ДЖИНКС

15 сентября 1899

День был великолепным. Джинкс шла по побуревшей траве к мощеной дороге, ведущей к главному входу. Осенний воздух, хрустящий и прохладный, был и тем же, что она вдыхала, сидя на веранде башен, и одновременно совсем другим, сладким и чистым, как свежевзбитое масло.

Ей захотелось снять шляпку и высвободить волосы, поднять юбки и побежать по полю, как она делала это с Райлем. Как хорошо было им вместе! Но она не хотела сегодня думать о Райле. Сегодня было не время для сожалений и горечи по поводу потерянной любви.

Она подняла было руку к дверному звонку, но уронила ее и повернула ручку двери. В конце концов, это и ее дом.

Огромный холл в три этажа выглядел почти так же, как и раньше. Яркий солнечный свет струился из окон на стены, облицованные английским дубом. Гостиная лесопромышленного короля Северо-Запада была отделана тщательно отполированным деревом, подчеркивавшим величие и воздававшим хвалу хозяину. Куполообразный потолок, отделанный красным деревом, контрастировал с сосной и ценными породами деревьев Южной Америки. Теперь в холле было жарко, стоял какой-то затхлый запах спертого воздуха. С потолка струился свет, который давали сотни электрических лампочек, а в камине горел огромный костер, жар которого только усугублял чудовищную жару, стоявшую в комнате.

Карр был почти полностью скрыт за огромным письменным столом с золотыми инкрустациями, стоявшим на возвышении сбоку от очага. Стол Митча Хэрроу давал Карру возможность ощущать себя монархом, снисходительно глядящим со своего трона на подданных своего маленького королевства. Даже издалека Джинкс был виден дьявольский блеск в желтых глазах Карра.

Поодаль от очага за длинным столом сидел кузен Олли, перед ним были разложены документы. Прикрывая одной рукой рот, чтоб приглушить кашель, другой он писал какие-то бумаги.

Почти подойдя к письменному столу, Джинкс заметила, что третий стул тоже занят. Она не сразу распознала в сидящем Пенфилда, их бывшего дворецкого. Пенфилд очень похудел и облысел.

Он посмотрел вверх и просиял.

— Мисс Джинкс, — воскликнул он, и его стариковский голос задрожал от радости.

— Здравствуйте, Пенфилд. — Она взяла его руки в свои.

— Как приятно видеть вас снова. Не успели они сказать еще и полслова, как раздался скрипучий голос Карра:

— Что, черт побери, ты здесь делаешь, а? Ты что, забыла, что я тебе сказал?

Она посмотрела на Карра. Брат ее не поднялся. Но, в конце концов, а чего она ждала? То, как его истощенное тело и маленькая голова выдавались из-за огромного стола, было поистине трагикомичным зрелищем. Голова его была как череп, обтянутый кожей, и только злые желтые глаза свидетельствовали о том, что их обладатель жив.

— А, добрый день, братец, — сказала Джинкс сквозь стиснутые зубы, — давненько не виделись.

— Не болтай чушь!

Она задохнулась от гнева. Пенфилд, стоящий рядом с ней, сжался. Олли за столом кашлянул и быстро затих, как бы боясь, что даже его кашель может быть воспринят неверно.

— Так вот почему ты не написала доверенность?

— пронзительно прокричал Карр. — Мне следовало понять, что ты что-то затеваешь, дура ты этакая.

— Мистер Карр, я протестую. — Выпуклые глаза Карра сверкнули, и чахлое его тело аж подпрыгнуло от гнева:

— Если вам не нравится то, как я говорю, можете убираться, Пенфилд.

— Ничего, Пенфилд, — сказала Джинкс. Она подняла гордый подбородок, мягко сжала руку старика и смерила брата уничижительным взглядом.

— Нет никакой необходимости оскорблять меня, Карр. Я просто пришла на собрание Совета директоров. — Она уселась в одно из кожаных кресел, стараясь выглядеть уверенной и усмирить дрожавшие губы.

