Разговоры с Бухариным

      "Что касается Политического завещания Ленина", --- продолжал Бухарин, -- то дело тут было совсем иное. К этому времени у нас уже разгорелись большие споры в политике по отношению к крестьянству, и я должен был написать только о том, что Ленин уже напечатал. В основном это было, конечно, то же самое. Но первая брошюра шла дальше, и изложенный в ней круг идей был шире, цельнее. Они не ограничивались тем, что Лениным было уже написано, а давали сводку того, что он думал и высказывал в беседах со мной".
      Позднее я перечел эти брошюры и убедился, что Бухарин был совершенно прав, так формулируя различие между этими двумя брошюрами. Ленин видел в Бухарине человека, который лучше других способен понять и изложить его мысли. Он так говорил с Бухариным, чтобы тот мог изложить эти мысли, если сам Ленин не успеет их сформулировать в письменном виде.
      Здесь следует отметить, что когда Бухарин рассказал мне содержание взглядов Ленина, то я заметил: "А знаете ли Вы, . что, говоря эти вещи, Ленин по существу повторяет старые мысли Струве?". В конце девяностых годов прошлого столетия Струве напечатал по-немецки большую статью по вопросу о насилии после социалистической революции, где доказывал, что социалистическая система производства должна исключить насилие из своих методов строительства. Бухарин был заинтересован. Он не знал этой статьи Струве и сказал, что непременно ее отыщет и с ней познакомится.
      Вопрос: А Сталин? Говорили ли Вы с Бухариным о Сталине?
      Ответ: Говорить лично о Сталине Бухарин явно уклонялся. Из замечаний личного характера помню только одну мелочь. Как-то Бухарин увидел у меня известную поэму Руставели: "Витязь в барсовой шкуре", которую за несколько лет перед тем издало в Париже грузинское эмигрантское издательство. Бухарин посмотрел ее и сказал: "Я видел ее у Сталина, когда был у него в последний раз. Он очень любит эту поэму, и ему нравится этот перевод". Больше никаких замечаний о его личных отношениях со Сталиным Бухарин не делал, но Фанни Езерская, между прочим, рассказывала мне, что она
      прямо спросила Бухарина: "Каковы ваши отношения со Сталиным?" И Бухарин ей ответил: "На три с минусом" ... -- расценивая их по старой школьной пятибалльной системе.
      Обычно Бухарин не упоминал имени Сталина и ничего не говорил об их личных отношениях. У меня создалось впечатление, что Бухарин знал о "кавказской мстительности" Стали-на, о которой говорили еще в дореволюционные годы и которая была одной из главных причин столкновения Бухарина со Сталиным.
      Вопрос: Говорил ли он о ком-либо другом?
      Ответ: Очень много и о многих. Всех его рассказов я теперь передать не могу, но мне кажется полезным рассказать об его отношениях с академиком Павловым, знаменитым русским ученым. Начались эти отношения, когда встал вопрос об избрании Бухарина в Академию наук. Когда его имя появилось среди кандидатов, -- было это, если я не ошибаюсь, в 1926--1927 годах, -- Павлов произнес речь против его избрания, назвав его "человеком, у которого ноги по колено в крови". Сказано это было не в присутствии Бухарина, но открыто, на собрании Академии. Узнав об этом, Бухарин решил лично объясниться с Павловым. "Я его очень уважал. Конечно, мы расходились в очень многом, но я уважал его как ученого и как человека. Я поехал к нему и сказал прямо: "Мне нужно с вами переговорить". Павлов принял меня более чем холодно. Но он впустил меня к себе в квартиру и вынужден был со мною разговаривать. Беседа наша продолжалась несколько часов. Павлов засыпал меня вопросами, явно проверяя мои знания. Наступило время завтрака, и Павлов, уже несколько смущенный, сказал: "Ну что-же, ничего не поделаешь. Идемте -- я приглашаю вас на завтрак". Мы пошли в столовую, и, когда вошли, я заметил собрание бабочек на стене, Павлов, оказывается, был коллекционером, как и я.* Я сидел уже за столом, когда заметил как раз напротив меня, над дверью, ящик с исключительно редкой бабочкой, которую я нигде не мог найти; я вскочил: "Как? Вы имеете ее?"
      -- Ах, черт возьми, -- воскликнул Павлов, -- он и этим интересуется?
