Зейц и Вайдеман долго еще оставались в Швеции, пока фюрер не бросил клич сынам фатерланда: "Немцы, объединяйтесь!"
      Теперь уж повезло Зейцу. Один из его старых клиентов был вхож к Гейдриху. Зейца взяли в училище СС. А Вайдеман попал в летную школу в Дрездене. Оттуда в Испанию в истребительный отряд Мельдерса.
      - Ну, а где ты сейчас? - спросил Вайдеман, когда приятели зашли в кафе на привокзальной площади и сели за столик.
      - Я работаю у Мессершмитта, - скромно ответил Зейц. - Становлюсь провинциалом.
      Ему не хотелось посвящать Альберта в свои дела.
      - Женился?
      - Один как перст, - притворно вздохнул Зейц. - Видимо, не суждено... А ты?
      - Та же история. Гарнизонная жизнь не располагает к устройству семейных очагов. Ты видел Пауля Пихта? - неожиданно спросил Вайдеман.
      - Вы же вместе долго воевали в Испании! Я там пробыл совсем немного.
      - Да, он молодчага. Схватил крест.
      - За что?
      - Представляешь, его обстреляли республиканцы, и он вынужден был сесть на их территорию. Он чудом выбрался из кабины. Уже готов был стреляться - не сдаваться же в плен! - как его спас сам Мельдерс. Сел рядом, засунул его в кабину и взлетел перед самым носом республиканцев. Мельдерсу - Рыцарский крест, Пихту - Железный. И что любопытно, Мельдерс потом стал таскать его всюду за собой. И не давал много летать. Вдруг собьют, и нельзя будет похвастаться: "Да-да, это тот самый Пихт, которого я выкрал у республиканцев". Сейчас Пауль, как и раньше, под крылышком Удета. Ходит в адъютантах.
      - Хотелось бы увидеть его, отпраздновать Польшу.
      Вайдеман простился с Зейцем, вышел из кафе и окинул взглядом площадь: искал такси.
      Шагах в двадцати от него в черный лимузин садился тот самый фельдфебель Хайдте, сосед по купе.
      Вайдеман кинулся к машине - может, по дороге. Но фельдфебель не заметил его. Лимузин сорвался с места, чуть не обдав Вайдемана фонтаном брызг. Лицо человека за рулем показалось Вайдеману знакомым.
      Всю дорогу до отеля он вспоминал, где же видел это холеное лицо, мягкое, упрямое и безразличное. И только входя в вестибюль отеля, Вайдеман понял, что встречался с этим человеком в министерстве авиации. Человек беседовал с ним перед Испанией, когда Вайдеман оформлялся в легион "Кондор". Майор Регенбах, фон Регенбах. Контрразведчик. Значит, предчувствия не обманули его. Вместе с ним в одном купе ехал человек из "Форшунгсамта"...
      - 6
      Когда Вайдеман вышел, Зейц заказал еще одну чашку кофе и уставился на аквариум, где резвились золотые рыбки.
      - Любуетесь вуалехвостами? Легкомысленные создания. Предпочитаю собак.
      Зейц обернулся. К столику, снимая котелок из жесткого фетра, подходил пожилой господин в теплом ворсистом пальто.
      - Разрешите?..
      На соседний стул старик положил зонт и щелчком подозвал кельнера.
      - Яйцо всмятку, пирожное и кофе... - И мягко добавил: - Не торопитесь?
      Зейц подтянулся, напряг спину, готовясь вскочить для приветствия, но, увидев штандартенфюрера СС в штатском и поняв, что в данной обстановке шеф не ждет от него громогласного усердия, чуть-чуть приподнялся.
      - Сидите, сидите, Зейц. Я нарочно пригласил вас сюда, а не на Альбертпринцштрассе. Будем считать наш разговор всего лишь отеческим поучением. Ведь у вас не было отца, который мог бы своим советом указать верный путь.
      - Мой путь указан фюрером, - тихо ответил Зейц.
      Собеседник кивнул.
      - Но вы уже успели немало накуролесить, Зейц. Боюсь, что мне следовало бы внимательнее изучить некоторые страницы вашего жизнеописания. Ничто не проходит бесследно, Зейц. Ничто.
