- Не надо! - с баса он сорвался на петушиный дискант. - Не губи!
      - Тогда не зловредничайте, - мстительно проговорил я. - Мы же не только для себя стараемся - для науки! Вы когда-то здесь один справлялись. Встряхнитесь! Вспомните молодость! Энтузиазм!
      6
      - Дурачок, ведомо ли тебе, Зозулин пинком распахивает дверь в кабинет директора? - вспылил Артур, узнав об инциденте.
      - Но Зозулин прекратил звонки!
      - Зозулин сейчас звонит в другие места!
      Однако старик, сам того не осознавая, с шаткой почвы мечтаний поставил нас на твердый фундамент реальности.
      Наша Обсерватория не отличалась от любой другой конторы. Слухи о таинственных делах в некогда забытом эллинге поползли по коридорам, как струйка угарного газа. От незнания рождались легенды. Предположения высказывались разные. "Самогон гонят, мерзавцы", - говорили одни. "И продают в неурочное время по десятке за бутылку", - добавляли другие. "Не знаю уж что, но химичат налево", - заверяли третьи. "Говорят, клад ищут, Сенечка, в бытность аэронавтом, там его зарывал". - "Тогда зачем мотор, станки, свет?"
      К чести сказать, разговоры велись пока в низах, в среде, так сказать, обслуживающего персонала. На этажах повыше, среди младших научных сотрудников, помалкивали. Там своих забот хватало. А старшие сотрудники, среди которых орудовал Артур, попросту выжидали, чем дело кончится, когда докладная дойдет до начальства
      Зозулин, представляя нижний эшелон, тем не менее был вхож в высший, как заслуженный солдат к генералу. Нынешнего директора Виктора Васильевича Морозейкина он знал еще с тех давних времен, когда тот проходил студенческую стажировку.
      Но кроме Зозулина, подвальных тружеников связывал с дирекцией подвижный зам по хозяйственной части Стрекалис. Дважды он пытался совершить внезапный налет на эллинг, но был обращен в бегство нашим Митькой. А поскольку все, что крутилось, светилось, двигалось, самообеспечивалось и самоустранялось, попадало под его начало, то Марк Исаевич усмотрел в наших бдениях нечто незаконное, хищническое. Исподволь набравшись разных слухов, он ринулся к Морозейкину. В кабинете в это время Зозулин чинил селектор. Стрекалис выпалил сведения директору. Член-корреспондент в буквальном смысле витал в облаках, не спускаясь на грешную землю, и, конечно, оробел. Тут-то и подал голос Зозулин:
      - Аэростат они делают, а не самогон варят.
      Морозейкин недавно что-то слышал об аэростате от Гайгородова, но значения не придал, посчитав вопрос далеким, как следующая пятилетка. Оказалось же, что он стучался в дверь.
      - Кто взялся за проблему? - спросил смутившийся Виктор Васильевич.
      - Воронцов. И с ним Волобуй и новенький.
      - Я не слышал о таких сотрудниках.
      - Они оформились временно - один сантехником, другой электриком.
      Морозейкин озадаченно почесал кончик носа. Он дождался, когда Зозулин подсоединил клеммы и водрузил на место кожух, нажал на клавишу аэрологического отдела:
      - Артур Николаевич? Прошу ко мне!
      Уж не знаю, о чем говорил директор с Артутом, только минут через тридцать увидел я своего друга, мчавшегося к эллингу волчьим наметом. Митька увивался рядом, норовил лизнуть лицо.
      - Ну, братцы, началось, - задыхаясь, выпалил Артур и свалился на подставленный Сенечкой табурет.
      Он поглядел на раздувшееся пузо аэростата с пластырями наклеек, на сетку, порванную в некоторых местах, на ивовую гондолу, покрытую для придания эластичности натуральной олифой.
      - Трех дней хватит, чтобы все это показать в наилучшем виде?
      - А сегодня что? - Сенечка уже потерял счет дням.
      - Пятница.
      - Если серебрянки хватит, управимся.
