Родился в 1952 году в военно-морской семье. Рос в этом же окружении.

Учился в образовательных учреждениях различных военно-морских баз, после окончания которых лейтенантом вернулся в родные края. Подводным прошлым (в настоящем) гордится, но не хвалится. Пожизненный североморец, хотя заканчивал службу в Севастополе. В литературном творчестве твердых ориентиров не имеет.

СТРЕЛЬБА ПУЗЫРЕМ

Дорога, хорошо знакомая с детства, не утомляла, но и не возбуждала — она была по-летнему сухой, и ее пологие асфальтовые повороты хорошо просматривались далеко вперед, а по обеим сторонам тянулись покрытые брусникой сопки, плавно переходящие друг в друга. Водитель шоколадной «троечки» — флагманский химик дивизии атомных лодок — «общением» не досаждал. Как ни странно, пистолет в кобуре, надетой прямо поверх лейтенантского пальто, тоже вносил свою долю в создание атмосферы умиротворенности.

«47-я», прервав боевую службу из-за пожара, вернулась с тремя трупами. Официальный отчет об этом печальном событии ждали в вышестоящем штабе, поэтому-то новенькая машина неслась в сторону флотской столицы — славного Североморска, а опечатанный портфель с секретами валялся на заднем сиденье.

После оформления пропуска флагхим, оставив своего вооруженного сопровождающего в комнатке для посетителей под парадной лестницей штаба флота и посоветовав ему не высовываться, пропал со своим портфелем где-то в «коридорах власти». Вернулся он неожиданно быстро и, воровато подмигнув, достал из портфеля какие-то документы, сноровисто расписался сам и заставил расписаться своего спутника за какого-то обладателя длинной вычурной фамилии, затем, смачно плюнув, опечатал портфельчик и вновь исчез.

Время тянулось медленно. Устав сначала сидеть, затем топтаться на площадке под парадной лестницей, голодный лейтенант поднялся по ступенькам и, не выходя окончательно в просторный холл, увешенный картинами военноморского содержания, стал осматриваться. Буфетом не пахло. За исключением двух лениво слонявшихся по паркету вооруженных старшин срочной службы, в холле никого не было. Это было и неожиданно, и странно — видеть вооруженных пистолетами моряков лейтенанту до сих пор не доводилось. По парадной лестнице кто-то спускался, и ранг его не определялся из-за слепящего света, падающего из окна верхней площадки. Уловив по силуэту, что на спускающемся — дефицитный офицерский плащ и фуражка-аэродром, лейтенант молодцевато отдал честь, на что «фигура», замешкавшись, ответила с явной неуверенностью, которая стала понятной спустя мгновение: «фигурой» оказался отягощенный канцелярской папкой штабной мичманюга, величаво пересекший холл и исчезнувший за дубовыми дверями Штаба. Настроение испортилось. Так как заняться было решительно нечем, лейтенант, вернувшись в каморку, бездумно принялся за разборку своего оружия. «Запечный сверчок, — мелькнула смутная мысль, — запечный сверчок, разбирающий табельное оружие». Буратино лейтенант почему-то не вспомнил. «Папа Карло где-то болтается, хочется есть, но в убогой каморке нет даже нарисованного на холсте котла с кипящей похлебкой». Повторив операцию сборки-разборки несколько раз, бедолага потерял интерес к этому занятию, и, всаживая в рукоять обойму с патронами, вышел на площадку. Щелчок ставшего на место магазина был заглушён стуком массивной штабной двери, вслед за которым послышались неторопливые «солидные» шаги. Один из находившихся в поле зрения старшин подтянулся и вскинул руку к бескозырке. Лейтенант, держа в руке увесистого «Макарова», приподнявшись на одну ступеньку, с интересом вытянул шею, памятуя о позорном конфузе с приветствием младшего по званию. Появившаяся из-за угла солидная персона оказалась, слава Богу, не мичманом, а самим Командующим Краснознаменным Северным Флотом адмиралом Егоровым, который, ответив на приветствие дежурной службы, плавно проследовал мимо притаившейся на уровне паркета пустой лейтенантской головы, увенчанной белым «грибом». Голове показалось, что державный взгляд упал в ее сторону, и поэтому, переложив ствол в левую руку, лейтенант с упоением отдал честь своему Командующему, которого видел первый и последний раз в своей офицерской жизни. Командующий или был ослеплен бившим в глаза солнцем, или принял пустую лейтенантскую голову за забытый на ступенях кочан капусты, на который какой-то шутник насадил «гриб», но на приветствие не ответил, а шагнул вперед и исчез в лучах солнечного света, заполнявшего лестницу, ведущую к славе.