      Я стал распрашивать, где она была поймана и т. д., и Пав
      * Бухарин очень интересовался бабочками. Когда мы были в Амстердаме, он уделил много времени тамошнему Музею естественной истории, в котором богато представлена природа всех голландских колоний и который по своей коллекции бабочек является, пожалуй, первым музеем в мире. Бухарина нельзя было оторвать от этой коллекции. Он рассматривал все под увеличительным стеклом. Я оставил его там и пошел смотреть другие отделы. Когда я вернулся и сказал, что время уходить, он явно с трудом оторвался от витрин: "Это была страсть моего детства".
      лов убедился, что в бабочках и жуках я знаю толк. Так начался наш "роман" ...
      Вопрос: Какое впечатление произвел Бухарин на Павлова? Что его особенно поразило?
      Ответ: Это относилось к гуманистическим идеям Бухарина. Он развил перед Павловым свои мысли на роль интеллигенции, доказывая, что она должна искренне пойти работать с советской властью и тем самым должна помочь изменению общей атмосферы в России. Бухарин говорил мне про рядовых большевиков: "Все они -- хорошие люди, готовые на любые жертвы. Если они теперь плохо поступают, то это происходит не потому, что они плохи, а потому, что у них плохое положение. Они думают, что народ против них и что они держатся только террором. Их следует убедить, что это неверно, что страна, вовсе не настроена против них и что им нужно только переменить политику".
      Как-то Бухарин попросил меня достать ему последние номера "Бюллетеня" Троцкого. Я дал ему не только "Бюллетень оппозиции" Троцкого, но и "Социалистический вестник". Он откосился к "Вестнику" скорее критически, но одна вещь привлекла его внимание: в номере, который вышел незадолго до приезда Бухарина в Париж, в феврале 1936 г., была статья, посвященная вопросу о реформе конституции. В ней упоминалось о плане Горького: объединить интеллигенцию в особую партию для участия в выборах. По этому поводу Бухарин сказал: "Да, это верно. Какая-то вторая партия необходима. Если на выборах будет только один список, если второго конкурирующего списка не будет, то получится то же самое, что в гитлеровской Германии. Чтобы отличаться от гитлеровских порядков в глазах России и Запада, нам следует внести систему двух списков".
      Бухарин полагал, что вторая партия, состоящая из интеллигенции, не будет противницей системы и будет играть положительную роль, внося предложения о переменах и улучшениях.
      Вопрос: И Павлов с ним соглашался?
      Ответ: Да, Бухарин рассказывал, что не только Павлов, но и ряд других выдающихся ученых с этим планом Горького был согласен. Именно на этой основе выросла дружба Бухарина с Павловым ... Павлов скончался непосредственно перед приездом Бухарина за границу. Бухарин говорил, что это была страшная потеря.
      Эта идея двух списков и двух партий была, конечно, утопической, так как страна была фактически в полосе гражданской войны: она только что прошла через коллективизацию и нахо
      дилась на пороге "великой чистки"... Но Бухарин и другие полагали, что план их мог бы быть осуществлен.
      Вопрос: Как Бухарин хотел использовать идеи гуманизма в борьбе против нацизма?
      Ответ: Когда Бухарин проезжал через Германию на пути в Париж, он остановился на день в Берлине, посетил книжные магазины и накупил груду теоретических брошюр о фашизме. Они лежали на столе его комнаты в отеле, и он их внимательно просматривал.
      Он считал, что Гитлер поставил перед советскими лидерами большой вопрос: не является ли происходящее в Германии показателем быстрого разложения социальной ткани современного общества? Бухарин полагал, что следует не только предупредить подобного рода разложение в Советском Союзе, но и создать лозунг для объединения международного движения против нацизма.
      "Бороться против них, -- говорил он, -- не имея больших собственных конструктивных идей, совершенно невозможно. Их идеей является насилие. Вы помните, вероятно, их псевдофилософский афоризм: "убийство утверждает силу человека". В конечном счете это -- идея насилия как постоянного фактора воздействия власти на общество, на человеческую личность. Именно с этой идеей следует бороться".
      "В истории человечества, -- продолжал Бухарин, -- во имя гуманизма было совершено много плохих дел. Но все же гуманизм был прогрессивным фактором развития. Мы должны решительно отмежеваться от злоупотреблений, которые были совершены под прикрытием фраз о гуманизме. Нам следует подчеркнуть, что наш гуманизм -- совсем иной и подлинный пролетарский гуманизм. Борьбу против антигуманистического нацизма мы должны вести под знаменем этого нового гуманизма".
