Феоктистов Константин
      Траектория жизни
      СОДЕРЖАНИЕ
      Дорога длиною в тридцать лет
      Все началось с межконтинентальной ракеты
      Королев и другие
      Первый полет
      Земля в иллюминаторе
      "Союз"
      Орбитальные станции
      Ракета как самолет
      Опыт лунной программы
      Споры вокруг Марса
      Полет к звездам
      ДОРОГА ДЛИНОЮ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
      Мне было лет десять, когда старший брат Борис притащил домой книгу Я. Перельмана "Межпланетные путешествия". Многое в ней теперь выглядело бы наивным. Но читалась она с интересом, и мне в ней показалось понятным почти все: и схема двигателя, и схема ракеты. Все было изложено четко и доступно для мальчишки. И в результате на десятом году жизни я принял "твердое решение": вырасту - займусь космическими кораблями. Уже тогда обнаружился некоторый избыток решительности. Я не сомневался, что так и будет.
      Наша семья жила тогда в Воронеже, где я и родился в 1926 году.
      Дед мой со стороны отца был священником (отец Павел!) в деревне Булыгино, на границе между Рязанской и Московской областями. Но о том, что он был священником, я не знал до поступления в институт. Родители хранили это в тайне, чтобы не осложнять нам, сыновьям, жизнь. Сын священника, внук священника - почти криминал, позор. Это было даже хуже, чем интеллигент ("интеллигент" тогда звучало как оскорбление). Даже после хрущевской оттепели, заезжая по каким-нибудь торжественным случаям к отцу (он жил со своими сестрами и братом), я почти всегда наблюдал одну и ту же картину: оживленный разговор при моем появлении мгновенно прекращался - конспирация. На мои вопросы о двоюродных дядьях они всегда отвечали: "не знаем".
      Однажды я все же услышал от отца, что он действительно ничего не знает о братьях его отца и их потомках. Кто-то кого-то видел в последние годы гражданской войны в Крыму. Один брат деда, учитель, дослужился до чина штатского генерала. Последнее, что было известно о нем, это что он инспектор учебных заведений, кажется, в Варшаве. Другой брат деда был врачом. Сохранилась переписка между ними (1880 года или даже раньше). В письмах они обсуждали вопрос о женитьбе деда. Дед в то время был еще учителем в деревне. Дед с прадедом (тоже священником) уже решили, что учитель - это хорошо, но священник, конечно, лучше. А для того чтобы получить сан священника, надо жениться! И обсуждался вопрос о подыскании невесты. Старший брат деда (тогда инспектор народных училищ в Харькове) распространялся в письмах о важности этого акта, о том, что не следует пренебрегать и ответственностью перед детьми (это он, по-видимому, намекал на то, что не следует забывать о приданном). Младший брат деда (который стал врачом) писал: "Да не слушай ты этого зануду (в то время он тоже жил в Харькове), ты, главное, смотри, чтобы хорошенькая была!" Из других писем и фотографий было ясно, что прагматичный дед не пренебрег ни тем, ни другим советом. Женился он на поповне Вере.
      Братьев у отца было трое: самый старший - врач, старый большевик. Второй, адвокат, стал эсером и после революции тщательно замазывал, что был присяжным поверенным (только учителем географии!), и никогда не признавался в том, что до революции был эсером. Третий брат, посмотрев на них, стал бухгалтером, и отец (самый младший в семье - "Петушок!") тоже.
      О более дальних предках практически ничего не знаю, кроме того, что прадеда, тоже священника, звали Кондрат, а прапрадеда, опять же священника, Феоктист.
      О предках матери известно еще меньше. Родилась она в селе Алексеевка под Пензой. Девичья фамилия ее была Покшина. Что-то мордовское звучит в этой фамилии. И однажды попутчик в поезде рассказал мне, что село Алексеевка наполовину русское, наполовину мордовское. Мать как-то рассказывала, что ее дед отслужил срок в армии, вернулся в родную деревню и женился. Был в семье тираном.
