Наконец гриб превратился в гигантскую грушу. Мы вывезли из эллинга тележку с гондолой, прикрепили корзину к подвесному обручу.
      Начало светать. Мы надели теплые брюки, куртки, шлемы, унты. Проверили содержимое карманов. Для индивидуального пользования у каждого был фонарик, пистолет, нож, небольшой, но калорийный запас продовольствия. Солдаты помогли пристегнуть парашюты. По лесенке мы поднялись в гондолу.
      Здесь едва хватало места, чтобы стоять не толкаясь. В корзину размером 170 на 200 сантиметров было втиснуто великое множество вещей: баллоны, термосы, приборы, бухты веревок, мешки с песком, запасная одежда, фотоаппаратура с объективами, картонные коробки с провизией. Здесь можно сидеть лишь уподобившись морскому узлу, а как будем спать? Но вопрос этот мы посчитали преждевременным. Дай-то бог оторваться от земли и полететь, дальше видно будет. Прижмет, так и стоя уснешь.
      Плотный осадок самого обычного страха, наверное, чувствовал каждый из нас. Мы старались не думать об опасности, но все равно сосало под ложечкой. Мы не знали, куда нас вынесет, выдержат ли стропы и гондола, не пропадем ли в облаках, шквалах и внезапных нисходящих потоках, удачной ли будет посадка? Доверившись, так сказать, широким объятиям воздушного океана, мы уже не могли управлять своей судьбой. От этих объятий можно ожидать чего угодно.
      Стрекалис доложил Морозейкину о готовности к полету.
      Тут я вспомнил о Митьке. В суматохе мы совсем забыли о нем.
      - Митька! - крикнул я.
      Пса не было. Сдрейфил, подлец, в последнюю минуту.
      - Ладно, пусть дом сторожит, - сказал Артур.
      Я стал перекладывать спальные мешки, готовя сиденья, и вдруг обнаружил не только Митьку, но и притаившегося котенка Прошку. Пес лизнул мою щеку: молчи, мол, пока не взлетим.
      Морозейкин объявил десятиминутную паузу. Сенечка начал уравновешивать аэростат. По его команде солдаты, держащие корзину, отпустили ее, она немного приподнялась над землей и остановилась. Подъемная сила сравнялась с весом гондолы и всего шара. На краях корзины гроздьями, как связки бананов, висели сизые брезентовые мешочки с песком. Стоит бросить на землю совок песка, и шар начнет подниматься.
      Все готово, но мы почему-то медлим, как бы соблюдая русский обычай посидеть перед дальней дорогой.
      Поясные отдать! - подал голос Стрекалис.
      Вылетели из петель поясные веревки, вытянулись змеями по земле. Теперь солдаты держали аэростат только за гондолу и короткие концы, привязанные к обручу. Марк Исаевич подбежал к нам, спросил, заикаясь:
      - Г-готовы?
      Порядок.
      Штаб, экипаж к полету готов, - доложил он по карманной рации.
      Минутная готовность... - отозвался Морозейкин.
      Стрекалис сорвался с места, закружил по брезентовому, освещенному прожекторами, кругу, точно шаман:
      Полная тишина на старте! Всем - в сторону!
      И выкрикнул последнюю команду:
      - Даю свободу!
      Солдаты разом отпустили руки. Сенечка выбросил совок песка. В напряженной тишине огромное сооружение медленно поплыло вверх.
      - В полете! - торжествующе завопил Стрекалис.
      - Есть в полете, - у Сенечки тоже дрогнул голос.- Взлет шесть сорок.
      Произошло чудо, имя которому - полет воздушного шара.
      Без толчка или рывка мы вдруг очутились в воздухе. Тишину в эти волшебные секунды не хотелось нарушать даже возгласами восторга. Аэростат шел вверх. Люди внизу казались все меньше и меньше.
