Сообщение Володичевой о том, что она ознакомила Сталина только с первой частья "письма" вряд ли соответствует действительности. Дисциплина была суровая: "Мы ничего не читали и ничего друг другу не говорили, -- вспоминает Володичева. -- Друг друга не спрашивали. [...] Мы имели общий дневник [...] и каждая в свою дату записывала", но: "мы его не читали".
      Секретари боялись Сталина безумно. Из интервью Бека с Володичевой:
      "-- Помните, вы рассказывали, что, когда Ленин начал характеризовать Сталина, вас потрясло одно слово, которым он характеризовал Сталина?
      -- Да, "держиморда".
      -- Это письмо по национальному вопросу?
      -- Где это было, в какой стенограмме, я не помню. Я просто сначала не разобралась, потом, когда разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать.
      -- И так это слово и не вошло никуда?
      -- Не вошло..."(66)
      Очевидно, Володичева не точна. Слово "держиморда" "вошло" в статью Ленина ,,К вопросу о национальностях или об "автономизации"'': "Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела [...] сам является грубым великодержавным держимордой"(67). Но психологию времени Володичева передает верно: не записать продиктованное Лениным Володичева посмела, а вот напечатать в адрес Сталина слово "держиморда" не смогла.
      Даже если Володичева действительно не сообщила 23 декабря о существовании еще четырех экземпляров "завещания", Сталин не предполагал, что запись Ленина от 23 декабря, принесеная ему на дом, существовала в одном экземпляре. Материалы Ленина всегда переписывались в пяти экземплярах: один -- Ленину, три -- Крупской, один -- в секретариат в с грифом "Строго секретно". То, что предназначалось для "Правды", перепечатывалось, еще раз просматривалось Лениным и передавалось М. И. Ульяновой как ответственному секретарю редакции. Три экземпляра документов (Крупской) запечатывались затем в конверт(68). Сталин, конечно же, об этом знал.
      После 24 декабря Сталин предпринимает какие-то меры, благодаря которым в дальнейшем в "Дневнике" наступает обрыв всякий раз, когда диктуются слишком невыгодные Сталину тексты. После 24 декабря все записываемое носит пространный, но совершенно беззубый характер. Это приводит к естественному выводу, что ряд ленинских материалов был уничтожен(69) или же, что записи были сфальсифицированы задним числом. "Сожжение" ленинских текстов могло произойти только по указанию Сталина как генсека партии. Предположить, что Сталин не интересовался содержанием заметок, диктуемых Лениным после 23 декабря, абсолютно невозможно.
      Не отличалось поведение второго секретаря, дежурившего у Ленина в декабре 1922 -- январе 1923 г., Фотиевой:
      "-- Я сама передала письмо Ленина о национальностях, -- сообщила она Беку.
      -- То есть сразу после того, как он продиктовал?
      -- Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. [...]
      Второй раз (после разговора о яде) я обратилась к Сталину насчет письма о национальностях, которое продиктовал Владимир Ильич. Но тут я уже у него не была, а позвонила по телефону: "Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК". Сталин ответил: "Ну, передайте Каменеву". (Они тогда были вместе.) Я так и сделала. [...]
      -- А Сталину вы, Лидия Александровна, звонили не по поручению Владимира Ильича?
      -- Нет, Владимир Ильич об этом не знал.
      -- Почему же вы его не спросили?
      -- Мы вообще не задавали ему вопросов. Нельзя было его волновать.
      -- Но потом информировали его?
      -- Нет. Это его взволновало бы. [...]
      -- Тогда почему же все-таки вы с ней [Крупской] не посоветовались?
      -- Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.
      -- Но ведь письмо Ленина ("К вопросу о национальностях или об "автономизации") было направлено против Сталина?
      -- Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.
      -- Да, да, но главным был все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. [...] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.
      -- А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. [...] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.
      -- Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? [...]
      -- Туда мы писали вовсе не то. [...]
      -- А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть "завещания", то есть ту часть, где говорил о Сталине?
      -- Это было секретно. Поэтому я и не занесла.
      -- Но и предыдущие части тоже были секретными. [...] А Володичева рассказывает, что и "завещание" ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: "Сожгите".