— Пришла на Совет директоров! Пришла посетить Совет директоров! — передразнил он ее. — Кто звал тебя на него, а? Что общего у тебя с моей компанией? Это моя компания, слышишь? Скажи ей, Олли, чего теперь стоит моя компания. Скажи ей, что создал я из той жалкой компании, что оставил отец! — Слюна брызгала из его рта и стекала по подбородку. Олли откашлялся, но Карру не нужен был его ответ.

— Отец думал, что что-то из себя представляет! Да, так и думал! Но он был ничтожеством! Ничтожеством! Эх!

Да, он сумасшедший, подумала Джинкс, и внутри у нее все похолодело. Он сумасшедший. Как я могу держать Эли в одном доме с этим безумцем? Глядя на Карра, она не слышала его тираду. Она знала, что ее отшельнической жизни пришел конец. Она должна уйти отсюда. Не только из этой комнаты, но и из Хэрроугейта, и как можно быстрее. Все эти годы она считала, что наказывает саму себя. Но кто в действительности понес наказание?

Элисон.

«Эли не должна быть наказана за мой грех, — думала Джинкс. — Я поступила неверно, когда упрятала ее в этот умирающий дом. Если и должна я понести еще большее наказание за свой грех, то Бог позаботится об этом». Карр все еще проклинал отца, и Джинкс пришлось несколько раз назвать его имя, прежде чем он обратил на нее внимание.

— Что тебе нужно здесь, а? Что?

— Мне и в самом деле не нужно оставаться на собрании, Карр, — сказала она. — Я пришла только сообщить тебе, что продаю свой пай в компании. И свой, и Элисон.

— Я куплю их. — Он хлопнул рукой по столу. — Сколько ты хочешь? Олли, позаботься об этом и выведи ее отсюда.

Она почувствовала почти что жалость к нему. Но потом подумала о том, что он сделал с компанией отца, как грабит людей и топчет всех тех, кто оказывается у него на пути, и продолжила:

— Мы не продадим наш пай тебе, Карр Хэрроу. Я никогда не продам его тебе.

— Ты — сука! А кому, ты думаешь, продашь их? Я не хочу никаких посторонних в моей компании! Они не нужны мне! — В гневе он попытался было встать, но ноги отказали ему, и он упал в кресло, тяжело дыша.

Что с ним? — удивилась Джинкс. А вслух сказала:

— Это действительно все, что я хотела тебе сказать. — Она встала. — А теперь я уйду и дам тебе провести твое собрание.

— О нет! — завопил он. — Нет!

— Мне очень жаль, но…

Похоже, что он взял себя в руки, потому что поднял дрожащую истощенную руку и сказал:

— Подожди. Не… не уходи, Джинкс. Я… Мне не следовало так орать на тебя, да? Я… я сегодня сам не свой. — Он даже попытался улыбнуться, и она подумала, что он, вероятно, затевает что-то отвратное. Рука его потянулась к звонку, находящемуся сбоку от стола, и через секунду в комнату вошел предводитель собак. Карр что-то прошептал ему, и человек вышел.

— Выпьем по бокалу черри, а? — сказал Карр. — Вспомним старые времена, я не хочу, чтоб ты думала, что у меня есть обиды.

Она видела, что он очень старается сдержаться. «Что он замышляет?» — подумала она. Ну, она не станет дожидаться здесь правды.

— Я не буду пить с тобой, Карр! Пенфилд, Олли… — она направилась к дверям, но брат сказал ей вслед:

— Так ты хочешь продать свои доли чу жому, Джинкс? Отлично, это… твое право, конечно же, в конце концов.

Снаружи послышался шум, и с его лица исчезла гримаса дружелюбия.

Джинкс окаменела. И что теперь? Распахнулась дверь, и в комнату чуть не влетела свора рычащих собак.