      Зейц молчал.
      - Оставим пока прошлое в стороне. Думаю, вы сами при случае расскажете мне все, и подробно. Но я вас не тороплю. Мне нужна ваша преданность сегодня. Услуги, которые потребуются от вас, носят особый характер. Отныне вы будете посылать донесения лично мне. Наша уверенность в секретности работ, - которые ведутся в Лехфельде, должна быть абсолютной. Мы стоим на пороге великих открытий в области военной техники. Эти открытия коренным образом могут повлиять на войны, которые придется вести Германии. Но, сожалению, мы не вправе доверять даже тем, кто эти открытия делает. Мы не вправе доверять никому, Зейц. Вам ясно?
      - Я ручаюсь, что на заводах Мессершмитта нет ни одного еврея и ни одного коммуниста.
      - При чем здесь евреи, Зейц?! Этого еще не хватало! Нельзя доверять никому. Вот список лиц, которые меня особенно интересуют. Не спускайте с них глаз. Обо всем мало-мальски особенном немедленно извещайте меня.
      Зейц взял список и тут же с недоумением поднял глаза на собеседника:
      - Как, сам главный?..
      - Разумеется.
      Вторым за Мессершмиттом в списке стоял Иоганн Зандлер.
      - Надеюсь, вы запомнили всех, Зейц?
      Штандартенфюрер забрал список у ошеломленного Зейца и медленным, вялым взглядом обвел кафе.
      К столику подбежал пинчер и встал на задние лапы. Улыбнувшись, штандартенфюрер положил на нос собаки кусочек пирожного. Пинчер вскинул голову и поймал пирожное пастью.
      - Эта собака - моя любовь, -проговорил Клейн и, увидев молодую женщину в норковой шубке, поклонился: - Добрый день, фрау Регенбах. Женщина обворожительно улыбнулась:
      - Зизи не успокоится, пока вы ее не погладите, доктор.
      Она надела на пинчера ошейник и вышла.
      - И вот еще о чем я хотел попросить вас, Зейц, - проговорил штандартенфюрер, задумчиво глядя вслед фрау Регенбах. - Поищите себе невесту. Все люди вашего возраста нуждаются в верной подруге. Добрый семьянин нравится толпе. А работать с людьми - большое искусство, Зейц. Вам нужно иметь своих людей среди рабочих, среди техников, летчиков, инженеров. Это разные люди, Зейц. Но все они люди. Не будьте слишком грубым, слишком упрямым, слишком мягким, а главное, слишком умным. Излишек всегда опасен. Грубость раздражает людей. Упрямство - отталкивает. Мягкость вызывает презрение...
      Штандартенфюрер Клейн помолчал и неожиданно попросил:
      - А теперь, Зейц, расскажите мне о своих друзьях. О своих старых друзьях. О Вайдемане, Коссовски, Пихте...
      Глава третья КРЕЩЕННЫЕ ОГНЕМ
      10 января 1940 года возле небольшого бельгийского городка Мешелен у реки Маас совершил вынужденную посадку германский связной самолет "Ме-108". Летевшие на этой машине майоры Хейнманс и Рейнбергер везли с собой документы особой важности - распоряжения по планам вторжения во Францию, Бельгию и Голландию. Незадачливые летчики часть документов уничтожили, но остальные попали в руки бельгийских пограничников и скоро стали известны командованию союзников - Англии и Франции, которые после нападения на Польшу находились в состоянии войны с Германией. Один из документов содержал директиву командующего вторым воздушным флотом генерала Фельми о взаимодействии с соседним третьим флотом и другими подразделениями люфтваффе. Из него явствовало, что направление главного удара по Франции выбрано через Бельгию и Голландию.
      В сложившейся обстановке гитлеровское командование было вынуждено перенести сроки нападения. Гитлер, взбешенный потерей документов, отстранил от должности генерала Фельми и заменил его генерал-полковником Кессельрингом, получившим Рыцарский крест за польскую кампанию. Непосредственного виновника утраты секретных оперативных документов майора Рейнбергера заочно приговорили к смертной казни.
