр с двумя серебряными полированными фонарями.

Кучер торопливо спустился с козел, едва только завидел нашего старичка, и отворил ему дверцу.

Призрак направился прямо к кучеру, стараясь придать себе под обширным балахоном побольше плотности.

— Ах, Джован-Баттиста, — заговорил он, напрягая дрожащую нить своего голоска, — узнал своего Хозяина? Я ведь мало изменился. А вот ты постарел с тех пор. Всех я вас похороню, бедные мои детки, да, да, всех!

Он упер руку в бок.

— Сколько тебе лет, Джован-Баттиста? Мне-то уже за сто тридцать, и я еще не отказался от желания нравиться, хоть мне и устраивают время от времени похороны по первому разряду. Лет эдак через пятьдесят тебя сгложут черви, Джован-Баттиста, но ты не беспокойся, я обеспечу тебе спокойную старость. Взгляни на меня! Что тут есть червям? Они со мной с голоду помрут!

Старичок рассмеялся, но Джован-Баттиста почему-то не поддержал его.

— Джован-Баттиста, — вновь заговорил старичок, — я, пожалуй, навещу и доктора Самюэля, который трижды угощал меня ядом. Гони во всю, голубчик, я очень тороплюсь. Остановишься на улице Сент-Антуан возле храма Сен-Поль. Нам ведь знаком этот квартал, не так ли, Джован-Баттиста?

Он вскочил на подножку кареты без всякой помощи, уселся в уголке и стал расправлять свое пальто. Что бы он ни делал, каждому его движению сопутствовал звук, будто трясут мешок костей.

Джован-Баттиста с внешностью настоящего итальянского разбойника уселся на козлы, и экипаж покатил к Бульварам.

Было около четырех утра, когда взмыленные лошади остановились возле ограды храма Сен-Поль.

Джован-Баттиста спустился с козел и открыл дверцу.

— Отец-Благодетель, — обратился он к старичку, — приехали! Будет ли завтра день?

Призрак дремал в своем уголке, но при вопросе кучера проснулся, потянулся все с тем же стуком деревянных шаров в мешке и ответил застывшему в ожидании Джован-Баттисте:

— Больше ты мне не нужен, дружок. Возвращайся домой и спокойной ночи!

Призрак выскользнул из кареты, уселся на ступеньках храма и, дождавшись, когда карета уехала, вместо того чтобы отправиться на улицу Культюр, углубился в развалины, которые громоздились позади особняка Фиц-Роев. Прокладывая улицу Малер, строители разрушили часть его сада.

Добравшись до деревянной ограды, заменившей прежнюю стену, он очень внимательно огляделся вокруг. Не обнаружив ничего подозрительного, старичок отошел на десяток шагов, взвился в воздух, как акробат над штыками, и фантастическим прыжком достиг верха ограды, за которой и исчез.

За оградой тянулся сад, заброшенный, неухоженный.

Призрак уже стоял под сенью деревьев и беседовал с огромным сторожевым псом, на которого Жафрэ возлагал больше надежд по охране имущества, чем на деревянную ограду.

— Ты тоже узнал меня, толстяк Биби, — говорил призрак, — я и тебя похороню, как и всех остальных, мой ягненочек. Пропусти Хозяина, у него дела.

Собака поджала хвост и послушно отошла в сторону.

Почти все окна дома со стороны сада были темны. Свет горел только в двух — это были окна маленькой гостиной, той, что смотрела на тюрьму де ла Форс, гостиной, где стояла корзина со свадебными подарками и где ужинали.

В одно из этих окон мадемуазель Клотильда, руководствуясь указаниями господина Бюэна, наставляла бинокль и любовалась зелеными занавесками в камере убийцы Клемана Ле-Маншо.

Призрак остановился, глядя на освещенные окна.

Он пребывал в наилучшем расположении духа.

