В любом случае сейчас ясно, что пусть и под разными предлогами, деньги поступали от германского правительства. Дадут ли германские архивы ответ на вопрос о том, было ли известно об этом Ленину и в какой степени? Содержание относящихся к высоким сферам документов, которые воспроизведены здесь, очевидно, указывает, на то, что тщательное исследование контактов между немцами и большевиками на низшем уровне окажется плодотворным.
      ОТТО-ЭРНСТ ШЮДДЕКОПФ
      Германия между востоком и западом
      Карл Моор и немецко-русские отношения в первой половине 1919 г.
      В первые три месяца 1919 г., когда в тяжелых боях гражданской войны еще решался вопрос о существовании молодой республики, немецкий народ, полный забот и иллюзий, ожидал объявления условий заключения мира. Экономике не удалось перестроиться на мирные рельсы. Миллионы демобилизованных солдат и рабочих оборонной промышленности остались без гарантированного дохода и были готовы (даже слишком готовы) завербоваться в одну из участвующих в гражданской войне армий: в армию правых или левых. Казалось, в подобной безнадежной ситуации должна была бы заглохнуть любая дискуссия о создании активной внешней политики немецкой республики. Но это было совсем не так. Речь шла не только о том, что многие считали, будто, присоединившись к одному из предполагаемых победителей, Германия сможет избежать утраты своего значения великой державы. Огромное число опубликованных в то время проектов доказывает распространенность этой нереалистической оценки положения рейха.
      Но намного важнее было то обстоятельство, что Первая мировая война велась и заканчивалась не как кабинетная война прежних времен, в ней противостояли друг другу два политических мировоззрения, которые вынуждали народы Европы сделать свой выбор. Соединенные Штаты Америки стремились к тому, чтобы повсюду в Европе распространился их "way of life", парламентская демократия в условиях капиталистической системы хозяйствования. А руководители большевистской России надеялись, что в ходе мировой революции везде победит демократическая советская республика при социалистической системе хозяйствования. В своем стремлении избежать хаоса послевоенных лет все народы чувствовали, что они должны сделать выбор. В этом стремлении их поддерживали обе державы, искавшие союзников и последователей своих политических теорий. Так, уже на рубеже 18-го и 19-го годов появились первые оживленные попытки запада и востока привлечь Германию на свою сторону, а внутри страны в то же время начались острые дискуссии о будущей внешнеполитической ориентации. Это касалось не только лиц, формирующих общественное мнение. Среди ответственных политиков республики также возник оживленный спор о том, будет ли Германия вообще когда-либо проводить независимую внешнюю политику, и в каком направлении она (внешняя политика) будет развиваться. Об этих спорах и о первых шагах немецкой внешней политики до сих пор были известны, за исключением концепции министра иностранных дел графа Брокдорф-Рантцау, прежде всего усилия Америки и реакция на эти усилия в Германии. Соответствующие попытки социалистического лагеря рассматривались до сих пор в меньшей степени, тем более, что внимание было приковано к усилиям, направленным на политический переворот в Германии. Только результаты исследований, опубликованных в последние годы, внесли изменения в эту картину. Однако еще многое предстоит выяснить, прежде чем будет воссоздана картина немецкой внешней политики в первой половине 1919 г. вплоть до момента подписания мирного договора.
      В данной статье делается попытка внести скромный вклад в воссоздание этой картины на основании материалов из Политического архива министерства иностранных дел, в особенности из архива графа Брокдорф-Рантцау и из документов немецкой мирной делегации в Версале. Конечно, учитывая положение немецкого рейха, речь могла идти в первую очередь только о теоретических рассуждениях. Но они в большой степени способствовали прояснению точек зрения и готовили тем самым грядущие решения. Географическое положение Германии и вытекающий из него страх политиков перед установлением односторонних связей, а еще больше проявившееся уже в "Finassieren" Штреземанна желание удержать Германию в неустойчивом равновесии между двумя определяющими время тенденциями для достижения наибольшей выгоды повлияли и на эпизод, который будет рассмотрен ниже.
