Окно в историю - Мои Великие старухи

Когда 5 марта я вышла на работу, мне ничего особенного не сказали. Все было спокойно. И вот я делаю утренний обход, сначала, как водится, захожу к тяжелобольным. Зашла к Анне Андреевне.

Чувствовала она себя более или менее нормально, сидела в кровати, высоко в подушках. Я померила ей пульс, давление, послушала, расспросила. Все ничего… Думаю, зайду еще раз попозже, накануне ей делали электрокардиограмму, надо посмотреть, что там. Только я поднялась на второй этаж, где врачи собирались в кабинете слушать доклад дежурного доктора, вижу: бежит дежурная сестра – скорей, скорей, Ахматовой плохо! Мы с заведующим отделением бегом вниз, сестры за нами. У пациентки резко повысилось давление. Стали внутривенно вводить нужные препараты, чтобы его снизить, снять сердечные боли. Но это не помогло, все наши действия уже не дали результата: Ахматова умерла.

Смерть всегда потрясает. Да еще если она приходит к больному на твоих глазах, на твоих руках. У Ахматовой случился очередной инфаркт. Виноват тот доктор, который разрешил ей ехать в санаторий. Он поступил легкомысленно. Тем более что 1 марта Анна Андреевна чувствовала себя очень плохо. Если бы ее состояние было хоть чуть-чуть полегче, мы бы, может быть, и смогли поставить ее на ноги.

…У Ахматовой на шее был красивый крест, отправлять в морг с этим крестом нельзя, его тут же украдут. Такой крупный, серебряный, с чем-то голубым – красивый крест. Посоветовавшись с Ниной Антоновной Ольшевской (близкая подруга А. Ахматовой, мать А. Баталова. – Ф. М.) – они приехали в санаторий вместе – мы его сняли и отдали родственнице, которую сразу вызвали, – Анне Каминской.

Тело Ахматовой два часа находилось в палате. Так полагается. Потом к запасному выходу подошла машина, и потихоньку, чтобы не видели больные, охранники занесли усопшую в морг. Вы знаете, когда кто-то у нас умирает, весь персонал пребывает в состоянии тихой истерики. Больных тревожит случившееся, ведь все старые, больные. Поэтому тело Анны Андреевны вынесли из здания тихо, пока шел завтрак.

– Маргарита Юзиковна, приезжали в санаторий в связи со случившимся какие-то официальные лица?

– Нет, что вы.

2002

Глава 2. Мария Ковригина; женщина-министр

«Это чистая правда, не улыбайтесь!»

Так вышло, что с 1967 по 1970 год я жил в городе Кургане. Работал в областной партийной газете «Советское Зауралье», регулярно публиковал интервью с известными в стране курганцами. С теми, кто жил в тех краях, и с теми, кто, уехав, получил всесоюзную известность. Среди них – знаменитый хирург-ортопед Гавриил Абрамович Илизаров, к которому на лечение приезжали больные со всех концов света (среди его пациентов были Дмитрий Шостакович, Валерий Брумель); полевод-опытник, дважды Герой Социалистического Труда, любимец партийной верхушки Кремля Терентий Семенович Мальцев; популярный поэт Сергей Васильев, отец актрисы Екатерины Васильевой; автор исторических романов Алексей Югов…

На втором году своего пребывания в этих краях я узнал, что в Москве живет и работает в должности ректора Центрального института усовершенствования врачей бывшая при Сталине министром здравоохранения СССР Мария Дмитриевна Ковригина, родившаяся в Зауралье. Загорелся желанием взять у нее интервью. В курганском музее навел кое-какие справки о биографии легендарной женщины. Правда, скупые сведения мало удовлетворили. А людей, знавших Марию Дмитриевну, я в Кургане не нашел. Ведь она покинула город еще в конце двадцатых годов.

Приехав в Москву, отправился в институт усовершенствования врачей, располагавшийся в районе Красной Пресни, напротив высотки. Предварительно связался с Марией Дмитриевной по телефону, попросил, чтобы она подготовила для меня автобиографию. Привожу сухой анкетный рескрипт, подписанный бывшим сталинским министром. Он – примечательный документ своего времени.

Автобиография

Я, Ковригина Мария Дмитриевна, родилась б июля 1910 г. в с. Троицкое Катайского района Курганской области, в крестьянской семье.