      Пока генеральный штаб лихорадочно переделывал план нападения на Францию, Гитлер приказал двинуть войска в Данию и Норвегию. К марту фашистские самолеты, вторгаясь в воздушное пространство этих государств, закончили аэрофотосъемку всех важных объектов. Часть сведений добыл опытный шпион, военно-воздушный атташе Германии в Осло капитан Шпиллер. В начале апреля германские войска, поддержанные с воздуха авиацией, высадились в портах побережья от Осло до Бергена. Малые государства капитулировали. Дания раньше. Норвегия позже. Наступила очередь Франции.
      - 1
      Весной авиагруппу Вайдемана перебросили на западную границу. Весна шла дружно. Уже в конце апреля в Голландии наступили на редкость солнечные, теплые дни. Море было тихим. Туманы жались к берегам, скрывая дамбы.
      Но в ночь на 8 мая вдруг поползли тучи, пошел мелкий дождь. Он трудолюбиво обмывал и без того чистенькие черепичные крыши, асфальтированные дорожки, поля цветов.
      В полночь осоловевшие от безделья голландские пограничные посты были разбужены тяжелым воем самолетов. Пока тормошили спящих телефонистов, пока дежурные офицеры дозванивались до своих начальников, гул прекратился. Самолеты ушли.
      Часовые плотнее закутались в дождевики. Разошлись по еще не остывшим постелям зенитчики, успокоились дежурные офицеры.
      И тут из низких туч посыпались парашютисты. Они приземлялись на аэродромах Гааги и Роттердама, Дордрехта и Моердьяка, захватывали мосты через Маас, Лек и Ваал, проникали в расположение войсковых частей, артиллерии, бесшумно снимали часовых.
      И снова донесся тяжелый, утробный гул самолетов. И снова стих... На захваченные парашютистами аэродромы стали спускаться многоместные десантные планеры.
      - Придержи штурвал, Шверин, я включу посадочную фару, - проговорил Вайдеман, который вел одну из этих машин. - Давно не летал на фанерных катафалках.
      - Включатель слева от триммеров элерона, - сказал Шверин.
      - Нашел. - Вайдеман включил фару.
      Желтовато-синий свет уперся в стену плотного, непробиваемого тумана. Слева и справа скользили в тучах пучки света других планеров.
      - Вот уж сядем им на загривок! - заржал Шверин.
      "Разбойник", - подумал Вайдеман, покосившись на развеселившегося второго пилота.
      Он прислушался к тишине. Транспортные "юнкерсы" уже ушли за новым десантом. Были слышны только короткие вскрики на земле, поскрипывание деревянного фюзеляжа да возня Шверина на правом сиденье. Вайдеман открыл форточку и старался отыскать на приближающейся земле посадочную полосу.
      Авиагруппа должна была вместе с десантниками захватить аэродром в Маастрихте, где базировались лучшие английские истребители "спитфайры", и перегнать их на германский аэродром под Аахен.
      - Лейтенант! - крикнул Вайдеман стоящему в дверях пилотской кабины командиру парашютистов, - Сколько у тебя солдат?
      - Сто двадцать.
      - А на аэродроме, наверное, не меньше трех тысяч голландцев?
      - Не меньше, - усмехнулся лейтенант.
      - Они вышвырнут вас, как щенков.
      - Пари! Эти кролики разбегутся при первых же выстрелах.
      Планер вынырнул из туч. На земле уже горел какой-то дом и освещал широкую равнину. Вайдеман потянул штурвал на себя, стараясь погасить скорость. По днищу планера захлестала мокрая трава, толстые шины колес коснулись земли и сильно заскрипели на твердом, укатанном поле.
      Солдаты выпрыгнули из планера и скрылись в темноте. Повсюду белели успевшие намокнуть шелковые полотнища парашютов. Где-то недалеко шла беспорядочная стрельба.
      Вайдеман надел стальной шлем, достал из-под сиденья автомат и вышел наружу. Зябко поеживаясь, подошли пилоты и техники других планеров.
      - Вот что, ребята, - сказал Вайдеман, - под огонь не лезьте, обойдутся без нас. Важно угнать "спитфайры". Никто не летал на них?
      - Откуда же?!
      - Учтите, машина капризная. Чуть перетянешь ручку - сваливается в штопор без предупреждения. Взлет обычный, только разбег побольше. Потяжелей. На посадке задирайте нос повыше, а то расшибете лбы.
