Глава тридцать седьмая

На границе округов Бичер и Бауэр, на полупустынном шоссе, затерянном посреди болот, где царит резкий запах, летают полчища комаров с залива и растут нежно-зеленые лозы назареянского винограда, стоит единственный нарисованный от руки указатель: «Оружейная лавка Бичер/Бауэр и центр семейного досуга». За счет причудливого административного деления это местечко на берегу залива оказалось практически недоступным, и его облюбовали как матерые торговцы контрабандным оружием, так и любители-энтузиасты. Из-за недавнего случая в детском саду, когда стреляли из титановых штурмовых винтовок с бронебойными пулями, в округе Бичер запретили торговлю упомянутыми боеприпасами: нет пуль, нет и хулиганов. (Лозунг законодательной власти: «Убивают бронебойные пули, а не дети с неустойчивой психикой».) Однако округ Бауэр действовал в несколько ином направлении. Оружие запретили, но почему-то забыли про патроны: нет штурмовых винтовок, нет и нападений.

Вроде бы все гладко, но торговцы оружием быстро заметили лазейку и воспользовались ею. И вот в темных влажных дебрях, прямо на границе двух округов, выросла оружейная лавка. С одной стороны продаются бронебойные пули («исключительно для спортивного отдыха»), а с другой соответствующие скорострельные штурмовые винтовки («идеальны для охоты на белок»).

В этой лесной глуши книг, в общем-то, не читали. Правда, в последнее время местная учительница и супруга пастора судачили о каком-то малом по имени Тупак, но неграмотность и высокий процент межродственного скрещивания оберегали местных жителей от лишней информации. Поэтому, когда в оружейной лавке появился человечек с бегающими глазами, никто его не узнал. Никто не сказал: «Слушайте, а я видел ваше фото на обложке. Вы — мистер Этик!» Но нет. Ему удалось проскользнуть неузнанным.

— Чем-нибудь интересуетесь? — спросил здоровяк в обтягивающей майке. (Цвета мертвой плоти, чрезвычайно подходящей для данного места. Когда восемь лет назад он купил ее на местной ярмарке оружия, она была ярко-оранжевая, но со временем краска выцвела, майка села, а живот вырос.)

— Оружием, — сказал мистер Этик. — Которым можно убить человека.

— Минуточку, мистер, — сказал продавец (в строгом соответствии с законодательством округа о контроле оружия). — Я не имею права продавать спортивное стрелковое оружие, если заподозрю, что вы используете его для уголовного преступления.

— Ну хорошо. Тогда дайте снайперскую винтовку для охоты на белок.

— Ладно. Какого размера белка?

— Ну, примерно человеческого.

Продавец снял со стены предмет своей гордости и славы: гибрид арбалета и гранатомета.

— Эта штука нарасхват у наших заядлых спортсменов.

Человечек нахмурился:

— Дороговато, наверное.

— Совсем нет. Наш распространитель в Галвестоне обанкротился — главный управляющий все бросил и ушел на рыбалку, — поэтому мы распродаем эти вещицы со скидкой, всего за семь тысяч четыреста долларов. Конечно, нужны еще боеприпасы. Они по ту сторону красной линии на полу.

— Боюсь, мне это не по карману. Есть что-нибудь надежное, но менее хитроумное?

— На какую сумму?

Человечек вывалил на прилавок содержимое карманов. Несколько монет, двадцать пять центов, вытрясенных у ребенка, который собирал их на улице для Детского фонда ООН. Мистер Этик обругал про себя местных жадюг: до чего скудные пожертвования, просто позорище.

Здоровяк за прилавком пересчитал деньги.

— Так, сорок два доллара восемьдесят один цент. Негусто. Но ничего, у меня для вас кое-что есть.

Он нырнул под прилавок и достал длинный металлический ящик армейского образца, грязно-зеленый и пыльный.

— Вот, — сказал он. — Отдам за сорок баксов. Трафаретные буквы были явно кириллицей. R в зеркальном отражении и заглавные буквы. Советские.