— Убирайтесь, паршивые псы! — Собачий предводитель бросил палку на дорогу и захлопнул дубовую дверь перед самыми мордами доберманов, готовящихся к прыжку.

Карр взорвался безумным хохотом.

— Ну, а теперь послушаем, кому же ты собираешься продать свой пай, э-э-э, мисс Умнейшая ослица.

Он наклонился к ней, глаза его были как два раскаленных ненавистью шара.

— Ты не уйдешь отсюда — ты, сука, пока не продашь мне свой пай!

Джинкс бросила взгляд на Пенфилда, но старик съежился в кресле с раболепным видом, лицо его приняло землистый оттенок, а все тело как бы уменьшилось от страха. Она взглянула на Олли, но он избегал смотреть ей в глаза и тихо покашливал в платок. Джинкс подбежала к окну и подняла штору как раз вовремя для того, чтоб увидеть, что две черные фигуры бегут по дороге и скрываются за башнями.

«О Боже, — молча взмолилась она, — что будет делать Эли, если я не приду домой? Боже, прошу тебя, не дай Эли выйти из башен!»

РАЙЛЬ

Сентябрь 1899

Райль проспал двадцать два часа после своего трехдневного художественного порыва. Проснулся он с мыслью о Джинкс. Не в опасности ли она? Он взял письма и снова перечитал их. Райль решил, что жена Кифа преувеличивает. Если б Джинкс была в беде, Киф сказал бы ему об этом.

Райль пошел в редакцию «Уорлда», чтобы закончить филиппинскую развертку и сказать Фулмеру Кэйну о своем решении бросить фотографию и заняться искусством.

— Нам будет вас не хватать, — просто сказал Фулмер. — Куда вы поедете?

— Я пока не уверен. Может быть, во Францию, на Средиземное море, я устал от городов.

— Вы уверены, что именно это вам и нужно?

— Я должен выяснить, обладаю ли настоящим талантом, Фулмер. Я слишком долго ждал, когда смогу это сделать.

Повинуясь какому-то безотчетному порыву, по пути в художественный отдел Райль зашел в один из отделов журнала и попросил, чтобы ему подготовили подробное досье на Карра Хэрроу и Хэрроу Энтерпрайзес.

— Нам понадобится на это несколько дней, — сказала девица из отдела.

— Ничего, если меня не будет здесь к тому времени, как досье будет готово, я буду весьма признателен, если вы пошлете его мне домой.

Райлю понадобилось три дня на то, чтобы проявить и напечатать филиппинские фотографии и сделать оригинал-макет; к тому времени как он закончил все это, он уже забыл о запрошенном досье.

Досье из «Уорлд мэгэзин» было доставлено ему вечером. Райль уже почти собрался уходить, но досье было таким толстым, что это вызвало у него любопытство. Он расстегнул пальто и сел, чтобы прочитать его.

Карр отлично справлялся с ведением дел компании в течение первых лет после смерти отца. Потом он неожиданно стал растекаться во многих направлениях и в погоне за беспрецедентным расширением поставил компанию на грань банкротства. В 1892 году экономика страны стала приходить в упадок, и в разорении и финансовом крахе окружающих его людей Карр смог узреть выгоду для себя. Он использовал три банка, основанных отцом, для того, чтобы отобрать дорогостоящую недвижимость в счет неуплаты кредитов, ее он держал до тех пор, пока рынок не стабилизировался. Впоследствии от продажи этой недвижимости им была получена колоссальная прибыль. Он построил железные дороги, чтобы перевозить товары Хэрроу, и установил цены на ее использование на столь низком уровне, что вскоре другие дороги вынуждены были свернуть перевозки. Потом же, устранив конкурентов, Карр поднял цены на гораздо более высокий уровень.

Такой неявной политики он придерживался во всем. Теперь компания снова была в плачевном состоянии, так как ей грозил антитрастовый иск, однако же в приведенных фактах Райль не смог найти хоть какой-нибудь намек на грозящую Джинкс опасность и никакой причины, по которой он должен был бы поехать в Орегон.