      Я вспоминаю, что эти идеи гуманизма были высказаны Бухариным в очень элементарных терминах, но с большой горячностью. Он настаивал на важности именно такого подхода, и для меня скоро стало ясным, что гуманистическая борьба против "постоянного принуждения" являлась для него не только борьбой против внешнего врага -- нацизма, но также против внутреннего врага, против попыток внутри партии большевиков пересмотреть гуманистические основы марксизма, против стремления дегуманизировать последний. Этот вопрос меня сильно интересовал и раньше, -- и, чтобы лучше разобраться в оценках Бухарина, я сказал: "Николай Иванович, но ведь то, что Вы теперь говорите, есть не что иное, как проповедь возвращения к десяти заповедям" ...
      Бухарин сразу насторожился: "А Вы полагаете, что заповеди Моисея устарели?".
      "Я не говорю, что они устарели. --ответил я. -- Я хочу только напомнить, что они стали обязательными основами человеческого общества уже пять тысяч лет тому назад и с тех пор лежат в основе всей нашей культуры. Неужели положение в России теперь таково, что там нужно напомнить о необходимости выполнять заповеди Моисея?".
      На это мое замечание Бухарин ничего не ответил, но явно не потому, что этого вопроса для него не существовало ...
      Во время пребывания в Париже Бухарин выступил с публичным докладом. В этом докладе, который им был прочитан по-французски и никогда не появлялся по-русски, Бухарин с еще большей силой подчеркивал важность "пролетарского гуманизма". Мне привелось посетить его, когда он заканчивал подготовку к этому докладу.
      "Если хотите, -- сказал он, -- я прочту то, что только что написал: это имеет прямое отношение к нашим разговорам".
      Я, конечно, хотел, и он прочел мне несколько отрывков,
      "Да, -- заметил ему я, -- это действительно то, о чем мы с Вами уже несколько раз говорили, -- это возвращение к гуманизму, и притом к самому элементарному гуманизму, против которого все коммунисты еще так недавно бунтовали".
      Бухарин не отрицал. Он признавал, что первые годы революции для них для всех были действительно годами сплошного бунта против гуманизма. Настроениями такого бунта были захвачены не только такие люди, как Бухарин и Горький, но и Блок, и многие другие. Но все проходит соответствующие этапы развития. В начале революции на очереди стояло разрушение старого -- и потому был необходим бунт против гуманизма, который ставил грани стихии разрушения. Теперь мы вошли в совсем другой период, и перед нами, как самые важные, стоят задачи не разрушения, а созидания. И теперь именно гумани-стические идеи должны пропитать всю нашу политическую и просветительную работу. "Не только нашу, коммунистическую, -- добавил он, -но и вашу, социалистическую! Надо вернуть марксизм к его гуманистическим основам".
      Я не мог не указать ему, что демократический социализм, несмотря на все отдельные ошибки, по существу от гуманистических основ никогда не отходил, но с его основной установкой я был больше чем согласен. К аналогичным выводам я пришел еще раньше, когда в Германии шла борьба социалистов с гитлеровцами. В самом начале 1933 г., буквально накануне прихода Гитлера к власти, я выпустил с одним другом книгу о молодом Марксе, главной мыслью которой было, что Маркс
      был гуманистом . .. Бухарин знал эту мою книгу, и я полагаю, что те мои настроения в какой-то мере толкали его на путь откровенных бесед ... Между прочим, именно в этой связи Бухарин упомянул, что и Павлов интересовался мыслями о гуманизме Маркса ...
      Вопрос: Вы упомянули о внутреннем враге, против которого боролся Бухарин. Можете Вы остановиться на этом пункте более подробно?
      Ответ: Гуманизм Бухарина, как мне казалось тогда, в значительной мере был заострен благодаря жестокостям насильственной коллективизации и связанной с нею борьбе внутри коммунистической партии. Я вспоминаю ряд эпизодов, на которых был основан этот вывод. Как-то раз я заметил, что об ужасах коллективизации мы за границей знали достаточно много. Бухарин за это на меня по-настоящему рассердился и почти резко заявил, что все, что напечатано за границей о коллективизации, дает лишь очень слабое, бледное представление о том, что происходило в действительности. Он был в точном смысле этого слова перегружен впечатлениями от встреч и бесед с активными участниками кампании по раскулачиванию деревни, которые были буквально потрясены пережитым. Многие коммунисты тогда кончали самоубийством; другие -- сходили с ума. Значительное число уходило от политической деятельности.