Глава тридцать восьмая

Эдвин не закрыл входную дверь и оставил полный пакет еды для Пуси.

Именно в это утро Эдвин де Вальв собирался уйти со сцены. Именно в это утро он собирался исчезнуть. Он быстро шел по улицам, залитым солнцем, к ближайшему банку, но тот еще не открылся. Эдвин разработал подробный план и сейчас собирался привести его в действие. Первый шаг — перевести миллион с лишним на несколько разных счетов (хитрый отвлекающий маневр). Затем, не теряя времени, поехать на такси в аэропорт и сесть на ближайший рейс за границу. Неважно куда. Лучше решить на месте. Если пункт назначения продумать заранее, позже кто-то сможет просчитать его действия. Нет, все должно быть совершенно случайно. Итак, ближайший международный рейс — все равно, в Стамбул или в Сингапур. Затем повторить этот шаг — снова улететь куда-нибудь ближайшим рейсом. Преследователей он направит по ложному следу и, когда убедится, что все чисто, а наличность при себе, примет окончательное решение. И лишь тогда свяжется с Мэй. (Таинственное романтическое послание он уже продумал до мелочей.)

К тому времени, когда банк открылся, за Эдвином выстроилась небольшая очередь, и он в порыве великодушия и хорошего настроения после вчерашней наркотический хандры пропустил вперед пожилую даму:

— Проходите, пожалуйста.

— Большое спасибо, — ответила та. — Как мило с вашей стороны.

Из-за этого единственного благородного порыва Эдвин потерял все…

Работала только одна кассирша (за последнее время штат сократился), и пожилая дама представила ей чрезвычайно запутанную цепочку сделок. Время тянулось бесконечно. Эдвин ждал.

А когда, наконец, милая старушка закрыла сумочку и зашаркала к выходу, любезности Эдвина уже как не бывало.

— Глупая старая перечница, — пробормотал он, подходя к окошечку. — Я хотел бы открыть четыре связанных краткосрочных счета, с одним и тем же паролем, но с отдельным транзитным счетом. И побыстрее, пожалуйста.

Кассирша, уже измученная и вымотанная, устало вздохнула и застучала по клавишам. На экране появилась информация о счете Эдвина.

— Как именно вы хотите разделить доллар сорок семь, сэр?

Не будь Эдвин столь ошарашен услышанным, он, возможно, заметил бы нотку сарказма, возможно, оценил бы язвительность, возможно, увидел бы в кассирше родственную душу. Вместо этого он пробормотал:

— Но… но как же так… Сегодня утром должно было поступить больше миллиона.

— Миллион, говорите? — Кассирша явно не поверила, но тем не менее просмотрела сегодняшние операции. — Вы правы. Сегодня утром на счету ничего не было, но ровно в 8.07 положили 1.800.611,47 доллара.

Эдвина захлестнула волна радости и облегчения.

— Слава богу, — сказал он. — Так вот… я хотел бы разделить эту сумму на четыре разных…

— А в 8.22 деньги сняли.

— Как сняли?

— Сумму округлили до десятков.

— Что вы сказали? — Хотя он прекрасно слышал ее слова.

— Денег нет. У кого-то был доступ к вашему счету. Деньги сняли, все подчистую. Не знаете, кто это может быть?

— Знаю. Моя жена. Бывшая жена.

Кассирша окинула его сочувственным взглядом, поджала губы:

— Да, они это умеют.

Эдвин отошел от кассы. Его вестибулярный аппарат вертелся подобно гироскопу. Ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок или его вывернет наизнанку. У него не было запасного плана, тайного пути для отступления. Единственная ценность — кредитные карточки, но денег там кот наплакал. В любом случае, с помощью «Дайнерз Кард» или «Дяди Визы» не оплатить перелеты с континента на континент. (На самом деле все было гораздо хуже. В то утро «Виза Корпорейшн», сославшись на «существенные изменения в схемах выдачи потребительских ссуд», представила документы о банкротстве.)

