* * *
      Было еще темно и очень холодно, когда Вайдеман в сопровождении техника и дублера выехал к самолету. "Альбатрос" стоял в самом конце взлетной полосы. Возле него возились инженеры и механики с отвертками, ключами, измерительными приборами. - Как заправка? - По самое горлышко, - ответил из-под фюзеляжа механик Карл Гехарсман. Вайдеман не спеша надел парашют, подогнал ремни и залез в кабину. За время, проведенное в Лехфельде, он изучил каждую кнопку, переключатель, винтик и мог отыскать их с закрытыми глазами. Днями просиживая в кабине, он мысленно представлял полет, почти до автоматизма отрабатывал все действия в любой сложной комбинации. Но сейчас, когда он, удобно устроившись в кабине, взялся за ручку управления машины, которая вот-вот взлетит, Вайдеман почувствовал неприятную дрожь в пальцах. Тогда он опустил руки и несколько раз глубоко вздохнул - это всегда успокаивало. - Не валяй дурака, представь, что ты на привычном М-109-М. Представил? Отлично. Он включил рацию и в наушниках услышал близкое дыхание Зандлера. - Я "Альбатрос", к полету готов, - сказал Вайдеман. - Хорошо, Альберт. Итак, задача у вас одна - взлететь и сесть. Не вздумайте делать чего-нибудь еще. - Понимаю. - И внимательно следите за приборами. Запоминайте малейшие отклонения. - Разумеется. - К запуску! Вайдеман включил кнопку подачи топлива в горючие камеры двигателей. Через несколько секунд загорелись лампочки-сигнализаторы. За фонарем зарокотал моторчик стационарного пускача. Глухо заверещали лопатки компрессоров. Альберт включил зажигание. "Альбатрос" вздрогнул, словно сзади его кто-то наподдал. Резкий свистящий рев оглушил пилота. Машина, удерживаясь на тормозах, присела, как рысак перед выстрелом стартера. На приборной доске ожили стрелки. Вайдеман протянул руку к тумблерам, щелкнул переключателями, проверяя приборы, еще раз окинул взглядом всю свою тесную кабину... "Кроме всего, что ты знаешь, нужна еще удача", - подумал он и нажал кнопку передатчика. - Я "Альбатрос", прошу взлет. - Взлет разрешается. Ветер западный, десять километров в час, давление семьсот шестьдесят... Привычное сообщение Зандлера успокоило пилота. Вайдеман отпустил тормоза, двинул ручку подачи топлива вперед. Двигатели взвыли еще сильней, но не увеличили тяги. Ручка уже уперлась в передний ограничитель, вой превратился в визг. Наконец истребитель медленно тронулся с места. Компрессоры на полных оборотах, температура газов за турбинами максимальная... Но самолет нехотя набирает скорость. На лбу выступают капельки пота. Вайдеману не хватает рева винта, упруго врезающегося в воздух, тряски мотора, в которой чувствуется мощь. На поршневом истребителе Вайдеман был бы уже в воздухе "Альбатрос" же пробежал больше половины взлетной полосы, раскачиваясь, вздрагивая и не выказывая никакого желания взлетать. Положение становилось критическим. Вайдеман торопливо потянул ручку на себя. Нос самолета приподнялся, но встречный поток не в силах был подхватить тяжелую машину с ее короткими острыми крыльями. Уже близок конец полосы, виден редкий кустарник, за ним - крепкоствольный баварский лес. И тут Вайдеман понял, что машина не взлетит. Рука машинально убрала тягу. Завизжали тормоза. В одном двигателе что-то булькнуло и бешено застучало. Самолет рванулся в сторону. Вайдеман попытался удержать его на полосе, двигая педалями. Единственное, что ему надо было сделать сейчас, это спасти дорогостоящий самолет от разрушения, погасить скорость. "Альбатрос" пронесся к кустарнику, рванул крыльями деревца. Шасси увязли в рыхлой, болотистой земле. Стало нестерпимо тихо. Правый двигатель задымил. Через несколько минут до слуха донесся вой санитарной и пожарных машин. Вайдеман провел ладонью по лицу, расстегнул привязные ремни, но выйти из кабины не смог. Несколько крепких рук выдернули его. Пенные струи огнетушителей забили по горящему мотору. - Что случилось, Альберт? - спросил Зандлер, подъехав на открытой легковой машине. - Об этом вас надо спросить, - ответил Вайдеман, садясь на сухую кочку. Его бил озноб. - Двигатели не развили тяги? - Конечно. Они грохотали так, как будто собирались выстрелить, но скорость не двинулась выше ста, и я стал тормозить в конце полосы, чтобы не сыграть в ящик. - Вы правильно сделали, Альберт. Едемте ко мне! Вайдеман сел рядом с Зандлером. Машина выбралась на бетонку и понеслась к зданию