IX

ПЛАТЬЕ ИЗ ТАФТЫ

Эшалот, оставшийся после ухода Кадэ-Любимчика в одиночестве, казалось, вырос на целую голову. Одну руку он сунул в дырявый карман своего лоскутного халата, другую упер в бок. Картина! — произнес Эшалот. — Я представляю, как забегают мысли в глубинах моего мозга в тот миг, когда я увижу, что тайна вырвалась на волю и взмыла над самыми высокими деревьями девственного леса, в тени которых пряталась столько лет. Правда, мне самому подошел бы более мирный секрет, связанный с каким-нибудь тихим семейством, удалившимся в свой родовой замок среди полей и рощ, а не эта сложная история со множеством декораций, вроде как у старика Франческо в третьем действии «Мнимого отшельника на Этне». Выгодно, но уж очень опасно! Я же должен служить образцом спокойствия и добронравия для молодежи, а сам собираюсь воспользоваться кучей пакостей, хоть и не намерен уронить своей чести!

Эшалот, гордо вскинув голову, сделал несколько шагов по своей тесной комнатенке, но вскоре его сияющее самодовольством лицо несколько омрачилось.

— Нет, я не проник в суть этой тайны! — грустно вздохнул он. — Но предложения господина Тюпинье и мои собственные подозрения проливают некоторый свет… Черт побери! Все-таки я ничего не понимаю. И вместе с тем ясно, что в нынешних обстоятельствах разгадка имеет особое значение… Ах, Господи! Будь я поученее!

Эшалот со всего размаху хлопнул ладонью по потертому бумажнику и вновь вытащил потрепанный листок, который стал за долгие годы в романтическом воображении нашего добряка кладезем всех его надежд и упований.

Эшалот принялся читать:

— Petratsubeondessimat…Petrat, без сомнения, имя человека. Какого? Нужна сообразительность Симилора, чтобы это понять. Итальянский это или китайский? «Нантанкет», как говорили на нижнебретонском в «Привидении из Конкарно», где Лаферьер так мило играл утопленника… Subel Черт побери! Ладно, посмотрим: ondessimat или Onde и Simat. Мужчина и женщина? Ищи, думай! Filihitaire — почти что по-французски… Siam… от них родились близнецы. Re—gommedomussehantaitJeanneHuam… а это, черт возьми, понятно! Они любили друг друга, эти двое Kuheritez.. — Родословная де Кларов, черт побери! Heritetf. Ну хорошо, пусть так! Но какова манера изложения? Ну и ну! У меня просто голова идет кругом! Кстати, а не разбудить ли мне малышку и не подумать ли нам вдвоем? Ее это больше касается, чем меня, она ж что-то вроде дитяти, украденного в горах цыганами. Пойду-ка позову ее.

Эшалот нажал кнопку возле двери, расположенной напротив входа, и она отодвинулась; открылся шкаф еще меньший, чем спальня хозяина балагана.

Фургон Эшалота был невелик, но обычно эти домики на колесах устроены необыкновенно умно. Второй шкаф был когда-то убежищем неблагодарного Саладена.

Эшалот, чувствительный от природы, не мог удержаться от очередного монолога.

— Многообещающий ребенок, а теперь беглец, — вздохнул владелец балагана перед приоткрытой дверью, — вот каким воздухом дышал ты во времена своего невинного детства! Провидение само покарает тебя за те пакости, которые ты устраивал мне без числа и меры с тех пор, как я кормил тебя из рожка, будто материнской грудью, и рожок мой был куда добротнее, чем соска из аптеки. Накануне того дня, когда мне должно было достаться богатство, с которым я бы удалился на покой, ты имел глупость покинуть меня.:. Как это было нелепо с твоей стороны!

Впоследствии норка Саладена сделалась комнаткой Лиретты. А Лиретта, по мнению Эшалота, должна была давным-давно спать, вернувшись домой в десять часов (известно откуда), а сейчас у папаши Латюиля уже пробило полночь.

Однако сквозь щель лился яркий свет.