Эдвин сел на стул для посетителей и согнулся в три погибели. «Все будет нормально, — твердил он себе. — Все получится». Но не убедил никого, и в первую очередь — самого себя. Может, вступить в какой-нибудь кооператив, сменить имя на Лунный Свет, всю жизнь скрываться, пропалывать турнепс и собирать лен?.. «Думай, старик. Думай». И только ему пришла мысль, что хуже просто некуда, как стало еще хуже. В окне, которое выходило на улицу, он увидел знакомую черную машину.

— Черт! — Не выпуская машину из виду, он бочком пробрался к кассирше и прервал ее посреди сделки: — Простите, у вас есть запасной выход?

Конечно же, нет. Не для посетителей. Поэтому Эдвин отошел назад и с разбега прыгнул. Одним махом перескочил через перегородку, бумаги разлетелись, стулья опрокинулись. Немолодой охранник неуклюже завозился с кобурой, но безуспешно. Эдвин уже бежал к служебному выходу. С разбега распахнул дверь — скорее, в стиле Дона Ноттса, а не Ван Дам-ма — и выбежал на стоянку во дворе. Он огляделся в поисках пути к отступлению, когда за спиной взвизгнули шины. Из-за угла на полной скорости вылетела машина и резко вывернула наперерез Эдвину. Путь отрезан, позади только стена.

Тонированное стекло медленно опустилось. Из окошка выглядывал главарь социопатов собственной персоной, веснушчатый тип с холодным взглядом и фальшивой улыбкой.

— Вы мне дали двадцать четыре часа! — в ужасе завопил Эдвин. — Змей обещал двадцать четыре часа! У меня еще целый день.

— Эдвин, подойди-ка сюда.

— Нет! Змей обещал двадцать четыре часа! Так нечестно!

— Эдвин, я хочу тебе кое-что дать.

— Естественно. Пулю в затылок. Спасибочки, я пас. Двадцать четыре часа! Мы с ним договорились.

Но рука продолжала его манить, голос по-прежнему звучал мягко и слащаво. В последний раз так было, когда Эдвину вернули рукопись. Но что ждало его теперь — неизвестно. Он, словно напроказивший школьник, нерешительно шагнул вперед.

— Эдвин, дай руку.

Нет, только не палец.

— Пожалуйста, не надо. Во имя господа… Я редактор, мне нужны все пальцы. Лучше вывихните палец на ноге или дерните покрепче за волосы.

Но веснушчатый не собирался ломать Эдвину кости. Вместо этого протянул руку и мягко положил что-то ему на ладонь. Потом зажал его пальцы в кулак.

— Пока, Эдвин. Мне понравилось тебя мучить, но я отправляюсь в путешествие. Прощай. Живи, люби, учись. И прости за палец.

Он уехал, оставив Эдвина с колотящимся сердцем и дрожащими ногами на служебной стоянке, залитой лучами утреннего солнца.

Эдвин разжал кулак, опустил взгляд. На ладони покоилась маленькая маргаритка.

Глава тридцать девятая

Здание казалось пустым, словно все вымерли. Эдвин шел по некогда шумным лабиринтам «Сутенир Инк.» мимо некогда переполненных комнатенок, словно по заброшенному съемочному павильону. Трудно поверить, что «Сутенир» теперь — самое крупное и преуспевающее издательство в мире, его доход превышает доходы многих небольших государств. Одних наличных хватило бы на несколько революций в странах Латинской Америки. Компания купалась в деньгах.

Но никого не было видно. Эдвин слышал о городах-призраках, а тут — издательство-призрак. Комнаты пустуют. В коридорах тихо. Флуоресцентные лампы жужжали неправдоподобно громко. Козни, сплетни, зависть, злоба, смех — исчезло все.

Мистер Мид, Король «Сутенира», сидел ссутулившись в своем кабинете, спиной к двери. Со стаканом в руке, растекшись по креслу, он созерцал через окно крыши домов. Когда вошел Эдвин, он даже не обернулся.