— Ум Маргариты прекрасен, как она сама, — раздумывал вслух старичок, — Самюэль мог бы перевернуть свою науку с ног на голову, если бы только пожелал, Кадэ-Любимчик — один из самых восхитительных негодяев, каких я только встречал в своей жизни, при них Комейроль и другие… и вдобавок целая армия! Но они не делает больше ничего толкового, потому что с ними нет папочки. Милого Отца-Благодетеля, который унес с собой на тот свет и талант, и удачу, и сокровища Обители Спасения… Да, главное, он унес сокровища! Иди сюда, если хочешь, Биби!

Он тихо рассмеялся, направляясь к дому.

Поджав хвост, огромная собака тихо следовала за ним.

Из гостиной доносились голоса, весь остальной дом от погреба и до чердака крепко спал.

Большая дверь, выходившая в сад, была заперта на ключ. Призрак прикоснулся к замочной скважине, и дверь открылась словно по волшебству.

Собака завиляла хвостом и тихо, ласково тявкнула.

— Ты находишь, что я славно справился? — спросил призрак. — А ведь сколько времени я не у дел, с тех пор как составил себе состояние… Думаю, ты видишь насквозь своих новых хозяев, старина! Думаю, ты вправе их презирать, пес полковника!

Последние слова он произнес с нескрываемой гордостью, и, похоже, собака тоже заважничала, распушив хвост. Призрак прошел через коридоры, где висячие лампы едва мерцали, готовые погаснуть в любой момент, и открыл входную дверь на улицу, потратив ровно столько же усилий, сколько на первую.

Своим инструментом, который, быть может, и был волшебной палочкой, он действовал искусно и бесшумно.

Собака спустилась вместе с ним по ступеням крыльца, и во дворе они повернули налево. В привратницкой спали, за забором улица Культюр-Сен-Катрин была погружена в глубокий сон. Фонарь у входа еще горел.

Старичок в сопровождении собаки, которая не отставала от него ни на шаг, шел вдоль фасада до последней боковой двери, которая находилась как раз напротив сторожки. Внизу на ней красовалась римская цифра III.

Это был отдельный вход в помещение, которое когда-то занимал старый Моран Стюарт, когда он еще охранял особняк.

— Вон сколько времени прошло, — сказал призрак, поворачиваясь к собаке. — Твой дед был шотландской борзой, а ты почти что ньюфаундленд, пойди говори теперь о породе и благородстве. Кончено! С этим кончено, дружок! Знаешь? Они уже умерли, и я тоже, но только они так и лежат по своим коробочкам. Посчитаем камни вместо того, чтобы болтать!

Он присел у порога двери. От нее к сторожке вела прямая узкая дорожка, выложенная гранитными плитами. Призрак двинулся по ней, отсчитывая плиты.

В этот миг занавеска в окне второго этажа приподнялась. Луна, показавшись из-за облаков, смутно осветила белое пятно лица, прижавшегося к стеклу. Призрак был не один.

На одиннадцатой плите он остановился.

— Вот здесь, Биби, — сказал он. — Petrasubun—decima. Но, может, ты не знаешь латыни. Погоди! Ты охраняешь меня, и охраняй как следует, если кто-то появится прежде, чем я кончу, души!

Биби открыл огромную пасть и показал два ряда острых волчьих зубов. Старичок рассмеялся сухим, скрипучим смехом, будто потрясли трещотку из слоновой кости.

— Смешно, — ворчал он, — актер, всегда актер. Не сыграть мне своей роли — все равно что не дышать.

Он наклонился над плитой — она была крепко вмурована в землю — и поднял ее, как простой камешек.

Под плитой был неглубокий расширяющийся книзу тайничок, на дне его виднелась шкатулка, окованная железом.

Старичок отстранил Биби, упрекнув его в излишнем любопытстве, и открыл шкатулку. В ней была пачка бумаг, шелковистых на вид.

— Больно уж объемисто! — проскрипел он с недовольным видом. — Если бы Английский банк заставил меня раскошелиться на восемьдесят миллионов, — предложи я, например, оплачивать расходы прокуратуры, — то все банкноты уместились бы в коробочке моих медных часов.

Под шелковистой связкой в шкатулке лежало еще три бумаги, сложенных аккуратными прямоугольниками и похожих на акты гражданского состояния. Старичок взял их и опустил на дно тайничка, а шкатулку спрятал под свой обширный балахон.