      Из темноты выскочил ефрейтор с окровавленной рукой, засунутой за отворот плаща.
      - Аэродром наш! - крикнул он.
      Около дороги ждал грузовик. Пилоты набились в кузов, а Вайдеман и Шверин залезли в кабину. Вдали шел бой. Пунктирными линиями прорезали темноту трассирующие пули автоматов. Гулко толкали воздух взрывы гранат. Иногда взлетали белые ракеты и меркли, запутавшись в кромке низких туч. Несколько раненых сидели у дороги, перевязывали друг друга индивидуальными пакетами.
      - Эй! - крикнул один из них. Шофер затормозил.
      - Поторапливайтесь! Голландцы очухались и нажимают на аэродром!
      Минут через десять грузовик подкатил к накрытым брезентом истребителям. Пилоты помогли техникам расчехлить моторы.
      - Дьяволы! - выругался Шверин. - Они слили бензин.
      Пока разыскивали бензозаправщик, бой приблизился к самой границе аэродрома. Тогда отряд парашютистов проник в тыл голландским войскам и открыл стрельбу. Голландцы отступили.
      Летчики спокойно вытянули на полосу неуклюжие "спитфайры", запустили моторы и взлетели, взяв курс на восток.
      В кабине Вайдеман ощутил чужой, резкий запах ацетона. Некоторое время он дышал ртом. На приборной доске система обозначений была английской, и пришлось мысленно переводить ее в метрическую. Самолет набрал скорость, и Вайдеман, пробив облачность, даже зажмурился от света, который сразу залил всю кабину. На востоке уже рассвело, и вот-вот собиралось показаться солнце. Внизу колыхались желтоватые облака. "Спитфайры" выскакивали из них, качаясь с крыла на крыло.
      - 2
      В ночь на 10 мая 1940 года у самолетов 51-й бомбардировочной эскадры были закрашены опознавательные знаки люфтваффе. Летчики этой эскадры отличались особым усердием, но даже им не сообщили о цели полета и маршруте. Они вышли из своих казарм в абсолютной темноте, надели парашюты, заняли места в кабинах и по радио доложили о готовности на флагманский корабль командиру эскадры полковнику Йозефу Каммхуберу {Впоследствии Каммхубер командовал дивизией ночных бомбардировщиков, затем пятым воздушным флотом на северном участке советско-германского фронта. После войны он стал инспектором военно-воздушных сил ФРГ, одним из первых генералов бундесвера}.
      - Превосходно, друзья! - бодро проговорил Каммхубер. - Держитесь ко мне тесней, Не рассыпайтесь. Навигационных огней не зажигать. Бомбить по моей команде. Я скажу одно слово: "Этуаль". По-французски это "звезда". Через пять минут полета поворачиваем обратно.
      Взревели моторы. Прожекторы на мгновение осветили взлетную полосу. Самолеты, тяжело груженные бомбами, оторвались от земли. Штурманы догадались, что они летят к границе Франции. На картах они привычно чертили курс, вели счисление по времени и скорости полета, передавали летчикам записки с поправками.
      И вот в тишину эфира ворвался веселый голос Каммхубера:
      - Этуаль!
      Руки привычно легли на рычаги бомболюков. Самолеты подбросило вверх так бывает всегда, когда они освобождаются от груза бомб.
      Бомбы со свистом понеслись вниз и врезались в крыши спящих домов.
      Так погиб немецкий город Фрейбург. Пропагандистский повод к нападению на Францию был обеспечен. Геббельс объявил о злодейском нападении противника на мирный германский город.
      В пять часов тридцать минут того же дня танковая группа Клейста ринулась через Люксембург и Арденны на Седан и Амьен к Ла-Маншу. Группа армии фон Бока вторглась в Голландию и Бельгию, отвлекая на себя основные силы французов. Группа армии фон Лееба ударила по линии Мажино.
      Через семь дней премьер-министр Франции маршал Петен запросил перемирия. Оно было подписано в том же самом Компьенском лесу в специально привезенном сюда по распоряжению Гитлера салон-вагоне маршала Фоша, в котором совершалась церемония подписания перемирия в 1918 году.