конструкторского бюро. - Значит, двигатель не выдержал взлетного режима, - как бы про себя проговорил Зандлер, закуривая сигарету. - Сейчас же составьте донесение и опишите подробно весь этот неудачный взлет. А потом садитесь за аэродинамику и руководства по "Альбатросу". К несчастью, времени у вас опять будет много... Через неделю в мастерских отремонтировали планер, установили новые двигатели. В носовую гондолу, предназначенную для пушек, был поставлен поршневой мотор ЮМО-211, который должен помочь "Альбатросу" оторваться от земли. Мессершмитт вместе с Зандлером осмотрел самолет и бросил недовольно: - Не курица и не самолет. "Альбатрос", треща мотором и воя двумя турбореактивными двигателями, подскочил вверх, низко прошел над аэродромными бараками, развернулся и сел. Наберет ли он когда-нибудь большую высоту и сможет ли выполнять фигуры высшего пилотажа - этого еще никто не знал. Но первая победа была одержана. Альберт выскочил из кабины и радостно стиснул попавшего под руку механика Карла. - Полетел, полетел "Альбатрос"! Видал, Гехорсман?! - Отчего же ему не полететь? - проворчал Карл. - Вечно ты недоволен, рыжий дьявол! - засмеялся Вайдеман, шутливо хлопнув по голой рыжей груди механика. Зандлер, расчувствовавшись, пожал руку Вайдемана. - Наша курица полетела... После осмотра техники обнаружили, что сопло левой турбины наполовину расплавилось
      * * *
      Накануне 1 мая 1941 года на заводах Мессершмитта поднялся переполох. В Аугсбург со всех аэродромов и вспомогательных цехов, разбросанных по Баварии, съезжались рабочие, инженеры, служащие. На митинге должен был выступать второй фюрер рейха Рудольф Гесс. Механик "Альбатроса" Карл Гехорсман едва не опоздал на служебный автобус из-за бутербродов, которые наготовила ему в дорогу жена. Теперь он сидел, обхватив большими, в рыжих конопушках руками многочисленные кульки, и не знал, как рассовать их по карманам. Сквозь бумагу протекал жир и капал на новые суконные брюки. С каждой каплей в сердце Карла накипала злость. "Нет человека глупее моей жены! - ругался он про себя. - На кой черт мне эти бутерброды, когда у меня есть пять марок на пиво и сосиски! Она всю жизнь преследует меня! Когда мне было туго, как раз в тот момент она рожала детей - они гадили в доме, и, когда я приходил с работы, у меня трещала голова от их визга" Выбросить бутерброды Карл не мог - он хорошо знал цену хлеба и масла. У Карла было семеро детей. Последний в отличие от старших двойняшек появился на свет в трогательном одиночестве. Карл получал от рейха добавочное пособие как многосемейный рабочий. Но его, разумеется, не хватало. Теперь дети уже разбрелись по свету. Трое работали в Гассене на металлургическом заводе, двое строили автобан и завод авиадвигателей. Двух последних, самых любимых, после "трудового фронта" забрал вермахт, и в Лехфельде он жил с женой, которая за жизнь так ничему и не научилась. Перед главным сборочным цехом во дворе был сооружен помост, обитый красным сатином. С двух сторон на углах висели флаги с нацистской свастикой, а в центре, там, где должен выступать оратор, стоял микрофон в паутине проволочных держателей. По правую сторону трибуны блестел начищенными трубами оркестр. По левую стояли ведущие инженеры и служащие фирмы - все в цилиндрах, черных фраках с красными розами в петлицах. Глядя на их физиономии, Карл подумал: "Буржуи тоже поалели. Праздник-то наш, рабочий..." Карл Гехорсман никогда не вмешивался в политику, но на рабочие демонстрации ходил и, случалось, кулаками крошил зубы штурмовикам. А потом пошли дети, и вовремя, - иначе давно бы упекли его в концлагерь. Солнце поднялось довольно высоко над стеклянными крышами корпусов. Стало жарко. Начинала мучить жажда. "Пива бы", - с тоской подумал Карл и стал понемногу расстегивать тяжелый двубортный пиджак и жилет. Грянул оркестр. Как по команде, цилиндры левой стороны трибуны слетели с голов и легли на согнутые в локтях руки. Толпа вытянулась. От кучки самых больших начальников, среди которых Карл узнал лишь верзилу Мессершмитта, отделился маленький узкогрудый молодой человек с зачесанными назад волосами и темными провалами глаз. Оркестр наддал еще оглушительней, а последнюю ноту гимна рявкнул на пределе всех возможностей. - Я приветствую рабочий класс Германии! - выкрикнул Гесс - Зиг хайль! - откликнулись тысячи глоток, - Я приветствую его