Бран обладал даром дипломата в еще меньшей степени, чем любой другой гном. При первых же словах Утера с его лица исчезла улыбка, и негодование переполнило все его существо. Он нервно теребил бороду, дергал завязки своей меховой накидки, которая словно душила его, и, увидев, что все взгляды обращены к нему, попытался ценой невероятного усилия изречь что-либо другое, кроме срывающихся с губ ругательств.

– Совет…

На лбу его блестели капли пота. Судри наклонился к нему и что-то прошептал на ухо, но Бран грубо оборвал его на гортанном диалекте гномов Черной Горы, которого никто из присутствующих на Совете не понимал.

– …Совет собрался ради определенной цели, – начал он снова на языке, которым пользовались все племена Богини, включая монстров Черных Земель. – Ты должен вернуть нам меч, вот и весь сказ.

– Бран, ты же знаешь Фрейра, он неспособен солгать, – сказал Утер, заставляя себя сохранять спокойствие. – К тому же, то состояние, в котором его нашли, является самым страшным доказательством… Если он говорит, что монстры перешли Границы, значит, это правда. А стало быть, нам сейчас не время сводить счеты. Мы должны, напротив, объединиться и возродить войско Пендрагона, чтобы встать у них на пути и уничтожить навсегда. А для этого нам необходим Экскалибур.

– Вот, значит, как! – завопил гном и так ударил кулаком по бронзовому столу, что тот загудел. – Ты решаешь, а нам остается лишь подчиняться, так, что ли? Твой Фрейр глупее скотины! Что мы об этом знаем? Он увидел трех волков и наделал в штаны!

Утер собрался возразить, но в этот момент герольд стукнул в дверь своим железным посохом, и в зал вошла королева Игрейна, оставив рыцаря Антора в коридоре. Она остановилась на пороге, смущенная высоким собранием, удивленная тоном Брана и уязвленным лицом своего мужа. Однако ее неожиданное появление внесло спокойствие, пусть даже на короткое время.

Любой королеве, кто бы она ни была, не полагалось присутствовать на Совете (и в этом обычаи людей сильно отличались от обычаев эльфов). И Игрейна знала об этом. Ей дали это понять еще тогда, когда она в возрасте двенадцати лет только вошла во дворец, будучи обещана королю Пеллегуну. Склонив голову и краснея, она села в сторонке, позади Утера, не смея с ним заговорить и лишь бросив на него украдкой взгляд, чтобы передать частицу своей любви, которую она испытывала в этот момент. Как только она села, то сразу же поймала взгляд аббата Илльтуда, сидящего точно напротив короля, – тот улыбнулся, но улыбка его был полна неодобрения. Вспыхнув, она отвела глаза и инстинктивно прикрыла разорванный ворот платья. Хотя какое значение имел сейчас ее наряд! Да и что он знал о той угрозе, которая нависла над королевством Логр? Говорили ли они уже об этом или речь шла об этом проклятом мече? С первых же слов Мерлина она поняла, что оба вопроса отныне неразрывно связаны.

Мерлин слегка кашлянул, чтобы привлечь внимание, и негромко произнес:

– Утер говорит правду, Бран… – Он украдкой бросил взгляд на Игрейну, но все же добавил: – …и королева Ллиэн тоже их видела… Не спрашивайте меня как, но она их видела – во время бури. Я думаю, что она использовала силу бури, чтобы защитить Фрейра. Она мне говорила, что деревья сами…

– Правда в том, – перебил его Бран, – что вы готовы придумать что угодно, лишь бы не возвращать нам наш талисман!

Гном снова обернулся к Утеру с таким диким видом, что стал, похож на своего брата Рогора, и эльфы вздрогнули, пораженные этим страшным зрелищем.

– Ты стал как Горлуа, как Пеллегун! – сказал он, грозя ему указательным пальцем. – Стремишься к власти ценой наших жизней! Они совершили ту же ошибку!