      Граф Брокдорф-Рантцау, с 13 февраля 1919 г. министр иностранных дел, находился с 29 апреля в Версале в качестве председателя немецкой делегации на мирной конференции. Его тщательно взвешенная внешнеполитическая концепция не выдержала противостояния с непреклонной позицией союзников, и ее пришлось приспосабливать к изменившимся обстоятельствам. Очевидно, поэтому он был готов по меньшей мере непредвзято рассмотреть новые предложения. В этот момент он получает от посланника Виктора Науманна, руководителя службы новостей министерства иностранных дел в Берлине, письмо (от 3 июня) с сообщением, что Науманн в ближайшие дни собирается беседовать с вернувшимся из Москвы влиятельным швейцарским социалистом Карлом Моором и пришлет отчет об этой встрече. Эти подробные переговоры состоялись в тот же день, так как уже 4 июня Науманн написал о них Брокдорф-Рантцау в Париж.
      Кем же был этот Карл Моор? Почему люди, отвечавшие за внутреннюю политику Германии, придавали такой вес его сообщениям и так считались с его мнением? Насколько романтическим кажется (ошибочно) его имя, настолько же многочисленны легенды, рассказываемые о его жизни. Скудный, часто ненадежный и противоречивый материал дает мало возможностей реконструировать его жизнь. И однако мы попытаемся это сделать, не претендуя на окончательную полноту и достоверность.
      Карл Моор, внебрачный сын австрийского офицера Frhr. Buirette (фон Ёльфельд), родился 11 декабря 1852 г. Его отец принадлежал к франкскому дворянскому роду, ведущему свое начало из Франции и относящемуся к реформаторской церкви. Семья жила в Нюрнберге. Вероятно, Карл Моор родился во Фрайбурге в Брайсгау. Его мать - швейцарка по фамилии Моор, родом из Фордемвальда в кантоне Аргау. По месту рождения матери его назвали Карл фон Фордемвальд. Позднее его рождение было узаконено браком его отца и матери, но он, очевидно, не захотел взять фамилию своего отца и называл себя по имени матери Карл Моор, причем совпадение с именем героя драмы Шиллера "Разбойники" ему, кажется, даже нравилось, хотя оно и возникло случайно. Вероятно, Карл Моор учился в школе в Нюрнберге. Кажется, там же, будучи совсем еще молодым человеком, может быть, из-за внутреннего неприятия родительского дома, а также под влиянием Парижской Коммуны, он приобрел связи с социалистическими кругами. Рассказывают, что он был дружен с одним из основателей Айзенахской партии, оружейником из Нюрнберга Карлом Грилленбергером, а в 1873 г. познакомился с Вильгельмом Либкнехтом и Августом Бебелем. В это время он уже был членом международной рабочей ассоциации - основанного Карлом Марксом I Интернационала.
      Очевидно, примерно в 1874 г. он под именем Карл Моор переезжает в Швейцарию, гражданином которой является по матери. Произошло ли это с согласия семьи или он порвал с нею, установить не удалось. Как бы то ни было, нельзя забывать, что по отцу он состоял в родстве с людьми, которые заняли влиятельные положения в Германии и Австро-Венгрии, что он и в дальнейшем поддерживал с ними отношения и что они в качестве посредников имели большое значение для его дальнейшей деятельности. Его отец был австро-венгерским офицером и при Радецком служил в Италии. Позднее он, вероятно, жил в Граце. Временный министр обороны Баварии генерал Крес был его кузеном. С баварским посланником в Вене бароном Тухером он переписывался и был с ним на "ты". Он сам сообщает, что с 1875 по 1876 г. работал над основанием "независимой, обладающей классовым сознанием социал-демократической партии" в Швейцарии. Кажется, вначале он учился, но оставил учебу и экзамен не сдавал. Потом некоторое время он служил на железной дороге в Базеле: следовательно, Карл Моор никоим образом не был жертвой исключительного закона против социалистов, как это иногда утверждают. Также Моор не был в полном смысле слова основателем швейцарской социал-демократии, но, вероятно, в значительной степени участвовал в создании Бернского "Рабочего Союза", который корпоративно принадлежал к социал-демократической партии Швейцарии, но стоял на левых позициях классовой борьбы. Это без сомнения можно полностью приписать деятельности Карла Моора и его друга д-ра Н.Васильева (Wassilief и Wassiliev), русского эмигранта и руководителя Рабочего союза. Моор принимал участие в организованном Федерацией кантона Юра празднования в память парижской Коммуны и в последовавших за ним беспорядках в Берне 18 марта 1876 г. и 18 марта 1877 г. В 1877 г. он был делегатом Немецкого рабочего просветительного общества на 5 Конгрессе швейцарских рабочих союзов в Нойенбурге (Neuchatel). В промежутках он писал статьи для издаваемой д-ром Альфредом Брюстляйном буржуазной газеты "Grenzpost".
