Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последний костер

ModernLib.Net / Отечественная проза / Федосеев Григорий Анисимович / Последний костер - Чтение (стр. 7)
Автор: Федосеев Григорий Анисимович
Жанр: Отечественная проза

 

 


      -- Ты дедушку пришел провожать?
      -- Ага.
      -- Лучше бы уговорил его не ехать на охоту. -- Она понизила голос. -Он нас не слушает. А в его годы долго ли до беды! -- Явно пересказывала слова кого-то из взрослых.
      -- Беду кликать не надо. -- Уйбан поймал в свои ладони холодную руку Светланы и стал тихонько гладить ее, согревать. -- Пусть едет. В тайге ему легче дышать.
      Улукиткан вышел на крыльцо, взглянул на стеклянное небо, на холодную заречную тайгу, на синие дали, залитые утренним светом, и его снова с небывалой силой потянуло в тайгу, в дорогу. И никакие доводы разума уже не могли заглушить в нем этот могучий зов природы, привычку кочевника.
      Басиль привел двенадцать упряжных оленей и двух учагов. На них они уедут в далекую тайгу, будут кочевать по падям, по всхолмленной Аргинской равнине, тропить соболей, гонять сохатых, брать медведей из берлог. И, вернувшись к весне в стойбище, они подытожат, о чем мечтали, отправляясь на промысел, и чего добились.
      Басиль позвал отца.
      -- Посмотри оленей, выдюжат или какого обменяем?
      Улукиткан спустился с порожка, подошел к оленям, осмотрел их, ощупал спины: ничего не скажешь -- на них можно далеко аргишить.
      Серебристый туман на реке качнулся, тронулся и начал таять в морозном воздухе.
      Улукиткан с Басилем вывели свои упряжки на улицу. Выстроили в ряд. Впереди олени старика. У него никто из родных никогда не оспаривал права и места впереди идущего. Все верили, что Улукиткан не утратил еще чутья пути. Провожающие тоже высыпали со двора на улицу. Только Уйбан не сдвинулся с места, точно прирос к бревну. Сидел одинокий, никому ненужный.
      Отъезжающим оставалось гикнуть на оленей, скатиться по готовому следу на реку, и прощай надолго крутой берег. Но тут откуда-то послышался тревожный крик:
      -- Волки... Волки!..
      Стойбище враз смолкло, насторожилось. По улочке от березника пронесся парнишка на крупном учаге. По тому, как устало бежал олень, как раздувались у него бока и длинно свисал язык, можно было заключить, что учаг без отдыха отмахал не один десяток километров.
      -- Волки в стаде! -- продолжал кричать парнишка. Эти слова, как набат, всколыхнули жителей стойбища. Люди высыпали из изб и толпой двинулись к сельсовету.
      -- Дурная примета -- волки, -- сказал Улукиткан, повернувшись к сыну. -- Однако, надо пойти послушать, откуда взялись они и что будет говорить председатель.
      Пошли всей семьей.
      Парнишка, жестикулируя, что-то громко рассказывал. Окружившая его толпа загудела.
      -- Граждане! -- раздался голос председателя сельсовета. -- Сегодня ночью волки ворвались в наше племенное стадо, задрали более тридцати лучших маток, остальных разогнали по тайге. Пастухи просят помощи, надо собрать оленей, иначе лишимся стада.
      -- А что смотрели пастухи! Проспали?! С них взыскать надо, -- вскричала какая-то старушка, потрясая посохом.
      -- Об этом потом. Кого посылать будем?
      Один за другим поднялись на крыльцо пятеро охотников.
      Им дали час на сборы. Улукиткан с сыном вернулись домой.
      Молча шли они по мерзлым улочкам. Басиль чуточку выше отца, крепкий, с добродушным лицом, в движениях родовая подвижность.
      -- Хорошо, Басиль, что ты первый вышел и других потащил, только не задерживайся.
      -- Ты дождись меня, я непременно вернусь на четвертый день и, не мешкая, уедем на Аргу.
      -- Долгими покажутся эти дни.
      Домочадцы обрадовались задержке. Может, все-таки удастся уговорить старика не ехать в тайгу...
      Из школы прибежал правнук.