В период с 1918 по 1924 г. окончила б классов школы-семилетки. Наряду с учебой, как и все крестьянские дети, выполняла посильную работу в хозяйстве отца.

В 1924 году вступила в члены Ленинского комсомола. В 1926–1927 гг. работала в райкомах ВЛКСМ с. Катайска и г. Долматово Курганской области в должности председателя районного бюро Юных Пионеров. Ушла с этой работы по состоянию здоровья.

С декабря 1929 г. по январь 1931 г. была членом правления с/хоз. артели «Боец».

В январе 1931 г., по рекомендации комсомола, поступила на 3 курс медицинского рабфака г. Свердловска. В том же году была принята в медицинский институт, который окончила в 1936 г.

По путевке Наркомздрава направлена в городскую больницу г. Челябинска на работу врачом-ординатором, но руководством Облздравотдела оставлена в аппарате на должности лечебного инспектора и замначальника леч-проф, где проработала до февраля 1940 г.

С октября 1939 г. по июль 1941 г., после окончания курсов в Казанском институте усовершенствования врачей имени В. И. Ленина, работала по совместительству в городской больнице врачом-невропатологом.

С февраля 1940 г. по июль 1941 г. находилась на партийной работе в аппарате Областного комитета КПСС, а с июля 1941 г. по сентябрь 1942 г. работала зампредседателя Челябинского Областного совета депутатов трудящихся.

С сентября 1942 г. по декабрь 1950 г. работала в Наркомздраве СССР в должности заместителя наркома по вопросам охраны здоровья детей и женщин.

С декабря 1950 г. по январь 1953 г. работала в Министерстве здравоохранения РСФСР в должности министра. С января 1953 г. до марта 1954 г. работала в должности первого заместителя министра здравоохранения СССР, а с марта 1954 г. по январь 1959 г. в должности министра.

С апреля 1959 г. по настоящее время работаю в Центральном ордена Ленина институте усовершенствования врачей в должности ректора.

В рядах Ленинского комсомола состояла 12 лет с 1924 по 1936 г. В коммунистической партии состою более 36 лет, с декабря 1931 г. На XIX и XX съездах КПСС избиралась членом Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза.

Избиралась депутатом Верховного Совета РСФСР (1951–1955), депутатом Верховного Совета СССР (1954–1958). В настоящее время являюсь депутатом Московского Городского совета депутатов трудящихся.

Неоднократно избиралась членом Исполкома СОКК и КП СССР; членом Пленума ЦК профсоюза медицинских работников. Награждена: орденом Ленина, двумя Трудового Красного знамени, орденом «Знак Почета» и 5 медалями.

Президент Польской Народной Республики наградил Командорским крестом ордена Возрождения Польши.

Имею почетное звание Заслуженный врач РСФСР.

Неоднократно бывала в служебных командировках в ряде стран (Франция, Швейцария, Венгрия, ГДР, Индия, КНР, Польша, Румыния, Чехословакия, Бельгия, Италия, Тунис, Болгария). Опубликовала более 90 научных работ по вопросам организации здравоохранения.

М. Д. Ковригина

31/III 69

Жизнь настоящего врача должна быть подвигом

Перед читателем текст моей беседы с М. Д. Ковригиной, выправленный ею и подписанный на каждой странице.

– Что значат для вас воспоминания о вашей комсомольской юности?

– Это самые милые, самые дорогие моему сердцу воспоминания. Сейчас мои комсомольские годы представляются необыкновенно бурным, стремительным потоком, который не мог быть остановлен ни на один день, ни на один час.

Ты молод, здоров и тебе до всего есть дело, ты не можешь стоять в стороне, оставаться равнодушным. Ты смел (и даже немного самонадеян), и тебе кажется, что ты сможешь приложить свои силы в любом деле. И все ты делаешь не по чьему-то приказу или в силу какой-то дисциплины. Нет. Ты просто не можешь не делать, не можешь, не умеешь стоять в стороне. Это то же самое, как то, что человек не может существовать без воздуха, без пищи, без воды – это естественная потребность, это сама жизнь.

Сколько же у нас было совершенно неотложных дел?! Ликвидация безграмотности, распространение государственных займов, хлебозаготовки, борьба с кулаками, организация сельскохозяйственных артелей (а сначала коммуну организовали, долгом своим считали вступить в нее первыми, а родители не хотят – о, все это было непросто!).

Мы организовывали избы-читальни, первые детские сады и ясли, субботники. Учились в кружках политграмоты и одновременно учили этой важной грамоте других.

