Где все эти элементы в чрезвычайках?!! Переписка в газетах идеологов чрезвычаек свидетельствует о невероятном умственном и нравственном их убожестве; страстность же защиты полной своей самостоятельности чревата самыми интересными осложнениями для самой вашей коммунистической партии. Вы скоро окажетесь в руках вашей чрезвычайки, вы, пожалуй, уже в ее руках. Туда вам и дорога. Но, бешено защищая себя через этот
      орган, себя, а не рабочий класс, не смейте говорить при этом от имени пролетариата и крестьянства, от имени которого вы скоро будете иметь столько же права говорить, как Авксентьев или Скоропадский. Революция, хотя вы и выдаете мандаты на участие в ней подобно мандатам на получение калош, не может быть вашей монополией, она пошла [слово неразборчиво] и помимо вас. И если еще сможет осилить вашу и психологическую в себе из-за вас реакцию, она найдет свои способы самозащиты и очистит запачканные вами и правыми социалистами социалистические знамена. Сама сущность восстания масс предрешает в себе самой совершенно иные законы борьбы, чем те, что вы ей подсунули. Пользование робес-пьеровскими фразами из времен французской революции, бывшей полтораста лет тому назад, в совершенно иной обстановке не аргумент и не оправдание, но Робеспьер так же подкосил и жестоко повредил своим террором французской революции, как вы - русской. А как за эту своеобразно понимаемую диктатуру будет расплачиваться своей жизнью и честью не вы, а пролетариат и крестьянство, воображение отказывается представить. Если временно победит Учредилка и начнется террор социал-предателей и буржуазии, что, что, кроме мольбы о пощаде, может противопоставить давящей силе реакции разбитый и связанный пролетариат? К чему, к каким абсолютам, к каким идеям морали и человечности может он апеллировать; ему скажут те же мстительные, шкурно-хамские, торжествующие слова, которые говорите вы -вы, а не пролетариат, в ваших газетах и на митингах, когда берет ваша физическая сила. И при временном (потому что революция все же победит) торжестве своем враги трудящихся вернут пролетариату все сторицею, беря санкцию на это не только из своей жестокости, но и из ваших примеров, все вернут в сгущенном и усиленном размере, и то, что вы расстреливали 150 человек за одного члена чрезвычайки, и прочие ваши подвиги "морального дерзания".
      Рабочий класс до сих пор творил свою революцию под чистым красным знаменем от его собственной крови, и в этом был великий моральный авторитет его револю
      ции, неугасаемая светоносность его борьбы и страданий за свои лучшие идеи человечества. Сама революция, взятая вне ее временных текущих изменений, в существе своем есть великое светлое преображение жизни, очищение, подъем, освящение ее.
      Рабочий класс должен запретить вам спекулировать его именем, прикрывая великим, святым понятием диктатуры пролетариата эти мастерства красного цеха. Рабочий класс и крестьянство должны сказать свое слово: "Долой Чрезвычайки" - и они не только скажут, они разгромят их. Социализм должен осуществиться, так как этого требуют интересы огромного большинства трудящихся, так как капиталистическое развитие подготовило почву и укрепило класс, непосредственно заинтересованный в социализме, - он должен быть, как неизбежный результат всей теперешней исторической катастрофы. Это научное основание социалистической веры не может быть поколебимо никакими неудачами, но она имеет и идеалистические, иррациональные корни. Вера в социализм есть вместе с тем вера в лучшее будущее человечества, в добро, правду и красоту, в прекращение всех форм гнета и насилия, в осуществление братства и равенства на земле.
      И вот, по этой вере, как никогда еще не бывало, ярко разгоревшейся огненным светочем в душе народа, вы ударили в корень, будто плюнули в детскую душу.
      Что, что сделали вы с нашей великой революцией, освященной такими невероятными страданиями трудящихся?!!
      Я спрашиваю вас, я спрашиваю...
      Что сделали вы с той безграничной верой трудящихся в вас, которой вы, в союзе с нами, счастливо обладали в такой мере, как, кажется, ни одно правительство на свете. Вспомните 3-й съезд советов, после казавшегося нам рискованным разгона учредительного собрания. Трудящиеся отбросили жалкие опыты парламентаризма с величайшим спокойствием верующего. Они отдались нам, как дитя -матери.
      Среди вас есть крупные дарования и рядовые работники светлой убежденности и идейности, и все же, вы
      устроили что-то вроде единственной в мире провокации над психологией масс, сделали ядовитую прививку в громадном масштабе, во имя идеи социализма - прививку отвращения, недоверия и ужаса перед этим социализмом-коммунизмом. За тот кусочек правды, что вы показали народу и помогли осуществить, вы превысили свое значение, потребовали себе, как великий инквизитор, полного господства над душой и телом трудящихся. А когда они стали сбрасывать вас, вы сдавили их застенками для борьбы с "контрреволюцией".