      - Тогда все трое засучиваем рукава и - вперед через моря! В понедельник Морозейкин обещал прибыть сюда.
      Шар, надутый воздухом, выдерживал давление в пять атмосфер, туже, чем резиновая камера у большегрузных самосвалов. И все же где-то чуточку стравливал. Сеня в люльке ползал по нему, как черт в рождественскую ночь, прижимал ухо к гулкой утробе, однако утечки не находил. Это его тревожило, хотя запас допуска был огромный.
      Мы стали на клею разводить серебрянку. В былые времена она пользовалась славой уникальной краски. Ею покрывали дирижабли, колбасы привязных аэростатов, фюзеляж и крылья самолетов, надгробные тумбы. С добавкой в порошок марганцовки применялась в фотовспышках, давая сноп мертвенно-голубого огня и дыма. Таинственные благодетели оставили нам две бочки серебрянки. Но у нас не нашлось краскопульта. Красить кистью долго. Казенные пылесосы запирал Стрекалис, которого мы решили игнорировать. Ни у меня, ни у холостяка Артура пылесоса не было. Волей-неволей пришлось идти домой Сенечке. Простился он с нами грустно, словно предчувствуя погибель.
      Часа через два мы увидели его живым и здоровым. Обхватив обеими руками короб с пылесосом, он бежал, странно припадая на ногу, и что-то кричал. Мы превратились в слух. "...тьку спускай!" - донеслось до нас. Тут заметили мы мужеподобную жену Сенечки - Виолетту Максимовну. Она мчалась иноходью и вот-вот могла настичь мужа. Потягиваясь и зевая, из будки вылез Митька. Почуяв тревогу, он вопросительно посмотрел на меня. Я попридержал его за ошейник и, выждав момент, не шевеля губами, процедил:
      - Давай!
      В пять прыжков Митька отсек Сенечку от настигавшей супруги. Та развернулась на месте и помчалась прочь, как бы обретя второе дыхание.
      Сенечка опустился на землю, загнанно хватая воздух ртом. По лицу тек пот.
      - Теперь знает, где я... Сожжет... - с трудом выговорил он.
      - А Митька на что?!
      Артур, посмеиваясь, обещал происшествие уладить.
      Пылесос, если к выходному отверстию присоединить шланг с насадкой-распылителем, творит в покраске чудеса, но в пространствах современной скромной квартиры. Нам же пришлось красить площадь примерно равную яйцеобразной крыше Московского планетария. От крепкого ацетонового запаха мы балдели, точно коты от валерьянки. В противогазах работать было жарко и душно, к тому же быстро забрызгивались очки.
      Сетку из тонкой, но прочной пеньки мы тоже испытали на разрыв, нашли ее достаточно крепкой. Заделали дыры, стали набрасывать сетку на оболочку, и тут Сенечка, сидя на балке потолка эллинга, обнаружил утечку Воздух просачивался через прокладку верхнего клапана. Ослабли пружины. Дождавшись, когда высохнет оболочка, мы стравили воздух, сняли клапан. Сенечка отправился в кладовую искать запасной, но не нашел.
      Было воскресенье. Народ отдыхал, и никто из знакомых помочь нам не мог. Стали искать умельцев-надомников. В заначке одного нашлась эластичная авиационная резина для прокладки, у другого - стальная проволока нужного сечения, из нее мы понаделали пружин. Короче, с клапаном мы возились всю ночь, вклеили его в разрез оболочки, зажали в струбцинах.
      Наступил понедельник. А еще надо было накачать оболочку, подвесить гондолу, привести эллинг в божеский вид. Вдруг начальству вздумается осмотреть аэростат с утра? Когда на работе появился Артур, я позвонил ему и рассказал про историю с клапаном. Тот бросился к Морозейкину. Но у директора шло какое-то совещание. Что решают? Однако секретарша Дина Юрьевна, которую звали за глаза Дианой, была неприступней мраморной стены семитысячника Хан-Тенгри.