Несколько расстроившись, Райль взял другой документ — копию отцовского завещания! Он удивился — как же журналу удалось завладеть ею? По мере того как он читал, на губах его появлялась улыбка. Он унаследовал двадцать два процента Хэрроу Энтерпрайзес, и это означало, что Карр все это время растрачивает его деньги! Конечно же, деньги могли бы быть положены и на его счет, но, зная Карра, Райль был абсолютно уверен в том, что тот присвоил его дивиденд и подделал его подпись.

Теперь у него была причина посетить собрание — оправдание для того, чтобы вернуться в Хэрроугейт.

Он сказал самому себе, что не увидит Джинкс. Нет никакой причины, по которой он должен видеть ее. Единственной причиной, по которой он возвращается, является желание спасти компанию. Так он убеждал себя. Сможет ли он успеть к собранию?

Поезд мчался через долину Гремучей реки. Райль смотрел в окно, все думая о том, правильно ли он поступил, приехав сюда. Может быть, ему следовало взять адвоката, чтоб тот все уладил. Наверное, это имело бы больший смысл. Но думал ли он когда-нибудь о здравом смысле, если речь шла о Джинкс? Первоначально он не имел намерений видеть ее, но по мере того как поезд огибал долину и перед его взором приближающийся город обретал очертания, он все больше сомневался в том, что сможет удержаться и не увидеть Джинкс.

Когда поезд приехал на станцию, Райль вытащил часы. Час сорок. Черт! Киф может быть уже в Хэрроугейте. Райль надеялся; что сможет провести до собрания пару минут один на один с Кифом. Но теперь у него оставалось только несколько минут для того, чтобы закинуть сумки тете Пэйшиенс и ехать. Он помахал первому попавшемуся извозчику.

— Вы ведь знаете дом сестры Хэрроу? — спросил он.

— Кто ж его не знает? — ответил тот.

Когда кибитка повернула на Больничную улицу, Райль увидел Хэрроугейт, стоящий на другом конце озера. Он уставился на него голодным взглядом.

Вид дома его детства разбередил все его старые раны; внезапно он понял, что никогда не сможет уехать отсюда, не увидев Джинкс. Прошло целых тринадцать лет, и он был не в состоянии больше ждать. Он так жаждал видеть ее, слышать ее голос, что никак не мог противостоять этому желанию. Ведь он так долго имел возможность видеть и слышать ее только благодаря своим воспоминаниям. Изменилась ли она настолько, что ее невозможно узнать? Конечно, она выглядит сейчас старше, но та женщина, та Джинкс, которую он любил и портреты которой писал, — найдет ли он ее в матери двенадцатилетней дочери?

Но вот Хэрроугейт скрылся за поворотом, и они оказались около маленького дворика, принадлежащего тете Пэйшиенс. Хорошенькая молодая женщина выбежала из него в тот момент, как они въезжали в него. Она была столь взволнована, что в спешке чуть не упала. Одернув льняной пиджак, Райль выпрыгнул из повозки и приподнял свою дорожную шляпу.

— Извините, — сказал он, — я ищу доктора Хэрроу.

Женщина обратила к нему встревоженное лицо и остановилась в изумлении.

— Мистер Толмэн? — выдохнула она. — Райль Толмэн? О Святая Мария! — Она вдруг улыбнулась сквозь слезы и схватила его за руку. — О, вы приехали как раз вовремя! С Эдисон и Джинкс произошло что-то ужасное — я это чувствую! У тети Пэйшиенс сегодня случился инфаркт, и Киф не смог пойти на собрание.

Бормоча, она затолкала его обратно в повозку и забралась в нее сама.

— В Хэрроугейт! — крикнула она извозчику, — и побыстрей!

ЭЛИСОН

15 сентября 1899

Сидя на верхней веранде, Эли видела, как псы бесшумно пробегали мимо башен. Почему их отпустили днем? Они выглядели более голодными, чем обычно. О, как же мама теперь доберется до дома?