Затем он тщательно уложил плиту на прежнее место.

— Биби, — обратился старичок к собаке с печальной ноткой в голосе, — я не дам и двадцати пяти сантимов банде Кадэ, дружок. Мы могли бы ее спасти, как ты думаешь, старина? Ну, в общем, мы можем все, что захотим. Но зачем? Теперь мне по вкусу другие развлечения.

Он притоптал плиту каблуком и направился к крыльцу со словами:

— Пойдем со мной, Биби, ты увидишь кое-что любопытное!

В миг, когда он переступил порог входной двери, тихо приоткрылась дверь под римским номером III, и Клотильда выскользнула во двор.

На секунду она замерла, прислушиваясь и оглядываясь.

Потом прямиком направилась к одиннадцатой плите и приподняла ее.

Призрак, верно, не предполагал такое. А там кто его знает?

Лампа, освещающая прихожую, еще горела на своей колонке. Старичок взял ее и стал медленно подниматься по лестнице.

XV

РАЗДОРЫ В ЛАГЕРЕ

На втором этаже особняка Фиц-Роев, в маленькой гостиной, где по-прежнему стояла выставленная на всеобщее обозрение корзина со свадебными подарками, прикрытая белоснежным вышитым муслином, собрались последние члены бывшего совета Черных Мантий под председательством Адели Жафрэ, которая вернулась со своей ночной прогулки, исполнив роль Кадэ-Любимчика. В лагере царили разногласия.

Адель, или, если вам так больше нравится, господин маркиз де Тюпинье, как всякая исполнительная власть выслушивал упреки своего парламента.

Если управляешь, нужно преуспевать. Самюэль и Маргарита настаивали на том, чтобы отрубить ветку. К этой мере прибегали султаны, когда были недовольны своими визирями. В трагедиях, по крайней мере.

— Маркиз, — говорила прелестная Маргарита, — вы наболтали нам, что пользовались особым доверием полковника! Что идете по следу, что знаете, где отыскать ключ к разгадке, которая точно укажет нам местонахождение сокровищ…

— И вы нас обманули, — подхватил Самюэль. — Вы, как и мы все, были слепым орудием в руках полковника! Вы вели нас наобум, совершая ненужные преступления, развивая фантастические планы, которые и не могли, и не должны никогда увенчаться успехом! Вот уже пять лет мы теряем время и силы, осуществляя дурацкую комедию — брак двух последних наследников рода де Клар. В результате невеста никакого отношения к де Кларам не имеет, а жених просто-напросто незаконнорожденный сын вашей племянницы Анжелы де Тюпинье! Берегитесь, маркиз!

— Все нити у меня в руках, — принялся защищаться Кадэ, поскольку все дебаты в парламенте похожи друг на друга, — все идет прекрасно. Нет никаких неожиданностей, я всем руковожу. Ле-Маншо нас подвел, но сегодня вечером я призвал его к порядку. Я навестил также дочку старика Морана, настоящую Тильду, и тайна у нас в руках. Что же до наших жениха и невесты, то игра становится еще опаснее, чем мы полагали, поскольку Жорж де Клар — а я продолжаю думать, что он и есть герцог, — видит нас насквозь, а Клотильда — я имею в виду здешнюю Клотильду, преданна ему душой и телом. Я был с ними, когда они разговаривали сегодня вечером, я сидел в вольере. Хитро, не правда ли? И, стало быть, зачем они нам нужны? Мы расставим всех по местам. Это и есть настоящий план. Если завтра мы получаем акты, то выбираем ту невесту и того жениха, которые являются наследниками по закону, если же актов нет, то — черт побери! — мы их подделаем!

Маргарита и Самюэль переглянулись.

— Это все, что вы можете нам предложить, маркиз? — спросил доктор. — Иначе говоря, вы хотите сказать, что мы проиграли, и проиграли из-за вас?!

Маргарита и доктор встали одновременно, оба вооруженные кинжалами, и не надо думать, что кинжал в руке Маргариты был менее опасен, чем в руке доктора.