      -- Ты не уехал на охоту? -- удивился он, увидев дедушку.
      -- Нет.
      -- Почему? -- в его голосе прозвучала обида.
      -- Все говорят, что я стар, никудышный охотник, разве только пугать белок да соболей и гожусь, зря буду маять ноги. А что ты думаешь? -- Старику от разговора с правнуком, кажется, немного полегчало.
      -- Поезжай, -- отвечал мальчишка и продолжал просящим тоном: -- Лыжи в лесу сделаешь мне, а?.. Привезешь?
      Улукиткан улыбнулся.
      -- Ну ради них придется поехать. Уж лыжи-то я обязательно смастерю, сами катиться будут, руки у меня на это еще способны. Только чем рассчитываться будешь, внучек? Долго не думай, ударим по рукам. А?
      Тот заколебался.
      -- Я тебе лыжи-бегунки, а ты мне из школы -- пятерки. Согласен? -предложил старик.
      Правнук прижался к нему и бросил на старика лукавый взгляд.
      ...Наступил третий день ожиданий. Истомился старик. Места себе не находил. Руки не знал куда девать. Ночами снились ему рысьи следы, лай собак, выстрелы, сладость сохатиного мяса. Но, пробуждаясь, он видел себя запертым в четырех стенах. Уже не верил, что когда-нибудь ожиданиям придет конец.
      Еще солнце не успело скрыться за непогожий горизонт, а уж тяжелый сумрак лиственничных чащоб окутал стойбище. Откуда-то из-за реки донесся выстрел, второй, раз за разом. Точно бичом кто хлестнул по чуткой ночи. Все насторожились. Что бы это значило? Не иначе с кем-то стряслась беда: не дошел до стойбища и, может быть, разрядил последний патрон...
      Где-то на краю стойбища скрипнула дверь, и кто-то натужно крикнул в беспокойное пространство:
      -- Угу-гу...
      И опять тишина. Тучи низко неслись над поселком. Люди, собаки и даже ветер чутко прислушивались к этой тревожной тишине.
      Кто бы это мог быть? С добрыми вестями или с бедой?
      Ожил поселок. Где уж тут усидеть в избе! Распахивались двери, калитки, люди выскакивали в чем попало, на ходу натягивали на себя дошки, телогрейки. По дощатым настилам скатывались вниз, где сквозь мрак синел широкой полосой речной лед. Давно такого переполоха не было на стойбище.
      И Улукиткан заторопился. Захватив с собою ведро для воды, он выскочил на улицу, поспешно спустился к реке, где уже стояли люди.
      Слышно было, как по реке, приближаясь к ним, шел большой караван. Его еще не было видно, слышалось лишь дробное пощелкивание копыт бегущих оленей. "Едут с глухой стороны, кто бы это мог быть?"
      Оттуда послышался окрик каюра.
      -- Не наши, -- заключил кто-то в толпе.
      Из-за поворота, из морозной сизой мглы, выскочили две черные собаки, затем выкатилась вереница оленей, впряженных в груженые нарты. Передний каюр, увидев стойбище, унял бег оленей, поехал шагом, прижимаясь к островному берегу. Против проруби караван остановился. Ослабли упряжные ремни на натруженных шеях животных. С нарт повскакивали люди, и, судя по тому, как долго они выгибали спины и растирали коленки, их путь был долгим.
      -- Где у вас больница? -- спросил подошедший к эвенкам русский, одетый в просторную доху. -- Человека в тайге подобрали. Обморозился.
      "Чей же это знакомый голос? Где я его слышал?.. Однако, не вспомнить", -- досадовал Улукиткан.
      Он поставил ведро на лед, протиснулся сквозь толпу и уже хотел было спросить каюров на своем языке, кто эти люди, как вдруг тот, который был в дохе, поймал его обеими руками за воротник, вернул к себе.
      -- Улукиткан?! -- крикнул приезжий, и не дожидаясь ответа, сбросил с плеч доху, приподнял эвенка и, прижимая к себе, закружился на льду. Толпа загудела удивленно, уважительно поглядывая на лючи.
      А Улукиткан, напрягая память, пытался вспомнить, кто он, этот человек, который так обрадовался ему. Будто все -- и одежда, и голос, и манера держаться среди людей -- знакомы, а узнать не может. Старик даже с досады крепко выругал себя по-эвенкийски.