— Чего еще? — буркнул он.

— Это я, Эдвин. Принес заявление об уходе. Мистер Мид неопределенно махнул рукой:

— Положи на стопку к другим.

Эдвин направился к выходу, но остановился:

— Вот еще что, сэр. Идите вы на хуй. Мистер Мид резко обернулся.

— Что? — взревел он. — Что ты сказал?

У Эдвина поубавилось решимости. Он не предполагал такого поворота сюжета.

— Я сказал… в общем, идите на хуй, сэр… Я увольняюсь.

— Ха, ха! Прекрасно. Это лучшее из того, что я слышал за последнее время. Ну-ка, Эдвин, придвинь стул. Давай выпьем.

— Вы слышали, что я сказал?

— Конечно, конечно. Что будешь? У меня тут… А что у меня, собственно? Джин «Буддлз», «Сантьяго Ред», какое-то бренди. Осталось немного «Калуа». И мерзкое китайское пойло. Подарок тайваньских распространителей. Много лет уже стоит. На вкус — микстура от кашля, но, черт их возьми, пробирает знатно.

— Давайте джин.

— Что с пальцем? Почему бинты?

— Долгая история, сэр.

— Ладно, неважно. Вот что тебя вылечит. — Он протянул Эдвину стакан. Мистер Мид не был пьян, даже не захмелел. Правда, день только начинался.

— Эдвин, поосторожнее с желаниями, ведь они могут сбыться. Твое здоровье! Skoal! До дна!

Они выпили, и мистер Мид тут же снова наполнил стакан Эдвина.

— Настали черные дни, Эдвин. Черные, черные дни.

— Но вы своего добились, сэр. Вы превратили «Сутенир» в самое мощное издательство на Земле.

— Нет. В самое мощное издательство его превратил Тупак Суаре. Я лишь наблюдатель. Гардеробщица в борделе. Я просто улыбался и отрывал билетные корешки.

— Сэр, но вы повергли своих врагов. «Даблдей», «ХарперКоллинз», «Рэндом Хаус» — все сдохли. «Сутенир» стоит на самой вершине навозной кучи. Вы добились своего, сэр.

Мистер Мид швырнул на стол перед Эдвином весенний каталог. Звук напоминал пощечину.

— Видел наш каталог? — спросил он. — Видел? Эдвин полистал брошюру. Сплошной Тупак Суаре: поваренные книги, календари, аттестаты. «Как правильно жить: советы от Тупака Суаре», «Домашний ремонт и солнечная энергия: способ Тупака Суаре», «Тупак Суаре для христиан» и то же самое для иудеев, скептиков и язычников. Темы, содержащиеся в основной книге, были необычайно многогранными, совершенно разные идеи предназначались совершенно разным людям, но автор мягко привел их всех к одной, исчезающе малой точке, к блаженству и банальностям. Подловить Тупака Суаре — все равно что пытаться прибить к стенке желе; какой бы силы ни был удар, что-то важное все равно ускользнет.

Учение Тупака даже «вертикально интегрировали» — приспособили ко всем возрастным группам: «Тупак Суаре для пожилых и поживших», «Тупак Суаре для подростков», «Тупак Суаре для беременных школьниц, живущих с родителями» (с подзаголовком: «Это не ошибка — ты никогда не ошибаешься!»). Было даже руководство для родителей: «Тупак Суаре для младенцев». Некогда безобидные детские книжки тоже оказались заражены: «Гарри Тостер и сюрприз Тупака Суаре». Книжки-раскраски, основанные на принципах «Что мне открылось на горе». Даже состряпали «духовные детективы» — прожженный сыщик вычисляет, какой «великий космический принцип жизни» нарушен, а в конце читатели усваивают некий важный жизненный урок.

— Книжные магазины превратились в огромные оптовые склады Тупака Суаре, — продолжал мистер Мид. — В поставщиков счастья.

— Я не понимаю. Разве эта шумиха вокруг счастья не выгодна вам? Разве недавно вы не зарегистрировали сам этот термин?