Вдруг он обратил свой обвиняющий перст на аббата Илльтуда.

– Это все твои проклятые монахи заморочили тебе голову, как и старому Пеллегуну, как и Горлуа!

Мерлин усмехнулся и украдкой посмотрел на Илльтуда, которому, впрочем, было не до смеха. Аббат ничего не ответил, и его покорное молчание вывело из себя Игрейну.

– Король Пеллегун не верил в Бога! – бросила она. – А Горлуа тем более!

Все повернулись к ней, и она выдержала злобный взгляд Брана, иронию Мерлина и удивление собственного мужа.

– Наш Бог – это Бог любви, – сказала она. – И мы хотим лишь мира, мессир Бран…

– Да, – проворчал гном. – Мир для людей. Любовь для людей… Единственная земля, единственный король, единственный бог – так, что ли?

– Государь… – степенный голос Гвидиона, великого друида лесных эльфов, избавил королеву от необходимости ответа. – Сеньор Бран, возможно, кое в чем прав, – сказал он.

– Ха!

– Варвар был ранен, потерял много сил… Можно ли быть уверенным в том, что он видел?

Утер вздохнул и провел рукой по лицу. Резкий тон гнома и то презрение, с которым он обратился к королеве, натянули его нервы до предела, и он уже чувствовал, что готов вцепиться Брану в глотку и заставить его проглотить собственную бороду.

– Мы скоро это узнаем, – сказал он с признательной улыбкой, адресованной старому эльфу. – Фрейра подобрала герцогиня Хеллед де Соргалль, она же привезла его сюда. Я знаю, что она еще несколько дней назад отправила разведывательный отряд к Границам, и сегодня она должна быть среди нас, чтобы рассказать, что же там происходит. Я сам послал всадников ей навстречу, но пока не получил от них никаких вестей.

– До Границ больше двух недель пути, – поддержал короля сидящий рядом Лео де Гран, словно оправдываясь. – Даже если загнать много лошадей, можно ждать их возвращения не раньше, чем через три-четыре дня.

– Если только это не будут эльфийские лошади, – сказал Дориан.

Юный принц улыбнулся, весьма довольный, что нашел наконец тему, в которой был знатоком.

– Я могу поехать туда, – предложил он. – С Ламом и его друзьями мы прибыли бы гораздо быстрее, чем любой ваш посыльный.

Лам… Утер вспомнил белого жеребца короля Ллэндона, впечатляющих размеров, белоснежная грива которого доставала чуть не до земли. Он тотчас же вспомнил и Ллиэн, сидящую верхом без узды и седла и сжимающую бока лошади длинными ногами, обутыми в замшевые сапожки. Но он почувствовал присутствие Игрейны позади себя и прогнал эти греховные помыслы.

– Это верно, – сказал он.

– Вы только посмотрите! – вскричал Бран. – Теперь эльфы! Хотите, чтобы мы доверяли им? Проклятие, да здесь просто смеются над нами!

– Да заткнись же ты наконец! – заревел Утер. – Если хочешь знать, Фрейр видел и еще кое-что помимо монстров!

Он умолк, но настойчивые взгляды собравшихся не позволяли ему скрывать далее то, что варвар увидел на пустой дороге. Он поискал глазами Мерлина, надеясь на его поддержку, но мужчина-ребенок опустил голову и неожиданно так помрачнел, что король вернулся к действительности, слишком поздно оценив всю важность своих слов. Игрейна, бледная и хрупкая в своем мятом платье, растерянно смотрела на него, и Утер на мгновение обернулся к ней, чтобы почерпнуть в глазах жены немного сил и продолжить свою речь.

– Бран, прошу тебя мне поверить… Мне очень бы хотелось, чтобы Фрейр ошибся, чтобы он плохо разглядел… И уверяю тебя, что если окажется именно так, я верну Экскалибур народу гномов…

Принц Черной Горы не отвечал, охваченный, как и все, страхом от предчувствия того, что сейчас скажет Утер.