      - Вас не звали, значит, вопрос не ваш, - ответствовала Диана, выбивая на "Эрике" сердитую дробь.
      И тут Артур наткнулся на Виолетту Максимовну, одетую во все скромное, как вдова. Супруга Сенечки сидела в приемной, поджав под стул ноги и вытирая глаза кружевным платочком. Артур обрадовался, словно встретил маму. Покосившись на кукольно-каменное лицо Дианы, он выволок Виолетту Максимовну в коридор:
      - Вы к директору?
      - У меня заявление на Волобуя...
      - Морозейкин не поможет. Надо в профком или еще выше - к заместителю директора Марку Исаевичу Стрекалису
      Стрекалис был охоч до разных семейных неурядиц у сотрудников. К нему, как к святым мощам, тянулись обиженные жены, кто из мужей получку зажимал, кто уклонялся от алиментов и воспитания детей, а кто и руку поднимал.
      У Виолетты Максимовны, узнавшей теперь, что Сенечка вернулся в Обсерваторию, была одна жалоба - почти не бывает дома.
      - Может, завел пассию? - спросил Стрекалис.
      - Чего-о? - надвинулась Виолетта на щупленького Марка Исаевича.
      - Ну, даму сердца, симпатию...
      - Нет у него такой и не может быть, - убежденно проговорила Виолетта. - В вашем ангаре днюет и ночует.
      - Вот бумага, ручка, пишите официальное заявление... - Скрестив на груди руки, Марк Исаевич продиктовал: - Заместителю директора Обсерватории Стрекалису М. И. Заявление... Настоящим уведомляю и призываю вас принять самые строгие, не терпящие отлагательств меры по отношению к моему мужу Волобую С. С. И далее суть дела...
      - Не буду писать, - проникшись вдруг жалостью к своему непутевому супругу, Виолетта отшвырнула ручку, точно змею.
      Стрекалис уже вошел в раж и рассвирепел. В это время раздался звонок.
      - Я занят! - рявкнул он в трубку, не разобрав, кто звонит.
      А звонил Морозейкин. Посмотрев в список неотложных дел, он наткнулся на запись, что следует посетить эллинг. Поэтому решил собрать людей, имеющих отношение к этому вопросу. Нарвавшись на грубость Стрекалиса, по природе тихий, робкий директор настолько смутился, что машинально положил трубку.
      Потом он набрал номер кабинета Гайгородова. В этот момент там уже находился Артур и умолял Георгия Михайловича повременить с визитом в эллинг, так как с ремонтом аэростата произошла заминка. Гайгородов понимал, что товаром надо блеснуть, от первого впечатления зависело многое.
      - Где-то по Обсерватории бродит американский гость Роберт Лео Смит, собирает материал для книги об экологических проблемах человечества, вспомнил Георгий Михайлович. - Попробуйте разыскать его - и к директору с вопросником!
      - Вы светоч! - обрадованно воскликнул Артур, бросаясь на поиски иностранца.
      Смит оказался в библиотеке.
      - Вы, кажется, собирались навестить директора?
      - Как только мистер Морозейкин будет располагать достаточным временем...
      - Считайте, что у Виктора Васильевича появилась свободная минута, - Артур вежливо взял американца под руку.
      Когда они зашли к Гайгородову, тот, пряча веселые глаза, сообщил, что директор ждет... Артур проводил гостя до приемной, заметив, как в расписании директорского времени Диана вычеркнула слово "эллинг" и написала сверху "Смит". Время окончания беседы она могла не проставлять. И Морозейкин, и американец, как говорят, сидели на одном шестке, соединявшем биологические законы человека с природными условиями его существования. Так что им предстояло поговорить о многом.
      Пена, поднятая Стрекалисом, улеглась сама по себе. Почуяв, под какой удар Марк Исаевич подгонял Сенечку, Виолетта взъярилась. Не учел он того, что Виолетта вела родословную от конногвардейцев и синеблузниц, от молодежных бригад и покорителей целины. И не ее вина, что, попав в торговую сеть, вовремя не народила детей, а ударилась в хрустальное накопительство, отвратив от себя тем самым Сенечку с его смирным, но флибустьерским сердцем.