      ...Веяло теплом. С аэродрома в Ле-Бурже Пауль Пихт, прилетевший с генералом Удетом на парад по случаю победы над Францией, сразу же поехал в центр Парижа. Он оставил машину на набережной Сены, неподалеку от Эйфелевой башни. В Париже он был всего один раз, вскоре после войны в Испании. Но он так много знал об этом городе, что все казалось давно знакомым - и бесчисленные кафе, где беспечные и шумные французы проводили время за чашкой кофе или бутылкой дешевого кислого вина, и каштаны, посаженные вдоль широких тротуаров, и запах миндаля, и заводик великого авиатора Блерио на берегу Сены, и громадное подземелье Пантеона, освещенное голубым светом, с могилами Вольтера и Руссо, Робеспьера и Жореса, и собор Парижской богоматери с химерами, которые зло и печально смотрели с высоты на плотно текущую толпу.
      Пихт всмотрелся в мелькающие лица. Нет, парижане остались парижанами. Война как будто прошла мимо них. Он вступил на подъемник Эйфелевой башни и приказал служителю поднять его наверх. Когда он сошел с лифта на балкон, то услышал вой высотных ветров. Парижское небо словно сердилось на чужаков из воинственной северной страны. Башня раскачивалась. Город и далекие окраины казались зыбкими, неустойчивыми, как и пол, исшарканный миллионами ног.
      На верхний балкон башни поднялась группа офицеров. Среди них Пихт увидел Коссовски и начальника отдела "Форшунгсамта" Эвальда фон Регенбаха.
      - А где же ваш всемогущий шеф? - пожимая руку Пихта, проговорил Регенбах.
      - Он уехал с Мильхом в штаб-квартиру фюрера.
      - Разве фюрер уже в Париже?
      - Нет, но его ждут с часу на час.
      - Кстати, Пауль, - вмешался Коссовски, - ты не видел Вайдемана? Он тоже будет на параде. И Зейц.
      - Вот уж действительно собираются старые друзья, - улыбнулся Пихт. - Ты где остановился?
      - В "Тюдоре". Там отвели генерал-директору апартаменты.
      - Вот как! - воскликнул Коссовски. - Мы тоже там остановились. И Вайдеман, и Зейц...
      В небе послышался гул моторов. Над Парижем в сопровождении "мессершмиттов" пролетел трехмоторный "юнкерс". Он заложил вираж, сделал круг, словно накинув петлю на шумный и беспечный город. Это летел Гитлер.
      - Скажите, Коссовски, что вы думаете об Удете и его окружении? спросил Регенбах, когда Пихт, простившись, спустился вниз. - Кажется, генерал много пьет и заметно поглупел.
      - При всей прямоте, даже пьяный, Удет не скажет и не сделает ничего компрометирующего. Он абсолютно лоялен.
      - Может быть, может быть, капитан. Но меня интересует не генерал, а его умный адъютант. Вы, я заметил, лично знакомы с Пихтом? Расскажите мне о нем. Давно хотел порыться в картотеке, но сейчас решил, что ваш проницательный ум, Коссовски, откроет мне больше любых характеристик. Вы друзья?
      - Мы встречались в Испании. Там Пихт воевал вместе с известными вам Мельдерсом и Вайдеманом. Там и удостоен. Железного креста.
      - Храбро воевал?
      - Не видел. Я ведь в боях не участвовал. А по их словам, они все орлы. Как вы заметили, Пихт исключительно приятный в общении человек. С теми, кто ему полезен. С посторонними и подчиненными он резок, даже, пожалуй, нагл.
      Впрочем, наглость импонирует некоторым политикам, как развязность дамам.
      - Женат?
      - Холост.
      - Родители живы?
      - Воспитанник сиротского дома в Бремене. Его родители погибли на пароходе "Витторио" в двадцать восьмом.
      - Вы интересовались списками пассажиров?
      - Конечно. Среди пассажиров были Якоб и Элеонора Пихты.
      - С Удетом он познакомился в Испании?
      - Нет. В Стокгольме, когда Удет был на гастролях в Швеции. Удет взял Пихта к себе механиком, ввел в клуб Лилиенталя и научил летать.