      "Я и до коллективизации видел много тяжелого, -- говорил Бухарин. -- В 1919 г., когда я настаивал на лишении Чека права на расстрелы, Ильич провел решение о посылке меня представителем Политбюро в коллегию ВЧК с правом вето".
      "Пусть пойдет туда сам, %--· сказал Ленин, -- дадим ему возможность сделать попытку ввести террор в границы. Все мы будем только рады, если это ему удастся".
      "И действительно, -- продолжал Бухарин, -- я видел вещи, иметь дело с которыми не пожелал бы и врагу. Но 1919 год никак нельзя сравнить с 1930--1933 гг. В 1919 г. мы сражались за нашу жизнь. Мы убивали, но убивали и нас. Мы каждый день рисковали своими головами и головами близких ... А в годы коллективизации шло хладнокровное уничтожение совершенно беззащитных людей, с женщинами и детьми" .. .
      И тем не менее социалистические последствия коллективизации оказались много страшнее даже ужасов ее проведения. Произошли глубокие перемены в психическом облике тех коммунистов, которые проводили эту кампанию: кто не сходил с ума, превращался в человека-машину. Для них террор становился нормальным способом управления. "Они больше не человеческие существа, -говорил Бухарин, -- а только зубчики
      страшной машины" . .. Особенно в деревне происходит настоящее озверение людей -- и в результате идет процесс, который Бухарин называл процессом превращения советского государства в какую-то империю "железной пяты" Джека Лондона.
      Именно этот процесс больше всего пугал Бухарина и порождал желание напоминать о заповедях Моисея ... В его "пролетарском гуманизме" пролетариат был все больше и больше только прилагательным -- существительным все больше и больше становились десять заповедей Моисея, как обязательная основа человеческого общежития. Основным движущим мотивом его поведения был страх за человека ...
      Вопрос: Известны ли были Сталину эти идеи Бухарина?
      Ответ: Существа взглядов Бухарина Сталин не мог не знать. Бухарин не только широко проповедовал свои взгляды в рядах коммунистов, но и открыто писал о "пролетарском гуманизме" в печати, конечно, не подчеркивая тех выводов, которые касались внутрипартийных отношений, -- и его проповедь встречала сочувственный прием и на верхах коммунистической партии, где на многих ужасы коллективизации произвели такое же впечатление, что и на Бухарина. Но Бухарин пользовался большой популярностью на этих верхах; было известно, как любовно к нему относился Ленин, а потому Сталин остерегался применять к нему прямые репрессии. Его много критиковали в печати и на всякого рода собраниях; Коммунистическую академию заставили даже провести специальную дискуссию, на ко-торой разоблачали ошибки Бухарина, причем Политбюро запретило ему участие в этой дискуссии. Взгляды Бухарина злостно искажали, выставляя, напр., его сторонником войны. Его сняли с поста редактора "Правды", вывели из Политбюро и т. д. Но прямых репрессий против него, повторяю, тогда еще не применяли.
      Это не относилось, однако, к его ближайшим ученикам и сотрудникам, которых Бухарин старательно подбирал в течение целого десятилетия. Ряд из них были талантливыми людьми. Верный своим приемам, Сталин, не трогая самого Бухарина, тем сильнее ударил по его ученикам. Почти все члены этой группы, Сталин называл ее "бухаринской школкой", -- Слепков, Астров, Айхенвальд, Марецкий и др. -- были отправлены на работу в провинцию, где были переарестованы и все уничтожены. Бухарин с трудом переносил эти удары, особенно уничтожение его молодых учеников, за судьбу которых он чувствовал себя лично ответственным.
      Вопрос: Вы упомянули о том, что поехали вместе с Бухариным в Копенгаген. Какая была цель этой поездки?
