— Вызывай «скорую».
      — «Скорую»?
      — Они поставят диагноз сердечного приступа.
      — Но его семья…
      — У него нет семьи. У него никого нет.
      — Но будут подозрения…
      — Почему?
      — Еще одна смерть.
      — Ну и что?
      Лусидио пошел на кухню. Я снова сел, оглушенный. Потом подскочил. «Скорая». Телефон. Где у меня телефон? Я находился у себя дома и не знал, где телефон. Нашел его только потому, что он зазвонил. Я пошел на звук. Это Ливия. Она хотела узнать, ел ли я.
      — Ел, ел.
      — Что?
      — Что — что?
      — Что ты ел, Зи?
      — Поджарку. Фарофу. Банан.
      Ливия удивилась. Этого не было среди замороженных продуктов, которыми она набивала мой холодильник на неделю. Поджарка? Фарофа? Банан?
      — Я еду к тебе, Зи. У тебя странный голос.
      — Нет! В такую грозу? Сиди дома.
      — Какую грозу?
      Я посмотрел в окно. Грозы не было.
      — Я в порядке. Уже ложусь спать. Завтра поговорим.
      — Ты слышал про Жизелу?
      — Нет. Что случилось?
      — Она умерла.
      — Что?! Как?
      — Говорят, сердце.
      — Сердце? В восемнадцать лет?
      — Вот именно.
      Лусидио вызвался рассказать врачу о том, что произошло. Я был не в состоянии говорить.
      — Мы ели, и вдруг Самуэл прижал руку к груди. Не успели сообразить, что произошло, как он оказался на полу. Мы пытались его реанимировать, но безуспешно. Нет, мы не знаем его семьи. Он жил один. Кого нужно предупредить о его смерти? Понятия не имеем. Кто возьмет на себя оплату похорон?
      Лусидио посмотрел на меня вопросительно. Я кивнул. И стал думать, что можно продать, чтобы достать денег.
      На похоронах Самуэла в октябре присутствовали только мы с сеньором Спектором. Ливия не пошла. Она не разговаривает со мной с тех пор, как узнала о смерти Самуэла у меня дома. Не помогли мои клятвы в том, что это действительно сердечный приступ и не имеет отношения к ужинам, к «Клубу поджарки», к безумию.
      Сеньор Спектор подошел и спросил тактично:
      — Рак?
      Я ответил:
      — Сердце.
      Он покачал головой и сказал такое, чего я сначала не понял:
      — Спорю, что он не пожалел.
      Я договорился с сеньором Спектором, что через два дня он посетит меня. Он понимал, что сейчас неподходящий момент, совсем неподходящий.
      Похоронив Самуэла, я остановил такси и попросил отвезти меня в наш старый район. Я не был там много лет. Где раньше находился бар «Албери», теперь прокат видео. Я стоял на тротуаре, глядя на новое здание и пытаясь вспомнить, каким было старое. И не смог. Я сел в такси и вернулся домой. Если меня пощадили, чтобы помнить, пока я проделывал работу очень плохо. Поэтому я начал писать.
      Сеньор Спектор начал с того, что он слышал о нашей «организации» от приятеля, и то, что мы делаем, очень интересно, потому что сходится с его идеей, вернее, не только его, но группы людей, которых он представляет. Понимаете? Группы…
      — А что мы делаем?
      — Ну… Не знаю, как назвать… Сострадательные казни?
      — Сострадательные казни? — эхом отозвался я.
      — Милосердные смерти?
      — Милосердные смерти? — как попугай повторил я.
      — Конечные удовольствия?
      — Конечные удовольствия? — Я недоумевал все сильнее.
      — Как бы вы это назвали, сеньор Даниэл?
      — Как бы я назвал что?
      — То, что вы делаете, убивая людей избытком того, что они больше всего любят?
      Он истолковал мое молчание как опасение и поспешил заверить, что я могу доверять ему. Все, о чем мы договоримся, будет совершенно конфиденциально.
      — Да. Гм-м. Конечно. Этот ваш приятель… Могу я узнать, что он сказал?
      — На самом деле он больше чем приятель, он мой кузен. Врач. Он лечил пациента в последней стадии рака, который решил прибегнуть, скажем так, к услугам вашей организации. Которого вы убили. Мой друг, кузен, этого не одобрил, конечно, хотя он и не полный противник концепции.