Не нужно удивляться, читатель, что после того, как мы предоставили подходящую щель любопытному Кадэ-Любимчику, мы и сами теперь пользуемся щелью, заглядывая к Лиретте. Дело в том, что жилище Эшалота состояло из сплошных щелей, это сооружение можно было бы даже назвать домом без стен.

Эшалот недовольно подумал:

«Портит себе глаза, читая выдумки Поль де Кока, „Атала“ или „Мушкетеров“. Театр, я еще понимаю, но тратить время на книги?!»

И он приник к самой большой щели, через которую легко прошел бы самый толстый палец.

И как же Эшалот был изумлен!

— «Ослиная шкура», да и только! — пробормотал он, округлившимися глазами глядя на девушку.

Лиретта сидела у своего рабочего столика; возле нее стояла лампа и светила вовсю.

Сон настиг Лиретту, когда она прилаживала бант к элегантному пояску из черной тафты — точно такому же, как на модной картинке, которая лежала перед девушкой на столике.

Но поясок был только мелкой деталью картины, изумившей Эшалота.

Волшебницы иголки редки в бедных ярмарочных балаганах, где зачастую царит артистическая лень, но все-таки и здесь они встречаются. Итак, я могу назвать один из самых прославленных домов моды, которым руководит бывшая плясунья на канате…

В картине, открывшейся Эшалоту, самым удивительным было платье, которое он впервые увидел на своей воспитаннице.

Элегантнейшее платье из черной тафты сшито так, словно его заказывали в знаменитой мастерской всепобедительного Вортса.

Простое платье, завораживающее своей простотой, среди окружающей скудости казалось безумием роскоши.

И если бы вы только могли видеть, как хороша в нем была Лиретта! Она провела влажным гребнем по своим темным волосам, и этого одного-единственного прикосновения хватило для чудесной прически. Ее бледное личико с тонкими, чуть дерзкими чертами тонуло в волнах пушистых и источающих удивительный аромат эбеновых волос. Сон застиг ее, когда она воткнула в шелк свою иголку, — улыбчивый сон, удивляющий ребенка возможностью проснуться юной женщиной.

Возможно, Эшалот не мог в полной мере оценить очарования этой картины, однако нос он почесал с видом знатока и принялся размышлять вслух:

— На кого же похожа эта девочка? Прелесть да и только! Хотя капелька зеленого и чуточку красного не помешали бы, а то уж чересчур мрачно.

Он совсем было приготовился войти, но задумался и остановился.

Нос он уже почесал и теперь чесал ухо, задавая себе вопрос:

— Неужели она пожертвовала своей честью?

Понимал ли он это слово так, как понимали его дон Диего и Родриг? Мы не знаем.

Но с другой стороны, мы тоже не знаем, каким именно словом пользовались эти два испанских бахвала на своем испанском языке. Великий Корнель очистил и упорядочил поэзию Гильема де Кастро, отца Сида.

Произнося свой знаменательный вопрос, Эшалот, похоже, был несколько возмущен и вместе с тем он улыбался, и даже очень весело.

Он принадлежал своему веку.

Сам того не подозревая, он разделял современную философию, которая смотрит на все со снисходительной прохладцей, благодаря чему пьесы с адюльтером приносят доход не меньший, чем железная дорога.

Эшалот вполне был способен создать этическую систему на уровне театра Жимназ, вот только орфография у него хромала.

Приоткрываемая дверь заскрипела, и Лиретта проснулась. Увидев Эшалота, она смутилась, но тут же рассмеялась, скрывая таким образом свое смущение. А когда вдруг вспомнила, что она в нарядном платье, покраснела до корней волос.

— Ты, стало быть, решила поменять амплуа, моя девочка, — произнес Эшалот с холодным видом следователя.

Лиретта разрумянилась еще больше, но бровки ее слегка нахмурились.

— От тебя я такого не ожидал! — продолжал Эшалот. — И тебе есть из-за чего смущаться. Все вокруг твердят: «Свобода! Свобода!» Я согласен, женщина не рабыня, скованная старинными обычаями и феодальными нравами, но это совсем не значит, что можно без моего ведома бегать темной ночью в таком наряде. Это может иметь последствия, и я предвижу — какие.