      Плавно пошла вбок залитая электрическим светом стартовая площадка. Из серой тьмы выявился главный обсерваторский корпус с немногими светящимися окнами, за которыми находился штаб. Пробежала линейка аллеи с редкими фонарями, потом обозначился четкий прямоугольник всей нашей территории, обнесенный бетонными плитами. А дальше угадывались дома, кварталы, островки садов, заводы, где костерками полыхали ночные лампочки.
      Сенечка орудовал совком, точно продавец, развешивающий сахарный песок. Артур, включив бортовой свет, стал заполнять вахтовый журнал. Я переключился на телефон:
      - "Уран", я - "Шарик"...
      - Счастливого полета! - услышал я бодренький тенор Морозейкина.
      - Спасибо. На борту порядок. Высота сто пятьдесят. Подъем по вариометру плюс два. До связи, - я отчеканил все положенные слова и отключился.
      Предутренняя тишина окружала нас, будто мы остались одни в мире. Показалась станция, рельсы, просвистела электричка. Непривычно близко простучали колеса. Отраженные звуки доносились четче, явственней, чем слышались на земле. На их пути к нам не было никаких препятствий.
      С каждой минутой становилось светлей, хотя внизу было еще темно. Искристыми от уличных фонарей лучами разбегались дороги с нанизанными на них кубиками домов. Там, где багрово тлел горизонт, была Москва.
      Артур вытащил из чехла "Зенит" и начал снимать. Панорама и вправду впечатляла. Она открывала все новые и новые дали.
      Вдруг оболочка исчезла. Гондола осталась как бы одна. Туго натянутые стропы уходили вверх и скрывались в непроглядной мути. Влажный воздух попал в горло. Капельками дождя покрылись куртки. Мы вошли в нижнюю кромку облаков. Аэростат сразу отяжелел. Стрелка вариометра поползла было вниз, но Сеня энергичней заработал совком и мы опять стали подниматься.
      Скоро похолодало. Зашуршали по одежде комочки льда. Оледенела и мокрая оболочка. Семен надел меховые перчатки, стал трясти стропы. Отламываясь, льдинки полетели вниз.
      - Ну, братцы, летим! - у Артура посинел нос, запотели очки, но губы расплывались в улыбке. - Как пели деды "Три танкиста, три веселых друга..."
      - Не три, а пять.
      - Откуда?!
      Я откинул брезент, прикрывавший спальные мешки. Там лежал Митька, а Прошка сидел у него на загривке. Будто поняв, что теперь уже ничего не изменить и некого бояться, пес издал радостный вопль. Прошка с вздыбленной шерстью сиганул по стенке гондолы и, оторопев, застыл на краю бездны.
      - Во звери! - потрясение вымолвил Сенечка. - Они забрались еще в эллинге и затихли, как зайцы, пока мы возились с аэростатом! А говорят, у животных нет разума.
      - Есть разум, только животный, - поправил Артур.
      - Какой-никакой, а надо додуматься!
      Когда восторги поутихли, я задал прозаический, недовольно важный вопрос: куда и как будут гадить наши меньшие братья?
      Семен хлопнул стульчаком в углу гондолы:
      - Приучим сюда!
      - Прошка, возможно, сообразит, но Митька не поймет.
      Сенечка наморщил лоб. Пес может навлечь крупные неприятности. За полет он обделает кабину так, что мы сиганем на землю и без парашютов.
      - Эх вы, цари природы! - усмехнулся Артур. - Это же гениально просто.
      Он снял с борта четыре кулечка, рядом со стульчаком сложил из них вроде ящичка, дно закрыл куском брезента, вспорол еще один балластный мешочек и высыпал песок. Изловчившись, я поймал котенка и посадил на отведенное для него место. Прошка потоптался в нерешительности, обнюхал углы, потом разгреб песок, сделал свои дела и старательно засыпал ямку. Через некоторое время Митька последовал его примеру. Чтобы не смущать животных, мы навесили на угол полог.
      - Этот песок будет нашим НЗ, - сказал Артур.