      — Концепции?
      — Праздничной… эвтаназии?
      — Праздничной эвтаназии?
      — Ухода в стиле оргии?
      — Ухода в стиле оргии?
      — Финального взрыва?
      — Финального взрыва?
      — Сочувственного апофеоза?
      — Сочувственного… Слушайте, что именно этот клиент сказал врачу?
      — Что вы убиваете обреченных пациентов способом, который им больше всего нравится. Излишком вкусной еды, излишком секса, излишком того, что доставляет им удовольствие.
      Жуан всегда был вралем..
      — И что именно вы предлагаете?
      — Я представляю группу людей, заинтересованных участием в этой инициативе.
      — Вы представляете группу людей, заинтересованных вложить деньги в нашу… гм-м… организацию?
      — Нет, нет. Заинтересованных в ваших услугах. Заинтересованных умереть с вашей помощью.
      Не знаю, что за физиономию я скорчил, но сеньор Спектор быстро добавил:
      — И готовых хорошо за это заплатить. Вперед, естественно.
      — Разумеется.
      Я попросил время на размышление. Мне нужно было проконсультироваться с другими членами… гм-м… организации. Мы никогда не думали о распространении наших услуг таким способом. Мы оказывали услуги только друзьям. Мы были почти клубом, типа клуба смерти. Мы производили ангелов, но только ангелов по знакомству, хотя никого из тех, кто умер с нашей помощью, нельзя назвать ангелом.
      Понимаете, нужно подумать о различных деталях, о моральных последствиях, о возможных осложнениях с законом. Это непросто.
      Сеньор Спектор сказал, что он понимает. Мы договорились, что он вернется на следующий день за ответом. Когда он уходил, я спросил, является ли сеньор Спектор также неизлечимым больным, и он ответил скромно, что нет. Всего лишь посредником. Но признался… много раз думал о том, каким счастьем было бы подготовить свой конец. Это было бы как подсмотреть финал детектива, прежде чем прочесть его.

* * *

      Я позвонил Лусидио, опасаясь, что тот покинул город. Но он оставался в той же квартире. Лусидио не имел намерения покидать город. Значит, он не боялся, что я все расскажу о его ужасной мести, поскольку он избавился от Жизелы, уж не знаю, каким образом, и нет никакой возможности, что я донесу на него, ведь в таком случае я признаю себя соучастником. Нужно только немного подождать, пока люди забудут о печальном конце «Клуба поджарки», и тогда он откроет ресторан на деньги, оставшиеся от наследства Рамоса.
      Я рассказал о сеньоре Спекторе и о его предложении, рассчитывая услышать в ответ смех Лусидио. Но Лусидио никогда не смеется. Он спросил, уверен ли я, что сеньор Спектор тот, за кого себя выдает. А вдруг это инспектор. Возможно, он ведет расследование и выдумал историю о группе, которая хочет умереть от удовольствия, потому что знает — мне нравятся невероятные истории. Лусидио предложил пригласить завтра сеньора Спектора на ужин и обсудить его предложение. И сказал:
      — В конце концов, я еще не готовил твоего gigot d'agneau…
      Сегодня, когда придет сеньор Спектор, я приглашу его на ужин. Надеюсь, он тоже любит gigot d'agneau. Чем больше я думаю о его предложении, тем больше оно мне нравится. Если Лусидио согласится, мы заработаем много денег. Мне нужны деньги. Вина «Сент-Эстеф» становятся все дороже, а в квартире больше ничего не осталось на продажу, кроме картин Маркоса, которые никто не хочет покупать.
      С сеньором Спектором в качестве агента, приводящего клиентов на наши сочувственные апофеозы, мы можем подумать о распространении дела и приближении его ко лжи, придуманной Жуаном для врача, к истории, раздутой нашим рассказчиком анекдотов.
      Я вижу нас не только убивающими обреченных больных великолепными ужинами в моей пустой гостиной, но организующими карибские круизы для умирающих, миллионные экскурсии для бедолаг с безнадежными диагнозами по европейским столицам, по гибельным гротам Азии, по окончательным удовольствиям мира, предоставляя смертельные приключения, финальные экстазы, гибельные пределы, зенитные оргазмы, величественные кровоизлияния тем, кто хочет еще, всегда еще, и еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще, еще… Хватит, Даниэл!..