солидарность с идеалами и жизнью народного вождя Адольфа Гитлера! - Зиг хайль! От крика у Карла заломило в ушах и зажгло в желудке. - Я приветствую истинных граждан нашего рейха! Снова грянул оркестр и смолк. - Германия выполняет сейчас великую историческую миссию. Годы позора и унижений, навязанных нам извне, прошли. Мы, национал-социалисты, уяснили теперь свою правую роль в истории мира. Наши враги навязали нам договор под дулом пистолета, который приставили к виску немецкого народа. Этот документ они провозгласили святым, растоптав нашу гордость. Теперь мы объявили им святую немецкую войну... Гехорсман непроизвольно икнул. На него сердито скосили глаза соседи. Карл глотнул слюну, но рот пересох. Он попытался сдержать проклятую икоту, но снова икнул - на этот раз громче. - Фюрер, чья жизнь днем и ночью в непрерывном труде отдана роковой борьбе немецкого народа, ждет от вас целеустремленной, творческой, дисциплинированной работы. Война на земле неотрывна от войны в небе. Самолеты, сделанные на ваших заводах, вашими руками, ведут смертельную схватку с врагом. Они побеждают всюду. Они положили на лопатки Францию, Голландию и Бельгию. Они воевали на Крите и в Греции. Они бомбят Англию Вы - кузнецы победы. И первый кузнец среди присутствующих здесь - ваш единомышленник Вилли Мессершмитт! - Гесс легко взмахнул короткой ручкой и остановил ее на груди стоящего рядом конструктора. - На таких хозяевах и патриотах держится могущество нашего государства. Их энергия, их ум, деловая смекалка, талант устраняют все препятствия, которые возникают на нашем пути! - Зиг хайль! - заревела толпа. Гесс еще что-то говорил, но Карла так сильно разобрала икота, что он почти не слышал слов. Под шушуканье и толчки он выбрался из толпы и заметил Вайдемана, прижавшегося спиной к кирпичной стене цеха. Рядом стоял щеголеватый лейтенант Пихт и, сердито прищурившись, смотрел на Карла. Лишь третий спутник, пожилой капитан с седыми усиками, покосился на Карла и улыбнулся.
      * * *
      Беспечно размахивая хозяйственной сумкой, Ютта шла в ресторанчик "Хазе". Там она покупала обеды. От тополей, тянувшихся вдоль аллеи, шел пар. Влажная ночь уступала место сухому, жаркому дню. Она думала, что в тот вечер, когда должна была произойти встреча, к ней никто другой, кроме Зейца, так и не подошел с паролем "Рюбецаль". Может быть, Март благоразумно воздержался, опасаясь нового пилота Вайдемана, или этого столичного вертопраха Пихта, или того, кто пришел в самый последний момент. Кажется, он отрекомендовался капитаном. Ютта припомнила лицо гостя. Оно было серьезное, умное. Глаза ласково-проницательные. Несколько раз Коссовски глядел на Ютту, что-то собирался сказать, но так и не сказал. Ютта почувствовала тогда даже какое-то доверие к этому пожилому мужчине, который, очевидно, привык общаться в свете, держался просто и в то же время с достоинством, улыбался, но легко переходил на деловой тон. Наверное, такие люди, избрав в жизни идеал, никогда от него не отступали. Рядом остановилось такси, из машины вышел молодой военный с тростью и небольшим саквояжем. - Эрих? - растерянно прошептала Ютта. - Конечно, Эрих! Я гнался по пятам. Ну, здравствуй, сестренка! - свободной рукой Эрих прижал девушку к груди. - Я тебя сразу узнал. - Эрих... Надо же так встретиться! - только и нашла что сказать Ютта. - Я ехал к тебе. - Ты ранен? - Пустяки! Сумасшедший англичанин обстрелял наш "дорнье". Зато теперь уж на фронт не возьмут. - Так идем же ко мне. По дороге Эрих рассказал, что в Лехфельде собирается заняться каким-нибудь делом, жить рядом с сестрой. - Это замечательно, Эрих, - обрадовалась Ютта. Дома она познакомила Эриха с Элеонорой. Та приняла живейшее участие в судьбе брата. - Может быть, я скажу папе, и он порекомендует Эриха на аэродром? Ведь Эрих бортмеханик. - Признаться, фрейлейн, мне порядком надоели военные люди, да и боюсь я с такой-то ногой... - Но у вас нет другой специальности. - Будет. Ведь я немного фотограф. - Замечательно! У нас с вами одно хобби, милый Эрих. "Вот и еще одному расставляет сети", - ревниво подумала Ютта и спросила Эриха: - Где ты собираешься жить? - Помоги мне снять квартиру. - Кажется, в особняке тетушки Минцель живет Зейц? - спросила Элеонора. - Да, он на втором этаже. - Но первый же пустует. - Первый меня бы устроил. Мне удобней на первом соорудить ателье. - Мы поговорим с Зейцем. Это очень приятный человек, - сказала Ютта.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Март выходит на связь