Она кинула журнал на пол и побежала в дом. Эли так спешила, что скобки ее зацепились одна за другую и она чуть не упала на ступеньки. Раньше она никогда не пользовалась телефоном, но видела, как это делает мама. Поэтому Эли подошла к черной коробочке и сняла трубку.

— Назовите номер, пожалуйста, — отозвался дребезжащий голос. Элисон встала на цыпочки.

— Соедините меня, пожалуйста, с мистером Карром Хэрроу в Хэрроугейте, — сказала она, изо всех сил стараясь казаться взрослой.

— А кто это? — спросил скрипучий голос.

— Это Эли Хэрроу, миссис Коннор, мне необходимо прямо сейчас поговорить с кем-нибудь из главного здания.

— А твоя мама знает, что ты пользуешься телефоном? Маленьким девочкам не полагается играть в телефон.

— Моя мама в главном доме, и мне необходимо поговорить с ней. Прошу вас, скорее!

— Твоя мама ушла в главный дом? Ну и ну!

— Пожалуйста, скорее.

Элисон подождала. Почему никто не отвечает? Соединят ли ее?

Наконец послышался скрипучий голос:

— Хэрроугейт.

— Мне необходимо поговорить с мамой, с Джинкс Хэрроу. Пожалуйста, попросите ее подойти к телефону. Скажите ей, что это ужасно важно. — Сердце Эли дико стучало.

— Слушай, малышка. Тут у мистера Хэрроу идет собрание, и у меня и так куча дел.

Она узнала этот голос — голос собачьего предводителя!

— Мне просто очень нужно поговорить с моей мамой! Прошу вас! Собаки бегают по двору!

— Я знаю, малышка. Я выпустил их туда, потому что он приказал мне это.

— Но их никогда днем не выпускают, и мама…

— Ну, а сегодня все по-другому, сегодня он захотел, чтобы их выпустили.

Эли услышала, как кто-то заорал там, неподалеку от говорившего по телефону, она не смогла разобрать слова, но крик напомнил ей о страшных вещах, которые происходили давно, еще до того, как плотники укрепили двери и стены башни. Теперь Элисон и вправду испугалась.

— Алло, вы слушаете? Алло, алло. Послышался звук зуммера, и человек на том конце трубки больше не ответил.

Тогда она снова сняла трубку:

— Пожалуйста, позвоните моему дяде Кифу, доктору Хэрроу. Мне очень надо поговорить с доктором Хэрроу, который живет в доме тети Пэйшиенс.

— Его нет дома, мисс.

— Пожалуйста, все же позвоните туда. Я поговорю с тетей Бетс.

Она снова подождала. Наверное, ей следовало бы позвонить в больницу — дядя Киф, вероятно, там. Но где Бетс? Почему тетя Бетс не подходит к телефону?

— Не отвечают, — сказала женщина. — Видать, мисс Хэрроу тоже в больнице. У сестры Хэрроу сегодня утром случился инфаркт.

Эдисон медленно повесила трубку. У маминой тети Пэйшиенс инфаркт? О, все самое ужасное происходит сегодня! Из ее глаз хлынули слезы, но она быстро справилась с ними. Она не будет сейчас думать о тете Пэйшиенс. Ей надо каким-то образом дать знать маме о собаках.

Она уставилась на дверь, ведущую к главному входу. Плотники ничего с ней не сделали, и она по-прежнему запиралась на один замок, в котором торчал ключ. Но этим путем она не сможет выйти, так же как и не сможет пройти через веранду, потому что снаружи — псы. Элисон побежала обратно через кухню и вверх по лестнице. Стены ее комнаты и материнской гостиной были укреплены, так что они с мамой больше не могли слышать гадостей, происходящих в большом доме. Плотники сделали это три года назад, а до этого Эли слышала очень много плохого. Теперь она со страхом смотрела на дверь. Она никогда не была в главном доме — и даже никогда не видела его через открытую дверь. Ей строго запрещалось трогать какую-либо из дверей, соединяющих башенное крыло с главным домом.