Надо было отвлекать молодежь от пьянки, хулиганства, занимать их досуг. Мы организовали самодеятельный молодежный ансамбль под названием «Красная рубаха» (в городе была «Синяя блуза», у нас же в деревне и свое название, и свое содержание, боевое, на местном материале, с острой, зубастой критикой). В «Красной рубахе» успешно выступали, раскрывая свои природные таланты, еще малограмотные батраки и батрачки. Чтобы привлечь в комсомол девушек, искали новые формы работы, которые были близки им. Так возникали «красные посиделки», «вечера молодых прях».

Я была тогда членом бюро Катайского райкома комсомола многих составов. Кто, как не районный комсомольский актив, должен был решения нашей коммунистической партии и советского правительства доводить до народа, до самых отдаленных сел и деревень?!

– Что запомнили вы на всю жизнь?

– Лето 1929 года. Китайская военщина при поддержке империалистических держав пробует крепость наших дальневосточных границ, разгорается военный конфликт на КВЖД. Как и все советские люди, мы, комсомольцы Катайского района, разгневаны, возмущены. Каждый готов защитить свою Родину. Срочно организовываем кружки по изучению винтовки, пулемета, устава Красной Армии.

Решаем поднять по боевой тревоге комсомольцев Катайска. О том, что это только «игра», знаем всего лишь трое. Извещаем комсомольцев: завтра явиться на станцию, к поезду, идущему на восток, едем защищать Родину. С собой взять кроме комсомольского билета смену белья, питание на двое суток, чашку, ложку, кружку. Домашним и никому другому ничего не говорить, а оставить короткую записку: «Уехал защищать Родину». За час-полтора до прихода поезда мы все, кому было сказано, явились на станцию с заплечными мешками и котомками. Внешне каждый старался казаться спокойным, скрыть свое душевное волнение, но выдавали лица: сосредоточенные, бледные, и глаза, которые вдруг у всех стали очень серьезными и строгими.

Через нашу станцию дальневосточный поезд проходил ранним утром, на рассвете. Вот он показался слева из-за сосен. Мы выстроились на перроне, ждем. Станция наша небольшая, поезда на ней стоят недолго. И вот уже свисток, поезд медленно отходит. Мы расходимся по домам и, первое, что мы делаем, – уничтожаем свои «прощальные» письма. Их никто не читал, наши родные еще только начинают просыпаться.

На всех нас эта «боевая тревога» произвела огромное впечатление. За одну короткую летнюю ночь и это ясное утро мы как-то сразу выросли и очень повзрослели.

– Почти вся ваша жизнь связана с медициной. Какими чертами характера должен обладать молодой человек, чтобы стать настоящим врачом?

– Настоящим врачом, на мой взгляд, может быть не всякий молодой человек или девушка. Скажу больше – не все, окончившие медицинские институты и имеющие врачебные дипломы, могут считаться настоящими врачами.

Настоящий врач тот, кто больше жизни любит объект своей работы – Человека. Любит до самозабвения, до самопожертвования. Тот, кто способен ежедневно, ежечасно, несмотря ни на что, вступать в борьбу за спасение человека.

Жизнь-работа (это в моем представлении неразрывное понятие) настоящего врача – подвиг. А ведь не каждый способен на ежедневный подвиг.

Если у врача есть это главное понимание своего долга, своей профессии – всего остального он достигнет, добьется сам. Под «остальным» я подразумеваю, прежде всего, – постоянную, непрерывную работу над повышением своих профессиональных знаний, умений и мастерства.

– Ваши пожелания молодежи – своим землякам?

– Прежде всего встретить великий Ленинский юбилей (следующий, 1970-й, был годом столетнего юбилея В. И. Ленина. – Ф. М.) большими трудовыми подарками. Ведь Владимир Ильич органически не переносил словесную шелуху, пустословие, «звон» приветствий.

От всего сердца желаю замечательных успехов в работе, учебе, во всей вашей многогранной жизни, чтобы Владимир Ильич, будь он сейчас с нами, мог сказать: «Молодцы, ребята, спасибо вам большое».

– Если бы случилось чудо и ваша жизнь началась с начала, как бы вы ее прожили?

– Очевидно, так же, как и эту первую. Готова повторить все с начала, ни от чего не отказываясь. Ни от радостей, которые дарила мне нелегкая, всегда в труде и дороге, жизнь; ни от горестей и разочарований, которые встречались на моем пути в немалом количестве.