      Но его значительное влияние на швейцарское рабочее движение началось только с 90-х годов, когда Моор стал редактором "Berner Tagwacht", органа бернского Рабочего союза. Этот пост он занимал до 1907 г.. Газета была вначале очень бедна, и Моор руководил ею вместе с недавно умершим писателем C.A.Loosli в достаточно богемной манере. Своими чрезвычайно остро написанными статьями Моор завоевал любовь и доверие бернских рабочих, членов Рабочего союза, но одновременно приобрел много врагов среди швейцарских политиков, а также в кругах умеренной социал-демократии. Самым решительным его противником внутри партии был прежде всего Альберт Штек, избранный на съезде партии в 1893 г. вице-президентом. Моор же руководил левым крылом бернского рабочего движения, а когда в связи с беспорядками ("Kafigturmkrawall") 19 июня 1893 г. Штек отказался от руководства Рабочим союзом, Моор стал президентом Союза. С этого момента можно в определенном смысле говорить об "эре Моора" в Берне, причем Моор вел постоянную полемику против Штека и издаваемого им "Швейцарского социал-демократа". Только смерть Штека в 1899 г. положила конец этому яростному спору внутри партии. В 1907 г. якобы из-за болезни глаз Моор вышел из редакции "Berner Tagwacht" и стал рабочим секретарем в Берне; этот пост, вероятно, был создан только 1 января 1907 г. К этому времени он уже был членом городского совета Берна и Кантонального совета кантона Берн.
      Наследство, которое он, кажется, получил после смерти отца, дало Моору возможность поддерживать социалистов-эмигрантов в Швейцарии. Это упоминается как итальянскими, так и русскими политическими эмигрантами. И в международном социалистическом движении он рано стал известным и пользующимся уважением лицом. Так, говорят, на конгрессе II Интернационала, который состоялся в августе 1904 г. в Амстердаме, он познакомился с Лениным. Есть сведения и о том, что в 1914 г., когда Ленин и его сотрудники захотели переехать из Австро-Венгрии в Швейцарию, Карл Моор поручился за них перед швейцарскими властями. И наконец 29 июля 1914 г. на знаменитом заседании Международного Социалистического Бюро в Брюсселе Карл Моор был представителем швейцарской социал-демократии.
      Мнения друзей и врагов о Карле Мооре, чью жизнь мы здесь проследили вплоть до начала I мировой войны, когда ему уже был 61 год, по существу совпадают: он был высокоинтеллигентным человеком, имевшим заслуги перед рабочим движением, его резкие, ироничные оценки и статьи создали ему много личных врагов. К этому следует добавить сильное существенное противоречие, разделявшее его и многих ведущих швейцарских социал-демократов. Речь идет об однозначно марксистской позиции Карла Моора, признававшего классовую борьбу решающим мотивом социального и политического развития. Другие ведущие деятели швейцарской социал-демократии (такие, как Герман Грейлих и Альберт Штек) занимали скорее реформистскую позицию немецкой социал-демократии. Этим объясняются хорошие отношения Моора с русскими левыми социалистами в Швейцарии. К тому же большинству швейцарских руководителей рабочего движения с их буржуазным отношением к жизни был подозрителен богемный, даже "цыганский" образ жизни Моора и его многочисленные любовные связи. В солидном уже возрасте, когда Моор после 1927 г. из-за болезни глаз покинул дом ветеранов международного рабочего движения в Москве и переехал в санаторий в Берлин, он женился на своей медсестре, молодой женщине Вере Еремеевой, которая принимала участие в траурных торжествах в Берне, состоявшихся 16 июля (так в тексте) 1932 г..