Эли приблизилась к одной из таких дверей, повернула ключ и осторожно положила руку на огромный медный засов.

Ничего не произошло.

«Глупая, — сказала она себе. — Чего ж ты ждала — грома и молнии?» Осмелев, она отодвинула тугой засов. Затем медленно открыла дверь. И на секунду остановилась. Теперь она слышала бормотанье, скрипучее, как звук сломанного фонографа. Оно доносилось откуда-то издалека, а не прямо из-за двери.

На второй двери тоже был засов, но поменьше. И не было ключа. Затаив дыхание, Эли отодвинула легко поддавшийся засов и повернула ручку. Дверь послушно поддалась! Столь же медленно она приоткрыла ее и высунулась в щелку.

На мгновенье свет ослепил ее. Он струился из сотни лампочек, расположенных посредине потолка, и, когда глаза Эли привыкли к яркому свету, она увидела, что он исходит из огромной люстры. Она пожалела, что у нее нет времени на то, чтобы проследить за игрой света на хрустальных призмах и на панелях стен. Сейчас ей необходимо было найти маму.

Медленно пятясь вдоль балконной стены, Элисон всматривалась в окружающее ее пространство. То, что она видела, было очень похоже на картинки с изображением феодальных замков, которыми изобиловал ее учебник по истории. Около огромного камина на троне восседал король. Он казался карликом, у него были коричневая бороденка и усы, а голос его был пронзительным и неприятным. «Он не похож на человека, — решила она. — Он больше походит на животное. И это мой дядя Карр?»

— Закрой свой чертов рот! Я сломаю твой телефон, если захочу, чтоб он был сломан, слышишь? В своем доме я делаю то, что хочу! Ты приходишь сюда, говоришь, что продашь пай, но не мне! Думаешь, я буду просто стоять и смотреть, как ты всаживаешь нож мне в спину? — Его пронзительный крик эхом пронесся через огромный зал. Элисон испугалась. Ее дядя Карр — если это был он — подпрыгивал на своем троне, сощурив желтые глаза, а лицо его было красным и перекошенным от злости. Он стучал кулаками по столу. Глаза Эли расширились! Она поняла, что с ним. Он был похож на шакала из сказки Киплинга, на Табаки-лизоблюда. Табаки того и гляди мог подхватить дивани-бешенство, а индийские волки боялись и ненавидели его, потому что ничего хуже бешенства не может приключиться с диким зверем. Больной Табаки бегал бы по лесу и кусал всех, кого ни попадя, и все, кого он кусал, тоже заболевали бы бешенством. Эли знала, что это всего лишь сказка, но знала также и то, что бешенство, или водобоязнь, — реально существующая болезнь, и подумала, что, должно быть, ее дядя Карр уже заболел ею, раз он так себя ведет.

Ничего удивительного, что ее мама сделала двойные стены и двери! Она сделала это, очевидно, чтобы спастись от ее сумасшедшего дяди. Он являл собой пугающее зрелище. Эли не хотела больше смотреть на него.

Сбоку от него сидел другой мужчина — высокий и тощий, державший в руках белый платок и издававший смешные гнусавые звуки.

— Где же мама?

Девочка прижалась к стенке и продвинулась дальше по балкону. Оказавшись напротив камина, Эли не сомневалась в том, что, посмотрев наверх, «король» увидит ее, но он все еще изрыгал потоки слов. Она не понимала и половины из того, что он говорил, но знала, что говорит он низкие и подлые слова. Плохие слова. О, конечно же, он болен бешенством! С бьющимся сердцем Элисон прошла по всему балкону и увидела маму, почти зарывшуюся в большое кожаное кресло. Она сидела очень прямо и совершенно неподвижно и так смотрела на «короля», как будто бы только сейчас осознала, что он сумасшедший. Она слегка наклонилась вперед, руки ее были сжаты и лежали на коленях, из-под юбки виднелись туфли, а ноги стояли так, как будто она в любой момент была готова вскочить и побежать. «Если мама вскочит, — решила Эли, — я ей закричу, и она сможет побежать наверх, сюда. А потом мы ринемся в башни и запрем двери. В башнях мы будем в безопасности».