      Ответ: Часть материалов архива германской с.-д. партии, -- а именно главные рукописи Маркса и Энгельса -- после прихода Гитлера были вывезены при содействии датского посольства в Копенгаген, где хранились в архиве датской с.-д партии. Члены московской делегации хотели их увидеть собственными глазами... В Копенгагене, в партийном архиве, мы раскрыли сундук с рукописями Маркса и Энгельса. Я хорошо помню эту сцену. Адоратский, директор Института Маркса--Энгельса--Ленина, сидел немного в стороне, только поблескивая глазами из-за очков, а Бухарин буквально набросился на эти рукописи и торопливо перебирал тетради, в которых Маркс формулировал результаты своих последовательных попыток создать "Капитал". Затем он сосредоточил внимание на последнем тексте этого труда, перебирал его листы, явно случайно останавливаясь на тех, которые чем-либо привлекли его внимание. В этих тысячах листов, над которыми уже сидел ряд лиц, можно было найти что-либо новое лишь в результате долгой, кропотливой работы. Бухарин понял это и обратился ко мне: "Вы знаете эту рукопись, -- помогите найти то место, где Маркс пишет о классах".
      Это место я действительно хорошо знал -- и быстро его нашел. Бухарин осторожно взял пожелтевшие страницы, подпер, голову обеими руками и принялся вчитываться в эти хорошо знакомые строки, где Маркс начал формулировать свои итоговые мысли о классовой структуре капиталистического общества. Они написаны торопливым, срывающимся почерком, как будто перо Маркса с трудом поспевало за стремительно развертывавшимися мыслями. Но изложение не было закончено. Оно было оборвано на полуслове, как будто кто-то вошел и прервал работу Маркса, который так и не смог вернуться к теме . ..
      Бухарин прочел эти страницы до конца, на минуту задержался, затем начал переворачивать страницы, рассматривая, нет ли чего на оборотной стороне, смотрел бумагу на свет... Он явно проверял, не спрятался ли где-нибудь какой-то намек, которого не заметили исследователи, работавшие раньше над рукописью, но, конечно, ничего найти не мог -- кроме того, что в ней нашли сначала Энгельс, затем Каутский. . .. Он начал было еще раз перечитывать эти страницы, но, поняв, что ничего нового он найти не может, он сам себя оборвал и оторвался от листков:
      "Эх, Карлуша, Карлуша, -- вырвалось у него, -- почему ты не окончил? Трудно было? А как бы ты помог нам!"
      Припоминаю, что мы тогда невольно обменялись взглядами с Адоратским: он, несомненно, лучше меня знал те споры, которые среди большевиков велись по вопросам, связанным с этими мыслями Маркса, и понимал, намеков на какие недовысказанные мысли Маркса искал Бухарин. Сам Адоратский тоже был знато
      ком по Марксу, но знатоком совсем иного типа, чем Бухарин. Бухарин был влюблен в большие концепции Маркса -- и в этих концепциях Маркс продолжал жить для него, об этих концепциях Бухарин мог с ним разговаривать, даже спорить, как с живым человеком. А Адоратский был человеком совсем иного типа: сухим догматиком, продуктом казанской семинарии, без какого-либо намека на бухаринскую романтику. Идеи Маркса были разнесены Адоратским по записным книжкам, систематизированы, разложены в образцовом порядке. Его можно было разбудить ночью -- и он, не запинаясь, дал бы справку, откуда из Маркса взята та или иная цитата. Но о том, к каким выводам обязывали большие концепции Маркса, он не думал -- с современностью их не связывал. Для Бухарина же именно в этой связанности с современностью и было главное, -- и он больше всего стремился расшифровать недовысказанные большие мысли Маркса, разрешить недорешенные им большие проблемы...
      Адоратский еще часа два просидел над рукописями, составляя их список, подсчитывая количество страниц, выясняя, какие еще не были опубликованы. Бухарин за это время перерыл всю библиотеку датского архива -- не очень большую, но с большой тщательностью и полнотой подобранную; пересмотрел архив, много расспрашивал хранителя архива, который был живой летописью датского рабочего движения. Затем остаток дня таскал меня по музеям, наполнил целый портфель фотографиями с картин старых датских мастеров . . . Он должен был на все взглянуть своими глазами. Широта его интересов поражала, но мысль постоянно возвращалась к рукописям Маркса.., "Эх, Карлуша, Карлуша, -- почему ты не кончил!"