      Мой отец в начале двадцатых годов поступил в Рязан-ский университет на географическое отделение. Поскольку эту специальность в Рязанском университете потом закрыли, его перевели в Воронежский (бывший Юрьевский, эвакуированный в Воронеж во время первой войны из Дерпта). И семья переехала в Воронеж. Сняли комнату в полуподвальном помещении в доме на углу улиц Республиканская и Транспортная.
      Отец, будучи студентом, подрабатывал бухгалтером. После моего рождения учиться и одновременно работать, чтобы содержать семью, стало трудно, ему пришлось бросить учебу, и он окончательно переключился на бухгалтерскую работу.
      В конце двадцатых родители взяли участок, построили своими силами дом (названия нашей улицы не помню, что-то вроде Коминтерновская) и вырастили сад - работящие они у меня были. Однако городские власти на месте нашего дома решили построить поликлинику. В 1935 году родители получили за снос дома компенсацию и купили двухэтажный дом на улице Чичерина. Мы занимали верхний этаж, а внизу жили "квартиранты", которые были вселены туда, по-видимому, по решению властей после революции и, конечно, никакой платы хозяевам дома не вносили. Скорее всего, предыдущий владелец выдержать этого не смог и в конце концов недорого продал дом моим родителям. На участке, где стоял дом, располагались старый, с большими деревьями, яблоневый сад (из нашей с братом комнаты можно было через окно спуститься со второго этажа по яблоне прямо в сад), вишневый сад и так называемые "джунгли" - участок, заросший травой, кустарником и деревьями. В конце улицы начинались карьеры, где местный кирпичный завод добывал песок и глину. Зимой там для нас были лыжные горки, летом - футбольные поля, а весной даже катание на тающих льдинах в большой луже.
      В 1937 году мои родители продали свой двухэтажный "особняк" и купили кирпичный дом на Рабочем проспекте. Там они тоже посадили и вырастили сад.
      Хорошо помню, как в четвертом классе (в школу я поступил в 1933 году) заявил своему однокласснику Коле Морозову: "В 1964 году полечу на Луну". Тут уж явно проявилось тщеславное желание похвастать "великим" замыслом. Откуда такая определенность насчет 1964 года? Почему именно на Луну? Может быть, потому, что в это время вышла на экран картина о полете на Луну? Точное название кинокартины не помню. Но, кажется, там в числе действующих лиц был Циолковский и демонстрировался великолепный старт лунной ракеты по наклонной эстакаде! Как раз тогда я и сделал "железный" расчет: закончить школу (шесть лет), пять лет на институт и еще лет пятнадцать - семнадцать на исследования, проектирование, постройку корабля и подготовку к полету.
      Верность этой детской идее хранилась недолго. Уже в седьмом классе изменил первому выбору. Показалась заманчивой идея передачи электроэнергии без проводов, которую почерпнул, наверное, в каком-нибудь фантастическом рассказе. Казалось несложно - преобразовать энергию в излучение высокой частоты и сконцентрировать ее в направленный луч. Смущало одно: если пролетающий самолет наткнется на этот луч, то сгорит?!
      Я записался в энергетический кружок городского Дворца пионеров. Для начала руководитель кружка предложил попробовать сделать генератор с постоянным магнитом. Но руки у меня оказались неважные - нужный зазор между ротором и статором никак не получался. Энергетиком так и не стал, но время, проведенное в кружке, хорошо запомнилось. Руководитель кружка, инженер, умел находить с нами общий язык, заинтересовать. Правда, когда я рассказал ему о своей идее, разочаровывать он меня не стал, но посмотрел как-то нехорошо и в дальнейшем относился ко мне несколько настороженно. Сейчас мне кажется, что, поглядывая на меня, он подумывал, а не зря ли тратит время на этого зануду.