В кресле рядом с мамой сидел еще один мужчина — лысый старик. Глаза его были прикрыты, а лицо было белым. Лишь по дрожанию рук можно было определить, что он жив.

— Карр, прошу тебя, скажи своему человеку, чтобы он запер собак, — сказала мама таким голосом, каким говорит с Элисон, когда та споткнется о скобки или порежет палец, чистя картошку к ужину. — Прошу тебя, — сказала мама. — Если хочешь, чтобы я молила тебя, то я умоляю. Я сделаю все, что ты скажешь, только, пожалуйста, запри собак, чтобы я смогла добраться до Эли. Она там одна, пожалуйста, Карр.

«Король» откинулся в кресле и засмеялся безумным, дьявольским смехом.

Тощий мужчина, который сейчас не был виден Элисон, сказал:

— Карр, ты правда думаешь, что был прав, когда сорвал телефон со стены? Может быть… ты не думаешь, что… может быть… тебе следовало бы разрешить Джинкс позвонить дочери?

«Король» разразился новой тирадой — из ужасных слов, из которых Элисон не поняла ни одного. Тощий человечек начал кашлять в платок и очень скоро совершенно затих.

Мама взмолилась:

— Прошу тебя, Карр, прикажи ему запереть собак. Я прошу не за себя, а за Элисон. Она там совсем одна.

Эли чуть не крикнула: «Я здесь, мама, со мной все в порядке!» Но она не могла так крикнуть, ведь она ослушалась и прокралась в главный дом, так что мама будет сердиться на нее.

— Элисон, Элисон, — глумился «король», — толмэновское отродье! Ты думаешь, что я сделаю что-нибудь для толмэновского отродья? Не смеши меня! Так ты волнуешься из-за собак, да? Если бы мне попался этот щенок, я скормил бы его собакам, слышишь?

Элисон попятилась, в ушах у нее зашумело, а во рту пересохло.

Но вот поверх пронзительного его крика она услышала какой-то шум — снаружи. Подъехала карета. Она уставилась на наружную дверь, стараясь не думать о том, что сказал ее дядя Карр о том, чтобы скормить ее псам. Теперь она не слышала собак. Но их обычно и не слышишь до тех пор, пока они не схватят кого-нибудь, например кролика. И только после этого можно услышать, как тот кричит перед смертью и издает единственный за всю свою жизнь звук, а потом псы дерутся между собой и рвут на части животное своими огромными острыми зубами. А после они мчатся мимо башни и смотрят на нее, а с морд их все еще капает кровь.

На балконе было жарко, но Элисон начала дрожать.

Должно быть, мама тоже услышала, как подъехала карета, потому что она вскочила и посмотрела на дверь. Старик открыл глаза и повернул свою лысую голову.

В зале внезапно установилось молчание, так как все смотрели на дверь. Даже «король» затих. А потом до них донесся мужской крик, рычание псов и вопль женщины.

РАЙЛЬ

15 сентября 1899

Сидя в экипаже, Райль внимательно выслушал рассказ Бетс и мало-помалу стал успокаиваться. Эта истеричная молодая женщина совсем не имела доказательств тому, что в Хэрроугейте произошло что-то плохое, — она только подозревала это. А если Райль в бытность свою свободным фотографом и научился чему-нибудь, так только одному — не рассуждать умозрительно.

— Я сейчас открою ворота! — крикнул он извозчику.

— Подождите, — сказала Бетс, роясь в сумочке, — вот ключ.