      Мы могли лететь до тех пор, пока в гондоле есть балласт. Если его не будет, то в момент посадки мы не сможем затормозить спуск. Песок для аэронавта был тем же самым, что и горючее для летчика, вода для жаждущего, хлеб для голодного. Мы хотели продержаться в воздухе как можно дольше, поэтому песок решили беречь, как и продовольствие.
      По метеосводке ветер должен появиться на высотах от полутора тысяч метров. В гондоле мы не ощущали ветра, даже если бы на земле бушевал ураган. Артур положил на борт лист бумаги, и он лежал не шелохнувшись. Сенечка сунул в рот карамельку, а обертку бросил за борт - она полетела рядом с нами. Аэростат перемещался в пространстве вместе с воздушной массой, сам находясь как бы в абсолютном штиле. В этом-то и было основное преимущество воздушного шара перед самолетами - разведчиками погоды и ракетами. При исследованиях те пронзали атмосферу как иглой, приборы не успевали заметить малейших погодных изменений, столь важных в метеорологии. Аэростат же находился в самом котле, где варилась погода. Можно было потрогать рукой облака, посмотреть, как образуются снежинки, с какого момента и при каких условиях начинает лить дождь.
      Совершенно точно подметил эту особенность Жюль Верн в своем романе: "Воздушный шар всегда неподвижен по отношению к окружающему его воздуху. Ведь движется не сам шар, а вся масса воздуха. Попробуйте зажечь в корзине свечу, и вы увидите, что пламя ее не будет даже колебаться".
      Где-то проносились бури, кружили метели, но это для тех, кто оставался на земле. Мы же не ощущали ни малейшего дуновения.
      Артур на планшете отмечал отдельные точки, над которыми пролетали мы, регистрировал воздушные течения перед наступлением холодного фронта. Примерно через час после вылета он подсчитал скорость движения. Тут его карандаш наткнулся на район Останкино.
      - Сеня! Высотомер! - испуганно вскрикнул он.
      Сенечка удивленно уставился на командира:
      - В чем дело?
      - Башня!
      В облачности мы надеялись только на приборы. Они показывали высоту в пятьсот метров и неизменный подъем. Тем не менее мы свесили головы из корзины, силясь рассмотреть башню телевизионного центра, вознесшуюся, как известно, на пятьсот тридцать метров над Москвой.
      Я крикнул. Голос показался чужим и далеким. Отзвук тут же стих, запутавшись в липкой хмари.
      Мы смотрели во все глаза, мы ждали, и все равно башня возникла внезапно, как судьба. Из тумана показалась игла. Нас точнехонько несло на ее тонкий и острый конец. Сеня схватил сразу два мешка. Еще миг, и он вытолкнул бы их за борт. Руку успел перехватить Артур:
      - Куда?! Там люди!
      Маловероятно, чтобы туго набитый песком мешок точно свалился кому-нибудь на голову. Но попасть мог по закону подлости. Сенечка рванул стежки зубами и веером, как сеятель, вышвырнул из мешочков песок. Шар лениво приподнялся над шпилем и величаво поплыл дальше. С перепуга у Артура ослабли ноги. Он вытер со лба холодный пот.
      - Врет барометрический, - сказал он через минуту, - проверь счислением.
      Разница вышла ощутимой. Чуть ли не в сто метров. Я уже догадался, что наш искушенный, бывалый, тертый аэронавт Сенечка допустил грубейшую ошибку, такую не сделал бы даже новичок. Он не внес необходимой поправки, связанной с разницей барометрических давлений аэродрома и поверхностью земли, над которой мы пролетали в данный момент. Артур тоже понял это, но выговаривать не стал. Молча он извлек из планшета картонку и на ней, сообразуясь с сиюминутной обстановкой, начертил табличку расчета истинной высоты. Ее он прикрепил к приборной доске. Она выглядела так:
      Температура в С?
      Данные в мм
      Высота в метрах
      +15
      760
      0
      +8
      674
      1000
      +2
      596
      2000
      -11
      462
      4000
      -24
      353
      6000
      Выше забираться не хотелось.
      Облака стали светлеть. Настроение, как и стрелка вариометра, поползло вверх.