      Но ведь до сих пор еще в ваших руках множество средств усмирения недовольства трудящихся. Единая трудовая школа, социализация домов, национализация торговли, каждая из этих реформ - грандиозный фактор в социальной жизни, продолжение октября. Трудовые массы почти никогда не бывают контрреволюционны. Они только бывают голодны или обижены. И сейчас они сумели бы героически голодать и холодать, и терпеть еще большие ужасы империалистической и белогвардейской блокады, дотягивая до более светлых дней, если бы и иррациональные корни их движения брались в учет.
      Особенно это чувствовалось после октября. Сокрушительные выступления рискованных народных стихий ломали все преграды государственности, в освободительном движении трудящихся действительно слышались "голоса" почти из наличного "древнего хаоса", вскрывались, как и во всем мире скрываются, подземные родники, в огне восстания обнажались глубокие истоки народной психологии, искания удовлетворения не только брюха, на чем вы все строите, своеобразные метафизические абсолютисты. И, как всегда в эпохи катастрофических переворотов и напряженности мирового страдания, начинают действовать самые глубокие и основные тенденции исторических процессов, а они (быть может, и вы теперь это увидали) не покрываются формулой вашего экономического материализма.
      Поистине, у нас началось новое рождение человечества, в силе и свободе. И трудящиеся будут и хотят терпеть все муки брюха, отстаивая правду, доживая [до] ее засияния. Перед нами открылись беспредельные возмож
      ности, свет которых не могли обтускнить ни вспышки красного террора, исходящие от самих трудящихся, ни темные стороны их погромных проявлений. И, конечно, в этот пафос освобождения, в этот энтузиазм нашей революционной эпохи, нельзя было вносить ваш догматизм, диктаторский централизм, недоверие к творчеству масс, фанатичную узкую партийность, самовлюбленное отмежевание от всего мозга страны, нельзя было вносить вместо любви и уважения к массам только демагогию, и главное, нельзя было вносить в это великое и граничащее с чудом движение психологию эмигрантов, а не творцов нового мира.
      Наша партия была с вами в блоке-союзе и шла вместе с октября до тех пор, пока вы были в союзе с заветами октябрьской революции и трудящимися. А когда начался у вас новый курс политики внешней и внутренней, партия наша все дальше отходила от вас. Вы не должны говорить об обмане и вероломстве. Наш партийный центр был вне всякой связи с вами уже с марта месяца, после Бреста. Единственным связующим звеном была я, но и я, уходя от вас позже других, сказала некоторым вашим совершенно определенно, что я теперь не с вами, я за крестьянство поднимаю бой.
      Но шестое июля не было против вас, вы это так же хорошо знаете, как и мы, оно было последовательным проведением занятой партией позиции, вытекающей из всей тактики партии и учения ее о праве революционного меньшинства. Вашей, позорящей вас, ошибкой является смешение небольшого опыта восстания против германского империализма с якобы нашим намерением свергнуть вас... Излишнее отождествление себя с германским посольством.
      Уйдя от вас, партия еще больше и глубже спаялась с революцией и трудящимися, а когда началась дикая правительственная реакция в июле, то партия почти растворилась в массах.
      В промежутке между каторгой и вашей тюрьмой я собирала (особенно с октября прошлого года) данные партийного состава крестьянства. В Крестьянскую Сек
      цию ежедневно ко мне приходило 30, 40, 50 человек крестьян, я собирала сведения, кроме них, также по всем своим фракциям Всероссийских Съездов Советов, по всем фракциям и большевиков и Левых Социалистов-Революционеров Всероссийских Крестьянских Съездов. И я отметила, что крестьяне - левые эсеры экономически несравненно обездоленнее вашего крестьянства. Все кулаки и подкулаки назывались большевиками. Это и понятно, сила тянет к силе или пристраивается возле нее. А за левыми эсерами, кроме совсем бедных и средних, сплошь идут все сектанты, целыми селами. Так, из Воронежской губернии, из Тверской, из Ставропольской, Кубанской области, Кавказа и т. д. Это глубоко симптоматичный факт.
      Все реальное содержание истории и социальных переворотов человечества составляет борьбу за свободу Человеческой Личности; и недаром те из народа, кто крестным путем отстаивал свободу своей совести и личности, являются активными участниками теперешней революции и идут именно за нашей партией.