1969

Что называется, каковы вопросы, таковы и ответы. Ведь и я, молодой журналист, и сталинский министр Мария Ковригина жили в одно время, в одну эпоху, пребывали – каждый по-своему – в сплошной «запретной зоне». Даже если бы я знал об одном из самых сильных ходов ее профессиональной медицинской деятельности на посту министра здравоохранения великой атомной державы, я бы все равно об этом ее не спросил. А если бы спросил, она бы не ответила, а если бы ответила, в газете бы не напечатали…

Малоизвестная деятельность Марии Ковригиной

Из документов, хранящихся в музеях Курганской и Челябинской областей, можно узнать и более подробную биографию, малоизвестные и даже засекреченные (!) до недавних пор некоторые принципиальные моменты жизни и работы Марии Ковригиной.

Именно М. Д. Ковригина 1 ноября 1955 года отменила запрет на аборты, действовавший с 1936 года. Снятие запрета, из-за которого женщины нередко шли к «бабкам» и калечили себя, дало возможность им самим решать свою судьбу. Немногие знают, что в тридцатые годы аборт был платным. Стоил он 50 рублей при средней зарплате в 80. После введения запрета на аборт интимная жизнь женщины стала делом общественным. На предприятиях и в домовых комитетах состояли люди, в обязанность которых входило уведомлять компетентные органы о беременности сотрудниц или домохозяек на ранних сроках, дабы предотвратить попытки прервать беременность.

Женщины боялись поделиться своими проблемами даже с мужьями. Врачи же, оказывавшие медицинскую помощь не желавшим рожать, оказывались в лагерях. Эту ситуацию и пыталась изменить Ковригина, одолевшая всех противников своего революционного решения, включая Хрущева. Поговаривали, что Никита Сергеевич побаивался своего министра, дружившего аж с бельгийской королевой.

Именно при М. Д. Ковригиной стали внедрять донорство, объединили детские сады и ясли в одну систему и увеличили декретный отпуск с 27 до 112 дней.

В 1942 году члена правительства Марию Ковригину подселили в пятикомнатную квартиру Анны Аллилуевой, старшей сестры жены Сталина. Мария Дмитриевна, чтобы не стеснять хозяйку и ее родственников, обустроилась с дочками в кладовке. Переехать от Аллилуевых, живших в знаменитом Доме на набережной, в другое жилье Ковригину вынудил сын Сталина. Пьяный Василий постоянно устраивал ночные сабантуи с матом и битьем посуды.

Ковригина не боялась выражать свою точку зрения в ЦК, Совмине и даже на сессии Верховного Совета СССР на замалчиваемую проблему туберкулеза в стране (и в частности в лагерях). Она первой обнародовала статистику о тысяче с лишним погибших от лучевой болезни в результате ядерных испытаний. Повторю, что до недавнего времени некоторая информация о ее деятельности была засекречена.

В 1959 году терпение Никиты Хрущева лопнуло: Марию Дмитриевну сначала лишили доступа к данным Госстата, а затем и вовсе сняли с должности.

Строптивого министра перевели в директора рядового института усовершенствования врачей, где она проработала почти до самой смерти. У этой по-русски красивой женщины личная судьба не сложилась, она ни разу не была замужем, но воспитала двух приемных дочерей (одна из них стала известной художницей).

Умерла М. Д. Ковригина в 1984 году. Похоронена на Новодевичьем кладбище.

Глава 3. Визиты к «железной старухе» Мариэтте Шагинян

«Вот так мы жили в те непредсказуемые времена…»

Творчество широко известной советской писательницы Мариэтты Шагинян, книги которой выходили огромными тиражами, если честно, меня мало интересовало. Конечно, в моей коллекции была ее первая стихотворная книга под названием «Первые встречи», вышедшая в 1909 году тиражом 1000 экземпляров. Читал я и ее сочинение «Месс-Менд» – этакий, если говорить современным языком, политический детектив. Всякие же прочие ее ленинские биографические штудии меня не волновали. Знал, конечно, что Мариэтта Шагинян слыла легендарной личностью в московской творческой среде. Глухая, полуслепая, с решительным сильным характером, она не боялась союзписательского начальства, не соглашаясь с их критическими замечаниями о ее творчестве. Ходили слухи, что при необходимости она пользовалась своим недугом: когда ей что-то не нравилось в разговорах с руководством СП, а то и ЦК, она попросту отключала слуховой аппарат… Широко распространилась сочиненная поэтом Михаилом Дудиным едкая эпиграмма:

Железная старуха Мариэтта Шагинян —

Искусственное ухо рабочих и крестьян.