      - Он хороший летчик?
      - Его хвалил Вайдеман.
      Регенбах рассмеялся:
      - Лоялен?
      - Безусловно. Партии обязан своей карьерой. И характер у него истинного наци. Ницшеанский тип, если хотите. Обожает фюрера и поклоняется ему. На мой взгляд, искренне. А почему бы нет?
      Регенбах не ответил. Он задумчиво разглядывал Париж. Вдруг он снова повернулся к Коссовски:
      - Вы знаете о том, Зигфрид, как ловко Пихт топит Хейнкеля? Хейнкеля не любит Гиммлер.
      - Почему топит?
      - Подслушанный мною разговор...
      - Вы считаете, Пихт работает на гестапо?
      - Я спрашиваю вас.
      - Ну что ж, коль скоро он не работает на нас, должен же он на кого-то работать. Ведь кто-то приставил его к Удету.
      - Вы мудры, Зигфрид. Но ведь мог бы он работать и на нас. Не правда ли? Как часто вы с ним встречаетесь?
      - У нас мало общих знакомых, - ответил Коссовски.
      - Напрасно. Таких людей не следует выпускать из поля зрения.
      Коссовски вспомнил, как совсем зеленым предстал перед ним Пихт в Испании. Нечто вроде близости даже возникло потом. Но после случая с полковником Штейнертом - связным адмирала Канариса - дружба как-то расклеилась. "Штейнерт, Штейнерт, царство тебе небесное..."
      - 3
      Пихт увидел Вайдемана на параде в честь победы над Францией. Вечером они договорились встретиться в "Карусели". В этом фешенебельном ресторане немецкие офицеры чувствовали себя довольно уютно. Чужих туда не пускали. Скандалов не было. Вайдеман уже неделю жил Парижем, и в "Карусели" его знали все, и он знал всех.
      И Вайдеман и Пихт обрадовались встрече. В последние месяцы (что не месяц, то новая война!) им было не до переписки. На письмо Пихта, полученное в Голландии, Вайдеман так и не собрался ответить.
      - Что-то тогда стряслось, Пауль. Какая-то малоприятная история. - На лбу Вайдемана собрались рядами морщины.
      Ширококостный, чуть косолапый, с толстой багровой шеей и опущенной головой, отчего создавалось впечатление, будто он собирается боднуть собеседника, Вайдеман походил на молодого быка, еще не достигшего зрелости. Пихт за годы, проведенные в Швеции и Испании, хорошо изучил его достоинства и недостатки, Он знал, что Альберт был лукав, но справедлив; силен, но мягок; вспыльчив, но отходчив, В свои двадцать шесть лет он довольно легко добился приличного чина. Начальство знало его как энергичного офицера, подчиненные уважали за то, что Вайдеман мог кричать, бить кулаками по столу, сажать на гауптвахту, но стоило кому-либо из вышестоящих командиров высказать неудовольствие его подчиненными, как Альберт горой становился на их защиту. Об авиагруппе, которой он командовал после Польши и Голландии, прочно укрепилось мнение, как о самой отчаянной, готовой на все.
      - Черт возьми, действительно я забыл, что тогда стряслось! - хлопнул себя по лбу Вайдеман.
      - Да брось ты вспоминать! Не все ли равно?! Ну, закрутился с какой-нибудь прекрасной цветочницей. Выпьем, Альберт, за тюльпаны Голландии! За желтые тюльпаны Голландии! - Пихт уже был заметно навеселе.
      - Нет, Пауль, подожди. Я вспомнил! Это были не тюльпаны. Красные маки. Целое поле красных маков. И оттуда стреляли.
      - Война, - лаконично заметил Пихт.
      - Нет, не война, Пауль. На войне стреляют люди. А стреляли не люди. Красные маки. Там больше никого не было. Мы прочесали все поле, Пауль. Стреляли красные маки!
      - Выпьем за красные маки!
      - Подожди, Пауль. Они ранили генерала Штудента. В голову. Он чудом остался жив. И я чудом остался жив. Я стоял от него на шаг сзади. Клемп стоял дальше, и его убили.
      - Выпьем за Клемпа! Зря убили Клемпа! Дурак он был, твой Клемп. Ему бы жить и жить.