      Эту партию вы думаете убить всеми вашими способами и рассчитываете успеть в этом. Только за то, что мы иначе мыслим, что отвергаем принудительный набор масс в коммунистическую партию и отстаиваем их право на инакомыслие, только за это вы не даете нам работать для революции, арестовываете говорящих с трудящимися наших ораторов (даже в октябрьские торжества), избиваете и пытаете в Смоленской и пограничных чрезвычайках, где большевики работают в сотрудничестве с немецкими и скоропадскими шпионами. (А вы покрываете это, отказываясь взять от нас об этом сведения и доказательства, когда мы, несмотря ни на что, все же приходим к вам с ними.)
      Пусть идет контрреволюция, пусть блокада сомкнет свое кольцо, пусть приходит Краснов и Авксентьев, что вам до этого. Вы будете сводить партийные счеты, будете суживать и суживать "своих", будете искать все более благонадежных "в вашем смысле" и уничтожать все независимое от вашего морального отупения, но кровно ели
      тое и спаянное с интересами социалистической революции и трудящихся. На радость контрреволюционной сволочи, вы последнюю энергию отдаете на нас, а не на нее. Вот сейчас вы разоружаете, на глазах организовавшейся и выступившей белой гвардии в Луге, партизанский отряд Лево-Эсеровских крестьян в Великих Луках и предаете их, таким образом, в руки помещичье-буржуазной своры.
      Вот сейчас вы, быть может, совсем накануне тяжких или, наоборот, умопомрачительно радостных событий на Востоке, Западе, Севере, Юге, Англии, Франции и т. д., в порядке дня поставили вопрос о суде над ЦК партии Левых Социалистов-Революционеров и надо мною.
      Теперь я не хочу его даже и для кафедры.
      За это время вы развернулись в полной силе и отчетливости. Суда вашей партии над своею и над собою я не признаю. Если нужно нам судиться, то должен судить нас Третий Интернационал и история, и теперь уже не сомневаться, кто тогда будет обвиняем, кто осужден, кто оправдан.
      Ваш суд составлен из партийных людей. Он должен во имя партийной дисциплины подтвердить то, что было уже решено вашей партией еще в июле. В течение этих месяцев с нашей партией во исполнение этого решения расправлялись, применяя все, вплоть до смертной казни, за "мятеж", за "заговор", за "позицию ЦК", за отказ отречься от нее, хотя судом не было еще установлено, был ли этот мятеж и заговор и в чем именно состоит эта позиция, за которую нашим Мисуно приказывают рыть себе могилу перед смертью. Если революционный трибунал установит в этой "позиции ЦК" отсутствие мятежа и заговора о свержении вас, то он же этим выносит осуждение своему ЦК. Скорее реки потекут вспять, чем это может случиться.
      Мы-то знаем хорошо, что вы можете сделать во имя партийной дисциплины. Мы знаем, что у вас все дозволено во имя ее. Партийная дисциплина позволила нас осудить и держать на положении вне закона. Позволены тайные убийства нас, так, одного нашего Левого Социали
      ста-Революционера, видного работника, подстерегает один ваш агент ВЧК; ему дано разрешение не арестовывать, а просто "убрать". Мне только намекали, через Устинова, что если меня выпустят, то меня же может расстрелять чрезвычайка, и зондировали, не соглашусь ли я отказаться от политической деятельности.
      Чудовищно, но факт.
      Позволена провокация. Александрович, незадолго до своей казни вами, провалил всеми мобилизованными голосами Левых Эсеров поставленный вопрос о провокации у правых эсеров и меньшевиков. Без нас, конечно, у вас этот позор, несмываемый позор советской России, введен в употребление. Стоит ли говорить еще, на что вы способны, подчиняясь мертвой дисциплине.
      Нечего, конечно, сомневаться в дисциплинированности большевиков, революционного трибунала, вопреки всякой логике, истине и доказательствам.
      Должно прийти время и, быть может, оно не за горами, когда в вашей партии поднимется протест против удушающей живой дух революции и вашей партии политики. Должны прийти идейные массовики, в духе которых свежи заветы нашей социалистической революции, должна быть борьба внутри партии, как было у нас с эсерами правыми и центра, должен быть взрыв и свержение заправил, разложившихся, зарвавшихся в своей бесконтрольной власти, властвовании; должно быть очищение, и пересмотр, и подъем. Должно быть возрождение партии большевиков, отказ от губительных теперешних форм и смысла царистско-буржуазной политики, должен быть возврат к власти советов, к Октябрю.
