София Аламанти (№1) - Тайна замка Аламанти

Пушок мягких волос приятно щекотал ладонь.

Другой рукой я стала его раздевать. И делала это так долго и так осторожно, что не разбудила его, хотя громадный фаллос его от моих прикосновений разбух и дразнил своим восставшим видом, заставляя истекать соками так, что бедра мои стали липкими, а рот пересох.

Когда же паж оказался совсем голым и, продолжая спать, являл собой красавца времен античности, я разделась, наконец, и сама, обнаружив при этом, что дряхлеющие груди мои, еще недавно болтающиеся, как пустые кошельки, вдруг округлились, наполнились соком и встали торчком, как у нерожавшей девицы. Живот мой стал упруг, а ягодицы натянули кожу так, что та готова была лопнуть.

Осторожно тронув губами его губы, я заставила мальчика проснуться, распахнуть глаза. И, когда он открыл рот, чтобы сказать что-то, занесла ногу над его лицом, представив взору юноши распахнутый вход свой, чтобы осторожно опуститься ему на лицо.

6

Ну, скажите: не дура я? Обнаружить, что тело мое помолодело и наполнилось жаждой любви — и при этом забыть спросить пажа об этом! Не глянуть даже в зеркало на себя! Думать в такой момент лишь о том, что испытала за свою жизнь бесконечное число раз и что должно было давно уже наскучить!

Нет, воистину, если бес решит порезвиться человеком, он либо лишает его разума, либо наделяет сердце похотью…

То же самое случилось со мной и после смерти Леопольдо. Убив мужа, я незаметно выпрыгнула из медленно двигающейся в сторону замка де ля Мур кареты и пошла в сторону какой-то маленькой часовенки, в которой слабо светился огонек тоненькой свечки.

Нет, я не чувствовала страха, ничуть не жалела о содеянном, не бежала куда глаза глядят, как должно было бежать после содеянного, зная, что кучер, доехав до дворца, спрыгнет с козел, отопрет двери кареты, увидит мертвого хозяина, сразу поймет, кто сотворил ему смерть — и поднимет шум, наладит погоню. Я шла не спеша, поддерживая бока своего огромного, как колокол, платья, ступая своими маленькими туфельками по влажной земле осторожно, обходя лужи, держа направление строго на огонек свечи.

В маленькой, заставленной церковной утварью часовенке стоял на коленях перед иконой Девы Марии человек с выбритой тонзурой, в добротной сутане бернандинского монаха, статный, сильный, было видно, как играют мышцы его плеч. Камилавка валялась под подсвечником, на котором догорала маленькая полусольдовая свечка, какие обычно продают по пять штук нищим да прокаженным. Тихонько приблизившись к двери и встав за спиной монаха, я прислушалась…

Мужчина не молился по латыни, как должно говорить перед образом Матери Христовой, а говорил по-итальянски, чистым, звучным голосом проповедника, но такое, от чего у меня сердце так и вспрыгнуло не то от восторга, не то от удивления:

— … Помоги мне, Матерь Божья… Не могу совладать с собой. Как увидел эту Софию, так сна лишился. Мочи нет мне без нее… Не прошу у тебя сил на совладание со своей похотью, не желаю изводить себя голодовками и муками телесными… Одной Софией де ля Мур живу теперь. Помоги мне овладеть ей — и не будет более верного и истового слуги тебе… Ибо корень жизни мой не натружен вдоволь, а женщина сия для меня создана. Ты и сама знаешь это, Матерь Божья. А не знаешь — спроси у Сына своего. Уж он-то, должно быть, перепортил девок в Галилее своей по молодости. И уж потом в пустыню ушел, грехи там смыл, отмолил, свои и наши… Сведи меня с ней, Пресвятая, оставь наедине — а там о нас я и сам позабочусь…

Сжав с боков свое колокол-платье, я протиснулась в дверь часовни. Пламя свечи вспыхнуло, отразив меня в серебряных окладах икон.

— Господи! — воскликнул монах. — Неужто София?

Я молча подняла край своего платья и опустила ему за голову, спрятав всего монаха под колоколом.

Свеча вспыхнула в последний раз, и потухла…

Так я встретилась с Климентием, полюбившим меня, познавшим и спасшим от слуг папы и инквизиции.