Она была человеком высокой культуры, дружила со многими поэтами и писателями – Гиппиус и Мережковским, Блоком и Брюсовым, Соллогубом и Цветаевой, близко знала Рахманинова. Пережила страшные разломы XX века, не раз бывала на краю жизненной, социальной пропасти. Все биографы отмечали ее поразительную творческую активность. Ведь она продолжала писать, когда уже не могла прочесть написанного: буквы набегали на буквы, слова на слова, строчка на строчку. Но писала. Что не нравилось, выбрасывала в корзину и снова писала набело.

Мариэтта Шагинян умерла в 1982 году. Некролог, подписанный членами Политбюро и ведущими писателями того времени, напечатали все центральные газеты. Похоронили ее на Ваганьковском кладбище.

Незадолго до смерти Мариэтта Сергеевна сказала, что на ее ладони лежит столетие. Наверное, она имела в виду, что пропустила через себя весь XX век. Но, к сожалению, время беспощадно. Я уверен, что многие молодые читатели эпохи Интернета и черепашек-ниндзя абсолютно не имеют представления о дотошном исследователе биографий вождя революции и его соратников. На моей книжной полке хранятся только ее первая книга стихов, семисотстраничный автобиографический том под названием «Человек и время» с подзаголовком «История человеческого становления» и вышедшая в 1981 году книга очерков и статей последних лет ее жизни, в которую включено и мое интервью с писательницей.

Первая встреча с «Железным ухом России»

1975 год. Собираясь к Мариэтте Сергеевне, чтобы расспросить ее о Блоке (журнал «Огонек» готовил юбилейный номер, посвященный поэту), я взял с собой своего друга Вячеслава Аванесова, курганского журналиста, оказавшегося в это время в Москве. Связаться с писательницей было невозможно – из-за своей глухоты к телефону она не подходила, а по необходимости звонила сама. Мы поехали в Переделкино, где она жила, на удачу: застанем так застанем.

Долго стояли у запертой калитки высокого забора. На наше счастье, мимо проходила почтальонша, она-то и посоветовала дернуть за веревочку. Мы так и сделали.

До парадного крыльца метров двадцать. Подойдя, я толкнул дверь и вошел в дом. «Железное ухо России», как в литературных кругах звали Шагинян, встретила нас не очень дружелюбно: «Кто вы и зачем пришли?» Я сказал, что приехал по заданию журнала, чтобы подготовить материал о Блоке, с которым Мариэтта Сергеевна, как известно, была знакома. «Я о Блоке уже все рассказала, – отрезала она. – Больше сказать нечего».

И неожиданно задала вопрос, который не имел никакого отношения к предмету моего визита: «Скажите, правда, что Ефремов ставит „Целину“ Брежнева?»

Так началось наше совместное общение, во время которого она поведала о многом.

Мариэтта Сергеевна рассказывала, как жила при Сталине, об арестах 37-го года, обиженно заметила, что в 40-е о ней забыли, перестали издавать книги, не заказывали статей. А ведь надо было на что-то жить. И вдруг звонок Сталина: «Мариэтта Сергеевна, почему не пишете?» – «Меня не печатают, Иосиф Виссарионович, – ответила она. – Почему – не знаю». – «Хорошо, я разберусь», – вождь положил трубку.

На следующее же утро писательнице стали звонить из всех газет и издательств.

Кстати, позже из книги известного писателя Аркадия Ваксберга «Из ада в рай и обратно» я узнал о причине «наказания» Шагинян. Дело в том, что она наткнулась на материалы о еврейских корнях Ленина и, претендуя на роль первооткрывательницы партийных секретов, намекнула об этом в своей книге о семье Ульяновых, вышедшей в середине 30-х годов. Заодно сообщила, что в жилах Ленина фактически не было русской крови: предками вождя были немцы и шведы (по материнской линии) и калмыки и чуваши (по отцу). «Открытие» писательницы вызвало гнев Сталина. Книга подверглась жесточайшему осуждению, и ее изъяли из продажи и библиотек. Руководству Союза писателей СССР было поручено обсудить поступок писательницы, которая «применила псевдонаучные методы исследования так называемой родословной Ленина».