      Во время I мировой войны (мы наконец приближаемся к нашей теме) Моор снова появляется только в начале 1917 г., в период подготовки созванного Международным Социалистическим Бюро II Интернационала, но не состоявшегося конгресса в Стокгольме. Еще в 1914 г. Моор был представителем Швейцарии в этом Бюро, которое вскоре переехало из Брюсселя в Амстердам, но в неразберихе войны не смогло восстановить разорванные связи солидарности рабочего движения. Эту почти безнадежную ситуацию изменило только растущее стремление всех народов к миру и в первую очередь русская революция марта 1917 г. Уже в середине марта Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов призвал все народы к "справедливому демократическому миру". В ответ на это представители Голландии и Скандинавии в МСБ взяли инициативу в свои руки и образовали в Стокгольме в апреле 1917 г. подготовительный комитет, так называемый голландско-скандинавский комитет.
      По поручению голландско-скандинавского комитета в апреле 1917 г. датский социалист Борбьерг (Borbjerg) поехал в Петроград, чтобы пригласить социалистическую партию России. Ситуация была очень запутанной не только потому, что социалисты раскололись на группу II Интернационала и радикальных Циммервальдских левых, но и потому, что противоречия между представителями стран Центральной Европы, входящих в союз с Германией, и представителями стран Антанты резко обострились, так что было невозможно достичь взаимопонимания. Социалисты Антанты, некоторые из руководителей которых занимали в своих странах ответственные министерские посты, и большинство представителей нейтральных стран, которые были настроены дружелюбно по отношению к Антанте, отказывались вести переговоры с немецкими правыми социалистами. Русские больше всего боялись стремления немцев к особому миру с их страной, а это было единственным, чего германское правительство ждало от русской революции и Стокгольмской конференции.
      Наконец в начале июля представители России прибыли в Стокгольм, но начало конференции все время откладывалось, а в сентябре конференция была отменена.
      Мнения большевиков также разделились. Некоторые, например, Каменев, выступали за участие в конференции, чем вызвали гнев Ленина, который вел с ними яростную полемику из Финляндии. Он был даже против созванной 18 мая в Стокгольме конференции Циммервальдских левых, которую задумал Роберт Гримм, руководителем подготовительного комитета была Ангелика Балабанова. Эта конференция прошла позднее, в середине августа, как тайная конференция, причем Ленин не отказался от своей отрицательной точки зрения.
      Правительства стран Центральной Европы не могли не сознавать значения запланированной большой конференции. Поэтому они вынуждены были искать независимо друг от друга, так как Германия и Австро-Венгрия уже начали испытывать большое взаимное недоверие, надежные источники информации и возможности влияния. Было очень немного пользующихся признанием в Интернационале социалистов из нейтральных стран, которых можно было заподозрить в дружеских чувствах к Германии и Австро-Венгрии. Пожалуй, только Карла Моора, в то время как симпатии Роберта Гримма были на стороне Антанты, а Герман Грейлих из-за своей общеизвестной деятельности в пользу Германии был лицом одиозным. Моор уже предпринимал некоторые поездки, в которых он вел агитацию за мир в духе социалистического Интернационала, например, в марте 1917 г. он был в Италии, где он одновременно вел переговоры по заданию правительства Швейцарии. Это при том, что пронемецкие настроения Моора были хорошо известны.
      Кроме того, походя утверждают, что Моор не только использовал свои международные связи в интересах Германии и Австро-Венгрии (в чем не может быть никакого сомнения), но даже, что он просто работал в качестве платного агента (доверенного лица) немецкой и австро-венгерской службы новостей. Это означает, что ему приписывается оплачиваемая работа в интересах империалистической Германии, предательство социализма, т. е. неблагородные и эгоистические мотивы. Как пишет Борис Николаевский, это подводит нас к самому острому вопросу в истории того времени, а именно, к вопросу о "подкупе большевиков немцами".
      Не имея здесь возможности принципиально рассматривать этот вопрос, нужно в отношении Карла Моора четко отделить друг от друга две проблемы. Во-первых, возникает вопрос, действительно ли Моор работал в интересах Германии, а если да, то по каким мотивам. Во-вторых, следовало бы выяснить, предал ли он тем самым свои социалистические и даже большевистские убеждения.