      В кружке двое из ребят - Владька Маликов и Вовка Саенко - были из нашей школы и жили недалеко от меня. Вместе занимались, вместе поздним вечером возвращались длинной дорогой домой и обсуждали все подряд: от навыков работы с напильником до устройства Вселенной. Устройство Вселенной занимало меня и раньше. До сих пор так и вижу компанию мальчишек, сидящих на большом мусорном ящике во дворе моего дома и, задравши лица в летнее веселое небо, обсуждающих вопрос: а что там, за облаками? Главной в наших спорах и беседах была уверенность: можно сделать, построить все, что захочется. Только нужно хорошо подготовиться, овладеть всем, что уже достигнуто в выбранном направлении.
      Позже, все еще занимаясь в энергетическом кружке, я пытался оправдать свое отклонение от космической линии тем, что для создания космических кораблей потребуются широкие инженерные знания. Но по мере приближения к десятому классу колебания в выборе профессии стали носить просто неприличный характер: захотелось выбрать такое дело, чтобы поездить можно было, на мир посмотреть например, геологоразведчиком стать или дипломатом: в каждом мальчишке есть склонность к бродяжничеству.
      Но перед самым окончанием школы, в библиотеке, мне попалась на глаза книга известного немецкого инженера и изобретателя Макса Валье "Полет в мировое пространство". И в этой книге все было достаточно понятно, но более серьезно и увлекательно. Стало мне, как показалось тогда, значительно яснее, что предстоит сделать, чтобы космический корабль полетел. Когда дело дошло до выбора профессии, уже твердо решил идти в авиационный институт. Это, как мне казалось, было ближе всего к моей цели.
      Школу я закончил в эвакуации, в Коканде, в сорок третьем году. В аттестате одни пятерки - по тогдашним правилам мог поступить в институт без экзаменов. И я послал документы в Московский авиационный. Прошло лето, а вызова в институт все не было. Только в сентябре пришла бумага, получил пропуск для проезда в Москву, попрощался с мамой, собрал вещи и отправился в столицу. Пришел в МАИ, а мне говорят, что уже поздно, опоздал на месяц, прием уже закончен, все места заняты. Что делать? Переживал недолго. Узнал, что в Московском высшем техническом училище (оно только что вернулось из эвакуации) на некоторые специальности недобор, и подался туда. Поступил на факультет тепловых и гидравлических машин, хотя это казалось далеким от космической техники, но не слишком: ракетный двигатель все-таки тоже тепловая машина. Через год, думал, переведусь куда-нибудь поближе, а может, и в МАИ.
      В МВТУ курортом не пахло. Холод жуткий, чертить невмоготу. На бумагу чертежную жесткие лимиты. Выискивали старые проекты и чертили на обороте. И конечно, обычные для студентов проблемы с финансами, с едой и одеждой.
      Ощущение нужды и голода сопровождало меня многие годы. В детстве, до войны, в стране повсеместно, как правило, голодали, но дома мы этого не ощущали, хотя перед войной начали надоедать очереди за хлебом, в которых и мне уже приходилось стоять. Во время войны свирепый голод стал моим постоянным ощущением, особенно когда мы с матерью были в эвакуации. Тогда у меня появились язвы на ногах. Только много позже, уже взрослым, узнал, что это результат голодания. И когда стал студентом, постоянно чувствовал голод, хотя у нас и были карточки, по которым можно было получить какой-никакой обед в столовой и выдавались талоны на дополнительное питание.
      Как староста группы, в деканате я получал списки на выдачу талонов на дополнительное питание для успевающих студентов. И регулярно в нашей группе, чуть ли не против каждой фамилии, стояло "зад", "зад", "зад" (то есть "задержать"). Это означало, что нам талоны не выдавали. Каждый раз приходилось предлагать замдекана Малышевой экономить свои силы и вместо трех букв писать одну греческую "омегу". А задерживали доппитание за то, что мы не могли заставить себя ходить на лекции по марксизму и политэкономии. Чувство голода, - пожалуй, самое яркое ощущение, которое вспоминается до сих пор. Плохо было и с куревом. После стипендии хотя бы один из нашей компании покупал папиросы и разбрасывал их по углам, чтобы было что искать, когда деньги и курево кончались. Хотя, конечно, мы были молоды, и жизнерадостность не покидала нас. Получив стипендию, могли и выпить, особенно если подворачивался какой-нибудь праздник.