      -- Боже, как я рад, что ты жив, что мы встретились! Арсен я! -- говорил взволнованно приезжий, похлопывая ласково старика по спине.
      -- А я думал, кто ты? Вроде знакомый, а не догадаюсь. У старого человека память, что решето -- ничего не держит, -- бормотал Улукиткан.
      -- А я не могу забыть ни тебя, ни Худорканский голец, ни пургу.
      Улукиткан помолчал, видимо, обдумывая слова гостя, потом тихо сказал:
      -- Как же, такое не забывается. Все помню. Шибко помню.
      Это был инженер-геодезист Арсений Виноградов, возвращающийся из далекой тайги в жилые места. Он почему-то считал, что Улукиткан, работавший у него проводником пятнадцать лет назад, давно умер.
      -- Ночевать, однако, ко мне пойдем, вспоминать будем, как ходили по горам, ели жирное баранье мясо, -- предложил старик.
      Арсен попросил одного молодого эвенка отвезти обмороженного человека в больницу, приказал своим спутникам поставить палатки на острове, достал из груза свой спальный мешок и рюкзак.
      -- Можно идти, -- сказал он Улукиткану.
      Толпа, не удовлетворившая своего любопытства, так и не узнавшая, что сблизило этого лючи и ихнего "Улукиткана, стала нехотя расходиться. Как-нибудь уж до утра доживут, а там непременно узнают, где такой голец -Худоркан и что такое случилось на нем, если это так запомнилось встретившимся дружкам...
      Проходя мимо проруби, Улукиткан, показав на ведро, сказал:
      -- С таким гостем, как ты, Арсен, однако, ночь будет длинная, полведра воды не хватит для чая. Как думаешь?
      -- И ночи, и чая не хватит, -- усмехнулся Арсен.
      Он зачерпнул из проруби полное ведро, и они по темным улочкам стойбища направились к избе Улукиткана.
      За чаем они вначале вспоминали о разных мелочах совместных странствий по тайге, не касаясь главного, волновавшего обоих. Улукиткан расспрашивал Арсена о местах, где тому нынче пришлось побывать: богата ли там тайга белкой, держится ли в ней сохатый, какие снега -- старика по-прежнему все интересовало. Сам он рассказал гостю о последних событиях на стойбище, о приметах нынешней зимы.
      Женщины и дети уже давно спали. Смолк движок у реки, и в поселке погас электрический свет. В окно заглядывала заиндевевшая луна. Улукиткан зажег керосиновую лампу.
      -- Однако, пора спать, -- предложил он.
      Он разостлал для гостя на полу шкуру, дождался, когда Арсен лег и заснул, прикрутил лампу, оделся потеплее и вышел из избы.
      Ночь была прозрачной. Ни одного облачка. Тишина.
      Улукиткан глубоким вздохом набрал полные легкие воздуха, задержал его, как бы давая возможность осесть в груди лесному аромату. И вот из глубин памяти выплеснулись события, оживленные встречей с Виноградовым. Очень зримо и близко представились ему горы -- зубцы поднебесных вершин, холодные тени чахлых лиственниц, тропа, бегущая по крутизне. В лицо хлестнул буран, и точно наяву он услышал душераздирающий крик:
      -- Помогите!
      Случай на Худоркане
      ...Улукиткан видит себя идущим во главе большого аргиша, груженного экспедиционным скарбом, и рядом Арсения Виноградова. Путь шел к снежным вершинам, туда, где в щелях заплесневелых скал берет свое начало дикий Худоркан.
      Ночную стоянку они устроили у подножья высоченного гольца, называемого тоже Худорканом, уже обласканного первым весенним теплом. А солнечным утром с котомками на плечах они отправились в путь от палатки к вершине гольца.
      Небо было чистое, в голубом разливе, без примет. В звонком воздухе чутко отдавались шаги по россыпи. Все выше и выше. Шли навстречу дню.
      Улукиткан решил вести инженера вначале по острию гребня до снежника у входа в цирк. А дальше проходы прятались в синеве. У старика было хорошее настроение. В такт своим шагам он напевал монотонную песенку о том, как чудесно на земле весной, когда в каждом цветке торжествует любовь, в каждой росинке -- жизнь, в песнях птиц -- счастье.