      Нет никакого сомнения в его сотрудничестве с немцами во время I мировой войны. Об этом знали и швейцарцы, что ясно из уже цитированного опровержения члена Федерального совета Шультеса21. Когда Густав Майер, историк немецкого рабочего движения, в мае 1917 г. прибыл в Стокгольм, чтобы с санкции ведущих представителей правительства Германии наблюдать за подготовкой и ходом социалистического конгресса и сообщать о нем, он делал это и как немецкий патриот, и как член социалистического Интернационала. Ему не надо было ни продаваться, ни изображать агента или предателя. Скорее, его поездка в Стокгольм была для него единственной возможностью поспособствовать установлению мира между всеми народами в соответствии с его политическими убеждениями. Карл Моор, которого он там встретил вместе с помощником немецкого военного атташе в Берне д-ром Вальтером Нассе, находился в принципе в той же ситуации. У него тоже было сильное немецкое национальное чувство, как, впрочем, и сильные симпатии к Австрии, и он пытался привести это в соответствие со своими решительными социалистическими убеждениями.
      Так как не имеется сообщений Моора из Стокгольма немецким властям, то представляется очень познавательным обзор соответствующих связей Моора с представителями австро-венгерской миссии в Берне. И в том, и в другом случае связь поддерживалась через военных атташе, в германском случае через упомянутого Нассе, в австро-венгерском - через барона Геннета, прикомандированного к военному атташе полковнику фон Айнему (von Einem). При этом можно с уверенностью предположить, что решающую роль в этом сыграли его родственные отношения с офицерами и дипломатами обеих стран. Во всяком случае, кажется, для Карла Моора, как и для Густава Майера и для многих других социал-демократов, начало русской революции и решение Международного Социалистического Бюро о созыве Стокгольмской конференции означало наступление подходящего момента для установления всеобщего мира между народами, сохраняющего существование Германии и Дунайской монархии, путем переговоров. Все, к чему стремился Моор, - проведение переговоров с австрийскими и венгерскими социалистами и информирование миссии в Берне о ходе переговоров в Стокгольме. Его августовский промежуточный отчет об обстановке в Стокгольме однозначно показывает необоснованность упреков, будто бы Моор был платным агентом. Скорее, этот отчет проясняет его четкую политическую концепцию, с помощью которой он надеялся убедить венские государственные инстанции. Сравнение с сообщениями, которые привез из Стокгольма и предъявил в Берлине Густав Майер (он опубликовал их in extenso в своих воспоминаниях) показывает совпадение в политических позициях и в поведении обоих лиц.
      Отчет Моора демонстрирует его стремление усилить в ходе многочисленных бесед в Стокгольме с социалистами различных стран слабые по сравнению с преобладающими симпатиями к Антанте симпатии к Германии. Он подчеркивал, что ввиду сопротивления Антанты и США, а также радикальных Циммервальдских левых социалистов, поддерживающих Ленина, у него есть очень большие сомнения в том, что Конгресс вообще состоится - скептическое суждение, полностью совпадающее с мнением Густава Майера и в точности предсказавшее развитие событий. Интересны суждения Моора о большевиках, высказанные в его отчете:
      "Осталось еще сказать о русских большевиках как о противниках проведения Конгресса. Они из всех русских партийных направлений являются партией, наиболее энергично выступающей за мир. Но они хотят мира путем революционного восстания народов. Они хотят заключать мир только с демократическим правительством. Тем не менее их пропаганда в России и вся их партийная деятельность таковы, что способствуют миру и вынуждают руководящие круги избрать в интересах самосохранения скорейший мир."
      "Правда, с одной стороны нас достаточно грубым образом предостерегают, что от подобных дискуссий нечего ждать и что все надежды на мир надо связывать только с "революционным восстанием народов". И хотя в соответствии с моим темпераментом эта перспектива для меня лично не имеет ничего отталкивающего, но мой опыт, мое знание обстоятельств и условий в различных странах, мой взгляд, обострившийся в долгие десятилетия, полные политических и социальных изменений, говорят о реальном положении дел: ни в центральной, ни в западной, ни в южной Европе - нигде я не вижу революционного восстания народов. И я не верю, что оно может произойти до заключения мира, а что произойдет после войны - другой вопрос. Но для достижения мира это неважно..."