По возвращении в базу лейтенанта арестовали — по недоразумению — так как его лодка ушла в полигон стрелять торпедой, а он числился в «нетях». По совету ушлых старших товарищей, молодой права качать сразу не стал, а, сноровисто оформив документы и оделив спиртом гауптвахтенного мичмана, достойно отдохнул дома, посещая магазин строго в партикулярном платье.

А лодка через несколько дней вернулась. По какой-то уже не важной причине торпедой стрельнуть не получилось — стреляли пузырем.

Лейтенант-сиделец объявился и вовсю изображал оскорбленную невинность.

БОДИБИЛДИНГ

Все было хорошо, хотя, если задуматься, ничего хорошего не было. Но задумываться, как всегда, не хотелось.

А потому все было хорошо!

Впрочем, у нее действительно «все было хорошо», и сама она была хорошей. И скромной...

Предыдущие в массе своей тоже были хорошими и скромными.

Скромности отдавалось особое предпочтение, так как, считая себя с недавнего времени пуританином (а еще и адвентистом седьмого дня), он заставлял себя заниматься ЭТИМ сдержанно и с большим внутренним достоинством.

Однако ночь миновала, и сейчас (это почему-то постоянно повторялось по утрам), в пыльном пространстве тренерской, качества эти никакой ценности уже не представляли. «Было, да сплыло», — окончательно просыпаясь, пробормотал он.

Повернув голову и с усилием разлепив глаза, он посмотрел на большие корабельные часы, висящие на стене — уже более часа шел его новый рабочий день. За тонкой декоративной дверью грохотали железом — это «качались» чуваки, неаппетитно тянуло потом...

Конечно, с такой жизнью надо было кончать.

Надо было уехать в Канаду или Австралию (или, на худой конец, куда-нибудь в Европу), заняться спортивным бизнесом, продолжать качать чуваков — ведь он владеет методиками... Надо было по-новой жениться или заняться выращиванием шампиньонов... Надо было...

Впрочем, сейчас ему надо было вставать — в дверь уже неоднократно бестактно стучались.

Разгладив смятые во время сна брюки и волоча за собой банное полотенце утраченной расцветки, он шаркающей походкой бывшего спортсмена покинул тренерскую через запасной выход и, стараясь не смотреть на глянцевый постер с недавно умершим красавцем, рекламирующим «CAMEL», опустив плечи, в глубоком унынии про следовал к одинокому умывальнику, торчащему в дальнем конце фитнесс-клуба.

Все было плохо.

ДЕЛО МОНРО

Действительно, все безумно перемешалось в нашей жизни.

Гатчина. Императорский парк: переменчивая погода, на глади озера — лодки с матерящимися отдыхающими, чудом сохранившиеся утки, над гладью — невозмутимые перистые облака. Отшумело 300-летие СПб, не задев своими крылами этих благословенных краев. Благолепие.

И вдруг вечером по центральной программе ТВ — репортаж, бичующий взяточничество и мздоимство. Повязан в момент получения взятки врач областной ВВК губернского города N. Растерянного немолодого бедолагу в съехавших на нос очках с дужкой другого цвета, истошно кричащего, как и положено при силовом задержании, старательно вяжут перед объективом оперативной съемки ражие молодцы из «Быстроупака». Картинка некачественная: камера дрыгается в чьих-то руках, стараясь донести до зрителей всю напряженность происходящего. Задерживаемый не оказывает абсолютно никакого сопротивления — он жалок, напуган и, кажется, готов расплакаться прямо в кадре — создается впечатление, что это не самый крутой мздоимец в упомянутой ВВК. А может, это просто искусная актерская работа? Маска?

Но губернский закадровый голос называет фамилию злодея, только что прекратившего благодаря «органам» свою преступную деятельность. Осеняет: это же соратник по совместной деятельности шестилетней давности Василий Сергеевич Баламутов-Монро — тихий, безобидный, не шибко грамотный ЛОР-врач. В отдаленном прошлом — подполковник медицинской службы, в настоящем — схваченный за руку на пяти тысячах рублей зловещий взяточник.