      ...Эллинг мы выдраили, как матросы палубу перед адмиральской проверкой. Пахло вымытым содой деревом, вощеной пенькой и олифой.
      Сеня смотался на улицу Павлика Морозова, где хранился архив Обсерватории, разжился документами трехкратного списания всего летного имущества, в том числе аэростата, стоившего в былые времена миллионы. Знакомый старичок-бухгалтер по справочнику расценок составил ведомость, рассчитал количество затраченного труда и стоимость материалов, скостил несколько нулей, уплывших во время денежных реформ, и все равно получил порядочную сумму в семьдесят тысяч рублей с хвостиком. По существу, эти деньги свалились на Обсерваторию как манна небесная.
      Новый клапан держал воздух крепче винтовой заглушки. В баллонах на складе оказались водород и гелий. Брезентовые мешочки мы заполнили просеянным песком, проверили на точность приборы, которые понадобятся в полете.
      Между тем докладная записка Артура уже пошевелила впечатлительное сердце Морозейкина, подбадриваемое вдобавок инъекциями Гайгородова, Комарова, Бадояна и других климатологов. Недавний визит Роберта Лео Смита убедил директора, что на старой арбе нельзя въезжать в грядущий век. Виктор Васильевич, разумеется, понимал, что первыми восстанут против аэростатов авиаторы. Точно так же против яхт выступали в свое время речники, получившие быстроходный флот на подводных крыльях. Однако ни на Клязьминском, ни на Московском и Истринском водохранилищах не произошло ни одного столкновения с "Ракетой" или "Метеором". Авиационные начальники, конечно, пекутся о безопасности воздушного сообщения. Но пока единичный полет воздушного шара никак не отразится на работе самолетов, тем более что пространства нашей страны не идут ни в какое сравнение с воздушной толкучкой Европы.
      Не отвлекаясь ни на какие другие дела, Морозейкин приказал Диане в среду с утра собрать ученый совет Обсерватории. Он зачитал докладную записку Артура о необходимости провести серию метеорологических наблюдений в условиях невозмущенной атмосферы. Большинство ученых принимало непосредственное участие в редактировании записки, так что особых прений она не вызвала. Гайгородов только вскрикнул:
      - Давно пора! Спим на продавленном диване прошлого.
      - Воронцов утверждает, - сказал Морозейкин, - что для этой цели подойдет наш старый аэростат.
      - Он давно превратился, в прах, - подал голос кто-то.
      - Он готов!
      Ученые, подогретые репликой Георгия Михайловича, гуськом двинулись к эллингу.
      Мы затащили Митьку в будку, посадили на цепь, строго наказав не гавкать.
      Вперед вырвался Стрекалис, сделав вид, будто ведет в свои подопечные владения. От грозной, неведомой силы попрятались коты. Я нажал кнопку движка. С мягким гулом разъехались по рельсам створки эллинга. Гости прошли внутрь и оробели перед темнотой огромного цеха. В глубине белело нечто непонятное, космическое. Я включил прожектор. В серебристом блеске, отражавшем горячие световые лучи, заблистало сказочное творение. Накаченная воздухом оболочка в невесомой сетке походила на исполинскую колбу. Подсвеченная еще и снизу, она имела вид воздушный, рождественский, точно елочная игрушка. Аэростат был в полном снаряжении, как воин перед битвой. Накачай его водородом и только - и он полетит.
      Морозейкин отступил на шаг, снял шляпу, обнажив матовую лысину.
      Однако первым пришел в себя Стрекалис. Как председатель комиссии перед сдачей объекта, он подергал веревочные петли для переноски корзины, пнул по ивовому боку гондолы, удостоверяясь в прочности, ощупал мешочки с балластом, пытаясь понять, что там.
      - Думаю, как основу, можно принять на баланс, - проговорил он с деловым выражением.