      -- Володичева -- больной человек. Ничего этого не было, -- и неожиданно нервно: -- Уходите, уходите с вашими вопросами!"(70)
      Ленин диктовал активно в период с 23 декабря по 23 января, т. е. ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение "запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу" и столкнулся с сильным противодействием Сталина и Дзержинского. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин стал подозревать Фотиеву в двойной игре: ,,Прежде всего по нашему "конспиративному" делу: я знаю, что Вы меня обманываете". На мои уверения в противном он сказал: "Я имею об этом свое мнение"''. В черверг, 25 января, Ленин спросил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материлы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двойной игре: спрашивал, не говорит ли она Ленину "чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?" Так, его статья "Как нам реорганизовать рабкрин" (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) "указывает, что ему известны некоторые обстоятельства". Фотиева заверила, что не говорит и не имеет "никаких оснований думать, что он в курсе дел". 30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.
      1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но на условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения (о чем просил ее Ленин) и доклада Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, материалы Политбюро выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой. Фотиева, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели(71).
      Ленин искал ответы на следующие вопросы: 1) За что старый ЦК КП Грузии обвинили в уклонизме. 2) Что им вменялось в вину как нарушение партийной дисциплины. 3) За что обвиняют Заккрайком в подавлении ЦК КП Грузии. 4) Физические способы подавления ("биомеханика"). 5) Линия ЦК [РКП(б)] в отсутствие Владимира Ильича и при Владимире Ильиче. 6) Отношение комиссии. Рассматривала ли она только обвинения против ЦК КП Грузии или также против Заккрайкома? Рассматривала ли она случай биомеханики? 7) Настоящее положение (выборная комиссия, меньшевики, подавление, национальная рознь)"(72).
      Ленин начинал бой. Но и Сталин не бездействовал. За несколько дней до начала трагикомедии с материалами по грузинскому вопросу, 27 января, Сталин от имени Политбюро и Оргбюро ЦК разослал во все губкомы РКП закрытое письмо по поводу последних ленинских статей, подписанное членами Политбюро и Оргбюро: Андреевым, Бухариным, Дзержинским, Калининым, Каменевым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Сталиным, Томским и Троцким. Смысл письма заключался в том, что Ленин болен и уже не отвечает за свои слова(73).
      Неизвестно, получил ли Ленин об этом письме информацию, или же изоляция его, с одной стороны, и нежелание близких волновать -- с другой, достигли такой степени, что о происках Сталина ему не сообщили. Однако не позднее 3 февраля Ленин получает от Фотиевой подтверждение того, что ним запрещено разговаривать:
      ,,Владимир Ильич вызывал в 7 ч. на несколько минут. Спросил, просмотрела ли материалы. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Спросил, был ли этот вопрос в Политбюро. Я ответила, что не имею права об этом говорить. Спросил: "Вам запрещено говорить именно об этом? -- "Нет, вообще я не имею права говорить о текущих делах". -- "Значит, это текущее дело?" Я поняла, что сделала оплошность. Повторила, что не имею права говорить. Сказал: "Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?" -- "Да, делала, Политбюро в общем утвердило ее решения, насколько я помню". Сказал: "Ну, я думаю, что Вы сделаете Вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом"''(74).
      12 февраля против Ленина вводят очередные санкции по дальнейшей его изоляции и у него случается новый приступ. Фотиева делает в "Дневнике" запись: "Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. [...] У Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному Комитету, а Центральный Комитет дал инструкции врачам"(75). (Так и было, раз Ферстер считал, что Ленину вредны не работа, а запреты). Именно по этой причине подозрительный Ленин все чаще и чаще "категорически отказывался принимать лекарства" и требует "освободить его от присутствия врачей"(76), понимая, что это нанятые Сталиным люди, укорачивающие Ленину жизнь. Ферстера Ленин не выносил уже до такой степени, что тот прятался в соседних комнатах, чтобы Ленин не видел.
      14 февраля (через две недели после получения материалов из Политбюро) Фотиева записывает:
      "Владимир Ильич вызвал меня в первом часу. Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т.е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться, т. к. он хочет непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет. Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен. [...] Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно по тому, который его всех больше волнует, т.е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться. Дал некоторые указания".