      Позже, когда я стал работать инженером в Ново-Злато-устовском СКБ-385, положение довольно сильно изменилось. Меня поселили в коммунальной квартире в одной комнате с моим приятелем Колей Даниловым, правда, на первом этаже, но нас это не смущало. Зарплату назначили сто двадцать рублей в месяц. По сравнению со стипендией - капитал! Надо заметить, что моя теперешняя профессорская зарплата меньше, чем тогдашняя зарплата молодого специалиста (правда, все же в привилегированном ракетном КБ). А через полгода я получал уже сто семьдесят рублей. Стал почти богачом: смог даже купить себе охотничье ружье.
      Когда я поступил в аспирантуру и переехал в Москву, мои родители, наверное, как-то почувствовали, что у меня не все в порядке, продали дом и все свое имущество в Воронеже, переехали ко мне поближе, купили комнату в сельском доме (в деревне Ватутино - сейчас это место в черте Москвы), и я стал жить у них. Дом был деревянным. Отец, мастер на все руки, летом сделал пристройку, и у меня появилась собственная комната. Работал очень много, и быт меня не смущал, особенно после того, как защитил кандидатскую диссертацию и стал зарабатывать уже 280 рублей в месяц.
      Когда я женился второй раз и у нас должен был родиться сын, пришлось обратиться к Королеву. Он был у нас в КБ диктатор, и мне тут же, вне всякой очереди предоставили вполне устроившую меня двухкомнатную квартиру в новом доме в Подлипках (сейчас город Королев), что было очень удобно - работа, можно сказать, рядом. После полета на "Восходе" квартирный вопрос исчез совсем: мне предоставили большую четырехкомнатную квартиру в Москве.
      За время работы в КБ зарплата моя росла с формальным повышением должностей, которые я занимал. Мои товарищи (например, Николай Белоусов) временами напоминали мне, что пора бы обратиться в бухгалтерию и сообщить, что в связи с каким-либо званием, или с изменением названия должности, или по выслуге лет мне положено увеличить зарплату. К концу работы в КБ, с учетом всяких надбавок, премий, пенсии, мой доход, если можно так выразиться, составлял около тысячи рублей в месяц (и конечно, все равно не хватало: человек редко довольствуется тем, что имеет). Сейчас, разумеется, много меньше, но жить можно, грех жаловаться.
      Кроме зарплаты, иногда получал премии: за работы по кораблю "Восток", за полет на "Восходе", Ленинскую и Государственную.
      А тогда, будучи студентом МВТУ, я жил в общежитии в Лефортово. Постепенно как-то оказался в дружной компании. Было нас пятеро. На последнем курсе наша компания переехала в общежитие в Бригадирском переулке и поселилась в одной комнате. Жили коммуной, на строжайшей экономии. Мы и теперь встречаемся. Одного из пятерых, правда, уже нет: Ванюшка Косовцев, ставший главным конструктором Воронежского экскаваторного завода, умер молодым. Сын его уже давно инженер, тоже закончил МВТУ. Вовка Ануфриев - единственный из нас "общественный деятель" по комсомольской линии, что нам, естественно, не нравилось. Но мы ему это прощали, считая, что он занялся этим неблаговидным делом из-за Вали Баклановой, бывшей членом факультетского комитета комсомола, к которой он тогда "неровно дышал". Леня Бондарчук (он же "толстый Ленечка") пользовался популярностью у девушек, через много лет стал шишкой в Госплане. Борька Павлов - тогда наиболее положительный из нас (и не даром) - стал потом начальником главка в Минхиммаше. Перед глазами встает такая картина: общежитие, поздний вечер, мы (нормальные студенты) играем в преферанс, а Борька сидит в стороне на табуретке по-турецки, под табуреткой электроплитка (холодно), а в руках книжка (уж не учебник ли?).