      Тут Сенечка потянул его за рукав, показал аккуратно сброшюрованную папку, где жирно была проставлена итоговая стоимость всего сооружения. Марк Исаевич поперхнулся, будто проглотил кость, но в присутствии директора сдержал гнев, кисло бросил:
      - Рассмотрим в рабочем порядке.
      Гайгородов любовно погладил край корзины:
      - Подумать только, сколько прошло лет... А жив курилка!
      - Вы считаете, что этот аэростат полетит? - спросил директор.
      - Убежден, - ответил Гайгородов твердо и представил нас. - Делали вот эти молодцы! И заметьте, одни, без всякой поддержки, полностью из подручных материалов. Они и полетят!
      Я посмотрел на Морозейкина. В его светлых наивных глазах читалась мука. Ах, как бы ему хотелось жить спокойно! Согласись он на полет, тогда придется обращаться в Комитет, а может быть, еще выше. И первое, с чем он столкнется, будет отказ: "Вы не осилите расходов", "Зачем ворошить прошлое?", "Выкиньте из головы эту затею!", "Кто из аэронавтов первым выпадет из корзины?.." Каждый, с кем придется встречаться, изо всех сил, с полным набором аргументов постарается помешать. Просто иногда удивляет, как ухитряется существовать наша экономика, если столько винтиков в ее нутре считают долгом затормозить любое начинание, не дать ходу, отвергнуть идею! Надо с кем-то спорить, кого-то убеждать, выдвигать весомые доводы, не отраженные в докладной записке Воронцова, входить в контакт с министерством авиации, тревожить ответственных работников, которые дорожат своими постами и хотят жить без тревог.
      А как просто загубить новое в зародыше! Допустим, образовать аттестационную комиссию, поставить вопрос о профессиональной пригодности экипажа или взять под сомнение надежность самого аэростата, нагромоздить проблемы... И все это сделать под видом научной озабоченности, государственного благоразумия, ответственности за жизнь людей, наконец!
      Однако Морозейкин не только руководил учреждением. Как умный человек, он улавливал, что дует свежим ветром, когда на себя надо брать ответственность. Взваливал же на себя неблагодарный труд Сергей Павлович Королев, с которым вместе когда-то работал Морозейкин. Поэтому и стал он крестным отцом космонавтики, защищая ее от неверующих, порой облеченных большой властью.
      Как ученый, Виктор Васильевич сознавал, что полет даст науке ценнейший материал. Тут прав Гайгородов. Даже сравнительные показатели, полученные в полетах многолетней давности, и сегодняшние сведения позволят не голословно, а фактами подтвердить тревожную экологическую проблему в жизни человечества. Несколько последних лет Морозейкин посвятил вопросу "парникового эффекта" в атмосфере. Исследования убедили его, что в воздухе сейчас стало больше не только углекислого газа. Значительно более быстрыми темпами происходит увеличение содержания метана. Анализ льда на полюсах, где зимовал Виктор Васильевич, показал, что за последние триста лет концентрация метана в атмосфере повысилась вдвое. Произошло это главным образом за счет производственной деятельности людей. Он разгадал механизм этого процесса, когда при сжигании человечеством минеральных топлив и биомассы окись углерода в атмосфере вступает в реакцию с радикальными группами углекислоты, и образуется метан. Этот газ, так же как и двуокись углерода, поглощает инфракрасное излучение с поверхности земли и усиливает "парниковый эффект", что может оказаться опасным вообще для органической жизни. Пробы с аэростата дали бы более точные цифры.
      Беспокойство в глазах Морозейкина сменилось решимостью. Директор обернулся к многоопытному Гайгородову:
      - Ну что ж, экипажу, кажется, пора начинать подготовку. Научным руководителем назначаю вас, Георгий Михайлович. А ответственным за снаряжение и старт будет,.. - Он поискал глазами Стрекалиса. - Марк Исаевич, не возражаете?
      "Мудрец!" - чуть не вскрикнул я, услышав это неожиданное решение. Из недруга Стрекалис вдруг превращался в приверженца уж если не по душе, так по обязанности.