Так что, думай я и поступай, как обычная итальянская дура, быть бы мне еще в тот год повешенной на любой из площадей Рима, которая бы понравилась моим преследователям и друзьям моего мужа.

Но я была Аламанти, я была разумна, я была расчетлива, я была спокойна и хладнокровна. Потому не только ускользнула от папских слуг и инквизиции, но и сумела проститься с Леопольдо Медичи, положить на его могилу цветок…

Нет, я — не дура. Я просто не упускала момента. Никогда…

7

Мальчик был неопытен — это я понимала. И не сердилась.

Я осторожно шевельнула бедром — и липкий фаллос его выпал, позволив мышцам внутри меня сойтись.

Потом я попросила его достать из шкафа вино, подогреть на огне в медной, стоящей у камина чаше.

Сама же перебралась на кровать, подтерлась уголком простыни и, глядя на его великолепный, хотя и еще по-детски сухой торс, думала о том, вряд ли есть В Зазеркалье служанки, теплая вода и кувшин. Ибо если мальчик захочет любви еще, то я не смогу ему отказать. А принимать мужчин я стараюсь чистой.

И паж захотел еще, и я, не подмывшись, согласилась.

А потом он захотел еще… и еще…

После двенадцатого захода я поняла, что на дьявольское число сношений у меня уже не хватит сил, что следующее соитие уже не будет приносить настоящего удовольствия. И я вежливо отказала ему.

Паж заснул, лежа лицом у кувшина, в котором уже два захода назад кончились последние капли вина. Дышал он ровно, едва пробившиеся под носом усики его мерно шевелились.

Я сняла покрывало, накинула ему на плечи, тихо поднялась. Быстро оделась, радуясь вновь обретенному чувству легкости в теле, наслаждаясь теплом, облегающим меня вместе с одеждой, присев на кровать, обулась. Лишь после этого глянула в зеркало…

В нем ничего не отражалось: ни комнаты со мной, ни огня в камине, ни кровати со спящим на ней пажом. Оно просто смотрело на меня черным провалом и словно манило к себе.

Я сделала шаг к нему — и удивилась той легкости, с какой дался мне этот шаг. Отступила — и это движение совершить оказалось значительно труднее.

Я смотрела в черный провал, но не страшилась его, а желала в него нырнуть, ибо больше всего меня волновало, как я выгляжу теперь там — с другой стороны зеркала, с настоящей.

Шагнула еще раз — и меня словно втянуло внутрь резной рамы, засосало, проглотило и…

…и я выпала в свою комнату, упала лицом на ковер и уснула…

8

Именно уснула, а не оказалась в обмороке, как потом утверждала Лючия, решившаяся взломать дверь в мою спальню и обнаружившая меня лежащей у зеркала на ковре.

Она достала из бювара флакон с благовониями и, сунув его мне под нос, вырвала из сладких грез.

Первое желание мое было накричать на Лючию, вышвырнуть ее из спальни вон, вернуться в сон. Но тут я увидела взломанную дверь, испуганные лица слуг в проеме — и поняла, что впадать в истерику на глазах прислуги не следует. Поэтому заспанно сощурила глаза, проморгалась и спросила сквозь зевок:

— Какого дьявола? Почему вы здесь?

— Вас долго не было, синьора, — ответила Лючия. — Мы испугались.

— Долго? — удивилась я. — И сколько?

— Двое суток.

Я зевнула и произнесла вяло, уже не играя:

— Хочу спать.

— Да, да, синьора! — всполошилась Лючия. Выгнала остальных вон, принялась убирать покрывало с кровати, чтобы затем уложить меня. — Мы так волновались, а вы спите. Покойный граф, рассказывают старые слуги, тоже любил поспать.

— Не твоего ума… — вялым голосом отозвалась Я — Судить тебе хозяев не дозволяю.

— Слушаюсь, синьора, — смутилась Лючия. И принялась меня раздевать.

— Ах, синьора! — вскрикнула вдруг.

— Что такое?

— Ваша кожа… — растерянно произнесла она. Глаза ее уставились на мою грудь, потом поднялись — и в них я увидела неподдельный ужас.