…Рассказала, как отпевали Блока. Любовь Дмитриевна Менделеева[2] позволила ей провести ночь у гроба Александра Александровича. Шагинян читала молитвы, а под утро ей пришла мысль отрезать прядь волос поэта и взять одну розу из погребального венка. Позже она наложила их на графический набросок с умершего Александра Блока, сделанный по ее просьбе, и закрыла рамку стеклом. Мне очень хотелось взглянуть на эти реликвии, но хозяйка не пригласила нас на второй этаж, где они хранились.

Шагинян знала многих видных писателей и поэтов 20-х годов, и я спросил ее о Марине Цветаевой. Биография этой великой поэтессы в 70-е годы была малоизвестна. Ответила собеседница решительным утверждением, что, если бы в 41-м году Марина Ивановна уехала вместе с ней в эвакуацию на Урал, то осталась бы жива. «Одной-то ведь всегда тяжело», – вздохнула Шагинян. Рассказывала она и об истории своей дачи, обижалась на ближайшего соседа – редактора «Литературной газеты» Александра Чаковского, который хоть и жил рядом, к ней не заходил. А она мечтала именно на даче создать свой музей – музей глухого, полуслепого писателя. Мне показалось, что Мариэтте Сергеевне просто хотелось обычного человеческого внимания, тем более со стороны Союза писателей СССР, со стороны собратьев по перу.

Надо сказать, что Шагинян не разрешила записывать наш разговор на бумагу. «А то журналисты со мной поговорят, а потом публикуют интервью, не показав мне». Нас удивила память почти девяностолетней писательницы, которая в мельчайших подробностях помнила многое из того, что выпало ей пережить. Узнав, что мой друг из Кургана, заговорила о Терентии Мальцеве, знаменитом на всю страну полеводе, и спросила, как он себя чувствует, ведь ей известно, что ему когда-то сделали операцию на глазах. Поинтересовалась и Гавриилом Илизаровым, назвав его «гениальным костоправом».

…И тут послышались шаги. Оказалось, что из столовой переделкинского Дома творчества принесли обед. Автор советских культовых произведений ленинианы известила, что поделиться с нами не может – самой мало (шутка!). Тут же вспомнила о своем коте, которого она так обильно кормила, что его живот распух. Потом оказалось, что это был не кот, а забеременевшая кошка.

У Мариэтты Сергеевны мы просидели до вечера. Темнело. Моему приятелю очень хотелось получить ее автограф. Книги Шагинян у него не оказалось, и писательница вывела на листке бумаги: «Товарищу Аванесову на память о переделкинской встрече. М. Шагинян».

Две Мариэтты Шагинян

С Мариэттой Шагинян я встречался еще несколько раз – и на даче, и в ее московской квартире на первом этаже дома № 23 по Красноармейской улице. Хочу отметить, что передо мной представали два человека – две Мариэтты Сергеевны. Одна – приветливая, обходительная, внимательная (на даче угощала блинами, горячим чаем и вареньем; а однажды зимним морозным утром, когда я собирался к ней в Переделкино, позвонила и предупредила взявшую трубку жену, что мне надо теплее одеться; расспрашивала о моем маленьком сыне), другая – вспыльчивая, гневливая (вычитывая в рабочем кабинете приготовленный мной к печати текст интервью, в котором, по ее мнению, я не точно выразил ее мысль, запустила в меня чернильницей-непроливайкой; ворчала, что не позвали на какой-то писательский пленум)…

Письмо Мэру Лужкову

Хочу здесь сказать о драматических судьбах личных архивов, библиотек и коллекций. Как библиофил я знаю, что происходит почти всегда (за редким счастливым исключением) с духовными ценностями, собранными и хранимыми увлеченными людьми, после смерти владельцев.

В 1993 году ко мне обратился один из наследников Мариэтты Шагинян с просьбой посоветовать, что делать с доставшимся ему архивом. На кухне, за чашкой чая, буднично перечислил содержание литературного наследия писательницы: письма поэтов, музыкантов, политиков, революционеров, персон, близких к Ленину и Сталину, т. е. «всю Шагинян», все, что было ее жизнью… Даже письмо самого Иосифа Виссарионовича…

Мне пришла в голову сложная комбинация: найти мецената, который купил бы уникальное собрание документов и потом в качестве подарка предложил архив мэру Москвы Юрию Лужкову для передачи в один из московских музеев.