      - Ну виноват! Ну исправлюсь! - прокричал Сенечка, не выдержав молчания.
      Мы рассмеялись.
      Приближалось время связи. Я выбросил тросик антенны, приготовился к приему метеосводки.
      Из густого молока тумана выявилась оболочка. Скоро стало так светло, что пришлось надеть защитные очки. И тут показалось солнце. Оно поднялось уже достаточно высоко. Когда я принял сводку и опять выглянул из корзины, то облака лежали от горизонта до горизонта. Над снежной торосистой пустыней, не двигаясь, не перемещаясь, висела лишь тень от нашего аэростата.
      Теперь можно было и позавтракать. Я достал ржаные хлебцы в целлофановых пакетиках, масло, сыр, банку шпротного паштета, разложил еду на деревянном ящике от приборов. Из термоса разлил чай по легким полиэтиленовым кружкам. Остатки еды и упаковку, которая что-либо весила, мы не выбрасывали. Иначе шар стал бы подниматься.
      Дикарь-Прошка сунулся было смахнуть бутерброд, но на лету получил шлепка, отскочил к Митьке. Тот лежал на спальниках отвернувшись. Прикидывался, будто пища не интересует его.
      - У нас, кажется, есть концентрированное молоко? - спросил Артур.
      - Есть пять банок.
      - Пожертвуем Прошке.
      После того как наелись мы, в освободившуюся от паштета банку я налил молока, разбавил его чаем и накрошил хлеба. Это котенку. Митька же получил два бутерброда, а также чай без сахара. Сладкое он не любил.
      Мы установили твердый режим питания. Завтракать - в девять, обедать - в два, ужинать - в шесть, чтобы захватить светлое время и напрасно не жечь лампочку освещения кабины. Электричество шло на рацию, приборы и навигационные огни-мигалки - их мы зажигали, когда слышали гул самолета. У летчиков, разумеется, были локаторы, они легко могли обнаружить наш аэростат, однако на огнях настояло авиационное начальство, и без того обескураженное нашим вторжением в завоеванное ими пространство.
      Но ведь было же время, было, когда воздушным шарам принадлежало небо!
      Гениальный изобретатель пулемета Хайрем Максим начал строить самолет с паровой машиной. Однако он сразу же допустил ошибку, притом роковую. Он отверг алюминий как материал для самолета. Он построил летательный аппарат из стальных труб. Аэроплан потянул на три с половиной тонны. На взлете, само собой, он свалился с рельсов и рассыпался.
      Основатель современной аэродинамики Отто Лилиенталь выдвинул идею, отличавшуюся, как все великие идеи, поразительной простотой: прежде чем строить аэроплан, надо выучиться летать. Иначе говоря, сделать летающий планер, а уж потом изобретать для него двигатель. Несколько десятков лет разрабатывали в первую очередь модели планеров, заодно и моторов.
      И вот над песчаными дюнами Китти-Хаука пронесся аэроплан Орвилла и Уилбера Райтов. Это произошло 17 декабря 1903 года. Аппарат летел почти минуту. Сантос Дюмон забрался уже выше деревьев и покрыл... 220 метров. Пилот стоял на полотняной "этажерке" в соломенной шляпе с красной лентой и парадном костюме. Он успел произнести любимые слова из стихотворения Камоэнса: "Вперед через моря, которые никто до нас не переплыл!"
      В 1909 году газета "Дейли мэйл" учредила приз в тысячу фунтов стерлингов за перелет через Ла-Манш.
      Первым дерзнул богатый спортсмен Латам. Он поднялся 19 июля в 5 утра. Через 20 минут его нашел миноносец недалеко от французского берега. Латам сидел на борту своей летающей лодки "Антуанетта" и курил сигару. У аппарата сдал мотор.