– Твой брат… Твой брат Рогор и воины-гномы Черной Горы были рядом с Безымянным.

В зале повисла абсолютная тишина. Бран, выкатив глаза, с ужасом смотрел на Утера, в то время как его спутники, происходящие из клана гномов Красной Горы, опустили глаза и затаили дыхание. Губы Брана задрожали, но слова никак не сходили с них, борода его затряслась от негодования. Наконец последовал взрыв:

– Это ложь! – завопил он. – Как можешь ты говорить такое!

– Это правда, – произнес Мерлин, и все повернулись к нему. – Я был там, когда сеньор Фрейр очнулся, и это было первое, что он мне сказал…

– Ложь!

Не успел Утер снова взглянуть на Брана, как гном скатился со своего стула и ринулся к нему. Утер поднял руку, защищаясь от удара, но принц ударил короля головой, как тараном, и опрокинул его на пол. Утер барахтался, зацепившись своим одеянием за упавший стул. Вдруг в руке гнома блеснуло лезвие, и его лицо исказила гримаса ненависти, не оставлявшая сомнений, что он готов ударить. Утер наудачу нанес удар и глубоко порезал руку о кинжал, но ему удалось схватить Брана за горло. Игрейна закричала, и Утер краем глаза заметил ее парчовое платье, совсем близко, и его белизну, забрызганную его собственной кровью. В следующий миг между ними, подобно блеску молнии, опустилась рука в железной перчатке. Град ударов еще продолжал сыпаться на короля, потому что гном, схваченный крепкими руками рыцарей, все еще продолжал отбиваться. Утеру наконец удалось отшвырнуть стул и подняться на ноги, задыхаясь от бешенства. В зале стоял крик. Онару, молодому воину-гному, удалось свалить одного из рыцарей и жестоко избить его. Судри был укрощен раньше, чем смог произнести заклинание, но он отбивался, как дьявол. Игрейну оттащил в сторону один из рыцарей, загораживая ее своим телом. Она тянула руки к мужу, но он не мог разобрать, что она кричала. Эльфы в ужасе смотрели на короля, залитого собственной кровью. Ульфин крепко стиснул Брана, а другие рыцари железной стеной встали вокруг него, с трудом сдерживая натиск разгневанных гномов. Поскольку Утер вскочил так стремительно, перед его глазами заплясали яркие точки и он покачнулся, но его вовремя поддержал Лео де Гран. Глубокая рана короля все еще кровоточила, ему не хватало воздуха и никак не удавалось полностью прийти в себя.

Вдруг перед ним возникло искаженное лицо Мерлина, который выкрикивал какие-то слова – их смысл король никак не мог уловить, но они разрывали барабанные перепонки. Тыльной стороной здоровой руки Утер ударил его изо всех сил, да так, что мужчина-ребенок пролетел несколько локтей, как тряпичная кукла, и рухнул у ног королевы Игрейны.

– Богом заклинаю, все вы, замолчите!

Мощный голос аббата перекрыл всеобщий шум, все озадаченно и стыдливо примолкли. Бран перестал брыкаться, и когда Ульфин слегка ослабил свою железную хватку, яростно вырвался из его объятий.

– Вон отсюда! – прогремел Утер. – Вон отсюда навсегда, и ты, и твои гномы! Отныне в Совете нет для вас места!

Бран кипел от ярости. Но рыцари стояли непроходимой стеной между Утером и гномами, и стена эта была столь высока и массивна, что Бран даже не мог видеть короля. На краткий миг его глаза встретились с глазами Мерлина, все еще лежавшего на полу с растерянным видом, с наливающимся на скуле кровоподтеком.

– Мое мнение такое же, – проговорил Бран. – А впрочем, здесь и нет никакого Совета… Я вижу здесь лишь сборище людей и трусов.

Он плюнул на землю, после чего гномы все как один повернулись и толпой вышли из зала Совета.