      В прохладе тающих снегов звенели горы таинственными голосами. Этот еле слышный звук как будто шел из глубины лощин.
      -- К чему они гудят? -- спросил проводника Виноградов.
      -- К непогоде. Когда кругом тихо и на небе нет примет, первыми узнают о непогоде горы. Нынче может завьюжить.
      Вот и последние скалы. Они точно обручем туго опоясывают голец. Крутизна отнимает силы. Шаги мельчают. Ногам помогают руки. Легким не хватает воздуха. Наверху задержались передохнуть. До вершины рукой подать. Она вся на виду, с поднятой высоко макушкой.
      Улукиткан повернулся к своему следу. Окликнул Виноградова.
      -- Видишь, вон там за грядами ущелье. -- Старик проткнул пальцем воздух, показал на запад, где в теснине гор чернела глубокая щель. -- То Ивак. Там я давно оставил больного отца, он не мог идти, а мы не могли ждать, когда его возьмет смерть. Оставили ему дров для костра и ушли, голод нас гнал...
      -- Он умер?
      Улукиткан удивился вопросу.
      -- С ним осталась собака, ее тоже мы никогда больше не видели...
      Огибая голец, с криком пронеслась мимо стайка кедровок.
      Улукиткан, оторвавшись от дум, торопливо зашагал.
      На вершине гольца стоял геодезический знак. Виноградов достал из футляра инструмент, установил его на столике и, припав глазами к трубе, долго вглядывался в горизонт. Было тихо и тепло, как в хороший весенний день.
      -- Нет, не вижу того, что надо. Придется задержаться, -- сказал он, отрываясь от объектива.
      -- Может, нынче и совсем ничего не увидишь. Этот туман сам не уйдет, только ветер разгонит его, но ветер принесет непогоду. Решай: ждать или лучше завтра прийти?
      -- Подожду, делать все равно нечего, авось дали очистятся. А ты сходи вон в тот цирк, может, барана подстрелишь и спустишься на табор, -предложил Арсен.
      -- Барана добыть хорошо, однако. Послушаю тебя, авось фарт будет. -- И старик, закинув на плечо бердану, зашагал вниз по гремучей россыпи.
      Улукиткан шел по своему следу. Замшевые олочи беззвучно касались камней. На крутых спусках он шел медленнее. Уже миновал последнюю гряду скал, как до его слуха донесся шум крыльев пролетевшей на юг стаи мелких лесных птиц. Эвенк удивился: "С чего бы это они летят обратно на юг и так торопливо?" И тут почувствовал сзади дыхание ветра. Повернулся и остолбенел: муть на северном горизонте собралась в тучу, которая угрожающе нависла над бесплодной равниной. Справа и слева вставал неудержимо на дыбы поднятый ветром туман.
      "Дурная голова, зачем оставил на гольце инженера одного!" -спохватился старик. Хотел вернуться, но до табора уже было недалеко.
      Быстро погасло солнце. Ветер набирал силу. Тяжелая туча, набежавшая с севера, черным брюхом накрыла голец, на котором остался Виноградов. Улукиткан беспокойно подумал о том, сумеет ли инженер в такую непогоду добраться до палатки, а без нее, да еще в ночь -- худо ему будет. Тревога за судьбу инженера охватила проводника.
      Улукиткан торопливо добежал до табора. Наскоро раздул огонь в печке. Снял олочи, переменил стельки. Затем привязал к своей котомке пуховый спальный мешок Виноградова, почти невесомый, меховые чулки, теплое белье. Накинул кладь на плечи, стянул ремешком лямки на груди. На секунду он задумался: "Может, зря беспокоюсь? Арсен не заблудится, не маленький, и без меня придет". И тут Улукиткану вспомнились давно сказанные ему отцом слова: "Пусть ты добрый, но если у тебя не будет ни мяса, ни шкуры, чтобы одолжить больному соседу, сколько бы ты ни болтал языком о доброте -- делу не поможешь". Улукиткан, отбросив колебания, поспешно закончил сборы. Он уходил с табора со смутным предчувствием какой-то беды. Но зашагал уверенно, подставляя ветру грудь и лицо. Буран свирепел, хлестал его по щекам, мешал смотреть вперед.