      25 июля в пробный полет отправился Блерио. Он пролетел над берегом вдоль Кале и повернул к английскому берегу. На сопровождавшей миноноске плыла его жена. Вскоре аэроплан исчез с глаз наблюдателей. Блерио, упустив из вида оба берега, потерял ориентировку. Несколько минут он кружил над проливом, пока не заметил в утренней дымке английский берег. Подлетев к Дувру, он увидел небольшую лощинку, на которой метался человек, размахивающий французским флагом. Им оказался корреспондент газеты "Матэн" - единственный свидетель спуска Блерио на английский берег. Блерио достал из кармана луковицу "Буре" и щелкнул крышкой: часы показали, что авиатор продержался в воздухе 37 минут, "не касаясь, - как тогда писали, - ни одной частью машины поверхности моря".
      Луи Блерио построил до этого 10 монопланов, и все они разбивались. Почтенного фабриканта автомобильных фонарей, решившего вдруг летать, соотечественники прозвали "падающим французом Блерио". В одном из полетов у него воспламенился мотор, обгорели ноги, но он все же успел дотянуть аппарат до земли и сесть... Через Ла-Манш он уже летел с костылями...
      Перелет произвел необыкновенно сильное впечатление в цивилизованном мире. Блерио встречали тысячные толпы в Англии и во Франции, его чествовали лорд-мэр Лондона и французские министры. Аэроплан под номером 11, переименованный с этого момента в "Блерио", приобрела газета "Матэн" и подвесила его на улице Парижа у дома редакции. Впоследствии он был помещен в Музей искусств и ремесел.
      25 июля 1909 года в истории авиации навеки останется знаменательным днем. Сам перелет в 37 минут в то время уже не являлся чем-то выдающимся, но именно это событие раскрыло глаза многим, кто раньше сомневался в авиации. Практическое значение аэроплана было доказано с такой очевидностью, что колебания сразу отпали. Пресса оживленно комментировала выводы: "Англия перестала быть островом - вот что сделал Блерио своим получасовым полетом". Естественно, рисовались радужные картины будущего, когда аэроплан изменит весь уклад жизни и международных отношений.
      Мир забился в авиационной лихорадке. Потоки популярных брошюр и книг наводнили рынок. Появились сотни новых журналов, газеты отводили аэропланам главные полосы. Героями дня становились авиаторы - летающие люди, короли воздуха.
      Ну и конечно, вместе с лихорадкой начались смертельные исходы. В сентябре 1910 года авиатор Шавез на состязаниях в Альпах перелетел Симплонский перевал в 2 километра и упал уже во время спуска. Он был одним из многих людей, по натуре склонных к опасным предприятиям, игре со смертью. Почти в то же время в Петербурге проходил всероссийский праздник воздухоплавания, где состязались пять профессионалов и шесть военных летчиков-любителей. В полете у одного из самолетов лопнула растяжка и запуталась в винте. Аэроплан перевернулся. Пилот выпал из кабины и разбился. Это был талантливый инженер Лев Мациевич. Несчастье произошло не из-за погони за стотысячными призами. Это была одна из неизбежных жертв, которую потребовала судьба в уплату за новую победу человеческой мысли.
      Развиваясь и совершенствуясь, авиация вынесла две мировых войны, перекрыла самые дерзновенные проекты зари своего детства, взрастила космонавтику и, конечно же, загнала в небытие воздушные шары, ставшие таким же анахронизмом, как паровоз Черепановых и конный омнибус.
      ...Авиаторы допустить-то нас до неба допустили, однако всполошились, а вдруг людей снова захватит воздухоплавание, как это случилось за границей? Неспроста же каждый пункт соглашения оговаривался фразой: "В порядке единичного эксперимента", "В виде исключения", "Учитывая уникальность вопроса..." Надо полагать, авиационные начальники интуитивно чувствовали, что идея использования аэростата, хотя бы для научных исследований и спорта, уже стоит на повестке дня.
      9
      Солнце, облака и аэростат существовали в пространстве как бы сами по себе. Однако в действительности находились друг с другом в прямой взаимосвязи.