Да, вы не ослышались: «Схваченный на глазах всей страны за ПЯТЬ тысяч рублей».

Спору нет, со взяточничеством необходимо всем нам — порядочным и честным — вести «незримый бой», но выносить такой вот ничтожный случай на экраны центрального канала на фоне сколоченных на глазах у всей страны миллионно-миллиардных состояний и целых городов многоэтажных частных жилищ, владельцы которых представляют при необходимости смехотворные декларации о доходах, — нелепо и просто бесстыдно.

P.S. Через несколько дней стало ясно, что «дело Баламутова — Монро» — лишь пролог всероссийской кампании по борьбе с населяющими страну бесчисленными «оборотнями».

МАЙКЛ

Маленький худенький мальчик с продолговатым задумчивым лицом, украшенным большими серыми глазами с густыми ресницами, оплошал: он так заигрался с подаренным ему недавно парусником, что не заметил, как случайно обкакался. Конфуз. Но не более того. Беспокоило другое.

С мальчиком определенно происходило что-то еще, и мудрые бабушки, наблюдавшие за ним издали, знали, чем вызвано это «что-то».

А вызвано это было недавним приездом их (бабушек) двоюродного племянника — офицера с загадочных заполярных субмарин, сильно сдружившегося с племянником, и это «что-то» проявилось в том, что в поведении любимого внучка произошли разительные и тревожные перемены: изменилась походка — она стала какой-то карикатурно развалистой и ленивой, изменился ранее чистый и доверчивый детский взгляд — на девочек (за исключением кузины) он стал смотреть прищурившись и с чувством абсолютного превосходства, пару раз мальчик рассказал сомнительные анекдоты, дружно не замеченные окружающими, и несколько раз произнес слово «пернул» — совершенно неведомое в этой благополучной среде.

Заполярный племянник уехал, и о нем старались не вспоминать. «Он испорчен флотом», — вздохнули мудрые тетки, но с внуком-то надо было что-то делать.

Сейчас он виновато стоял в своих розовых колготках, оттопыренных сзади, перед двухметровым бородатым отцом и, сжимая за спиной ужасную дембельскую бескозырку с рожденной в бюро ритуальных услуг надписью «Подводные Силы Флота», переживал свой позор.

— Как же так, Майкл!? — в воспитательном экстазе завывал папа. — Майкл, как же так!?

— Так случилось, папа, — почти шепотом отвечал мальчик, еще более наклоняя свою стриженую головенку.

— Что — «так случилось»? Что «так случилось», Майкл!? — продолжал папа...

Майкл глубоко вздохнул, пожал плечами и, картинно разведя руки в стороны, неожиданно чужим хриплым голосом отчеканил:

— ОБОСРАЛСЯ...

Все замерли и, разинув рты, оцепенели...

Выручила природа: солнце заволокло тучами, ударил гром, и разразился резкий ливень, наполнивший огороженный участок бегущими под уклон бурными потоками мутной воды, в одном из которых рывками сползал к воротам игрушечный бриг, на главном парусе которого прочитывалось недавно написанное нетвердой рукой кузины:

«Рома — ЖОПА!».

ПОЛОТНО РАФАЭЛЯ

«Трах-тах-тах», — глухо и непрерывно хлопали транспаранты над людским потоком, заполнившим улицы.

Это БОЛЬШАЯ СВОБОДА выплеснулась в город в виде весны, солнца, теплого ветра и огромного количества людей, волокущих куда-то плакаты, лозунги, знамена и кричащих что есть силы: «Ура-а!», «Ельцын!», «А-аа!» и т. п. в микрофоны крупнейших телекомпаний планеты, ведущих прямой репортаж с улиц российской столицы.

Над всем этим безобразием, стоя на ступенях известной гостиницы, где разместились его мудрые родители, вовремя и навсегда покинувшие Баку, торопливо курил невысокий хорошо одетый брюнет — широко известный в узких флотских кругах химик Раф Варданян, прибывший в первопрестольную для прохождения службы после окончания Военно-Морской Академии.

Он тоже наслаждался свободой.

Позади были бесшабашные годы бакинского курсантства, служба на Черноморском флоте с дальними походами, экзотическими странами, ремонтами и снова походами — короче, вся эта, так манящая непосвященных, бравурная, полная «блеска и нищеты куртизанок» жизнь 33-летнего флотского холостяка.