      В этой оценке целей большевиков бросаются в глаза их объективное изображение и тот факт, что Моор, очевидно, ожидал дальнейших революционных событий на востоке Европы, т. е. в России. Это одновременно дает ответ на второй вопрос - на вопрос, предал ли Моор своим поведением в Стокгольме свои социалистические убеждения. Густав Майер считает, что большевики испытывали глубокое недоверие к Моору, и ссылается при этом на письмо Ленина, написанное из Финляндии в Заграничное Бюро ЦК РСДРП 17 (30) августа 1917 г.. В этом письме в пункте (4) Ленин пишет: "Кстати. Не помню кто-то передавал, кажись, что в Стокгольме после Гримма и независимо от него появился Моор. Что подлец Гримм, как "центровик"-каутскианец оказался способен на подлое сближение со "своим" министром, меня не удивляет: кто не рвет с социал-шовинистами решительно, тот всегда рискует попасть в это подлое положение. Но что за человек Моор? Вполне ли и абсолютно ли доказано, что он честный человек? Что у него никогда и не было, и нет ни прямого, ни косвенного снюхивания с немецкими социал-шовинистами? Если правда, что Моор в Стокгольме, и если Вы знакомы с ним, то я очень и очень просил бы, убедительно просил бы, настойчиво просил бы принять все меры для строжайшей и документальнейшей проверки этого. Тут нет, т. е. не должно быть места ни для тени подозрений, нареканий, слухов и т. п. Жалею очень, что "Циммервальдская комиссия" не осудила Гримма строже! Следовало бы строже!"
      Таково взволнованное предупреждение Ленина. В нем, однако, бросается в глаза большой интерес к Моору, о котором Ленин отзывается не так уничтожающе, как о Гримме. Заслуги Моора перед международным социалистическим движением до 1914 г. были хорошо известны Ленину . Его недоверие 1917 г. было результатом отчаянного положения его партии после неудавшегося летнего путча, его собственной изоляции и нападок русских "правительственных" социалистов из-за связей Ленина и его партии с немцами, которыми они якобы были куплены. То, что это недоверие было обусловлено временем и носило преходящий характер, и к тому же должно было побудить Радека и Ганецкого (Hanecki) к осторожности в общении с Моором, доказывают тесные контакты Ленина с Моором после удавшейся революции. Это видно в числе прочего из документов, приведенных в приложении. Как бы то ни было, пожилым человеком Моор по инициативе Ленина жил с 1919 по 1927 г. в Доме ветеранов Международного революционного движения.
      Сам Моор пишет в упоминавшемся выше отчете австро-венгерскому посланнику в Берне о себе в третьем лице, как о бывшем редакторе "Tagwacht", "который не принадлежит к Циммервальдским левым, и заменить которого одним из своих "радикальные" горячие головы не решаются". Посланник заметил по этому поводу в своем докладе: "своего намерения поехать в Россию Моор не осуществил, потому что как раз в середине июня поднялся большой шум из-за аферы Гоффмана-Гримма. Он не является принципиальным противником Гримма и Циммервальдских левых, но несмотря на различные хорошие рекомендации к ведущим русским политикам всех направлений, его бы слишком строго контролировали из-за его известной симпатии к странам Центральной Европы, что помешало бы ему действовать". Посланник вполне верно видит позицию Моора: не принадлежа непосредственно к Циммервальдским левым, от чего его удерживали, вероятно, не только внутришвейцарские партийные обстоятельства, но и его собственное понимание развития социалистической мысли в Европе, он относился к большевикам по меньшей мере доброжелательно. Наверняка ему, как и Густаву Майеру, импонировали их энергия и революционная последовательность, недостаток которых у немецких правых социалистов последний так мучительно переживал.
      После того, как Моор, находившийся с конца мая по начало августа 1917 г. в Стокгольме, съездил на короткое время для отчета в Берн, он снова вернулся в середине августа на Север. Наверняка он вернулся в Берн после того, как в сентябре стало совершенно ясно, что конференция не состоится. Если он являлся агентом "Байер" ("Baier" или "Beier"), которого вел Нассе, за что говорит очень многое, то Моор поехал в начале декабря 1917 г. в Россию через Берлин, чтобы вернуться туда в мае 1918 г. Это совпадало бы с замечанием Карла Радека в его берлинском дневнике, что Моор сразу же после победы революции поспешил в Россию. Во всяком случае, в августе 1918 г. он снова был в Берлине и в Берне, чтобы подготовить свою вторую поездку в Россию, где он находился в течение 8-9 месяцев, чтобы затем в начале марта 1919 г. вернуться через Стокгольм в Берлин. Интенсивные старания Карла Моора сделать эту поездку плодотворной для улучшения немецко-русских отношений подтверждаются документами, приведенными в приложении.