      Солнце, вокруг которого движутся звезды нашей Галактики, давало тепло. Часть его энергии поглощалась воздухом, океаном, землей. Остальная энергия отражалась обратно. Артур замерял количество поглощенного и отраженного тепла, его показатели зависели от широты местоположения аэростата, времени, облачности... В пасмурный, как сегодня, день до поверхности земли доходило только 20 процентов солнечного тепла. В дни несплошной облачности этот процент повышался до сорока. На экваторе землей поглощается больше тепла, чем отражается. А раз тепло распределяется так неравномерно, то атмосфера стремится рассеять его в более или менее равных пропорциях по всем областям. В этом и заключается секрет циркуляции воздуха, отчего и формируются в атмосфере разные явления, именуемые погодой.
      Если бы солнечное тепло распределялось одинаково, у нас бы не было "погоды": ветра, облаков, осадков - всего, что поддерживает жизнь на земле. Тепло поднимает огромное количество воды с одной части планеты и с помощью облаков несет ее в другие районы мира, нуждающиеся в утолении жажды.
      - Восхваляя землю, мы не должны забывать, что наши истинные спасители это облака, - говорил Артур.
      Он просвещал нас со старательностью студента, дающего первый урок в школе в присутствии сурового методиста. И хотя о физике атмосферы мы знали кое-что со школы, теперь воспринимали ее не умозрительно, а как бы ощущали наяву. Протягивали руку - и убеждались, что облака представляют собой не пар, а жидкие частицы воды. В ушах поламывало - и мы убеждались в уменьшавшемся с высотой давлении. Смотрели на горизонт - и по всем этажам видели многообразие облачных форм. Они возникали от вертикальных и горизонтальных токов, от гигантского перемещения холодных масс, стремившихся опуститься, выталкивая поднимающийся вверх теплый воздух.
      На высотах от семи до девяти тысяч метров лежали невесомые перистые облака, состоящие из микроскопических ледяных кристалликов. Они возникали от натекания теплого воздуха на холодный и предвещали хорошую погоду.
      Под ними громоздились высокослоистые и высококучевые облака, похожие на комки гигроскопической ваты. Появлялись они на эшелоне от двух до четырех тысяч метров от подъема воздуха над горами или возвышенностями.
      Еще ниже клубились слоисто-кучевые, кучевые и кучево-дождевые облака, знакомые нам по ливневым осадкам, снегопадам, жестокой болтанке.
      - Облако - как вывеска, оно говорит, чего можно ожидать внутри, менторски изрекал Артур.
      Оболочка нагревалась. Шар поднимался... Через каждые двести метров температура падала на градус по Цельсию. Наши звери пригрелись в спальниках и лежали там, не высовываясь. С солнечной стороны пекло, словно от печки, а в тени нарастал иней. Чтобы не обжечься и не обмерзнуть, мы вертелись перед солнцем, как барышни перед зеркалом.
      Я получил очередную метеосводку. В ней сообщалось, что холодный фронт, чуть впереди которого взлетели мы, докатился до Москвы и смещается к югу.
      В практической метеорологии рассматривают два фронта: холодный и теплый. Холодный фронт - масса холодного, а следовательно, и тяжелого воздуха вторгается под легкую теплую воздушную массу и, подобно гигантскому клину, приподнимает ее. Холодный фронт обычно сопровождается кучевыми облаками, ливнями, большими хлопьями снега. Теплый фронт - теплый воздух, натекая, поднимается над холодным. С ним чаще связывают затяжные осадки.
      По тому, как развивалась облачность, мы могли судить, что находимся на температурной границе двух областей.
      Артур не исключал, что встретимся мы и с туманами. Они бывают двух типов: туманы адвекции, которые образуются от горизонтального движения воздуха, обычно теплого над холодным, и туманы радиации, вызываемые выделением тепла в пространство, они возникают иногда тихой ночью и стелятся низко над землей, напоминая разлившееся по низинам море.
      Было ясно, что, помимо туманов, не избежать нам и гроз, смерчей, обледенения - самых страшных для полетов явлений. Самолет, изменив курс, обойдет их, а мы уйти не сможем и потому попадем в плен этих стихий, подобно пушинке одуванчика, подхваченной ветром.