      Подъем давался ему труднее. За цирком он еле нашел проходную щель. Поднялся на верхние скалы. Присел отдохнуть на камень у обрыва. И в реве урагана уловил какой-то посторонний звук, похожий на крик человека. Звук этот донесся слева, из глубокой расщелины. "Неужто Виноградов? С чего бы его туда занесло?.. Нет, не может быть!". Стащив с головы шапку, он повернул ухо в сторону ветра... Крик не повторился. "Однако, почудилось", -- решил Улукиткан. Но на всякий случай крикнул в пространство, постоял немного и начал взбираться на крутизну.
      Его мучили самые противоречивые мысли. Вначале он успокаивал себя тем, что Виноградов едва ли решился спуститься по скалам на дно расщелины, да еще ночью. Но затем ему казалось, что бешеный буран мог сбросить инженера с гольца вниз. Он не допускал мысли, что мог ослышаться. Эвенк заторопился вперед, он почти бежал, спотыкаясь о камни. На верху отрога он пристально осмотрел пологий скат, -- никаких следов. Крикнул -- никакого ответа. Свернул влево. Увидел вмятину в снегу, вторую, третью. Пригнулся, припал глазами: "Виноградов шел". Улукиткан пощупал след -- давненько прошел человек. Вмятины уходили вниз по другому отрогу. С губ старика сорвался возглас досады.
      Теперь он твердо знал, что в расщелине кричал Виноградов. Значит, нужно торопиться, дорога каждая минута.
      Сгущались сумерки, уже трудней становилось разглядывать дорогу. Вот начался спуск. Дальше следы Виноградова шли вниз по крутизне и обрывам. Старик глазам не верил: "Ослеп, что ли, инженер, куда свой след тянет?".
      Улукиткан еще торопливее побежал по расщелине. Натыкался на каменные стены. Скатывался по скользским надувам.
      Но вот ущелье кончилось. Дальше падали в темноту отвесные ряды карнизов. Улукиткан с трудом разыскал, увидел след -- отпечатки пальцев Арсена на заснеженном выступе, за который, видимо, он хватался руками при спуске. "Лешак тебя несет, лезешь куда попало, разве не видишь, что там пропасть"... -- с досадой бормотал Улукиткан. Заглянул вниз. Темень заполняла глубину провала. Но старик не раздумывал. Непослушными от холода руками он обхватил выступ и, повисая на них всей тяжестью, опустил тело вниз, левой ногой нащупал опору на стене. И тут понял, что делает глупость: если сейчас он погибнет, то ведь и Арсену без него не выбраться из беды. Но он уже ничего не мог поделать с собою. Продолжая держаться руками за выступ, он искал опору для второй ноги и уже хотел встать на нее, как руки вдруг ослабели и соскользнули с выступа, судорожно цепляясь за скалу... Старик ощутил под собою глубину провала. Сорвавшиеся из-под него обломки с грохотом покатились вниз. Пытаясь удержаться, он, срывая когти с пальцев, хватался за скользкие стены откоса, по которому сползал, и в отчаянии закричал. Но кто мог услышать его одинокий крик в этой холодной пустыне, ведь и Арсен, наверное, погиб...
      Когда Улукиткан пришел в себя, он почувствовал, что больше уже не скользит. Смолк под ним скрежет камней. Он прополз на четвереньках еще ниже. Ощупал руками россыпь возле себя, -- нашел бердану и посох. С трудом при-поднялся. Не разгибая спины, долго растирал ушибленные бока, голову, коленки.
      Кругом непроглядная тьма да вой разгулявшейся стихии.
      -- Ого-го-о! -- снова крикнул Улукиткан изо всех сил. Но ветер, бьющий в лицо, не донес его голос. Улукиткан поднялся, поправил на плечах котомку, унял дрожь в руках и ногах. Пошел по дну расщелины вниз.
      Меж поредевших облаков мигали живые огоньки звезд. А на земле, казалось, темнела вокруг пугающая бездна. Старику подумалось, что он спускается в какой-то иной мир, где нет ни тепла, ни жизни и откуда нет возврата. Его окружали скалы, безучастные и холодные, как смерть. Острые когти холода все глубже впивались в лицо, в руки и ноги.