      После первого курса я обратился к ректору: так, мол, и так, желаю специализироваться по ракетам - отпустите в МАИ (только с согласия ректора можно было пытаться перейти в другой институт). Хочу туда, где авиация и откуда до ракет рукой подать. А он мне в ответ: никуда переходить не надо, а что касается ракет, то есть у нас две кафедры, которые весьма к ним близки, и то, что ты хочешь, найдешь там. Пошел я сначала на одну из них, на кафедру Ю.А. Победоносцева "Пороховые ракеты". Нет, не то: военное это дело, мне оно ни к чему. Пошел на другую, к В.В. Уварову, конструктору газовых турбин и воздушно-реактивных двигателей. На этой кафедре собирались начать читать курс по жидкостным ракетным двигателям. Понял, действительно никуда переходить не надо: ракетные двигатели - это же сердце ракеты! А вскоре вообще пришел к утешительному заключению, что самое важное для инженера - общетехническая подготовка, и лучшей, чем в МВТУ, нигде не получишь. То есть превратился в патриота МВТУ - очень удобное качество характера: становиться патриотом, когда это не требует от тебя усилий.
      При распределении темы дипломных проектов на нас пятерых, занимавшихся на кафедре Уварова, выпали две темы по жидкостным ракетным двигателям, но обе попали к нашим девушкам. Потом одна из них отказалась, явно в мою пользу. Но я жертву не принял ("мне жертвы не нужны"), хотя тема очень соблазняла, вроде бы прямо вела к цели. Решил еще потерпеть. Делал проект воздушно-реактивного двигателя с осевым компрессором. В дипломе несколько необычным был расчет компрессора. Я использовал новые экспериментальные данные, о чем вспоминал потом с тщеславным удовольствием.
      13 июня 1949 года состоялась защита диплома. Распределение для меня было грустным. Девушка, за которой я ухаживал, оставалась в Москве. К тому времени в ракетной технике уже возникли крупные специализированные предприятия в Москве и в Подмосковье. А послали меня, как мне показалось, очень далеко от них, в недавно созданное конструкторское бюро на Урале, под Златоустом. Вообще-то дело там обещали интересное, однако к вы-бранной цели, я был в этом уверен, оно не вело. Откровенно говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы. Но все же, отгуляв дома, в Воронеже, два месяца, поехал. Кстати, направили нас с курса туда человек пятнадцать - двадцать, а приехали, включая меня, лишь трое. Но вот что меня поразило - многие начальственные должности в среднем звене уже занимали выпускники МАИ того же, сорок девятого года. Преимущество их оказалось в том, что приехали они туда на два-три месяца раньше, сразу после того как защитились. А я на целый месяц опоздал с защитой (разгильдяй!), да еще два месяца бездельничал. Я не сразу разобрался в ситуации и первые дни всерьез воспринимал этих начальников.
      Назначили меня инженером КБ, потом механиком цеха, а вскоре начальником пролета: нужно было пустить в ход нитку сварочных станков-полуавтоматов для сборки хвостового отсека ракеты Р1. Что сразу понравилось, так это полная самостоятельность. Никто (и я тоже) в этом деле ничего не понимал. Технологической документации толком не было. Хозяин техники! Очень импонировало. То какой-то сварочный полуавтомат капризничал, то подвижная сварочная головка не хотела работать нормально, то во время проведения точечной сварки стальные листы прожигались насквозь. В причинах я разбирался сам. Седлал сварочную головку и ездил на ней во время выполнения сварки, пытаясь понять, в чем дело. Подбирал материал электродов, режимы сварки. Несколько раз разбирал и собирал старинный компрессор, вывезенный после войны из Германии, пока не обнаружил, что перепутаны местами всасывающий и выпускной клапаны. Был ужасно доволен. Детектив!