      Да Артур и не собирался их обходить. Для него чем страшнее непогода, тем лучше - больше можно собрать метеорологических данных, которых не получить ни со спутников, ни с ракет, ни с самолетов. Аэростат как бы добровольно летел в котел гигантской погодной кашеварки, не обгоняя ветер, не отставая от него. Наш ученый командир неутомимо следил за самописцами, заносил в журнал показания температуры, давления, влажности воздуха, брал пробы для определения содержания пыли в атмосфере. Его занимало, к примеру, под действием каких причин изменялись свойства воздушных масс с высотой, каким образом менялась температура, которая в конечном счете определяла направление и скорость воздушных потоков.
      Ближе к шестикилометровой высоте подъем стал замедляться. Аэростат приближался к рассчитанной еще на земле зоне равновесия. Стрелка вариометра осталась на нуле. Подъемная сила уравнялась с окружающей атмосферой. Если клапаном стравить немного газа, мы начнем снижаться. Иначе говоря, вес всего сооружения стал бы больше вытесненного им воздуха.
      - Держись пока на этой высоте, - сказал Артур Сенечке.
      Я взглянул на бортовые часы. С момента взлета прошло более пяти часов. В пятнадцать надо определить точное местонахождение аэростата. Но прежде придется заставить всех пообедать. Есть никому не хотелось. Начинала побаливать голова. Легкие с трудом втягивали разреженный воздух. В нем было мало кислорода. Нужно было время, чтобы организм привык к высоте.
      Вся земля была закрыта облаками. Нечего было надеяться, чтобы найти просвет и увидеть внизу какой-нибудь приметный ориентир. Путь на карте мы определяли методом счисления довольно изнурительным занятием, именуемым штурманской прокладкой пути. Здесь учитывались и магнитные склонения, и направление ветра, его сила на разных высотах, и собственная скорость, и девиация4... Но как бы скрупулезно мы ни выполняли расчеты, все равно не могли с уверенностью назвать точку, над которой сейчас находились. Время от времени мне требовалось настраиваться на радиомаяки, засекать по компасу направление, прокладывать курс на карте.
      Когда в пятнадцать часов я проделал эти манипуляции, то понял, что в счислении ошибся километров на полтораста. Аэростат несло к югу. А это никак не входило в наши планы. Нас больше бы устроил западный ветер, чтобы он вынес аэростат, скажем, в Сибирь или на Дальний Восток. А северный ветер домчит до Кавказа или Черного моря - и хочешь не хочешь, но заставит садиться.
      С набором высоты дышалось все труднее и труднее. Начинался кислородный голод. Но это было еще полбеды. Постепенно стал донимать холод. Несмотря на теплую одежду, унты, меховые перчатки, мороз пробирал до костей. Двигаться мы не могли - в корзине не разбежишься. Никаких нагревательных приборов у нас не было. Не могло быть и речи о каком-либо источнике тепла, связанном с огнем. Мы ведь "висели" на бочке с порохом. Чиркни спичку - и водород, газ вроде бы совсем безобидный, рванет с силой однотонной фугаски. Горячий чай в термосах согревал на несколько минут, потом зубы снова начинали выстукивать морзянку
      - А если залезть в спальные мешки? - предложил Артур.
      - А как работать?
      - Так не с головой, только наполовину.
      Я откинул брезент, чтобы достать спальники. Митька с тоскующим взглядом сидел в одной стороне. Прошка - в другой. Значит, и собаке и котенку тоже было плохо. В отличие от нас, людей, которые с бедой, болезнью, несчастьем идут к другим людям за помощью или объединяются, животные переносят напасть в одиночку. Почему так распорядилась природа - непонятно. Видимо, среди меньших наших существует жестокий и по-своему справедливый закон - не перекладывать свои болячки на других. Когда им становится плохо, они забиваются куда-нибудь в глушь и умирают без свидетелей.