      Правда, Стрекалис, обжегшись на Виолетте Волобуй с попыткой опозорить Сенечку, попытался дискредитировать меня: застать спящим на ночном дежурстве. Но тут опять нарвался на Митьку. Обжившись и уверовав в свою значимость, пес значительно расширил сферу своего обитания. Охранял он теперь не только эллинг, но и обсерваторскую территорию в целом. Однажды ночью он обнаружил крадущегося человека и загнал его на двухметровый столб бетонного забора. Как Стрекалис взвился по абсолютно гладкой стенке - и бог не разберет. Марк Исаевич сидел бы там до утра, если бы не мое отходчивое сердце. Разъяренного Митьку я оттащил за ошейник на безопасное расстояние и, сделав вид, что не узнал Стрекалиса, крикнул:
      - Слезайте и не вздумайте бежать!
      - Я не могу слезть! - простучал зубами Стрекалис.
      - Митька, сидеть! - приказал я собаке.
      - Спустите меня отсюда, - потребовал Стрекалис, косясь в темноту, где в напряженной позе замер Митька.
      Я не спеша приблизился к забору, в тусклом свете уличной лампочки посмотрел ему в лицо:
      - Зачем вы ночью пытались проникнуть в Обсерваторию?
      - "Зачем, зачем"... Не вашего ума дело!
      Стрекалис сделал попытку спрыгнуть со столба, но страх перед высотой удержал его.
      "Чего доброго, свалится и ноги поломает", - подумал я, соображая, как получше вызволить Стрекалиса. Можно, конечно, подойти к забору вплотную - он поставит ноги на мои плечи и спустится. Но такая церемония показалась для меня унизительной. Я пошел за стремянкой. Закрепляя створки лесенки, я услышал его голос:
      - Только попрошу, чтобы этот случай остался между нами.
      Ради высокой цели мирного сосуществования такой пункт соглашения меня устраивал.
      - Обещаю. Пойдемте, чаем напою, - предложил я.
      Поколебавшись, Марк Исаевич согласился. В дежурке за чашкой чая мы поговорили о пустяках, ни словом не обмолвившись о происшествии. Я вызвался проводить его. Когда мы вышли, из темноты на нас уставились два фосфоресцирующих глаза. Марк Исаевич снова дернулся, но я успокоил:
      - Митька это. Не бойтесь! Он добрый.
      В подтверждение моих слов, пес вышел на освещенный окном пятачок и дипломатично вильнул хвостом.
      Так недавний зложелатель стал союзником.
      7
      Училищный комэска майор Золотарь вбивал в наши головы непреложные истины. Его изречения входили в нас, как гвозди.
      "Ты не можешь себя чувствовать в безопасности, если в аэроплане ослабла хоть одна гайка", - говаривал он.
      Радея о надежности аэростата, мы стали подвинчивать гайки в расшатавшихся знаниях. Кое-что мы основательно подзабыли. Пришлось восстанавливать знания о теории полета, метеорологических явлениях, устройстве приборов, технике ориентировки в облачности, практической и астрономической навигации, радиосвязи.
      Особенно усердно мы готовили себя к полету в облаках, так как авиаторы, скорее всего, могли дать нам "зеленую улицу" только в нелетную погоду, да и Артура для его исследований больше устраивали именно циклоны. Мы изучали устройство вариометра, авиагоризонта, компасов, высотомеров2. Занимались радиостанцией, которая заменит нам в полете глаза и уши.
      "Летать без радио в облаках, - учил Золотарь, - то же самое, что ночью гнать машину с потушенными фарами".
      В комплект радиообеспечения входили радиоприемник, передатчик с микрофонной и телеграфией связью, радиокомпас. Мы должны были настраиваться на сигналы радиомаяков, запрашивать пеленги, получать от метеостанций сведения о погоде по маршруту, о направлении и скорости ветра на высотах, вести двусторонние переговоры с главной станцией слежения.