— Какие же? — осведомилась Лиретта, гордо вскинув хорошенькую головку.

— Сперва шелковое платье, — отвечал Эшалот, впрочем, без особой суровости, — поясок с бантом, корсаж с оборками, а потом, возможно, и кружева, и драгоценные камни, золото, серебро…

Девушка прервала его, топнув ножкой, и сердитые слезы хлынули у нее из глаз.

— Неужели вы считаете, что я на такое способна, вы, мой отец и друг? — спросила она.

И спросила весьма суровым тоном. Перед ее оскорбленным взглядом Эшалот опустил глаза и пробормотал:

— Я спросил совсем не потому, что хотел тебя обидеть, девочка! У меня нет в жизни других привязанностей, кроме тебя. Но я знаю, не присматривай я за тобой, ты меня покинешь.

— Никогда я вас не покину, — отвечала Лиретта, — но и не хочу, чтобы кто-то на меня наговаривал, пусть даже вы.

Она изъяснялась на отчетливом и правильном французском языке, именно на таком и говорят французские рабочие, и не так редко, как нам кажется. Этот язык не имеет ничего общего с претенциозными и неуклюжими завитушками лавочников-краснобаев и совсем уж не похож на словесные плетения ярмарочных книгочеев, вроде Эшалота. Она говорила… Ну да, у нее было совершенно безупречное произношение, и, возможно, оно было ее природным даром. Но я повторяю, говорила она безыскусно.

Сама по себе безыскусность приходит к тем, кто много читает и пишет. Лиретта не писала, но у нее была возможность встречаться и разговаривать с людьми не похожими на тех, кто ошивался на ярмарках. По крайней мере двоих из них мы знаем — это принц де Сузей и доктор Абель Ленуар.

Был еще один человек, с которого Лиретта могла брать пример, тем более что это была очаровательная девушка. Одно время балаган Эшалота стоял неподалеку от площади Бастилии, и хозяин балагана частенько захаживал к добрейшему Жафрэ и любовался его птичками. С ним приходила и Лиретта.

Стоило им прийти, как к ним присоединялась мадемуазель Клотильда. Девочки тогда играли в прятки в бесконечных коридорах особняка Фиц-Роев, и было похоже, что Лиретта знает их лучше, чем Клотильда.

— Наговоры, — нравоучительно произнес Эшалот, — оружие предателей и негодяев, которых играет господин Шили в театре Амбигю. Я не из их числа и беру свои слова обратно, если они тебя оскорбляют. Но час нашего объяснения пробил. Ты готова?

— Я готова ответить на любые ваши вопросы, — согласно кивнула Лиретта.

— Тогда сразу перейдем к делу. Куда ты собираешься идти сегодня вечером? — сурово спросил Эшалот.

— По делам, — уклончиво ответила девушка.

— Допустим. Твои дела касаются тайны твоего происхождения или это чувствительное свидание, так сказать, сердечные дела? — выспрашивал Эшалот, внимательно смотря на девушку.

— И то, и другое вместе, — быстро ответила Лиретта, опуская глаза. — Я люблю и я хочу быть богатой, потому что тот, кого я люблю, — принц.

X

ЛИРЕТТУ ДОПРАШИВАЮТ

Только человек вроде Эшалота мог, не дрогнув, выслушать подобное признание. Он никогда в жизни не видел ни одного принца, но зато с утра до ночи представлял их себе.

— Допустим, — произнес он в третий раз. — Принц так принц. Но мне было бы очень неприятно, если бы вдруг твоим знакомым стал какой-нибудь первый встречный лавочник или даже кто-то из наших ярмарочных артистов. Дело тут не в гордости. Мне особо гордиться нечем, сам я из простых — я так чувствую, хоть и не знаю своих родителей. Но мне кажется, найти их никогда не поздно! И я знаю, — тут его голос дрогнул, — мать была бы счастлива, если бы могла прижать меня к груди пусть даже на смертном одре.

Эшалот так расчувствовался, что на глазах у него выступили слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони и, минуту помолчав, снова обратился к девушке:

— Твой принц любит тебя?