Мистер Мид кивнул:

— Зарегистрировал. Теперь «счастье» пишется со значком ™, и за каждое его употребление «Сутенир» получает авторские отчисления. Конечно, для устной речи это не пройдет, но когда это слово употребляют в смысле Тупака Суаре — то да, счастье теперь наша торговая марка. Мы монополизировали рынок. Заметил? Осталось очень мало книжных магазинов. Теперь они именуются «Центры Счастья™» и завалены исключительно книжками Тупака Суаре и его тематическими выпусками. Забавно. Мы в свое время шутили на тему, чем отличается «книга» от «предмета в форме книги». Так вот, книг почти не осталось. «Сутенир» сейчас издает лишь предметы в форме книги. Все они связаны с этим счастьем™, все тут же раскупаются, все приносят огромные деньги… У нас денег куры не клюют.

— Тогда что же вы такой угрюмый?

Мистер Мид выпил коктейль из «Калуа» и китайского сиропа от кашля, поморщился.

— Ты читал эту книжку? «Что мне открылось на горе»? Читал?

— Я ее редактировал, сэр. Помните?

— Знаю. Но ты читал ее? Только честно. (Вопрос вполне резонный — обычное дело, когда редактор не вчитывается или особенно не задумывается над содержанием книги.)

— Читал. С начала до конца и наоборот. Я изучил ее вдоль, поперек и вверх тормашками.

— Почему же ты не стал безмятежным и умиротворенным, почему не пребываешь в гармонии со Вселенной?

Эдвин об этом как-то не задумывался.

— Честно говоря, не знаю. Может, у меня иммунитет. А может, потому что я ее редактировал. Сами знаете, каково это, сэр. Восприятие редактора отличается от восприятия нормальных людей. Он видит структуру, синтаксис, литературные приемы; перед ним все обнажено. Все равно что смотришь на здание, а видишь чертеж. Словно глядишь на рентгеновский снимок. Я вижу скелет. Дефекты. Я вижу, как построена книга. Вижу швы и несущие балки. Трюки, ужимки, выверты. Словно истинный волшебник наблюдает, как мнимый ясновидящий хладнокровно дурачит людей. Меня Суаре не одурачил, потому что я его увидел насквозь. Я одноглазый король в стране слепых. Может, поэтому на меня чары не действуют. — Он сделал большой глоток. — А вы, сэр? Вы читали ее?

— Конечно. Несколько раз. Честно говоря, не понимаю, из-за чего такой ажиотаж. Низкопробная стряпня, смесь нью-эйджевого бреда и обычных банальностей. Кстати, ты очень плохо ее отредактировал. Господи, читаешь, будто черновик. Но знаешь, что меня больше всего разозлило? Просто вывело из себя? Раздел о мужском облысении. «Не просто смиритесь с лысиной — восхищайтесь, радуйтесь ей». Прочитав этот пассаж, я понял, что Тупак Суаре — просто козел. Эдвин, с облысением не надо мириться. Лысина — признак старения. Как морщины, пигментные пятна, седые волосы. Знаешь, у меня артрит. Мне пятьдесят четыре, а руки уже превращаются в крючья. Пальцы не гнутся, суставы узловатые, будто дешевая древесина. Я едва держу ручку. У меня артрит, я лысею, и мне это совсем не нравится. Почему? Потому что это постоянное досадное напоминание о смерти. А ее, друг мой, не следует приукрашивать. Со смертью не надо «мириться». И уж конечно, черт возьми, не «восхищаться» ею.

— Настанет ночь — спокойно не ложись в кровать, — произнес Эдвин. — Сражайся, не давай дню угасать.