      Не замедлили сказаться результаты нашей жарко вспыхнувшей дружбы со Стрекалисом. Марк Исаевич не только раздобыл для нас новейшую радиостанцию-портативку, но и добился ставки специального радиста, который должен был держать связь только с нами, не отвлекаясь на другую работу. Станция слежения находилась в радиобюро Обсерватории, свою рацию мы пока установили в эллинге.
      Получив свои частоты и позывные, я занялся практикой передач. Помня о том, что хороший, но неправильно установленный передатчик подобен отличной, но плохо настроенной скрипке, я постарался точно по инструкции нацелить антенну, отрегулировать настройку, когда настало время сеанса, включил микрофон:
      - Алло! "Уран", "Уран" - я "Шарик".
      Из динамика раздался голос девушки:
      - "Уран" слушает. Прием!
      - Прошу дать настройку.
      - Раз, два, три, четыре...
      Я крутил регулятор, щелкал выключателем кварцевой стабилизации. Радиоволны неслись в заоблачные края к ионосфере3 и, отразившись, звучали в динамике молодо и бодро.
      - Перехожу на телеграф... - неуверенно я отстучал свои позывные, убедился, что разучился работать на ключе, что надо тренироваться, затем повернул ручку переключателя на микрофонную связь: - Проверку закончил.
      События ускорялись. Морозейкин стал действовать. Мы с Сенечкой откомандировывались в научно-исследовательский институт гражданской авиации, чтобы прослушать курс лекций по правилам полета, штурманскому делу и радиосвязи. После этого мы должны были сдать зачет квалификационной комиссии.
      Когда мы вернулись, Арик обрадовал новостью:
      - Так вот, академики, вылет разрешен. Теперь будем ждать устойчивого фронта и оптимального ветра. Всем приказано перейти на казарменное положение.
      В наше отсутствие бурную деятельность развил Стрекалис. По составленному Артуром списку он достал почти все - сублимированные продукты, маски, комбинезоны и куртки на гагачьем пуху, спальные мешки, батареи для питания бортовых ламп, рации и освещения кабины, баллоны с кислородом для дыхания, ружья "Барс" и пистолеты, парашюты, унты, аптечку. Более того, он раздобыл канистру превосходного кагора. Это вино, смешанное с горячим чаем, прибавляло бодрость, снимало сонливость и усталость. Он же договорился с соседней воинской частью о поддержке на старте. Когда будет получено разрешение на полет, взвод солдат поднимется по тревоге и поможет в подготовке аэростата к работе.
      Теперь можно было приступать к расчету зоны равновесия. Чтобы это понять, давайте опять вспомним закон Архимеда и при его помощи рассчитаем подъемную силу свободного аэростата. В оболочке - наилегчайший газ водород. Один кубометр этого газа поднимет примерно килограмм груза. К оболочке мы подвесим гондолу. Аэростат полетит вверх лишь в том случае, когда вес всего материала строп, гондолы, ее содержимого, оболочки, газа - будет меньше веса вытесненного им воздуха.
      Поднимаясь, аэростат попадет в слои воздуха с постоянно уменьшающимся давлением. Газ в оболочке начнет расширяться. На определенной высоте газ раздует всю оболочку. Излишек давления его изнутри разорвет оболочку. Поэтому в ее нижней части делается отверстие, переходящее в удлиненный рукав в форме аппендикса. Через него улетучивается излишний газ, но и подъемная сила уменьшается. И вот наступает момент, когда она становится равной нулю. Аэростат зависает. Такое положение и называется зоной равновесия.
      Пользуясь клапаном вверху, тем, что делал Сеня, можно выпустить немного газа. Аэростат станет более тяжелым, чем окружающий воздух, и начнет спускаться. Если же нам захочется подняться выше, то следует сбросить немного балласта. Большие мешки с мелким песком стояли в одном углу, мешочки поменьше висели по бортам корзины.