— Нет, пока не любит, — печально ответила Лиретта.

— Однако поставляет тебе тафту? — удивился хозяин балагана.

— Нет, он ничего мне не поставляет, — проговорила девушка.

— Тогда кто же? Солидный буржуа? — допытывался Эшалот.

Они сидели друг напротив друга, Лиретта возле своего рабочего стола, Эшалот в ногах узенькой кроватки. У Лиретты не возникло ни малейшего смущения, и столь же безмятежно задавал свои вопросы ее опекун.

— Я люблю вас таким, какой вы есть, папа Эшалот, — сказала она, — но вы понятия не имеете, кто я такая.

Он подпрыгнул, обрадованный ее словами, и вскричал:

— Так ты теперь знаешь, плутовка, свою тайну? Ты узнала ее?

— Я знаю, что я честная девушка, и этого более чем достаточно! — отвечала Лиретта.

Эшалот сник.

— Очень мило с твоей стороны, — промямлил он. — И ты совершенно права… хотя, услышав из уст юной девушки прямо сказанное «Я люблю», невольно собьешься с толку.

— Но это так и есть! — сказала Лиретта. — Я готова крикнуть всей Вселенной: «Я люблю его! Люблю! Люблю!»

— Простите меня, мадемуазель, но к чему такая сообщительность? Я и сам из тех, кто знает, что такое любовь, я испытал на себе и шипы ее, и розы, и не так уж давно. Любовь — это главное украшение нашей жизни… А мы с тобой толкуем о делах, голубка! Я предлагаю тебе в помощь весь мой жизненный опыт и все свои способности. Легко сказать: «Хочу быть богатой», но пути, но средства… Давай разберемся! Опустоши-ка свой сундучок!

— Я имею право на большое состояние, — тихо проговорила Лиретта.

— Я всегда это предполагал, — поддержал ее Эшалот. — Давай дальше. Каждый из нас окружен таинственными обстоятельствами. Внутренний голос подсказывает мне, что может случиться так, что я открою тайну своего рождения, обрету ренту или солидные капиталовложения купцов или аристократов Сен-Жерменского предместья. Но и судьба способна на сарказм: что, если тебе придется ждать так же долго, как мне, черт побери?!

— Я не собираюсь ждать, — прошептала Лиретта. Говорила она словно помимо собственной воли, и ее улыбка обрела какую-то таинственную значительность.

Эшалот с любопытством смотрел на нее.

— Тебе гадали на картах? — спросил он. Она отрицательно покачала головой.

— Значит, ты говорила с ясновидящей?.. — продолжал он свои расспросы.

— Нет, — прервала его девушка, — во все это я не верю.

— А во что веришь? — задал очередной вопрос ее опекун.

— В Бога… и в себя, — ответила Лиретта.

— Ну, значит, тебе привиделся вещий сон, клянусь ослиным пометом! — воскликнул Эшалот.

Он уже весь дрожал от нетерпения, глаза у него стали круглыми, а лицо и даже нос побелели. Лиретта рассмеялась, показав свои чудесные жемчужные зубки.

— Да, когда-то я очень старалась увидеть такой сон, — подтвердила она.

— Лучше этого знака нет, — поддержал ее Эшалот.

— Возможно, но я так его и не увидела, — призналась Лиретта.

— Тем хуже для тебя! — грустно пробормотал хозяин балагана.

— Мне только кажется, что я принцесса… — тихо промолвила девушка.

— Как? И тебе тоже? Но поверь моему опыту: того, что кажется, недостаточно! — пытался образумить ее Эшалот.

— Когда я говорю — принцесса, я имею в виду, что родилась от родителей знатных и богатых, — пояснила Лиретта.

— Главное, богатых, — уточнил Эшалот.

— Я даже кое-что помню… — задумчиво говорила девушка.

— Даму в локонах, — подхватил Эшалот, — которая склоняется над твоей колыбелькой.

— Нет, — возразила Лиретта.

— Большая темная гостиная, обтянутая алым потускневшим от времени шелком с золотой бахромой… — подсказывал Эшалот.