— Дилан Томас. Очень к месту, Эдвин. Может, тебя перевести в редакцию поэзии? (Да, есть отделы похуже, чем самосовершенствование и любовные романы.) «Спокойно не ложись в кровать…» Забавно, — произнес мистер Мид. — Все язвили в адрес тех, кто делал себе зачес. Ты видел таких — отращивают волосы с одной стороны и зачесывают жирные пряди через лысину. Смотрится смешно, и мы их высмеивали. Но причины таких зачесов далеко не смешны. Ни в малейшей степени. Эти люди так отрицают приближение смерти. Результат, конечно, дурацкий, но сам порыв, сами внутренние мотивации очень серьезны. Это по-своему печально и даже где-то поэтично. Можно сказать, почти героически. Но эти чудаки исчезли, заметил? — Мистер Мид откинулся на стуле, с недоумением покачал головой. — Не понимаю. Мне эта чертова книжка показалась просто дурно написанным сюсюканьем. Чего я не заметил?

— Ничего, сэр. Вы просто из тех трех десятых процента. По опросу отдела маркетинга, книга понравилась девяносто девяти целым семи десятым процента читателей. В разгар любой эпидемии болеют не все сто процентов. Значит, вы просто оказались невосприимчивы. Даже если книга попадет в каждый американский дом, всегда останутся эти упрямые три десятых процента, которых зараза не коснется. Цифра вроде небольшая, но только для Штатов это около девяноста тысяч. Даже смертельный вирус убивает не всех.

— Вирус? По-твоему, это вирус?

— Иногда мне так кажется.

— Нет, это не вирус. А как раз то, на что книжка, собственно, и претендует. Панацея. Никого ведь не заставляли ее читать. Сами захотели. Таков рыночный механизм — комбинация свободной воли, стадного инстинкта и вечной погони за быстрым кайфом. Вирус, говоришь? Нет. Совсем нет. Намного хуже. Лекарство. Лекарство от всех современных бед; лекарство от всех современных проблем — настоящих или придуманных. Смешно, однако люди, подобные нам с тобой, возможно, тайно влюблены в свои болячки. Это не вирус, Эдвин. Это рецепт. Плохо лишь то, что лекарство хуже болезни. Да, осторожнее со своими желаниями, Эдвин… — Он поднес стакан к губам, но тот оказался пуст. — Осторожнее с желаниями.

— Мне пора, сэр.

— Хорошо. Жаль, что ты уходишь, Эдвин, но я тебя понимаю. Теперь тут не работа, а тоска зеленая. Мэй Уэзерхилл тоже сегодня уволилась. Она у себя, вещи собирает. Зайди к ней, не забудь, она просила. Эдвин поколебался.

— Сэр… я хотел попросить вас кое о чем.

— Мэй ушла. Ты ушел. Найджел… кто знает, где он теперь? Остались только я да Нед из бухгалтерии. Все давно ушли. А работают здесь только добровольцы. Представляешь? — Мистер Мид издал громкий резкий смешок. — Люди, принявшие учение Тупака Суаре, работают добровольцами. Художественная редакция, отделы планирования, распространения… все работают бесплатно, за спасибо. Мы не только получаем самые большие прибыли за всю свою шестидесятилетнюю историю, но к тому же никому не платим. Здорово, да? Помнишь Ирвина? Практиканта? Я его сделал начальником отдела научной фантастики, а он уволился через неделю. Повесил эту глупейшую записку насчет рыбалки… ненавижу. Что, нельзя просто уйти? Без всех этих трогательных прощаний?.. Так вот, Ирвин уволился, привесил записку, а через два дня явился. Теперь выполняет ту же работу, но бесплатно! Представляешь? Идиот.

— А Нед? Почему он до сих пор не ушел?

— Нед? Из бухгалтерии? Он обожает складывать числа. Говорит, бухгалтерия — это «блаженство». Ну и черт с ним, я оставил его в платежной ведомости. — Он встал, сделал очередную вылазку к бару. — Еще джина?

— Нет, спасибо. Надо еще Мэй перехватить. Но я хотел вас кое о чем попросить.

— О чем?

— Вы сказали про огромные прибыли, денежные запасы и небольшие расходы. А поскольку я содействовал этому благосостоянию, то, может… в общем, не полагается ли мне единовременное выходное пособие? Чтобы начать новую жизнь.