      - Пауль, ты знаешь меня. Я не боюсь смерти. Я ее навидался. Но я не хочу такой смерти. Пуля неизвестно от кого. Чужая пуля. Не в меня посланная. Может, я просто устал, Пауль? Третья кампания за год. - Вайдеман слегка наклонился к Пихту, стараясь поймать выражение его светлых глаз, но тот смотрел на сцену, на кривляющегося перед микрофоном известного шансонье.
      Подергивая тощими ногами, тот пел по-французски немецкую солдатскую песню:
      - "Мир сед, мир дряхл, раскроим всем черепа. Шагай бодрей, Рахт, девчонки ждут тебя..."
      - Слушай, Пауль. - Вайдеман понизил голос. - Зейц теперь служит у Мессершмитта?
      - Именно. Но не у Мессершмитта. У Гиммлера. Он отвечает за секретность работ. А на черта тебе сдался Зейц?
      - Не кажется ли тебе, что я прирожденный летчик-испытатель?
      Пихт отвернулся от сцены, заинтересованно поглядел на Вайдемана:
      - Ай, Альберт, какой позор! Тебе захотелось в тыл. Поздравляю!
      - Да ты что, Пауль! - вспылил Вайдеман.
      - Я пошутил, полигон тоже не сахар, и хорошие летчики там нужны... Но Зейц тебе не поможет. Мессершмитт его не очень жалует.
      - Значит, пустое дело?
      - С Зейцем пустое. Но почему бы тебе не попросить об этой маленькой услуге своего старого друга Пихта? Пихт не такая уж пешка в Берлине.
      - Пауль!
      - Заказывай шампанское и считай, что с фронтом покончено. Завтра я познакомлю тебя с Удетом, и пиши рапорт о переводе. Я сам отвезу тебя в Аугсбург. Только допьем сначала, старый дезертир!
      Вайдемана передернуло:
      - Если ты считаешь...
      - Брось сердиться, Альберт. Я же сам стал тыловой крысой. И если тебя тянет в Германию, то меня порой тянет на фронт. Хочется дела, Альберт. Настоящего дела! - Пихт встал, его заносило. - Выпьем за настоящее дело! За настоящую войну, черт возьми!
      Когда Пихт сел, Вайдеман снова потянулся к нему:
      - Пауль, а тогда, в последние дни Испании, ты знал, что Зейц работает на гестапо?
      - И в мыслях не держал.
      - Вот и я тоже.
      - Только однажды, - пьяно ворочая языком, проговорил Пихт, - произошла одна штука. Но тебя, к счастью, она не коснулась. Ты был на другом аэродроме. Она коснулась Зейца, меня и Коссовски...
      - А вот кстати и они, - сказал Вайдеман, пытаясь подняться навстречу Зейцу и Коссовски.
      Высокий и худой Коссовеки был в форме офицера люфтваффе, Зейц - в штатском.
      - Чудесный ресторанчик, - рассмеялся Зейц, наливая рюмки. - И прекрасно, что сюда не шляются французы.
      - Хорошо бы нам остановиться на Франции, - задумчиво проговорил Коссовски, рассматривая на свет игристое вино. - Нас, немцев, всегда заводит хмель побед так же далеко, как это шампанское.
      - Нет, фюрер не остановится на полпути! - ударил кулаком Зейц.
      - Значит, "Идем войной на Англию, скачем на Восток", - напомнил Коссовски нацистскую песенку и осушил бокал.
      - Сила через радость - так думает фюрер, так думаем мы. - Зейц поднял бокал.
      - Я вспомнил оду в честь Вестфальского мира, - не обращая внимания на Зейца, продолжал Коссовеки. - Пауль Гергардт написал о наших воинственных предках и господе боге вскоре после Тридцатилетней войны, кажется, так:
      Он пощадил неправых,
      От кары грешных спас:
      Ведь хмель побед кровавых
      Доныне бродит в нас...
      Вдруг внимание Коссовски привлек невысокий молодой человек с иссиня-черными волосами. Высоко над головой он держал поднос и быстро шел через зал, направляясь к их столику. В этом углу за колоннами сидели только они - Коссовски, Пихт, Зейц и Вайдеман, но обслуживал их другой официант.