      Конечно, в Златоусте, кроме работы, были и отдых, и развлечения. Самым любимым делом стала охота на тетерева, на рябчиков. Как правило, отправлялся весной или осенью с приятелями, а то и один (и интереснее, и более рискованно: поговаривали, что в тамошней тайге еще обитают рыси и даже медведи) в ночь на воскресенье в горы. Нравился сам процесс: сборы, снаряжение, ружья, патроны, запасы еды, устройство ночлега. Уже в темноте найти большой, более-менее плоский камень, разжечь на нем костер, чтобы нагреть его: ночи-то холодные. Затем смести с камня угли и пепел, накрыть лапником, улечься спать и не проспать! Затемно успеть добраться до выбранного места засады и ждать начала тока. А к вечеру опять многочасовой путь через тайгу и болота - домой. Добычи, как правило, не было. Это огорчало, но к следующей вылазке уже прочно забывалось. Зимой по воскресеньям (если не было аврала какого-нибудь) - лыжи. Горы-то небольшие и некрутые, но опыта настоящего лыжника, конечно, не было, и я часто падал на каком-нибудь спуске, тут же, пытаясь реабилитироваться перед собой, повторял спуск и опять падал: иногда застревал на целый день на одном и том же склоне.
      Кстати, когда потом я перешел в НИИ-4, увлечение охотой осталось, и иногда, поздней осенью, я ездил охотиться на уток на Рыбинское водохранилище. Иногда возвращался с крупной добычей, оправдывавшей и долгую дорогу, и многочасовую борьбу в засаде с холодным ветром, ледяной водой (подбитых уток приходилось доставать самому, иначе их угонит ветер!). Зимой порой ездил на зайцев, исполняя одновременно и роль стрелка, и роль охотничьей собаки, чаще без успеха. Видно, охотничий инстинкт глубоко в природе человека. Он остался в нас еще с тех времен, когда мы, люди, еще не очень далеко отошли от наших "братьев меньших" - животных-хищников. Охота долгое время оставалась едва ли не самым большим (но, увы, очень редким) для меня удовольствием. Но как-то, после очередной "вылазки", вдруг понял: никого не хочу убивать, это противно моей природе, да и природе цивилизованного человека вообще. Хищники имеют на это право, а я нет. Больше никогда не охотился.
      Работа в Уральском КБ шла авральная, с восьми утра до позднего вечера. Впрочем, как это часто бывает, в аврал включались немногие, только, так сказать, непосредственно отвечающие за пуск линии сборки и сварки. А остальные, непричастные, наблюдали. Приходилось работать за троих. И конструктором (вот когда набил руку на чертежах, а шишки на лбу - на собственных ошибках, их выявлении и исправлении), и снабженцем, и слесарем. Я не большой любитель по части всякого рукоделия, но куда деваться? Надо было, и пилил, точил, варил.
      В начале января 1950 года линию удалось запустить. Начальник докладывал министру телеграммой (документ!): "Феоктистов начал варить хвостовые отсеки". Судя по всему, на заводе мне была уготована долгая славная жизнь, но судьба наконец повернулась ко мне лицом.
      В том январе 1950 года меня послали в составе группы молодых инженеров на стажировку (на целых полгода!). И не куда-нибудь, а в Подлипки, в королёвское КБ. Главный конструктор, однако, не обратил внимания на молодого провинциального инженера и отнюдь не принял его под свою опеку. Все оказалось намного сложнее и произошло не так скоро. Во-первых, космические корабли для Королева были тогда еще где-то далеко за горизонтом. Во-вторых, я приехал на стажировку уже патриотом своего КБ.