Как только они покинули зал, Утер, пошатываясь, занял свое место, не дожидаясь, пока к нему подойдут коннетабль или королева.

– Я оставляю меч Экскалибур у себя, – сказал он отрывисто. – И если кто-либо посмеет мне помешать, на него падет гнев Пендрагона.

Эльфы, более бледные чем обычно, глухо зароптали, выражая свое неудовольствие, но тут же умолкли, как только король поднял на них свой потемневший взор.

– Государь, но это невозможно, – сказал наконец Гвидион.

– В самом деле?

Утер показал ему свою окровавленную ладонь, и все увидели лужицу крови, которая натекла с нее на бронзовый стол.

– Никто не имеет права вносить в Совет оружие, кроме рыцарей. Это закон, и ты о нем знаешь, и он о нем знал! Однако все вы видели, что он совершил! Теперь скажи, можно ли после этого доверять гномам!

Старый друид сгорбился под гневными выкриками короля и отвел глаза от изрезанной руки, которую тот протянул к нему. Но все же возразил:

– На этой земле не будет мира, пока гномам не будет возвращен их талисман. Никто не может пойти против воли богов.

– Каких богов? – перебил Илльтуд. – Единственный Бог, о котором здесь говорят, – это Господь Наш, и Его воля – воля короля!

Гвидион пристально посмотрел на аббата, потом покачал головой и, не говоря ни слова, вышел из зала в сопровождении принца Дориана.

– Отлично! – воскликнул Утер, как только они переступили порог. – Уходите и вы тоже! Скажите вашей королеве, что мы будем в одиночку противостоять нашествию монстров, во имя великой славы Божьей! Эта земля – человеческая, вы слышите меня? Эта земля принадлежит людям навеки!

Эти слова еще долго отдавались эхом в коридоре, где замирали удаляющиеся шаги эльфов. Утер повернулся, ища глазами Мерлина, но мужчина-ребенок незаметно исчез, по своему всегдашнему обыкновению. Утер почувствовал уколы совести.

Как и сказал Бран, в зале Совета остались только люди; молчаливо собравшиеся вокруг стола мужчины и королева, охваченные самыми разными мыслями, потерянные или возбужденные, но потрясенные сценой, развернувшейся на их глазах. И тогда Илльтуд, который лишь один в разгаре этих событий оставался сидеть, встал, неторопливо подошел к Двери, закрыл ее перед носом герольда и вернулся на свое место.

– На колени, братья мои, потому что только что воля Божья была выражена устами короля.

Он опустился на колени первым, склонил свой выбритый кружком затылок перед Утером и соединил руки. Вслед за ним так же поступила королева. Затем рыцари, один за другим, встали на колени, громыхая металлом доспехов и скрестив руки в кольчужных перчатках на рукоятях своих мечей.

Несколько мгновений Утер смотрел на коленопреклоненных пред ним людей. От железных великанов исходил немой призыв, надежда, как если бы все хотели убедиться, что пережитое ими только что было не результатом гнева и гордыни, а выражением божественной воли, как о том говорил аббат.

Они были не глупцы – а просто люди, с такой волей к вере, что были готовы поверить во все – в него, в Илльтуда, в Бога и даже в самих себя – почему нет? Утер почувствовал, как его тронула эта горячность, даже больше, чем ярость Брана или обескураживающий уход эльфов. Итак, люди не стремились ни к чему другому, кроме как быть людьми… Сражаться в одиночку. Победить в одиночку. Не склонять головы ни перед кем, лишь пред единственным Богом, и не делить ничего и никогда… Мечты Пендрагона вдруг показались ему бесконечно отличающимися от тех, что он носил в глубине себя, от того, о чем все они думали…

Утер прикрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением сопричастности, усмирившей его гнев и смывшей страх, подобно очищающей берег волне. Он инстинктивно поискал меч на боку, но увидев, что оружия при нем нет, взял со стола Экскалибур и вытащил золотой меч из ножен со звонким лязгом металла, от которого у всех по коже пробежали мурашки. Затем, как и остальные, он преклонил колени и положил руки на рукоять Священного Меча.