Она не раз подтверждала свое умение обращаться с этим оружием.

Но Адель уже вскочила с места, сжимая в руке длинный нож, которым только что расправилась с одноруким Ле-Маншо на его чердаке.

В два прыжка Адель оказалась позади стола.

На ходу она опрокинула лампу, лампа упала и разбилась.

— Наступил день, не так ли? — закричала Адель. — Но это я распорядился, чтобы этот день наступил. Я — Хозяин! Вас четверо, и все вы против меня! Вперед! Чья очередь? Отрубим четыре ветки вместо одной!

Кадэ бросился на доктора Самюэля, и тот отпрянул. Но в тот миг, когда Адель уже занесла нож для удара, бледный свет рассеял царящий в гостиной сумрак. И в тот же миг медленно отворилась дверь.

Адель опустила нож, а четверо ее противников испустили единодушный крик:

— Полковник Боццо!

Странное создание, которое мы называли призраком, стояло в дверях и держало лампу из прихожей.

Полковник Боццо, раз уж назвали это славное и устрашающее имя, столь памятное в истории парижского бандитизма, умело обставил свое появление на этой сцене. Вид у него был нарочито комичный, свой черный шелковый колпачок он надел задом наперед.

Длинный, худой стоял он в своем темном обширном балахоне, похожем на теплое пальто, и под ним маленьким прямоугольным горбиком вырисовывались очертания шкатулки.

— Привет вам, привет, милые мои друзья, — сказал он ласковым надтреснутым голоском, еще более ласковым, чем обычно. — Ты прекрасно сохранилась, Маргарита, моя жемчужинка! А ты, Самюэль, дитя мое, не стал красивее! Как дела, Комейроль? А как поживают твои птички, Жафрэ? Подержи-ка лампу, маркиз, избавь меня от нее!

Адель повиновалась.

— Приятно сказать несколько ласковых слов, — продолжал старичок, — как говорили мы во времена Директории. Приятно вас повидать, дети мои. Подвинь-ка мне кресло, Маргарита. Хоть и недалеко отсюда Пер-Лашез, но ноги-то больно уж затекают, хе-хе-хе! Я всегда найду над чем пошутить, вы ведь знаете мой характер.

Маргарита повиновалась так же поспешно, как и Адель, и, прежде чем усесться, полковник галантно поцеловал ее в щечку.

Никто из присутствующих еще не произнес ни единого слова.

На всех лицах читались растерянность и изумление.

Полковник удобно устроился в кресле и принялся, сложив руки на животе, вертеть большими пальцами, поглядывая с несколько презрительным состраданием на каждого из присутствующих на этом жалком сборище.

— Вот и все, стало быть, что осталось от Черных Мантий, — сказал он помолчав. — Вот мои ученики и последователи! Это, значит, и есть банда Кадэ. Рано, рано, бедные мои детки, пожелали вы в очередной раз отправить меня туда, где я нахожусь. Я же говорил вам, вы обо мне пожалеете.

— Отец-Благодетель, — заговорила Маргарита, и голос у нее стал умоляющим, — вы пришли, чтобы нас спасти?

— Отчасти да, любовь моя… и для этого, и кое еще для чего… — проговорил призрак надтреснутым ласковым голоском.

— Вы возьмете нас под свое крыло? — упрашивала Маргарита, нежно ему улыбаясь.

— Ну уж нет! Что нет, то нет! Мне неплохо там, где я теперь. Знаете, насчет того света излишне много предрассудков…

— Не издевайтесь, Хозяин, — попросил Самюэль, — к чему это приведет?