      После стажировки вернулся в свое КБ и стал работать проектантом. Но через год решил поступить в аспирантуру в один из научно-исследовательских институтов. Еще на стажировке узнал, что в подмосковном военном научно-исследовательском институте НИИ-4 Михаил Клавдиевич Тихонравов организовал группу инженеров, занимавшуюся исследованием проблем создания мощных ракет и, может быть, даже космических аппаратов, что у него есть группа аспирантов.
      Родился Тихонравов в 1900 году во Владимире. В 1919 го-ду вступил в Красную Армию, а на следующий год был зачислен курсантом в Институт инженеров Красного воздушного флота, тот, который потом стал Военно-воздушной инженерной академией имени Жуковского. В двадцатых годах он занялся конструированием планеров, и, надо сказать, его планеры с успехом летали на всесоюзных соревнованиях. Тогда, кстати, он познакомился с Королевым.
      Закончив академию, Тихонравов поступил на работу конструктором в КБ Поликарпова, принял участие в создании ряда первых наших самолетов. В 1931 году возглавил группу моторного оборудования в Центральном авиационном КБ имени Менжинского. Написал несколько брошюр в этой области. В 1933 году перешел работать в ГИРД (Группу изучения ракетного движения). Там он возглавил бригаду, занимавшуюся разработкой ракетных двигателей и ракет на жидком топливе. Начальником ГИРДа и руководителем бригады крылатых ракетных аппаратов был Королев, руководителями других бригад Цандер и Победоносцев. В 1933 году была запущена наша первая жидкостная ракета конструкции Тихонравова. Руководил запуском Королев.
      В 1933 году на базе ГИРДа и ГДЛ (Ленинградская газодинамическая лаборатория) был создан Реактивный НИИ. Тихонравов возглавил в нем отдел по жидкостным ракетным двигателям и баллистическим ракетам на жидком топливе. В 1936 году руководил созданием и пусками одной из самых крупных тогда отечественных жидкостных ракет "Авиавнито". В предвоенные и военные годы Тихонравов занимался проблемами устойчивости полета и кучности стрельбы твердотопливных ракет типа "Катюша", а также проектированием ракетного самолета. Еще в тридцатые годы он начал разработку проекта ракеты, способной поднять человека в стратосферу. К 1945 году эта работа вылилась в проект ВР-190, сделанный им совместно с А.Б. Чернышевым. Ракета должна была поднимать герметичную кабину с двумя людьми на высоту 200 километров.
      Был он человеком самых разных интересов и увлечений. Не говоря о его планерах (какие названия - "Жар-птица", "Змей Горыныч", "Гамаюн"!) и работах о "машущем" полете (в 1937 году вышла его монография по орнитоптерам), можно вспомнить, что он был филателистом, более 30 лет занимался коллекционированием и изучением жуков. Настойчивый, иногда упрямый, но в то же время мягкий, интеллигентный, внимательный, он был ироничным, умел подсказать, вовремя дать совет. Был человеком очень верным идее, за которую стоял. В этом они, Королев и Тихонравов, при совершенно различных натурах, походили друг на друга. Но, в отличие от Королева, Тихонравов не проявлял высоких бойцовских качеств, когда приходилось сражаться с начальством и противниками.
      С моим приятелем Колей Даниловым весной 1951 года мы послали заявления и документы в адъюнктуру (то есть аспирантуру) Академии артиллерийских наук, в состав институтов которой тогда входил и НИИ-4, где работал Тихонравов, и оба получили вызов на сдачу вступительных экзаменов. Ясно было, что нас не отпустят. Мы не отработали еще и двух лет после окончания института. Кто захочет отпустить с производства молодых специалистов? И тут мы с приятелем разошлись. Я проявил здоровый прагматизм и воспользовался для сдачи экзаменов в аспирантуру очередным отпуском, а он на это дело отпуск пожалел и честно подал заявление о дополнительном отпуске для сдачи экзаменов. Начальство его, конечно, никуда не пустило, даже в очередной отпуск. А мое заявление об очередном отпуске (поданное по договоренности с Колей до его заявления об экзаменационном) без всяких подозрений было подписано, и я в тот же день исчез из Златоуста.