      Эти указания также касались грузинского дела:
      "Намекнуть Сольцу, что он [Ленин] на стороне обиженного. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: 1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему не реагировал? Название "уклонисты" за уклон к шовинизму и меньшевизму доказывает этот самый уклон у великодержавников. Собрать Владимиру Ильичу печатные материалы"(77).
      Понятно, что в тот же день вся эта информация была сообщена Сталину, и он предпринимает против Ленина новые шаги, о которых, мы не знаем. Очевидно, что в период с 15 февраля по 5 марта Ленин был трудоспособен, так как 2 марта закончил статью "Лучше меньше, да лучше". Но записей с 15 февраля по 4 марта в "Дневнике дежурных секретарей" нет. Правда, о событиях с 15 февраля мы кое-что знаем из воспоминаний Фотиевой:
      ,,Сольц, будучи членом Президиума ЦКК, рассматривал заявление, поступившее от сторонников ЦК КП Грузии старого состава на чинимые против них притеснения. 16 февраля в связи с поручением Владимира Ильича я послала записку Сольцу с просьбой выдать мне все материалы, касающиеся грузинского конфликта. Сохранилась следующая моя запись: "Вчера т. Сольц сказал мне, что товарищ из ЦК КП Грузии привез ему материалы о всяческих притеснениях в отношении грузин (сторонников старого ЦК КПГ). Что касается "инцидента" (имеется в виду оскорбление, нанесенное товарищем Орджоникидзе Кабахидзе), то в ЦКК было заявление потерпевшего, но оно пропало. На мой вопрос "Как пропало?" -- Сольц ответил: "Да так, пропало". Но это все равно, так как в ЦКК имеется объективное изложение инцидента Рыковым, который при этом присутствовал"''(78).
      Так что намеки Ленина сталинскому ставленнику Сольцу положения Ленина не облегчили. Из лаконичной записи от 25 февраля мы узнаем, что Ленин работоспособен и чувствует себя хорошо: утром Ленин "читал и разговаривал о делах... Вечером читал и диктовал больше часа"(79). (Что же он диктовал? Сколько страниц текста?) Наконец, мы знаем, что 3 марта Сталин наконец-то разрешил Фотиевой выдать Ленину заключение по материалам комиссии Дзержинского: "Ленин получает докладную записку и заключение Л. А. Фотиевой, М. И. Гляссер и Н. П. Горбунова о материалах комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по "грузинскому вопросу"э(80). Значит, Ленин работоспособен и в период с 25 февраля по 3 марта.
      Что же происходило в эти дни и почему упрямо молчит "Дневник"? С 21 по 24 февраля в Москве работал пленум ЦК РКП(б). Видимо, это было одной из причин отсутствия записей: Ленин интересовался работой пленума, так как "пленум рассмотрел тезисы по национальному и организационному вопросам, постановил не публиковать их до предварительного ознакомления с ними (с разрешения врачей) В. И. Ленина, и если Владимир Ильич потребует пересмотра тезисов, то созвать экстренный пленум. Пленум признал целесообразным создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда" (так записано в "Биографической хронике В. И. Ленина, т. 12, с. 585).
      Что же произошло? Откуда вновь возникшее к Ленину уважение? В. Дорошенко пишет: ,,А произошло то, что тезисы генерального секретаря пленум признал политически сомнительными и направил их на ленинскую экспертизу. Как это произошло, остается догадываться. [...] Здесь проявилось влияние мощной политической силы, более мощной, чем влияние большинства Политбюро вместе с генсеком, той силы, которую Сталин не учел, сбросив ее со счетов. А такой силой в тех условиях мог быть и был только Ленин". Добавим, что такой был силой должен был быть очередной блок Ленина с Троцким. ,,Предложение "создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда", принятое пленумом, -- продолжает Дорошенко, -- пожалуй, слишком кардинально для ординарного решения. Не является ли оно ленинским? Не является ли оно фразой или перифразой ленинского письма, высказывания? Очень вероятно, что было по меньшей мере одно письмо Ленина к пленуму. Возможно, было даже несколько ленинских писем, ведь пленум продолжался необычно долго -- 4 дня. Что могло и должно было содержаться в этом письме или письмах?''