      1 августа 1918 г. Моор, он же "Beier", подробно сообщил о многочисленных беседах, которые он вел в Берлине с советским послом Иоффе, а также с Красиным, Сокольниковым, Лариным и Менжинским. "Красин через 8 дней хочет поехать в Москву, Иоффе тоже, на несколько дней. Оба очень хотят взять меня с собой". Автор отчета резко полемизировал с систематическим распространением неверных сведений о положении в России. По его словам можно было бы понять, если бы этим занималась Антанта, "так как большевики, заключая сепаратный мир с Германией, не особенно заботились о благополучии Антанты. Но как может немецкая пресса собирать повсюду всякую бессмыслицу, все неблагоприятное о большевиках, менее понятно. Ибо в совершенно понятных интересах Германии с ноября 1917 г. и по сегодняшний день - сегодня даже больше, чем раньше - поддержание, а не свержение власти большевиков". В результате своих переговоров с Иоффе и другими большевиками, которые говорили с ним, по его словам, со всей открытостью и ничего не приукрашивая, автор отчета выдвигает следующий тезис: "Длительность власти современного русского правительства гарантирована, она никоим образом не ставится под сомнение восстанием левых эсеров. Фундамент ее существования еще не подорван."
      Подготавливаемая Моором поездка в Россию вызвала в начале августа 1918 г. яростные дебаты в швейцарской прессе. 11 августа было опубликовано сообщение о том, что Моор выехал в Берлин после беседы с членом Федерального совета Шультесом. Австрийский временный поверенный в делах барон де Во (de Vaux) сразу же предположил, что за этой поездкой скрываются немецкие поиски мира с помощью нейтральных социалистов. Газета "Tribune de Lausanne" назвала Моора в этой связи "персона гратиссима" для Советского правительства, который во время своего пребывания в России будет соблюдать также и швейцарские экономические интересы. Официальное опровержение шефа швейцарского департамента народного хозяйства Шультеса от 13 августа содержало следующую информацию: беседа с Моором имела место, однако инициатива исходила от Моора, который сообщил, что русское правительство пригласило его в Москву; официального поручения от Швейцарского правительства Моор не получал. Это успокоило дружественных к Антанте жителей Французской Швейцарии, тем более, что уже появились слухи о планируемом признании Советского правительства Швейцарией и о назначении Моора посланником в Петроград.
      Как бы ни развивались события вокруг этой поездки Карла Моора, твердо установлено, что в начале марта 1919 г., после почти 9-месячного пребывания в России, он вернулся через Стокгольм и сразу же начал работать на осуществление своих неизменных политических целей. Они сводились к тому, чтобы создать как можно более благоприятное представление о Советском правительстве и его положении в стране и стимулировать немецко-русские совместные действия против Запада. Приводимый в документе 3 обмен телеграммами между немецкой миссией в Стокгольме и министерством иностранных дел в берлине говорит сам за себя. Он подтверждает высокий авторитет, которым Карл Моор, несмотря на свои известные социалистические взгляды, пользовался у ведущих немецких дипломатов, и то, как настоятельно необходима была его информация. Отчеты Моора казались Берлину такими важными и потому, что немецко-русские отношения, зашедшие в тупик и как будто замороженные с осени 1918 г., казалось, немного сдвинулись с места. 19 апреля русское правительство снова радировало немецким и всем советам рабочих и солдатских депутатов, что оно энергично протестует против всех слухов, способных омрачить отношения между немецким и русским народами, и вновь потребовало возобновления дипломатических отношений. На заседании кабинета 23 апреля графу Брокдорф-Рантцау удалось провести свою концепцию, предусматривающую пока только военное перемирие, так как любой более далеко идущий шаг только бессмысленно осложнил бы положение рейха в Версале. По этой концепции следовало избегать любой односторонней связи с Западом или Востоком. "Германия должна выбрать, будет ли она посредницей между Западом и Востоком, или полем боя для их борьбы. Официальное завязывание отношений с Россией будет полезно в тот момент, когда требования Антанты сделают невозможным взаимопонимание".