      Но вот, преграждая ему путь, возникла перед ним заросль густых, низкорослых ив. Они так переплелись между собою, что ни человеку, ни зверю не пробиться через них.
      -- Арсе-ен!.. -- крикнул Улукиткан в темноту, зная, что инженер не смог бы уйти дальше этих зарослей.
      И почти рядом с ним послышался стон. Старик бросился к кустарнику.
      Виноградов лежал на снегу под ивками, в телогрейке и в плаще, без шапки, хватая открытым ртом холодный воздух. Большие круглые глаза его были видны даже в темноте. Проводник и инженер молча смотрели друг на друга.
      -- Я знал, что ты придешь, -- наконец сказал, пытаясь подняться, Арсен и тут же снова повалился на снег.
      -- Вставай, уходить надо, тут пропадем, -- прокричал ему в ухо старик и просунул руку под шею инженера, чтобы помочь ему встать.
      -- Больно! -- закричал тот. -- Я разбился. Идти не могу.
      -- Берись за меня, крепко держись, будем вставать. -- Голос Улукиткана звучал повелительно.
      Виноградов закинул руки за спину старику, обнял его и сделал усилие приподняться, но со стоном разжал руки, даже не оторвав от снега головы.
      -- Брось меня, спасайся сам! -- сказал он расслабленным голосом.
      -- Ты сдурел, что ли? -- закричал проводник. -- Как так оставить тебя тут? Говорю, пойдем! -- И, напрягая все силы, Улукиткан безуспешно пытался поднять инженера. -- Уже близко лес, совсем близко, разве не слышишь, как шумит? Там будет костер, тепло. Послушай старика, пойдем, -- ласково уговаривал Улукиткан спутника. -- Как-нибудь дойдем!
      -- Не могу... И ты не теряй времени, уходи, -- глухо, сквозь зубы, сипел Арсен.
      Улукиткан не знал, что делать. Такого случая еще не было в его жизни. Бросить Арсена он, конечно, не мог. Но он ясно понимал, что вдвоем в таком положении им не спастись.
      Улукиткан сбросил с плеч ружье, котомку. Закоченевшими пальцами отвязал от котомки спальный мешок. С неимоверными усилиями стянул с инженера сапоги, надел на него ватные брюки, меховые чулки. Кальсонами обмотал его голову. Увидев неподалеку большой плоский камень, утоптал возле него с податливой стороны снег и разостлал спальный мешок. Подтянув Арсена к камню, долго засовывал непослушное тело инженера в мешок, надеясь, что Виноградов может долго не замерзнуть в этой гагачьей постели, а сверху он еще накрыл его своей дошкой, -- так надежнее. Сам остался в старенькой телогрейке.
      Виноградов силился что-то сказать, но только застонал. Улукиткан наклонился к нему:
      -- Прощай, Арсен... Если утром не приду, считай, что пропал. А ты маленько отдохни, согрейся и по моим следам сам выбирайся. -- Это было сказано так просто, будто речь шла не о жизни и смерти, а о легкой прогулке.
      Старик достал из кармана кусок лепешки, разломил пополам, одну половину засунул в мешок больному, вторую оставил себе. Потом засыпал инженера снегом поверх постели, притоптал по краям, чтобы ветер не разрыл. Всмотрелся, запоминая очертания скал, нависающих над этим местом. И, перекинув через плечо бердану, взяв в руки посох, Улукиткан зашагал прочь от живой могилы своего спутника в гудящую буранную мглу. Скорей бы добраться до тайги! Но он не знал, куда приведет его эта расщелина. Холод становился нестерпимым. Старик подставлял холодному ветру то спину, то бока. Засовывал за пазуху закоченевшие кисти рук, прижимая их к телу.
      Он ощутил острое покалывание в ступнях. Надо бы немедля разуться, растереть пальцы снегом, перемотать портянки, но он боялся присесть, не надеялся, что сможет встать. Надо было во что бы то ни стало добраться до тайги.
      Дно расщелины становилось все более пологим. Разбежались, как вспугнутое стадо диких баранов, тучи, и зрелая, большая луна осветила снежную равнину, куда выходило ущелье. Оттуда донесся глухой шум леса. Короткий, радостный вздох вырвался из груди старика.