— Ты, доктор, — погрозил ему пальцем призрак, — ты скептик. Я прекрасно это знаю. Все врачи — язычники. Я совсем не издеваюсь. Я действительно мертв, ужас до чего мертв. Но благодаря моему похвальному поведению сторож кладбища отпускает меня время от времени пройтись… Но поговорим о вас, мои голубчики, у меня считанные минуты, а сообщить я должен вам вещи весьма важные. Думаю, вы и сами понимаете, что иначе я не стал бы тревожить свой мирный сон. Вы заблудились, мои деточки, заблудились вконец. Вчера вечером я говорил кое с кем из префектуры, так там рассматривают ваш метод «платы закону», будто это медаль на вставке. Может, в него до конца и не верят, поскольку слепее всех ясновидящие, которым платят за то, чтобы они видели как микроскоп. Но персонал ведомства на Иерусалимской улице потихоньку омолаживается. Честное слово! Я там видел одного инспектора отдела, так ему, поверьте, очки не понадобятся! А вы заблудились, заблудились, говорю я вам! За вами следят! Ставку нужно делать не завтра, а сегодня!

— Вы нас выдали! — возмутилась Адель.

— Ты, маркиз, не заслуживаешь даже места Лейтенанта, — мягко, без тени злости проговорил полковник, — ты ведь просто-напросто убийца-мясник, живодер. Какого черта из славного мерзавца, которым ты был всегда, ты превратился в отвратительную грымзу? Маргарита, деточка, в добрый час! Вот кто мог бы стать настоящим генералом! Но она боится с тех пор, как выиграла в лотерею настоящий титул графини. Годится и Самюэль, хотя он всегда был излишне осторожен. Но ты, Тюпинье, злобная гиена, ты творишь зло ради зла, что есть величайшая на свете глупость, ты впадаешь в раж, ты мстишь!.. Не возражай! Я знаю, что произошло сегодня ночью с беднягой Ле-Маншо!..

— Он предал… — начала было Адель.

— Молчи! Ты устроил кровавую бойню, шакал! Обезумевший пес, очнись! Часы у вас верные? — неожиданно спросил полковник. — Пять часов утра! Поспешим! У нас мало времени.

Старичок устроился поудобнее в своем кресле и заговорил решительно и резко:

— Вы испортили комедию, скудоумные, и теперь переходите к откровенной мелодраме, а сожрать друг друга можете при развязке, если пожелаете. Дочка старого Морана сбежала от вас, хотя Тюпинье не солгал, сказав, что видел ее этой ночью. Вы ничего не можете предпринять против нее, возможно, она под моей опекой. Остается наследник господина герцога де Клара, который умер в этом самом доме двенадцать лет назад и доверил мне свои семейные документы как единственному честному человеку, которого он знал в этом мире, хе-хе-хе! Вот был тонкий и разумный человек. Этот наследник стоит полмиллиона дохода, и это, согласитесь, недурные деньги. Вот этого милого мальчика и нужно «привести в порядок» сегодня же!

— Есть два милых мальчика в особняке де Сузей, — заметила Маргарита, — о каком из них вы говорите?

Адель пожала плечами.

— Из боязни ошибиться… — проговорила она со своей гиеньей усмешкой.

Но полковник прервал ее:

— Будьте осторожны! Вы должны выбрать! Вам дается только один из них!

— Какой же? — вновь спросила Маргарита.

— Законный наследник. Второй — под моей защитой, — заявил призрак.

— Но как узнать, кто из них законный наследник? — попыталась узнать Маргарита.

— Ах, бедняжка, — прервал ее признак, — неужели ты так постарела, душечка? Неужели не можешь посмотреть глазами матери на этих двух мальчиков и понять, какой из них дитя ее любви?

Полковник взглянул на стенные часы и, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Не прерывайте меня больше. Ле-Маншо заговорил, и на этот раз он нашел уши, которые его внимательно выслушали. Полиция настороже. Если вы мне верите, то покинете этот особняк до рассвета, а завтра вечером будете уже по ту сторону границы. Это первое.

Второе: я полагаю, вас не затруднит найти молодого человека двадцати пяти лет, чтобы он носил имя де Клар. Сегодня же свидетельство о рождении этого мальчика будет в особняке де Сузей. Дождитесь, если хотите, вечера, но только держитесь подальше от этого особняка, поднимите на ноги всю свою банду, окружите дом на улице Пигаль. Вам терять больше нечего, отправьте маленького герцога к его покойному отцу, и в ваших чемоданах вы увезете четыреста ливров ренты. Вот так.