      Гарсон, пританцовывая, пел себе под нос какую-то песенку. "Очень невесело в Дижоне", - кажется, эти слова различил Коссовски.
      - Простите, господа, - изогнулся в поклоне официант. - Директор просит вас принять в подарок это вино. Из Дижона. Мы получили его в марте, а вы пришли в мае, и, кроме вас, никто не оценит его божественного букета.
      Коссовски взял бутылку из старого толстого стекла. На пробке еще остались следы плесени - плесени 1910 года, года его первой любви. Прочитал этикетку.
      - Да, это вино выдержано в Дижоне, - сказал он и передал бутылку Пихту.
      Тот посмотрел бутылку на свет. Вино было темно-бордовым, почти черным.
      - Тридцатилетней выдержки, господа!
      - Передайте директору нашу благодарность, - проговорил Пихт и сердито начал разливать вино по рюмкам.
      - 4
      Утром в отеле "Тюдор" он поймал себя на том, что думает по-русски. В первую минуту это огорчило его. Никаких уступок памяти, - так можно провалиться на пустяке! Но чем меньше оставалось времени до назначенного часа, тем слабее он сопротивлялся волне нахлынувших воспоминаний, далеких тревог и забот.
      Машинально он завязал галстук, одернул новенький пиджак.
      "Как же скверно вчера сработал Виктор с этой дарственной бутылкой вина!.. Он мог бы найти менее рискованный путь предупредить меня... Или уже не мог? Он боялся, что я пойду на первую явку и провалюсь... "Очень невесело в Дижоне". "Очень невесело в Дижоне" ...Хорош бы я был..."
      Никогда еще нервы его не были так возбуждены, мысли так непокорны, движения безотчетны.
      "Хорошеньким же птенцом я окажусь... Взять себя в руки! Взять! Я приказываю!"
      Глядя на себя в зеркало, он пытался погасить в глазах тревогу.
      - А штатское вам идет, - сказала, кокетливо улыбаясь, горничная.
      "Врет, дура, врет".
      Он механически коснулся ее круглого подбородка.
      - Штатское мне не идет. А идут серебряные погоны. Откуда ты знаешь немецкий?
      - Я немка и здесь исполняю свой долг.
      Он отвернулся, снова уставился в зеркало, чтобы увериться в своем нынешнем облике, чтобы отвязаться от назойливой мысли, что вот сейчас он выйдет, бесповоротно выйдет из роли.
      "Пятая колонна, проклятая пятая колонна..."
      - Жених на родине?
      - Убили его партизаны в Норвегии. Перед смертью он прислал открытку. Вот поглядите. - Горничная из-под фартука достала чуть смятую картонную карточку, изображавшую королевский дворец в Осло - приземистый замок из старого красного кирпича и посеребренные краской сосны.
      Почему-то эта фотография помогла ему взять себя в руки.
      - Не горюй, женихов на фронте много. Всех не убьют. Париж взяли, скоро войне конец.
      - Не надо меня утешать. Я-то знаю, война только начинается. Скоро мы, немцы, пойдем на Восток!
      - Ух, какая ты воинственная! - сказал он и направился к двери.
      Он взял такси и попросил отвезти себя в Версаль. Но на полдороге вышел у ювелирного магазина, долго стоял у прилавка, любуясь камнями и колеблясь в выборе. Выбрал наконец камею на розоватом сердолике.
      - Одобряю выбор, мосье. У вас хороший вкус. Невеста будет довольна, затараторил чернявый бижутьер.
      "Почему невеста? Почему не жена?" - удивился он галантной проницательности продавца.
      Он сказал шоферу, что раздумал смотреть Версаль и хочет вернуться в Париж.
      Через час он стоял перед домом на бульваре Мадлен. Здесь была вторая явка. Последняя. Он еще раз прошелся по бульвару, терпеливо оценивая прохожих, и вошел в подъезд.
      Третий этаж. Бесшумно открывается дверь.
      - Господин де Сьерра!
      "Зяблов, это же Зяблов! Живой, всамделишный Зяблов!"
      - Прошу вас. - Господин де Сьерра подвел гостя к двери в другую комнату и тихо, но ощутимо сжал его плечо...