— Премию?

— Да, вроде последней зарплаты. В свете того, что я сделал для «Сутенира»…

— Что? С ума сошел? Я тебе не денежный мешок. Я дарил тебе в прошлом году «Зиппо»? Дарил? Что за неблагодарность… Убирайся к черту, надоел.

Эдвин вздохнул:

— Хорошо, сэр.

«Зря все-таки не сказал про „скотскую рожу“ и не дернул за хвост», — думал он, выходя из комнаты.

Глава сороковая

Мэй действительно собирала вещи. Повсюду — на столе, на шкафу — стояли картонные коробки, лежали фотографии ее кошки, теснились упакованные папоротники.

— Эдвин, — увидев его, произнесла она. — Хорошо, что зашел. Я хотела попрощаться.

Но он пришел не прощаться, а сгрести ее в объятия и увезти с собой. Словно Конан из Каморки.

— Нет, — ответил Эдвин. — Никаких прощаний. — И, набрав в легкие побольше воздуха, он прыгнул со скалы: — Мэй, давай вместе уедем отсюда. Я хочу быть с тобой. У меня ничего нет — ни работы, ни денег. Будущее мрачно, палец в гипсе, и я два дня не мылся. Меня преследует мафия, меня бросила Дженни и забрала все мои вещи. Я не знаю, что будет завтра, — но я хочу быть с тобой. Только с тобой. Мэй, давай вместе уедем!

Она повернулась и посмотрела на Эдвина — так, словно видела его впервые.

— Слишком поздно, — мягко сказала она.

— Понимаю, — кивнул Эдвин. И после долгой паузы произнес: — Ты уверена?

— Да, Эдвин. Слишком поздно.

Он печально повернулся, совсем не в стиле Богарта. Прощание получилось скомканным и неловким.

— До свиданья, Эдвин.

— Погоди-ка!.. — Он резко обернулся. — Погоди секунду!

— Что?

— Губы! — крикнул он. — Где, черт возьми, твои губы?

— А что такое?

— Твои сочные красные восковые губы! Где они? И… глаза! Где печаль? Мечтательность? А тушь? Тени? И где, черт возьми, твои губы? — И тише, с нарастающим ужасом: — Ты кто такая, и что ты сделала с Мэй?

— Эдвин. — Ее голос был спокоен и тих, взгляд странно безмятежен. — Косметика — маска, я уже из нее выросла. Наконец-то я позволила себе быть собой.

Эдвин изумленно отступил, тыкая пальцем в воздух, скривившись, как персонаж из «Вторжения похитителей тел»:

— Ты… ты читала эту книжку?

— Наконец-то я счастлива, Эдвин. Я научилась жить в согласии с собой. Словно вся моя жизнь шла кувырком, а теперь я обрела равновесие. Я нашла блаженство.

— Нет… — Это слово он произнес так, словно давал клятву Небесам. — Я не позволю этому случиться. Только не ты.

— Живи, люби, учись, — сказала она.

— Ни за что!

Он схватил ее за плечи, вытолкнул из кабинета и потащил к лифту.

— Куда мы? — Голос ее оставался спокоен и безмятежен, словно ее и не пытались похитить.

— Мэй, ты просто обязана дать мне последнюю возможность.

Лифт доставил их на первый этаж, и Эдвин поволок Мэй через вестибюль на улицу, а на тротуаре неистово замахал, подзывая такси.

— Нам не о чем говорить, Эдвин. Твои слова на меня не подействуют, потому что я теперь перешла в пространство без слов.

Но он все равно впихнул ее в такси, велел шоферу выехать за город — «только быстро», — и они развернулись, спустились к порту, затем въехали вверх на эстакаду Каллахан. Ехали долго, в полной тишине и с тягостным ощущением развязки.

— Эдвин, — мягко сказала Мэй. — Смотри, море. В нем отражается небо, потому оно такое ярко-голубое.