      Вот и первое деревцо, горбатое, дуплистое, одиноко растущее на каменных обломках. Дальше деревья стали попадаться чаще, но, как на грех, не находилось ни единой сушины. Он шел от дерева к дереву, искал сухие пни. Буран неотступно гнался за ним, подхлестывал. Он начинал понимать, что костра не предвидится и ему никогда уже не согреться. И тут наткнулся на сухие кусты голубики. Не дрова, но все-таки можно зажечь. Сломал большой куст, размельчил его ногами на части, закоченевшими руками кое-как сгреб изломанные прутья в кучу. Оставалось подложить под нее завиток березовой коры и подпалить, хоть на минуту согреться. Он запустил руку за пазуху и с ужасом обнаружил, что припасенная береста и спички остались во внутреннем кармане дошки, которой он укрыл Арсена...
      Буран вдруг утих. Показалась луна. Но стало еще холодней.
      Улукиткан не помнил, сколько времени он безвольно бродил по редколесью, пока не увидел впереди валежину, темным горбом торчащую поверх сугроба. Старик, с каким-то облегчением, присел на нее. Ноги окончательно потеряли чувствительность, в коленях не сгибались. Откинув голову, Улукиткан хотел в последний раз взглянуть на звезды и на лесную ширь, залитую лунным светом, -- и обомлел... Он с трудом раздавил рукавицей на лице заледеневшую корку, протер глаза. И еще раз всмотрелся. Нет, ему не причудилось, он не спал. Большая черная тень переместилась на лужайке, слилась с кустарником, но скоро появилась снова, четко выкроившись на снежном поле. "Сокжой!" -сведенными стужей губами прошептал эвенк. И все его существо в этот момент сосредоточилось на звере, который сейчас для него воплощал в себе все: тепло, пищу, сон, самое жизнь...
      Опираясь на совсем ослабевшие руки, он встал с лесины, мельком отметив, что пальцы на ногах совсем перестали болеть, то ли согрелись, то ли совсем закоченели. Да и руки он чувствовал только в плечах. Но все это как-то отступило перед охватившим его желанием добыть сокжоя.
      Ветер донес какой-то загадочный звук: не то сонная птица на дереве пошевелила крылом, не то треснула веточка под тяжелой лапой хищника, может, тоже крадущегося к сокжою. Сокжой мгновенно повернулся на этот звук и, вытянув морду навстречу ветру, внюхался в воздух. Постоял немного, осторожно шагнул вперед и бесшумно исчез за лохматым густым стлаником.
      Улукиткан, закрыв глаза, на минуту сосредоточился. Было страшно от мысли, что зверь уходит, а вместе с ним уходит и его последняя надежда. "Лучше погибнуть на горячем следу зверя, чем замерзнуть, как слепому щенку", -- рассуждал он, осторожно двинувшись вперед, по направлению к поляне, с которой только что ушел сокжой. Это ясное сознание несколько оживило его, заставило быстрее стучать сердце, будто подогрело кровь. Теперь бы только зарядить бердану. Но пальцы будто забыли, как это делается. Он запихивал их в рот, отогревая дыханием, засовывал под телогрейку. Наконец, действуя чуть ожившими пальцами и зубами, он все же зарядил ружье.
      Снегопад почти прекратился, еще больше посветлело. Улукиткан достиг поляны, где кормился сокжой. Встречный ветер глушил его шаги. Ожили глаза, чутким стал слух.
      За взлохмаченными ветром стланиками, за лиственничным редколесьем, на мари, освещенной луной, темнел силуэт пасущегося сокжоя. Улукиткан почувствовал, как теплая живая кровь ударила ему в голову. Теперь все зависит от него, от его воли и ловкости. Только бы сумели омертвелые пальцы спустить курок берданы.
      Улукиткан осторожно обошел кустарник, быстро подобрался к стоявшей в просвете корявой лиственнице. Приник к ней и отдышался, а затем выглянул из-за ствола дерева.