— И синяки… — пробормотала Лючия.

Я опустила глаза и увидела: это была не моя прежняя дряблая грудь, а молодой литой бюст с огромными сочными сосками. На обеих грудях темнело по синяку с прикусами.

— Матерь Божия! — пролепетала служанка. — Вы, должно быть, ведьма…

Ужас сковал ей горло. Она пыталась крикнуть, но страх сжал ей горло.

Продолжаться долго это не могло. И я приняла решение…

Сбив служанку с ног, я вцепилась руками в шею Лючии, принялась душить ее столь яростно, что та даже не попыталась сопротивляться. Покорно закатила глаза и пустила пену из стиснутых губ. Тело Лючии слабо трепыхнулось и затихло.

Когда я отдышалась и поднялась с тела, мельком глянув в сторону бесформенной кучи тряпья и мертвого мяса, мне стало даже немножко жалко служанку. Она не была моей первой жертвой, многих прочих я убивала не менее быстро и не задумываясь. Но они были врагами, уже совершившими то или иное действо против моей особы. Эта же не успела даже подумать о вреде для меня, хотела закричать без злого умысла, а из ужаса перед чудом. Кто знает, сумела бы я не закричать при виде враз омолодившейся на двадцать лет женщины…

Открыв потайную дверь за зеркалом, я втянула за руки тело Лючии в подземелье и сбросила по лестнице вниз.

Потом достала вязаную кофту и набросила себе на плечи. Выглянула в коридор, прокричала имя Лючии, словно зовя ее в спальню. Трижды выругалась погромче, позвала еще раз…

Лючия, разумеется, не пришла — и я разразилась такой чередой ругательств, что появился мавр, а за ним и плотник с ящиком инструментов.

— Синьора, — робко сказал мавр. — Лючии нигде нет. А вот плотник… — кивнул на матерого мужика с кустистыми седыми бровями и черной, как смоль, бородой, пояснил. — Он дверь починит.

— Хорошо, — согласилась я. — А ты найди Лючию. Начала стерва постель стелить — и вдруг убежала.

Мавр низко поклонился, и ушел.

Я же села перед зеркалом с намерением, пока плотник чинит дверь, наложить грим на лицо.

Тронула пальцами стекло — и то, что увидела в зеркале, заставило меня вздрогнуть и напрячь все силы, чтобы не закричать.

За спиной моего отражения, смотрящего на меня ласково и добро, продолжал спать, лежа на спине и раскинув руки, маленький паж. Глаза его были закрыты, дышал он глубоко и ровно, приоткрытое по пояс тело его слабо светилось в луче солнца, бьющего из окна.

Сверху, под потолком было облако. Белое, слабо прозрачное, оно вовсе не походило на клок ваты, ибо я почему-то сразу поняла, что оно живое. Облако как-то странно колыхалось, а внутри него то и дело вспыхивали странные искорки, похожие на огни Святого Эльма. Огоньки те переливались, выбрасывали из себя светящиеся нити, нити соединялись между собой и тут же гасли, чтобы породить новые, столь же многоцветные и холодные, как и первые.

Колышась и поблескивая, облако медленно опускалось на пажа…

Примечания

1

Судя по всему, графиня к старости заболела диабетом — болезнью склонных к неумеренности во всем людей. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

2

В Италии 15 — 16 века знатным дамам выбривали лбы до темени, ибо подобные прически и одеваемые затем на оставшиеся волосы шапочки и кисеи были чрезвычайно модными, почитались красивыми. Ко времени рождения Софии этот обычай в Риме, Флоренции, в Пизе и других государствах Италии подзабылся. Только в герцогстве Савойском с будущими знатными дамами еще обращались по старинке: выбривали до конформации темя, заставляли носить специальные шапочки, будто бы подчеркивающие их красоту.

3

Маргарита Наваррская — королева Наварры, потом Франции, знаменитая писательница, автор «Гептамерона» и других литературных произведений, героиня романа А. Дюма «Королева Марго».

4

Король Генрих Наваррский, будучи протестантом-гугенотом (кальвинистского толка) накануне резни в ночь святого Варфоломея, когда в Париже вырезали всех протестантов, перешел в католичество, предав тем самым своих единоверцев.