      Бухарин, несомненно, был одним из наиболее выдающихся и ищущих русских теоретиков марксизма. В 1883 г. Плеханов пришел к выводу, что Россия должна пройти стадию капиталистического развития -- для того, чтобы страна стала подготовленной к социалистической организации хозяйства. Бухарин стал одним из первых среди тех российских учеников Маркса, которые подняли бунт против этой попытки ввести революционную стихию в рамки холодного рассудка и начали говорить о возможности выскочить из рамок программы минимум. Бухарину приходилось иметь дело не только со старыми аргументами Плеханова, но с новыми доводами Богданова -- А. А. Малиновского, который с первых же дней большевистской революции предвидел, куда приведет эта попытка выскочить из намеченных историей рамок развития. Крупный и оригинальный мыслитель и в период революции 1905--1907 гг. второй по влиянию среди лидеров большевиков, Богданов оказал значительное влияние на формирование взглядов Бухарина. Последний не отказался от своих макси
      малистских увлечений, но принял близко к сердцу указания Богданова на грозную опасность появления нового класса, класса управляющих, который выйдет из рядов победившей революции и воспользуется ее результатами.
      Бухарин много говорил со мною на эти темы. Позднее я отыскал его статьи, где он их трактовал более или менее открыто. Они не оставляют сомнения в том, что возможность перерождения так называемой "пролетарской диктатуры" в царство "железной пяты" Джека Лондона ему казалась вполне реальной и в порядках, которые создавал Сталин, он видел именно это перерождение.
      Вопрос: Говорят, что Бухарин был одним из главных авторов Конституции 1936 года. Говорил ли он Вам что-либо об этом?
      Ответ: Ряд признаков и раньше указывал, что Бухарин играл* большую роль в составлении этой конституции. Он был секретарем комиссии, которая была создана Съездом Советов в феврале 1935 г. для разработки проекта новой конституции. Он боролся за отмену всех особых прав, которыми пользовались коммунисты, и еще в 1930 -- 1931 гг. выступил за введение всеобщего и равного избирательного права. Во время разговоров о планах Горького, Павлова и др. о второй партии, которая выступила бы на выборах со своим самостоятельным списком, Бухарин не скрыл, что эта идея принадлежала ему, а как-то в другой раз, во время разговора на эту тему, он вынул из кармана вечное перо и, показывая его мне, сказал: "Смотрите внимательно: этим пером написана вся новая конституция -- от первого до последнего слова. Я проделал всю эту работу один -- мне немного помогал только Карлуша [Радек]. В Париж я смог приехать только потому, что работа эта окончена. Все важные решения уже приняты. Теперь печатают ее текст. В этой новой конституции народу отведена много большая роль, чем в прежней ... Теперь с ним нельзя будет не считаться".
      Бухарин не скрывал, что он гордится этой конституцией. Она не только вводила всеобщее и равное избирательное право, она устанавливала равенство граждан перед законом, отменяла все привилегии, которые существовали для коммунистов. Бухарин видел в новой конституции хорошо продуманные основы для мирного перехода страны от диктатуры одной партии к действительной демократии. Бухарин добавил, что в комиссии по составлению конституции поднят также вопрос о конкурирующих списках на выборах.
      Все было рассчитано и предусмотрено, но Бухарин недооценил своего противника. Он не предвидел, как предательски хитро Сталин применит все эти хорошие принципы и равенство всех перед законом превратит в равенство коммунистов и не
      коммунистов перед абсолютной диктатурой Сталина. Сталин не только расправился с самим автором конституции, но и вообще истребил всех тех, кто с сочувствием встречал гуманистическую проповедь Бухарина. "Ежовщина" в ее основе была не чем иным, как уничтожением всех тех, кто пошел за лозунгами бухаринско-го "пролетарского гуманизма".
      Вопрос: Думаете ли Вы, что Бухарин предчувствовал свою будущую судьбу, что он догадывался о том, что его ждет?
      Ответ: Я много думал над этим вопросом -- особенно в дни процесса Бухарина в 1938 г. -- и тогда же пришел к заключению, что мрачные предчувствия у Бухарина имелись уже давно и что он временами серьезно думал даже о самоубийстве. И он хотел, чтобы я об этих его настроениях знал. Иначе мне трудно объяснить и содержание, и настроение его рассказа об одном эпизоде, случившемся с ним во время поездки в Среднюю Азию. Этот рассказ произвел на меня большое впечатление и прочно врезался в память рядом деталей. Именно им мне хочется закончить мой рассказ о встречах с Бухариным.
      К этой поездке Бухарин возвращался не раз, добавляя все новые и новые подробности. Она имела место, кажется, в 1930 г.
      после того, как Бухарин был выведен из Политбюро, а его
      ближайшие ученики, во главе со Слепковым, Айхенвальдом и
      др., подверглись репрессиям. Их судьба явно мучила Бухарина
      он понимал, что они платили за свою верность Бухарину.