Он поднялся.

Все присутствующие мрачно смотрели на него.

Маргарита сказала:

— Мы увезем с собой только судебный процесс. Вы, Отец-Благодетель, может быть, его бы и выиграли, поскольку выигрывали всегда и во всем, но мы…

— Ну, знаете, — сказал полковник, который стал еще веселее от общей мрачности, — все это проще простого. Когда юный герцог, которого вы сами себе выберете, прибудет из-за границы с бумагами, все пойдет как по маслу… А что, прелестная герцогиня Анжела по-прежнему хороша? Эх, маркиз! Каким она была бутончиком! А тебя ведь терпеть не могла, бедняга Любимчик!

Адель нахмурила брови.

Призрак стоял с вызывающе самодовольным лицом и с победным выражением продолжал:

— Молодость была длинная, у меня, я имею в виду, а этот бедняга доктор Абель Ленуар был слеп, как крот. Ты, маркиз, ошибся в своих расчетах. Я всегда вспоминаю с восторгом о милой прелестной Анжеле. Какие глаза! У меня есть частный и особый интерес к тому из ее сыновей, который… Впрочем, договорились: я запрещаю вам прикасаться к этому молодому человеку. Вы имеете право только на настоящего герцога. Часы идут точно? — с беспокойством в голосе обратился он к Маргарите.

Стрелка часов приближалась к шести.

Члены банды Кадэ не обменялись между собой ни единым словом, но их мрачные взгляды говорили сами за себя.

— Вы нас покидаете, Отец-Благодетель? — спросила Маргарита.

— Знаете, у нас в квартале Пер-Лашез, — издевательски проговорил полковник, — позже шести часов не возвращаются.

Маргарита продолжала спрашивать, одновременно упрекая полковника:

— И вы покидаете нас, снабдив в виде помощи смехотворным советом, вы, обладатель несметных богатств?!

— Наших несметных богатств, — подхватил доктор Самюэль, скрипнув зубами.

А Адель Жафрэ проворчала:

— Мы могли бы удалиться совершенно спокойно, если бы имели хотя бы половину того, что вы нам должны, полковник Боццо!

Пока все это выговаривалось, добрейший Жафрэ с одной стороны, а граф Комейроль с другой, очень осторожно двигаясь, заходили за спину полковнику.

Круг потихонечку сужался и недоставало малого, чтобы можно было сказать: полковник окружен. Он тем временем ответил:

— Я бы и рад, но если бы вы знали, дети мои, как там все дорого! Цены жуткие, честное слово.

Круг смыкался, сумрачный, гневный.

Добрейший Жафрэ продвинулся еще на несколько сантиметров справа, слева придвинулся и граф Комейроль.

Позади полковника оставалась лишь узкая, словно приоткрытая дверь, щелка.

XVI

ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ

Тощий тщедушный полковник, на котором темный балахон болтался, будто на палке, по-прежнему улыбался детской улыбкой, хотя и не без лукавства. Он уже обежал два-три раза насмешливым взглядом тесный круг своих «милых друзей», который все продолжал сужаться.

Лицо полковника не омрачила даже тень беспокойства, и все-так его «милые детки» поняли, что полковник готов к тому, что на него нападут.

Особенно остро почувствовали это Маргарита и Самюэль. Они не раз видели полковника в минуты опасности и знали, что он, словно дьявол (кем он, собственно, и был) неуязвимым выходит из всех переделок и наносит удар только тогда, когда он точно выверен.

— Что вам стоит, — прошептала Маргарита, — вернуть нам нашу скудную часть? Ну хотя бы половину ее… хотя бы четверть…

— Твои слова угодили точно в цель, лапочка! — весело отозвался призрак. — Я вышел этой ночью как раз для того, чтобы забрать сокровища.

Лица окружающих побледнели.

— Так они здесь?! — пролепетала Маргарита.

Адель прибавила глухо:

— У нас?