      - Митька... - Артур погладил пса по спине, но тот не вильнул хвостом, не отозвался на ласку.
      Я положил перед носом кусок колбасы. Собака, вздохнув, отвернулась.
      - Отдаю свой мешок Митьке, - объявил сердобольный Артур.
      - К чему такая жертва? - отозвался Сенечка. - Про запас я захватил меховую куртку. Давайте его одевать!
      Митька не сопротивлялся. Передние лапы мы просунули в рукава, а поскольку куртка оказалась широка, то полы зашили на спине крупными стежками. Прошку я просто засунул за пазуху. Котенок пригрелся и затих.
      Мы сняли с себя парашюты, в спальниках проделали дыры для рук, залезли в мешки, застегнулись наглухо замками-молниями. Не дай-то бог, если что случится с аэростатом и нам срочно придется спасаться на парашютах. Запеленатые, точно куколки, вряд ли мы сумеем вылезти из мешков, надеть парашюты и раскрыть их на безопасном расстоянии от земли... Но как бы страшно ни было пребывать в таком одеянии, перспектива замерзнуть была страшнее. Из двух зол мы выбрали меньшее.
      К вечеру газ в оболочке начал охлаждаться. Шар пошел вниз. Сенечка не стал его удерживать на высоте. Отсчитывая через тридцать секунд показания барометра, он вычислял скорость спуска. Она составила 2,5 метра в секунду. То же самое показал вариометр. Стало быть, прибор исправно нес свою службу.
      Артур замерил мощность облачности от верхней границы до нижней. Вышло более полутора тысяч метров. Температура от минус двадцати четырех подскочила до плюс восемнадцати.
      Земля открылась морем огней. Если прибавить чуть-чуть воображения, огни рисовались в форме гигантской трехпалой лапы. Так выглядела с высоты Тула. Мир сразу наполнился звуками - гудками машин, звоном трамваев, грохотом работающих заводов. Где-то слышалась музыка. В паутине освещенных улиц и переулков мы рассмотрели яркий пятак танцплощадки. Звуки долетали до нас так четко, что мы слышали даже возбужденный гул молодой толпы. Аэростат же на черном фоне неба был почти невидим.
      Медленно проплыла танцевальная палуба, набитая людьми, потом угол заросшего парка, старинная кладбищенская ограда и полуразрушенная часовня...
      И тут до нас донеслись придушенные голоса - нетерпеливый мужской и девичий - ломкий, сопротивляющийся слабо и неумело: "Не надо, Вася..."
      Рыцарская душа Артура не выдержала. Он схватил мегафон и басом, точно с того света, крикнул:
      - Василий!.. Не балуй!
      Оклемавшийся в тепле Митька, почуяв чужих и тоже как бы сердясь, коротко гавкнул. На секунду воцарилась тишина. В следующий миг, как вспугнутый вепрь, рванул неведомый Василий, круша и ломая кустарник. В другую сторону, ошалев от страха, пустилась его подружка.
      Сенечка что-то недовольно пробурчал и сыпанул на землю песок.
      - Извини, но мы из-за твоего любопытства могли бы сесть прямо на кладбищенские деревья, - ухмыляясь в темноте, промолвил благородный командир.
      Уравновесившись на высоте в километр, Сеня лег спать. Кое-как угнездившись на ящиках от приборов, я взял пеленги, передал в штаб сводку и притулился рядом. Артур остался на вахте.
      10
      Пошли вторые сутки полета. Нагревшись в теплом воздухе у земли, аэростат поплыл в высоту. В этот день Артур решил приблизиться к границам стратосферы, о чем мечтали многие воздухоплаватели. Кроме Тиссандье, пытались сделать, это американец Грей, испанец Бенито Молас. Они проникли на высоту 12 и 12,5 километра, и оба погибли от удушья. Стало ясно: при температуре минус шестьдесят градусов и в сильно разреженном воздухе человек существовать не может. Чтобы обеспечить жизнь на такой высоте, надо изолировать человека от окружающей среды, иными словами, окружить герметичной оболочкой.