      Здесь нам несколько помогает Троцкий, в архиве которого есть документ, датированным 22 февраля 1923 г. Из этого документа следует, что, во-первых, Троцкий вступил в конфликт с большинством пленума (т.е. со сталинцами), во-вторых, что на пленуме 21 и 22 числа обсуждалась опубликованная статья Ленина, письмо Ленина и проект (предложение) Ленина. Похоже, что речь шла о статье Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин", так как это был единственный документ Ленина, опубликованный в те дни в "Правде" 25 января 1923 г., причем изначально предполагали опубликовать этот номер "Правды" в одном экземпляре, специально для Ленина (утаив статью от всех остальных). Под "письмом" Троцкий, очевидно, имел в виду обсуждавшеся в Политбюро "Письмо к съезду". "Проектом" или "предложением" Ленина мог быть отдельный документ, но мог быть и сформулированный самим пленумом документ, основанный на статье Ленина "как нам реорганизовать Рабкрин"(81).
      На пленуме победила точка зрения Ленина. Тезисы Сталина пленум отклонил и послал на переработку (правда, снова в комиссию под председательством Сталина). Тезисы, которые пленум передал на просмотр и заключение Ленину, назывались "Национальные моменты в партийном и государственном строительстве": "Объединение национальных республик в Союз Советских Социалистических Республик является заключительным этапом развития форм сотрудничества, принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов в единое многонациональное Советское государство". Ленин вернул себе над Сталиным политический контроль, потребовал пересмотра тезисов и этим объявил о созыве нового экстренного пленума.
      5 марта можно считать роковым днем в жизни Ленина. В этот день, около двенадцати, он вызвал Володичеву и просил записать два письма. Обратим внимание на то, что Ленин, очевидно, работоспособен и указаний на плохое его самочувствие нет. Главное, однако, то, что нет указаний на какие-либо ограничения, введенные против Ленина: он диктует, что хочет, кому хочет и сколько хочет. Похоже, что в это время, начиная с победы Ленина на февральском пленуме, тюремный режим, введенный против Ленина Политбюро по инициативе Сталина, был снят.
      5 марта первое письмо было написано Троцкому: "Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под "преследованием" Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия"(82).
      Вместе с этим письмом Троцкому была передана еще и записка Володичевой: "Товарищу Троцкому. К письму, переданному вам по телефону, Владимир Ильич просил добавить для вашего сведения, что тов. Каменев едет в Грузию в среду и Вл. Ил. просит узнать, не желаете ли вы послать туда что-либо от себя"(83).
      Само "дело" Ленин тоже передал Троцкому. И Троцкий его не вернул, чем продемонстрировал Ленину свою поддержку. Об этом становится известно 16 апреля из письма Троцкого "Всем членам ЦК РКП" с грифом "С. секретно":
      "Мною получена сегодня прилагаемая при сем копия письма личного секретаря тов. Ленина, тов. Л. Фотиевой, к тов. Каменеву по поводу статьи тов. Ленина по национальному вопросу.
      Статья тов. Ленина была мною получена 5-го марта одновременно с тремя записками тов. Ленина, копии которых при сем также прилагаются.
      Я тогда снял для себя копию статьи как имеющей исключительное принципиальное значение и положил ее в основу как своих поправок к тезисам тов. Сталина (принятых тов. Сталиным), так и своей статьи в "Правде" по национальному вопросу.
      Статья, как сказано, имеет первостепенное принципиальное значение. С другой стороны, она заключает в себе резкое осуждение по адресу трех членов ЦК. Пока оставалась хоть тень надежды на то, что Владимир Ильич успел сделать относительной этой статьи какие-либо распоряжения насчет партийного съезда, для которого она, как вытекает из условий и, в частности, из записки тов. Фотиевой, предназначалась, -- до тех пор я не ставил вопроса о статье.
      При создавшейся ныне обстановке, как она окончательно определяется запиской тов. Фотиевой, я не вижу другого исхода, как сообщить членам Центрального Комитета статью, которая, с моей точки зрения, имеет для партийной политики в национальном вопросе не меньшее значение, чем предшествующая статья по вопросу об отношении пролетариата и крестьянства.
      Если никто из членов ЦК -- по соображениям внутрипартийного характера, значение которых понятно само собой -- не поднимет вопроса о доведении статьи в том или другом виде до сведения партии или партсъезда, то я с своей стороны буду рассматривать это как молчаливое решение, которое снимает с меня личную ответственность за настоящую статью в отношении партсъезда"(84).