      Во время этой поездки Бухарин хотел побывать на Памире, в горах, "равных которым нет во всем мире", -- там, где сходятся границы Советского Союза, Китая, Индии и Афганистана. Его настойчиво убеждали не ездить туда, пугая размытыми дорогами, неподходящим временем года, шайками рыскавших там басмачей. Пытались доказать, что там вообще "нет ничего интересного". "Меня это только подстрекало, -- говорил Бухарин. -- Я всегда любил не отмеченные на карте горные тропинки, как в науке предпочитаю ломать голову над еще нерешенными проблемами..."
      Наконец, он своего добился. Ему дали гида, офицера-пограничника, который хорошо знал край и выделялся своей выносливостью и храбростью. "Вы должны были его видеть: о нем и о его собаке-друге Волке у нас сделали фильм, который показывали и в Париже". Я действительно видел этот фильм, -от которого запомнился и пограничник, и его Волк, и особенно горы .. .
      "В течение многих дней -- говорил Бухарин, -- мы скитались в горах, выбирая наименее доступные места. Волк неизменно бежал впереди, держал себя с исключительным достоинством, которого я до него никогда не видел у собаки ... Как-то
      мы подъехали к развилке тропинок. Гид был немного впереди. "Эта дорога, -- сказал он, -- несколько короче, но ехать по ней сейчас равносильно самоубийству: дождями ее размыло, в ряде мест там были обвалы... Даже горный козел теперь по ней не пройдет!" -- и он взял другую тропинку, "длиннее, но вернее". А я, -- продолжал Бухарин, -- мою лошадь направил по той, что короче... Мой спутник мне что-то кричал, но я был уже далеко ... Когда наши тропинки потом снова сошлись, мой гид меня уже поджидал. Было видно, что мое появление его обрадовало, но все же он выглядел даже более злым, чем его Волк... "Счастлив ваш бог, -- бросил он, -- но прошу вас, Николай Иванович, не выкидывать больше со мною таких штучек. Предупреждаю, я могу позабыть, что Вы член ЦК!" -- "Но я только хотел посмотреть, как выглядит эта более короткая дорога" -- "Не тратьте времени на пустые разговоры -- мы и так его много потеряли!" Он был, конечно, прав: дорога была действительно совсем невозможной, но конь оказался на высоте: пограничник посадил меня на своего собственного коня, который умел проходить там, где не проходили и горные козлы".
      Бухарин вообще много рассказывал об этом гиде, который явно был очень колоритной фигурой. Он был, конечно, коммунистом, но человеком с независимой житейской философией, с большим личным достоинством и с высоко развитым чувством социальной ответственности. По отзывам Бухарина было ясно, что он видел в нем не только случайного спутника, хорошо знакомого с горными тропами, но и представителя нового поколения, который вырос и сложился уже целиком при советской власти, и был особенно близок Бухарину. . .
      В рассказах об этой поездке Бухарин не скрывал, что был тогда в очень мрачных настроениях. Мысль о самоубийстве явно все время вставала перед ним, но он отгонял ее: это было бы признанием поражения, а он считал себя правым. Но воля к жизни у него ослабела, и, не желая себя убивать, он, как говорится, испытывал судьбу. Таким испытанием и была размытая дождями горная тропинка, где на каждом шагу подкарауливала смерть. Эта смерть не пришла не потому, что Бухарин от нее прятался, а разговоры с пограничником и его здоровый оптимизм подняли в Бухарине веру в человека -- в советского человека, который обеими ногами стоял на почве советской действительности, не переставая в то же время быть человеком, а не зубчиком чудовищной машины.
      В разговорах, которые у нас шли в связи с его рассказами об этом эпизоде, Бухарин развил целую теорию, которую я бы назвал теорией "человеческого потока".
      "Нам трудно жить, очень трудно, -- говорил он, -- и Вы, например, не смогли бы к этой жизни привыкнуть. Даже для нас, с нашим опытом этих десятилетий, это очень трудно, почти невозможно ... Спасает только вера в то, что развитие все же, несмотря ни на что, идет вперед. Наша жизнь -- как поток, который идет и тесных берегах. Вырваться нельзя. Кто пробует высунуться из потока, того подстригают -- и Бухарин сделал жест пальцами, как стригут ножницами, -- но поток несется по самым трудным местам и все вперед, вперед, в нужном направлении... И люди растут, становятся крепче, выносливее, более стойкими -- и все прочнее стоит на ногах наше новое общество" ...