      И я знаю, с такой партией большевиков мы опять безоговорочно и беззаветно пойдем рядом рука об руку. А сейчас лучше убивайте нас и держите в тюрьмах, чем иметь наш штемпель и подпись под директивами расстрела крестьян и рабочих и разгрома всех деревень до основания. Судите и карайте, как судите и караете десятки тысяч трудящихся.
      Ваш суд над нашей партией символичен. Он логически доводит близко к концу то разложение, до которого
      дошла партия большевиков. Ведь только фракционной извращенностью и дисциплинированностью членов партии можно объяснить, что вы сами это дело не снимаете, а все-таки довели его до фикции суда, наложения штемпеля на все проделанное с нами за эти 5 месяцев.
      А так как у вас не было и не будет оснований отрекаться от сделанного и так как я-то знаю, что (независимо от того, хорошо это или дурно) мы не свергали в июле большевиков и что наше намерение было только террористический акт международного значения, акт протеста на весь мир против удушения нашей революции, так как я-то знаю, что был не мятеж, а самозащита, наполовину стихийная, от расправы ослепших от гнева за Мирбаха большевиков, что было только вооруженное сопротивление революционеров при правительственном аресте, и так как ваш партийно-дисциплинированный суд должен всему этому не поверить, то для чего же мне участвовать в затеваемой вами судебной комедии? Для чего своим участием в ней санкционировать право вашей партии судить и наказывать нас, санкционировать шарлатанскую имитацию вашего Шемякина суда под суд народной совести и чести, чем должен был бы быть революционный трибунал.
      Кодексом Советских Законов случаев террора против агента империализма не предусматривается. По смыслу вашей революции и должен был бы разрешить [быть разрешен] такой террор. По смыслу нашей революции выходит, что если на тебя нападает кто бы то ни было и берет тебя за горло, то, если ты не овца и не слякоть, -защищайся - защищай свою жизнь и свободу, жизнь и свободу своих товарищей.
      И в этом отношении революционный суд теперешней эпохи, переоценивающей все буржуазно-государственно-правовые ценности, должен был бы разрешить наше революционное, вооруженное сопротивление вашему ЦК в лице Ладжинского, заявившего нам: "за голову Мирбаха, расстреливались [расстреливался] ЦК [партии левых эсеров]".
      Духом революции, над которым вы уже не хозяева, мы вряд ли были бы посажены на скамью подсудимых.
      Обвинение ЦК Левых Социалистов-Революционеров в попытке вовведения [вовлечения] в войну [с Германией] путем акта - не основательно. Акт является первым случаем в целой серии такого рода выступлений, началом острой кампании, долженствующей привести к поставленной партией [левых эсеров задачи], при расторжении Брестского договора.
      Какую бы возможность вы ни нашли поставить меня под ваш суд, все равно - заставить меня участвовать в нем вы не сможете, даже ваша Чрезвычайка окажется здесь бессильной. Слишком долго я была на самом дне жизни, слишком сильно всеми помыслами и сердцем люблю революцию, чтобы бояться каких-либо испытаний и смерти: "на прицел", под который пять, шесть раз брала меня здесь в Кремле ваша стража, для ради забавы. И только убийством вы можете меня изъять из революции, меня и агитацию. Она наша, и мы ее. Как у евреев нет другого дома, кроме того, где они родились, где они живут и работают, так и у нас вне социалистической революции нет места. И как евреев заплевывали, преследовали, так делаете вы с нами. И как может [могут] иногда запутываться чувства их бытия и достоинства и их прав от утомления и гонений, так было в июле со многими из нашей партии. Но как, в то же время, в душах евреев подготовилась "будущность человечества", так и в нашей партии зреет сила революционно-социалистического возрождения.
      Наша партия Левых Социалистов-Революционеров интернационалистов единственно последовательная и стойкая интернационалистическая партия. Партия крестьян и рабочих, партия власти советов, свободно выбранных трудящимися. Партия непримиримой борьбы с богачами и угнетателями всех стран, партия, не запятнавшая себя соглашательством ни с какой буржуазией, ни , с каким империализмом, не загрязнившая своих рук использованием старого аппарата сыска и насилия буржуазной государственности, партия светлой, могучей веры в социализм и Интернационал, имеет огромное будущее.
      Истребить ее невозможно ни вам, ни временной реакции, так как и она, и ее идеи живут в массах, коренятся в глубинах их психологии, и революционное мировое возрождение всего человечества неминуемо произойдет под знаком ее Идеи, Идеи освобождения Человеческой Личности.
      М. Спиридонова
      Кремль. 1918. Ноябрь.
      Публикация Юрия Фельштинского
      (Гуверовский институт
      при Стэнфордском университете)