На короткое время нескончаемый людской поток замедлил свое движение. Повинуясь настойчивому позыву слиться с толпой, Раф сбежал по ступеням и приблизился к краю тротуара.

— Слышь, брат! — обратился к нему молодой мужик, держащий древко супер-транспаранта, трепетавшего через всю улицу. — Подержи палку, пока я прикуриваю...

Не колеблясь ни секунды, Раф, отбросив окурок, схватил гладко обструганную деревяшку и, почти сгибаясь под сильными порывами ветра, попер вперед вместе с тронувшейся колонной, то радостно улыбаясь во все встречные объективы, то закидываясь назад в тщетной попытке прочитать надпись на своем полотнище.

Наконец, незнакомец прикурил и со словами «Спасибо, брат!» принял назад тяжелую ношу, а Рафаэль выскочил вперед, чтобы узнать, о чем все-таки вещает чудовищный транспарант, только что протащенный им перед именитыми телекамерами.

И игривый ветер свободы, чуть-чуть поиграв складками полотнища, вдруг резко развернул его и на какой-то миг выдал Рафу краткое и категоричное:

«НЕРУССКИЕ — ВОН ИЗ МОСКВЫ!!!»

ПРИМИТИВНАЯ АССОЦИАЦИЯ.

Главный герой нашего повествования в то время был и молодым, и бравым — впрочем, как и все слушатели той элитной (так им неустанно внушалось заслуженными педагогами) группы командно-медицинского отделения Академии. Звали его — Витюня. Отличался от других он немногим: был старше большинства из однокашников, так как «происходил» из фельдшеров, зачесывал волосы назад, был более других грузен и абсолютно ничего «художественного» не читал. А в то благословенное время положено было читать, положено было быть начитанным. А он — ни в какую, и еще бравировал своей «самобытностью». И вот это его свойство-качество являлось предметом постоянных насмешек и подначек, на которые он, скажем так, безразлично не реагировал. Разорялся. Нервничал. Да, забыл: кроме того, он был западным украинцем — это еще более распаляло безжалостных насмешников.

На занятия каждый слушатель являлся со своим набором макула... виноват, литературы, которая выдавалась в чемодане в секретной части кафедры.

Все, кроме нашего Витюни, уже приволокли свое «хозяйство» в класс и неспешно вели светские разговоры, готовясь к очередному уроку. Слегка похожий на калмыка, худой и верткий Major Zaozersky (напомним, что эта кликуха произносится по-английски) менторским тоном, ни к кому не обращаясь, пояснял суть понятия «примитивная ассоциация», объяснения его были доступны и интересны окружающим, это даже вызвало небольшую дискуссию. Когда задели еще какую-то неглубокую тему, хлопнула дверь, и в комнату наконец ввалился со своей тарой Витюня. Напевая «Червону Руту», он, помогая пузом (простите), взгромоздил чемодан на самый дальний от доски рабочий стол, влез в него с головой и принялся там возиться, не участвуя в светском общении, но, напротив, даже украшая его, то есть общение, своим неназойливым подвыванием.

И тут Владя Шорников противным елейным голосом произнес буквально следующее: «Намедни довелось посмотреть фильм „Раба любви“, — после чего последовала пауза, достойная опытного эстрадного ведущего, и все невольно насторожились, — очень хороша в главной роли Елена Соловей!» Комфортное течение «Червоны Руты» вдруг резко оборвалось, и из нутра витюниного чемодана бравурно грянуло: «СОЛОВЕЙ!!!! СОЛОВЕЙ!!!!! Пташечка...» Продолжение бессмертной строевой песни скрылось, пропало, исчезло, растворилось в восторженном реве свидетелей блестящего подтверждения некоторых ранее изложенных кое-кем околонаучных постулатов.

На днях, будучи в Питере, я узнал, что в канун 300-летия города на Неве Витюне присвоили генерала. Вот так-то.

Все остальные насмешники так в штаб-офицерах и остались (а половина — вообще на пенсии). И поделом им, марионеткам (нравилось, помню, Витюне это слово, хотя смысла его он не знал).

А чтоб, не дай Бог, Витюня не обиделся, не стану упоминать, на каком флоте он «управляет».