В моих бумагах сохранился черновик письма, которое я составил для наследника. Вот его фрагменты:

«Знаменитая советская писательница, лауреат Ленинской и Государственной премий Мариэтта Сергеевна Шагинян оставила после своей смерти в 1982 году огромный архив: письма, фотографии, книги, личные вещи, имеющие мемориальное значение. Шагинян работала в литературе более восьмидесяти лет, общалась с сотнями своих современников, писателями, учеными, композиторами, общественными деятелями. Ее переписка безусловно имеет историческое, литературное, эстетическое значение. Ведь перед писательницей прошел почти весь XX век. Она общалась и дружила с Сергеем Рахманиновым и Михаилом Зощенко, Мариной Цветаевой и Дмитрием Шостаковичем, Анной Ахматовой и Андреем Белым, Борисом Пильняком и Александром Блоком, Арамом Хачатуряном и Аркадием Райкиным, Ильей Сельвинским и Владиславом Ходасевичем, Михаилом Шолоховым и Максимом Горьким, Федором Раскольниковым и Зинаидой Райх, со Сталиным и Орджоникидзе… Наследники писательницы хотят продать этот бесценный архив.

Он может быть пущен с аукциона или распродан по частям, чем нарушится поистине уникальный памятник слова и слову. Найти покупателя, который заплатит запрашиваемую сумму, пока не удалось. Обидно и горько. Последнее десятилетие нашего существования научило нас перешагивать через потери.

Между тем есть возможность сохранить этот неповторимый мемориал. Если найдется меценат, который купит архив, не мог бы мэр Москвы принять этот бесценный подарок и вручить его одному из московских музеев?»

Не знаю, что стало с архивом Шагинян. Я же приобрел лишь письмо к ней Иосифа Сталина.

Глава 4. Клавдия Шульженко: она отказалась петь для Сталина

Такие, как она, рождаются раз в полвека. Ее славу, всенародную любовь к ней сотворили не «фабрики звезд», не телестудии. Она ковала свой талант не на напыщенных сценах среди безголосых певичек, а в холодных рабочих клубах и под открытым небом. Свою карьеру начинала в Харьковском театре вместе с Исааком Дунаевским и Иваном Козловским. Там же ей посчастливилось слышать чарующее пение великой Плевицкой и громыхающий голос Маяковского.

Она и сама стала легендой русского искусства. В Харькове давно открыт музей певицы, ей поставлен памятник.

Внучки – о великой народной певице

Однажды, перебирая архив, я наткнулся на фотографию Клавдии Ивановны Шульженко с автографом и три листочка текста – взятое у великой певицы интервью, по каким-то причинам не напечатанное. Вспомнил, что познакомился с ней в 1976-м году как библиофил, коллекционер автографов. Так вышло, что мы вместе выступали во Дворце культуры крупного московского завода. Клавдия Ивановна пела, а я рассказывал о своих книжных редкостях. После концерта я получил от певицы интервью и фотографию с автографом. На одном из листочков с записью интервью – телефон. А если позвонить?.. Мысль мистически-хулиганская. Зачем? Но журналистское чутье подсказало: звони. Набираю: 151-08-… Простите, это квартира Клавдии Ивановны Шульженко?

– Да.

– Это журналист Феликс Медведев. А с кем я говорю?

– С ее внучкой Лизой.

…В квартире на улице Усиевича я беседовал с внучками великой певицы – Верой, Лизой и правнучкой Машей.

– Из этой квартиры ее увезли в июне 1984 года в клинику на Открытом шоссе. Сюда она больше не вернулась. В этом доме, в этих стенах небольшой, как видите, двухкомнатной квартиры она прожила почти 30 лет. Ей, правда, предлагали квартиру на улице Горького, четырехкомнатную, просторную, но она отказалась. «Меня устраивает и эта, здесь все меня знают, мне здесь тепло», – говорила она. И попросила, чтобы жилье отдали сыну, Игорю Владимировичу, нашему отцу. По семейной легенде, при встрече с Брежневым на каком-то концерте в Новороссийске она решилась намекнуть ему о квартире – и результат вскоре обнаружился.

Когда она умирала, рядом были ее сын, мы, ее внучки, правнучка и ее первая невестка – наша мама. Постоянно приходили поклонники, очень часто навещала Ольга Воронец, которая жила в этом же подъезде.