– Братья мои, не забудьте это мгновение, – еле слышно проговорил Илльтуд. – Двенадцать рыцарей, словно двенадцать апостолов Господа Нашего, свидетели на все времена воли Бога. Дадим же клятву пред Богом, королем и королевой всегда быть достойными этой воли. Пусть братство, собравшееся вокруг этого стола, станет орудием Бога через слух и зрение.[11] Снимите шлемы, господа, чтобы никто не забыл ваших лиц.

Все повиновались. Первым был Адрагай Темноволосый, следом за ним его брат Мадок Черный, прозванные так за цвет своих длинных волос, за ними – Ульфин, Нут, Уриен, который впоследствии станет королем, Канет де Керк, Ду и все остальные… И перед лицом рыцарей с обнаженными головами, перед лицом короля, стоявшего, как и они, на коленях, и королевы, белизна парчового платья которой излучала собственное сияние, Илльтуд произнес клятву рыцарства.

– Знайте, что вначале, как свидетельствует Писание, никто не отваживался сесть на коня, если до этого не был рыцарем. Оружие, которое никто не может носить, не будучи рыцарем, не дается им без основания.

Щит, который он выставляет перед собой для обороны, означает, что, как и щит, ставящийся между рыцарем и ударами меча, сам рыцарь должен поставить себя перед Святой Церковью, перед лицом всех злоумышленников, будь то разбойники или безбожники.

Кольчуга, покрывающая тело рыцаря и защищающая его со всех сторон, означает, что так же точно и Святая Церковь должна быть огорожена и окружена неусыпной бдительностью рыцаря.

Шлем, который носит рыцарь на голове, более, чем любое другое снаряжение, виден прежде всего, и он учит нас, что таким же образом рыцарь должен появляться впереди прочих людей для истребления тех, кто задумает навредить Святой Церкви и нанести ей ущерб.

Копье, которое благодаря своей длине наносит удар прежде, чем враг подберется к рыцарю, учит нас вот чему: как страх при виде копья с негнущимся древком и разящим железным наконечником обращает в бегство безоружного мошенника, так же и рыцарь должен быть достаточно гордым, чтобы распространять этот страх и дальше, дабы никакой разбойник или нечестивец не посмел приблизиться к Святой Церкви.

Меч, который рыцарь носит на поясе, имеет обоюдоострое лезвие, и этому есть причина. Меч из всех видов оружия является самым почетным и самым высоким, потому что им можно пользоваться тремя способами. Можно нанести колющий удар и убить острием. Можно рубить по обе стороны, и слева, и справа. Обоюдоострое лезвие меча означает, что рыцарь должен быть служителем Господа Нашего и слугой своего народа. Одна из разящих граней должна быть направлена против врагов Господа Нашего; другая должна справедливо судить тех, кто является разрушителем человеческого сообщества. А острие имеет другую природу. Острие означает подчинение, так как все люди обязаны подчиняться рыцарю. И очень правильно, что острие символизирует подчинение, потому что оно направляется вперед. А ничто не заставит идти вперед так упорно, как подчинение воле собственного сердца. Таково значение меча.

Конь, наконец, на котором восседает рыцарь и который несет его по его необходимости, символизирует народ, потому что народ должен нести рыцаря во всех его надобностях и именно на народе должен восседать рыцарь. Потому что тот, кто сидит на коне, управляет им с помощью шпор и направляет его по своей воле; и таким же способом рыцарь должен управлять народом по своей воле, справедливым подчинением, потому что народ есть и должен находиться под ним. Таким образом, вы можете знать, что рыцарь должен быть господином народа и воином Бога.[12]

Вот так, перед столом со Священным Камнем Фал и мечом Экскалибуром в руках короля, двенадцать рыцарей принесли в первый раз свою клятву Круглого Стола.