      Экзамены сдал успешно в июне 1951 года, вернулся в Златоуст и объявил: уезжаю в Москву, в аспирантуру. Шум тут поднялся! Уламывали кнутом и пряником. Грозили не отпускать ни при каких обстоятельствах, что покажут, где раки зимуют, и тут же назначили и.о. главного конструктора (на время его отпуска). Это меня-то - с двухлетним стажем работы и 25 лет от роду! И хотя обязанности и.о. я исполнял, но "на провокации" не поддавался. И когда пришел вызов, меня, не без скандала, все же отпустили.
      Так летом 1951 года был сделан важный шаг к цели. Оставался еще один поворот. Года полтора я был "чистым" аспирантом, готовился и сдавал кандидатский минимум, разрабатывал план кандидатской диссертации. Начал заниматься баллистикой. Темой кандидатской решил взять теорию движения искусственных спутников Земли. Но к этому времени (весна 1953 года) почувствовал, что тянуть мне в аспирантуре трудно. В смысле материальном. Стипендия маленькая, а я уже обзавелся семьей, вот-вот у нас должен был родиться сын. В декабре 1951 года я первый раз женился, на своей однокурснице по МВТУ.
      Должен сказать, что моя семейная жизнь всегда в чем-то напоминала достижения и неудачи наших космических проектов. Женат я был трижды. И первая, и вторая жены были красивые, неглупые женщины. Была и влюбленность, и привязанность. В том, что семьи у меня с ними не сложились, виноват, по-моему, только я - с одной стороны, очень мягкий человек, даже уступчивый (а дома это не лучшее качество, хотя, быть может, и необходимое, в разумных пределах), а с другой - совсем неконтактный, типичный бирюк и в то же время вспыльчивый и часто неоправданно резкий.
      С моей последней женой Верой мы вместе уже более 20 лет. Она очень решительная женщина. Но мы научились постепенно ладить друг с другом. Женившись на молодой и красивой девушке (когда мы поженились, ей было 23 года), по существу, я взял на себя обязательства, которые не мог, учитывая специфику моей работы, характер и тогдашние условия жизни, выполнить. Понял это не сразу, но все же постепенно стал осознавать. Жизнерадостной и веселой, ей, естественно, хотелось жить интересной и разнообразной жизнью ("а его все нет, приезжает с работы поздно, усталый, измочаленный, мрачный"). Мне хотелось как-то скрасить ее жизнь, и я стал возвращаться пораньше, водить ее в театры. Но все равно этого мало. Она не видела современного мира. Сам я, в течение многих лет практически невыездной, все же несколько раз бывал за границей и мог составить собственное представление о мире. А она, как и подавляющее большинство наших граждан, не имела ни малейшего представления, "как люди живут". Как правило, членов наших делегаций за границу отправляли без жен, чтобы, так сказать, дома оставались заложники. В семидесятые-восьмидесятые стало помягче, конечно, но старое правило о заложниках еще действовало. Однако, уже были и исключения - например, для членов и членов-корреспондентов Академии наук. Ухватившись за такую возможность показать Вере мир, я навел справки, узнал, когда состоятся очередные довыборы в Академию, и начал авантюру, выдвинув себя в члены-корреспонденты по отделению механики. Дело закончилось, естественно, провалом, и, таким образом, этого позора я избежал.
      От двух первых жен у меня по сыну. В 1953 году родился Николай. Он окончил МГУ по специальности "Экономика зарубежных стран" (очень ему хотелось попутешествовать и посмотреть мир). Жена его кончала тот же факультет. У него есть сын - мой внук, тоже Николай, сейчас еще школьник. В 1963 году от второй жены родился Андрей. Он окончил физический факультет МГУ. Женат.
      С Верой у нас двое детей: дочь Наташа (учится в архитектурном) и сын Константин. Сейчас он студент факультета вычислительной математики МГУ.