      Таким образом, примечание комментаторов полного собрания сочинений Ленина о том, что на предложение Ленина от 5 марта Троцкий ответил отказом -- намеренная фальсификация(85). Троцкий взял на себя защиту позиции Ленина, причем не сдал ее даже после 6 марта, когда не мог уже опираться на помощь нефункционирующего Ленина. 28 марта 1923 г. Троцкий отправляет в секретариат ЦК (копия Гляссер, т.е. Ленину) следующее письмо:
      ,,В протоколе No 57 на второй странице по вопросу о Грузии записано только мое предложение об отзыве тов. Орджоникидзе. Я сдедал три предложения, и поскольку упомянуто первое, нужно прибавить и два других, также отклоненных, 1) констатировать, что Закавказская Федерация в нынешнем своем виде представляет собою искажение советской идеи федерации в смысле чрезмерного централизма; 2) признать, что товарищи, представляющие меньшиство в грузинской компартии, не представляют собою "уклона" от партийной линии в национальном вопросе; их политика в этом вопросе имела оборонительный характер -- против неправильной политики тов. Орджоникидзе''(86).
      Это еще одно доказательство того, что Троцкий дал на записку Ленина положительный ответ.
      В тот день борьба Ленина и Сталина достигла своей высшей точки. Ленин, теперь уже хорошо информированный, знает, что, несмотря на решение пленума, поддержавшего Ленина, грузинское дело, вопреки постановлениям ЦК, все еще находится под преследованием Сталина и Дзержинского, т.е. секретариат Сталина при поддержке ГПУ (Дзержинского) выступает против Ленина и ЦК партии. Он понимает, что на стороне Сталина еще и большинство Политбюро, что в такой ситуации терять нечего. В этот день он решает использовать свой старый козырь: конфликт Сталина с Крупской. Ленин пишет Сталину ультимативное письмо: либо извиниться, признав поражение, либо пойти на открытую войну. Отметим, что Троцкого об этом письме Ленин в известность не ставит, хотя именно на помощь Троцкого собирается опираться в схватке со Сталиным. Из этого можно сделать вывод, что Ленин готов принять капитуляцию Сталин конфиденциально, не унижая его перед партийным активом и сохраняя возможность последующей совместной работы:
      "Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин"(87).
      Володичева в "Дневниках дежурных секретарей" указывает, что второе письмо Ленин "пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит"(88). Что именно вышло "плохо" Володичева не указывает. Никаких исправлений в письмо на следующий день внесено не было. 6 марта Ленин запросил ответ Троцкого на написанное им 5 марта письмо. "Ответ по телефону застенографирован", -- отметила в "Дневнике" Володичева 6 марта, но содержание ответа Троцкого в "Дневнике" не записала. Понятно, что этот ответ был невыгоден для Сталина, иначе бы он, безусловно, оказался бы в "Дневнике" (как мы знаем, Троцкий Ленина поддержал). Ленин перечитал второе письмо, Сталину, "и просил передать лично из рук в руки [и] получить ответ". Таким образом, письмо, датированное 5 марта, оставалось неотправленным до 6-го.
      В тот же день Ленин продиктовал "письмо группе Мдивани" (копии: Троцкому и Каменеву), также направленное против Сталина. Это были последние строчки, зарегистрированные официальной лениниадой: "Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь"(89). Это еще одно указание, что к этому времени Ленину точно было известно о поддержке Троцкого. Иначе зачем же было Ленину посылать копию письма Троцкому, если тот отклонил предложение о блоке против Сталина? Очевидно также, что об этом новом блоке узнает Сталин, что он немедленно предпринимает какие-то действия, и записки и речь Ленина по этому вопросу до нас уже не доходят, хотя есть все основания считать, что они были Лениным по крайней мере начаты.
      Если "письмо группе Мдивани" было отправлено адресату, то письмо Сталину в течение 6 марта снова пролежало без движения, так как, по словам Володичевой, "Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать"(90). Тогда Володичева "пошла к Крупской и напомнила ей, что Владимир Ильич ждет ответа от Сталина, беспокоится. И этот аргумент, по-видимому, подействовал"(91). 7 марта, после предварительных переговоров Крупской с Каменевым, письмо было передано Сталину, Каменеву, а затем и Зиновьеву(92). Володичева вспоминает:
      "Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: "Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь". И продолжал: "Я не медик, я -- политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская -- член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость"(93).