      Гондолу мы поставили на тележку и загрузили ее всем, что могло понадобиться в полете. Перед этим каждую вещь взвесили, рассчитали необходимое количество газа. Много места заняли баллоны, батареи и рация, доска, куда были вмонтированы нужные для полета приборы.
      Метеорологическое имущество Артур намеревался расположить позднее, большую часть датчиков вынести вообще из гондолы, укрепив их на сетке оболочки, штангах и просто подвесив рядом с балластными мешочками. Их вес был нам известен.
      Еще надо было прибавить живой вес экипажа в теплом одеянии, а также Митьки... Мы решили испытать, как поведет себя собака в разреженной атмосфере. Возможно, это тоже пригодится науке, хотя пес грозил доставить немало хлопот. Ну, как, к примеру, он будет дышать на большой высоте?
      - Возьму намордник и сделаю ему маску, - пообещал Сеня.
      - А если нам придется прыгать, может, заодно и парашют приспособишь? спросил Артур.
      - Я его с собой захвачу вместе с рюкзаком.
      Сенечке, да и мне, очень хотелось взять с собой Митьку. Нам показалось, что участие в полете четвероногой твари поддержит некую незыблемую традицию дальних путешествий. Участие Монморанси в значительной степени скрасило известное плавание по Темзе. К тому же Митька теперь казался нам красавцем в сравнении с фокстерьером Джерома Джерома.
      Митька вертелся около, зная, что речь идет о его участи.
      - А как он будет пить чай с кагором? - не унимался Артур.
      - Вообще предлагаю чай пить отдельно, а кагор когда приземлимся.
      Решили пса взвесить. Если он потянет больше двадцати килограммов - в полет не брать. Митька потянул на девятнадцать четыреста.
      - Ладно, пусть летит. Его же сородичи первые побывали в космосе.
      Удовлетворившись решением Артура, отныне нашего официального командира, Сенечка полез на оболочку проверять надежность разрывного приспособления. Так называлась полоса материи, которая крепилась к оболочке только клеем и несколькими стежками. От верхней части полотнища к гондоле опускалась разрывная вожжа красного цвета. Если потянуть за нее, то полотнище отклеится, в оболочке образуется щель, и газ устремится наружу. Разрывное приспособление применяется при посадке.
      Зная вес материальной части, рассчитали мы и безопасный предел натяжения оболочки. На высоте в десять тысяч метров он равнялся двадцати двум килограммам на метр. Ткань вполне выдерживала. Словом, все было готово к полету, оставалось только ждать команды.
      8
      Холодный сентябрьский фронт медленно и неотвратимо шел с циклоном со стороны Скандинавии, предвещая затяжные дожди, обледенение, нелетную погоду. Вчера он достиг Ленинграда, завтра мог скатиться к нам. В это время Морозейкии и получил разрешение на полет. Была объявлена готовность номер один. Заработал штаб управления, куда вошли Морозейкин, Гайгородов, представители авиации. Весь день мы приспосабливали к корзине метеорологические приборы, некоторые из них Артур намеревался прикрепить к стропам. Прибыла вызванная Стрекалисом воинская команда. Марк Исаевич приступил к обязанностям начальника старта.
      На поле перед эллингом солдаты разостлали брезентовой полотнище, на него уложили оболочку.
      Поначалу шар будто и не думал надуваться. Лишь волны газа прокатывались под серебристой тканью. Но постепенно начал расти холм. Солдаты взялись за поясные веревки, продетые через специальные петли, прикрепленные к верхней части оболочки.
      Гора вздымалась, превращаясь в исполинский гриб.
      - На поясных, плавно сдавай! - покрикивал Марк Исаевич.
      Солдаты понемногу отпускали поясные веревки, оболочка поднималась выше и выше. В свете прожекторов аэростат выглядел фантастически. Хорошо, что не было ветра, иначе трудно было бы удерживать раздувающуюся оболочку, уже закрывшую полнеба. Внизу оболочка провисала широкими складками - это был запас для того, чтобы на высоте расширяющийся от понижения давления газ не стравливался понапрасну.