      Уродливые тени лиственниц покрыли снег причудливым узором. Сокжой, ничего не подозревая, неторопливо передвигался по противоположной кромке мари, не отрывая головы от. земли, продолжал кормиться. Сейчас он был весь на виду, горбоносый, с черными вздутыми буграми будущих рогов на голове, приземистый и длинный. В фосфорическом свете луны он казался огромным серебристым изваянием. Приближаясь к старику ленивыми шагами, сокжой как бы испытывал терпение охотника. Улукиткан, затаив дыхание, начал наводить ружье. Человек знал, что через какое-то время из них двоих останется жить один, он или сокжой. И это уже не обычная охота, а поединок жизни и смерти.
      Улукиткан, прижимаясь к лиственнице, с трудом удерживался на ногах. Зверь был уже близко, но почему-то держался в тени, будто ему неприятен лунный свет. И это мешало Улукиткану навести мушку на верное, самое убойное место зверя.
      Улукиткан призвал на помощь всю свою волю. Он еще тверже оперся ногами о мерзлую землю, просунул негнущийся указательный палец в пусковую скобу ружья.
      После выстрела зверь шарахнулся в сторону. Заспотыкался, упал, но тотчас же вскочил, глянул туда, откуда раздался выстрел, и, медленно опускаясь на колени, издал последний утробный стон.
      Старик, бросив бердану -- теперь она была для него лишней тяжестью -еле передвигая ноги, обошел стланик и поплелся к убитому зверю.
      Сокжой лежал на правом, окровавленном боку, поджав ноги и осторожно положив свою длинную голову на снег. Улукиткан обошел вокруг туши, нагнулся над нею, не торопясь, осмотрел ее от морды до хвоста, ощупал зимнюю длинношерстную шубу на спине сокжоя, черные вздутия будущих рогов на его темени. Они были мягкие, наполненные горячей кровью. В другое время эвенк не замедлил бы их срезать и сварить -- лучшего лакомства не знал его язык. Но теперь было не до того. Старик опустился на колени перед тушей. Надо было как-то сделать хоть маленький разрез в животе сокжоя -- и тогда спасен Улукиткан! Но как это сделать? Старик попытался охватить рукоятку ножа пальцами правой руки, чтобы вытащить его из ножен, но пальцы, как деревянные, соскользнули с рукоятки. Тогда старик зажал ее запястьями обеих рук, собрав все силы, потянул на себя -- и все же вытащил нож, но тут же и выронил его. На большее руки не были способны.
      Длинный и узкий, как шило, нож лежал на снегу. Улукиткан склонился к самому снегу, схватил нож зубами и, разогнувшись, не выпуская ножа изо рта, воткнул лезвие в живот сокжоя. Дальше было легче. Держа нож зубами, помогая руками, старик немного расширил разрез, и оттуда в лицо ему ударила горячая струя крови и пара. Улукиткан с чувством величайшего облегчения сунул в горячую рану свои омертвелые руки. Пар, выходя из нутра туши, оседал густым инеем на почерневшем лице эвенка. Улукиткан, погрузив руки в брюхо зверя до локтей, грудью навалился на тушу, но не смог подтянуть непослушные ноги. Они совсем одеревенели, ступни, наверно, примерзли к олочам. Но сейчас эвенк не думал о ногах. Надо было во что бы то ни стало отогреть пальцы на руках, а уж они помогут вернуть к жизни и ноги.
      Он все глубже запускал руки во внутренности животного, шевелил кистями. И спустя несколько минут пальцами почувствовал отдаленное тепло, ожила в них боль. Появилось полное ощущение, что руки лежат на раскаленных угольях и медленно распадаются по суставам. Он вырвал руки из брюшины зверя, хватал горстями снег и оттирал им кисти, засовывал руки за пазуху, дул на них. Боль становилась острее, точно кто-то вонзал иголки под ногти, выкручивал фаланги пальцев. Старый эвенк взревел от этой боли.
      Но живое тепло сделало свое дело -- боль начала ослабевать, в кончиках узловатых старческих пальцев запульсировала кровь. Улукиткан скрипел зубами, еще энергичней хлестал себя руками по бокам, натирал кисти снегом и снова засовывал их в брюшину зверя.
      Руки, хотя и болели, становились все более послушными. Тщательно прикрыв шерстью рану в брюшине зверя, чтобы сохранить внутри туши тепло, Улукиткан решил взяться за свои ноги.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12