      Согласно Володичевой, письмо не было передано по настоянию Крупской. Согласно Фотиевой -- его задержала Володичева, боявшаяся идти с таким резким письмом к Сталину(94). Фотиева вспоминала, что Ленин "ждал ответа. Ждал по минутам. А Володичева не решилась отнести письмо Сталину, такое оно было резкое. И только на следующее утро я узнала, что письмо еще лежит у нас. Велела Володичевой отнести"(95). Кто из них говорит правду -- понять трудно.
      Отнеся письмо Ленина Сталину, Володичева "записала коротенький ответ Сталина Владимиру Ильичу, и так волновалась", что с ее почерком случилось что-то неузнаваемое(96). Ответ Сталина, в свою очередь, Володичева не понесла Ленину, а отправилась на квартиру к Каменеву:
      "Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. [...] Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно: Владимиру Ильичу уже было плохо"(97).
      "Плохо" -- не совсем точное определение. 5-7 марта произошли события, за кулисами которых стоял Сталин и его окружение, события, окутанные тайной. Похоже, что уже 6-7 марта Ленин был взят под арест: "Официально стало известно, -- вспоминает Володичева, -- что Владимир Ильич 6 марти или даже уже 5-го был не в состоянии ни читать, ни работать, ни кого-то принимать, ни что-то предпринимать. С ним нельзя было связаться". "Официально было известно...", "с ним нельзя было связаться..." -- это и есть указание на арест Ленина. Значит уже 5-6 марта Володичева сообщила Сталину о еще не отосланном, но написанном письме Ленина, равно как и о письме Троцкому. "И как было с Надеждой Константиновной -- это тоже неизвестно" -- продолжала Володичева. И из этого мы обязаны сделать вывод, что одновременно, 6-7 марта была арестована Крупская. М. И. Ульянова, очевидно тоже арестованная, получила разрешение на телефонный звонок Сталину. Содержание его неизвестно, но из обрывков раздававшего в телефон крика можно было понять, что она требует немедленного освобождения и угрожает, что в противном случае обратится от имени Ленина с призывом о помощи к рабочим Москвы(98).
      6 марта Володичева записала в "Дневнике": "Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т. к. он заболел". Это была последняя фраза "Дневника дежурных секретарей Ленина": "Нельзя сказать, знал ли Ленин об ответе Сталина, с точной достоверностью. Да, впоследствии, когда мы были на даче, когда ему стало лучше, это было возможно. Но возможно, а не точно!"(99) -- так завершила Володичева свой рассказ о последней борьбе Ленина. Узнал ли после 6 марта бессильный Ленин об ответной записке Сталина, продиктованной или сказанной Володичевой и одобренной Каменевым -- не столь уж важно. В ночь на 10 марта 1923 года произошло очередное ухудшение и Ленин потерял речь. Через неделю Сталин, со ссылкой на Крупскую, подал в Политбюро рапорт о том, что пора отравить Ленина настала:
      "В субботу, 17/III т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н. К. говорила, между прочим, что "Вл. Ильич переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. И ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия [...] я не счел возможным ответить отказом, заявив: "прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". Вл. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она не была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК"(100).
      Это первое и единственное указание на то, что к общему хору доброжелателей, предлагавших отравить Ленина, оказывается присоединилась и его жена! Но узнаем мы об этом почему-то снова из уст Сталина (а не из письма Крупской, что было бы естественнее).
      В связи с этой запиской и произошел, видимо, разговор, описанный Троцким в статье в 1939 году (ошибочно, он относил этот разговор к февралю или началу марта 1923 года). А еще через несколько дней, 22 марта состоялось расширенное заседание Политбюро, обсудившее и принявшее тезисы Сталина, отвергнутые февральским пленумом (24 марта тезисы были опубликованы в "Правде"). Поскольку по статусу тезисы к съезду мог принять только пленум ЦК, Троцкий 23 марта написал письмо с протестом. Вот тут-то и была коллективным руководством в лице сталинского большинства объявлена Троцкому открытая война, та самая, о которой Троцкий предупреждал Радека.