— Да-да, добрые мои детки, — ответил полковник, — здесь, у вас. И если бы маркиз Адель, который горазд делать всякие глупости, не упустил дочку старого Морана, настоящую Тильду, вы, послушав ее вечернюю молитву, завладели бы этими сокровищами значительно раньше.

И он постучал по шкатулке, спрятанной под обширным балахоном.

Все дружно выдохнули:

— Значит, сокровища здесь!

— У нас! — прибавила Адель.

Словно бы желая раздразнить собравшихся до последнего предела, полковник медленно расстегнул свой балахон, похожий на теплое пальто, и вытащил шкатулку.

Жафрэ и Комейроль встали в этот миг за его спиной.

Полковник был окружен.

— Однако, однако, — проговорил призрак, обводя любопытным взором бледные лица с горящими глазами, — как же это вас взволновало!

Невозмутимость полковника и его спокойствие внушили вдруг всем одну и ту же мысль.

— Вы нас обманываете! — высказала ее вслух Маргарита. — В этой шкатулке не поместится и сотая часть сокровищ!

— Ты так думаешь? — возразил полковник. — Ну что же, погляди!

И он поднял крышку.

— Здесь около шестидесяти банкнот по тысяче франков — или чуть больше, — первой произнесла Адель, охватив взглядом пачку шелковистых бумажек.

Призрак взял одну из банкнот, развернул и поднес к глазам Маргариты со словами:

— Ты, детка, знаешь, кажется, английский.

Маргарита недоуменно заморгала, вгляделась… Прочитав, она пролепетала:

— Пятьдесят тысяч… Пятьдесят тысяч фунтов стерлингов! Миллион! И здесь их больше шестидесяти.

— На целых двадцать бумажек больше, — уточнил полковник со скрипучим смешком. — Да-да-да! Ровно восемьдесят, восемьдесят прехорошеньких миллиончиков!

Баснословная цифра, произнесенная вслух, произвела на всех оглушающее действие.

Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.

Все пятеро издали нечто среднее между звериным ревом и стоном и одновременно выхватили пять ножей. Нож Адели ударил первым, целясь прямо в сердце, но встретил лишь пустоту, ибо полковник стремительно отпрыгнул в сторону.

Остальные ножи звякнули о шкатулку, которой он ловко отбивался.

— Биби! — тихо позвал полковник. — Сюда, старина!

И прибавил:

— Души!

Дверь распахнулась — и Жафрэ и Комейроль покатились на пол: огромная собака сбила их с ног и сжала зубами горло Адель.

Полковника уже не было.

Его надтреснутый голосок слышался из сумрака соседней комнаты:

— Всем детишкам понадобились папочкины сбережения, это так понятно! Я не сержусь на вас, милые мои, и советую заняться особняком де Сузей — поверьте мне, это хорошее дело, стоящее. Только запомните: ни единого волоска не должно упасть с головы моей дорогой Анжелы и мальчика, который… Впрочем, не будем уточнять, ведь моя молодость ушла так далеко, верно, маркиз? Отпусти его, Биби, собачка, у него сегодня есть важные дела. А я пойду баиньки. Спасибо тебе, Биби. Если хочешь, пойдем со мной!

Собака оставила полузадушенную Адель и бросилась за хозяином.

— Да, маркиз, чуть было не позабыл, — вновь раздался еле слышный уже голосок, — остерегайся Ле-Маншо!

Радостно залаял Биби, хлопнула дверь — и вновь стало тихо.

В гостиной остались пять членов совета бывших Черных Мантий, превратившихся в банду Кадэ, побежденные и упавшие духом.

Еще не рассвело, но город уже просыпался, и шум его проникал в безмолвную гостиную: по улице Сент-Антуан катили тяжело груженные телеги.

Маргарита и Самюэль стояли; Комейроль с трудом поднимался с пола; добрейший Жафрэ стонал в кресле, а Адель, сидя на ковре, лечила свое саднящее горло водкой из оплетенной бутылки.

Похоже, всеми владело одно-единственное чувство — чувство суеверного ужаса. Впрочем, он имел мало общего с тем мистическим ужасом, что возникает при общении с потусторонним миром.