— Может быть… Кто-то мне такое рассказывал… — медленно говорила девушка.

— Так-так, — заторопился Эшалот, захваченный драматической интригой, — но не ясновидящая и не гадалка? Черт побери! Но ведь отшельника из пещеры у нас поблизости нет! Не тяни, голубка, говори кто! Мне же тоже нужно тебе кое-что сообщить, и мое сообщение тоже не терпит отлагательства!

— Я, — продолжала Лиретта, — говорила с молодым человеком с улицы Вьей-дю-Тампль, вы его еще называли пролаза… он знает все.

— С Пистолетом! — вскричал Эшалот. — С сыщиком-красавчиком. Да, у него талант на всякие таинственные истории.

— Больше чем талант! Мне показалось, что это было какое-то колдовство! — уверяла опекуна девушка.

— У него на квартире? — кисло справился Эшалот.

— Во второй раз у него… А в первый он пришел сюда сам… — сообщила Лиретта.

— Если он пришел сюда сам, — задумчиво произнес Эшалот, — значит, что-то унюхал. Но я ведь запретил тебе открывать дверь кому бы то ни было!

— Он вошел в окно, — доложила Лиретта.

— Среди бела дня? — удивился Эшалот.

— Нет, темной ночью! — заявила девушка.

— И ты его впустила? — возмутился хозяин балагана.

— Я спала. И вдруг слышу, как мне говорят: «Здравствуй, Тильда…» — прошептала Лиретта.

— Тильда?.. Он что, принял тебя за мадемуазель Клотильду, племянницу Жафрэ? — не понял Эшалот.

— Не знаю, но мне показалось, что я схожу с ума. Вокруг темно, никого нет, но кто-то меня называет Тильдой, и я вдруг поняла, что меня никогда по-другому и не звали. Я спросила: «Кто это?» А голос мне отвечает: «Это я, твой отец, Моран!» И, еще не проснувшись, я соскочила с постели и закричала: «Папочка, папочка Моран! А мне приснился сон и снился долго-долго! Мне снилось, что тебя уже нет в живых!» — рассказывала Лиретта.

Эшалот затаил дыхание, он просто умирал от любопытства.

— Я старалась найти в темноте своего папочку Морана, я уже не помнила, как он, бедный, меня колотил. Но голос вдруг совершенно изменился и произнес: «Вот и все, что мне нужно было узнать! Не пугайтесь, мадемуазель, я не вор и не влюбленный! Я пришел вернуть богатство, принадлежащее вам, а вы заплатите мне разумные комиссионные, в соответствии с моей бедностью». Я услышала, как чиркнули спичкой, и секунду спустя увидела очень милого юношу, который держал под мышкой сверток с фирменным знаком магазина «Лувр», — закончила рассказ Лиретта.

— Так это он принес тебе тафту? — восхищенно воскликнул Эшалот. — Неужели Пистолет?

— Да, именно он, — подтвердила девушка.

— Ах ты, Господи! А он ничего не совершил неподобающего? — осведомился Эшалот.

— Я совершила, — призналась Лиретта. — Я поцеловала его, когда увидела, какое получилось платье. У меня же никогда такого не было!

— Ну, это ничего страшного, — проявил снисхождение великий ярмарочный артист.

— А он сказал мне: «Вы просто прелесть! Чудо что за герцогинечка из вас получится!» — заявила не без гордости Лиретта.

Эшалот с видом знатока пощупал шелк.

— На глаз не меньше пятидесяти экю, — сказал он, — значит, крутое заваривается дельце. Ну и что же дальше?

— Когда он принес ткань, он велел выкроить платье точь-в-точь по картинке, которую мне подарил… — сообщила подробности Лиретта.

— Обо всем подумал, мальчуган, позаботился. Ну и что же дальше? — интересовался Эшалот.

— Дальше он стал рассказывать мне про мое детство. И мне стало казаться, что я разговариваю со своей собственной памятью. Откуда он все это узнал, ума не приложу! Одно ясно, сама я об этом позабыла, — Лиретта грустно улыбнулась.

— А на Иерусалимской улице ему пожалели тысячу двести франков в месяц! — покачал головой Эшалот. — Ему не дали места, и мне, кстати, тоже. Ребята там ловкие, ничего не скажу, но уж завистливые, не дай Бог! Наше правосудие осталось без меня и без Пистолета, вот беда-то. А теперь рассказывай дальше, — попросил он.

— Если обо всем рассказывать подробно, получится слишком долго. Я выберу самое главное, — пообещала Лиретта и продолжила: — Он напомнил мне, что после похорон папочки Морана… Господи! Как же я замерзла в то утро! Я ведь была совсем маленькой… меня отвезли в особняк в квартале Марэ, но отвезли против моей воли, потому что я хотела остаться с маленьким Клеманом, который жил у камнереза на кладбище и накормил меня своим завтраком… И тогда я сбежала от Жафрэ, чтобы отыскать Клемана и вернуться с ним. Но камнерез со всем семейством куда-то исчез. А ваш балаган в то время стоял на ярмарке Ланди, между Сен-Дени и Шапель, поэтому так и получилось, что я села, дрожа, у вашего порога и расплакалась.

— Ты и тогда была очень славной девочкой, — расчувствовался Эшалот.

— И вы меня пожалели, — добавила Лиретта.

— Я взял тебя к себе, и это был не самый дурной поступок в моей жизни, — с гордостью заявил владелец балагана.

— Милый мой папочка Эшалот! С тех пор я с тобой и живу.

— Так, и что же дальше? Или это все? — спросил он.

— Нет, не все! Вы часто говорили мне об иронии судьбы. Больше всего меня поразило то, что принц, которого я люблю… — Лиретта вдруг осеклась.

— Держу пари, он оказался мальчуганом камнереза! — вскричал Эшалот с живейшей заинтересованностью. — Подумать только, каждый находит разгадку своей тайны, и только загадку моего рождения невозможно разгадать.

— Да, — сказала Лиретта, — вы угадали, это тот самый маленький Клеман. И, как вы сами понимаете, я, конечно же, его не узнала. Своего принца я увидела в прошлом году верхом на лошади. Он ехал через нашу площадь, и я полюбила его. Теперь все… Нет, еще не все, папочка! Вы ведь знаете мадемуазель Клотильду с улицы Культюр, такую добрую, такую красивую?

— Почти такую же красивую, как ты! — улыбнулся Эшалот.

— Нет, гораздо красивее… Так вот она у них вместо меня, — сообщила Лиретта.

— У кого — у них? — не понял Эшалот.

— У Жафрэ, — пояснила девушка.

— Вместо тебя? — Эшалот так ничего и не понял.

— Да. Они привезли ее из какой-то глухой провинции года через два-три после того, как я исчезла. И когда привезли, стали говорить: «Вы видите, как выросла и изменилась наша Тильда!» Еще бы не измениться! Да она года на два старше меня! — возмутилась Лиретта.

— Но какой бы ни была их новая Тильда, молитвы она им не смогла прочитать! — проворчал Эшалот.

Лиретта взяла его за руки, обрадованно глядя в глаза.

— Правда! Я ведь и об этом позабыла, — радостно сказала она. — Вы ведь слышали, как я читала свою молитву! И у вас ведь сохранилась та самая бумажка, о которой мне говорил господин Пистолет. Бумажка с моей молитвой!

XI

ДОНЕСЕНИЯ ПИСТОЛЕТА

Глаза Эшалота стали круглыми от удивления. — Твоя молитва! — повторил он. — Клянусь честью, она для меня святое, и я никогда и никому не сказал о ней ни единого слова, кроме… Но не важно! Откуда этот гусь мог догадаться о бумажке?

— Но я же сказала вам, — ответила с важностью Тильда, — что он знает абсолютно все!

— И вот такого отвергли на Иерусалимской улице! Вот как все у нас делается! — возмущался Эшалот.

— Позвольте я закончу, — прервала его сетования девушка, — потому что этой ночью нам обоим предстоит работа… Так вот на рассвете господин Пистолет вынужден был уйти, но попросил меня прийти к нему домой, и я пришла к нему.