      "Наши доблестные войска овладели вчера городами Витебск, Молодечно, Фастов. Красная Армия беспорядочно отступает... Наша авиация безраздельно господствует в воздухе..." Хриплый голос Геббельса, казалось, завладел всем Тиргартеном. Он рвался из репродукторов, установленных на каждом перекрестке парка. С того места, где стоял Март, хорошо просматривалась вся аллея. Пятая слева. В этот предвечерний час она пустовала. Занята лишь одна, та самая восьмая скамья. Но человек, сидевший на ней, не мог быть тем, которого он ждал. Это был Эвальд Регенбах, начальник отдела в контрразведке люфтваффе - "Форшунгсамт". Его появление здесь было невероятным, противоестественным. "Ловушка? Очевидно, ловушка. Значит Перро, кто бы он ни был, уже схвачен. И все сказал. Так? Нет, не так". Это второе допущение было еще более невероятным. "Надо думать. Если Перро предал, то пришел бы сюда сам. Так надежнее. Им же нет смысла брать меня сразу. Значит? Во всяком случае, если это ловушка, за мной уже следят. И то, что я не подойду к нему, будет подозрительно само по себе. Наше знакомство ни для кого не секрет. А главное, и это действительно главное, Перро не мог предать. Если делать такие допущения, вся моя работа теряет смысл, все эти годы - никому не нужный кошмар. Нельзя не верить в себя, не верить в тех, кто рядом. Я обязан верить. И обязан делать допущения. Не рисковать. Перестраховываться. Обязан. Но не сейчас. Тогда все кончено. Если перестраховаться сейчас, можно спасти себя, уйти от них, но зачем тогда все? Покинуть свой пост, свой окоп. Отступить?" Ему отступать некуда. "Я пройду мимо этой скамейки и окликну его. Или подожду, пока он окликнет сам! Нет, он углубился в чтение, ничего не видит, не слышит. Нужно сесть рядом, как условлено, вынуть газету "Франкфуртер Цейтунг", расслабиться. А вдруг он наш? Почему это кажется мне невероятным? Наоборот. Именно так все и должно быть. А разве ему будет легче поверить мне?" Он окликнул его раньше, чем уселся на скамью, и успел поймать мгновенное выражение неприязни в дружелюбно изумленных глазах. "Перро" незаметно скомкал программу бегов, сунул ее в портфель. - Ты, наверное, ждешь здесь даму? Не хотел бы тебе мешать, - сказал Регенбах. - Почти угадал, но у меня еще масса времени. - А мое уже истекает. Я должен идти, - Регенбах поднялся. - Подожди минуту. Мне показалось, я видел у тебя программу воскресных бегов. Ты знаток? Каждой нервной клеткой своего тренированного организма Март ощущал невероятное напряжение, владевшее собеседником. Но в эту минуту он никак не мог ему помочь. Разве что полным спокойствием. - Когда-то увлекался. Сейчас захожу совсем редко. - Покажи мне программу. "Перро" не верил. Не мог, не хотел верить. Но что-то заставило его снова сесть, открыть портфель, достать и протянуть Марту программу. Он был совершенно спокоен, невозмутим, как всегда. - Так, четвертый заезд. Ты ставишь на Арлекина? - спросил Март. - Хочу рискнуть, - ответил Регенбах. - А я думаю поставить на Перро. Во всяком случае, мой давний знакомый дядюшка Клаус поступал только так, - Март развернул "Франкфуртер Цейтунг". На пятой полосе прочел прогноз погоды: "Завтра легкая облачность, ветер юго-западный, слабый..." - Я очень рад. Март, - тихо сказал Регенбах.- Здравствуй. Они помолчали, заново привыкая друг к другу. - Я получил для тебя инструкцию из Центра. Действовать ты по-прежнему будешь совершенно самостоятельно. Задание прежнее. Связываться с Центром в дальнейшем будешь тоже сам. В Лехфельд направлен тебе помощник - Эрих Хайдте, брат Ютты. На меня рассчитывай лишь в крайнем случае или при дублировании особо важной информации. Рация у тебя установлена? - Пока нет, - ответил Март. - Надо достать... Регенбах вынул из портфеля пачку сигарет. - Возьми. Здесь код, волны, частоты, время сеансов. Центр особенно интересуют стратегические планы главного верховного командования, в первую очередь направления ударов трех групп войск - фон Лееба, фон Бока, фон Рунштедта, оперативные планы люфтваффе, включая направление основных ударов бомбардировочной авиации, расположение складов бензина и дизельного масла, местонахождение Гитлера и основных штабов, перемещения дивизий, новая военная техника, потеря живой силы и техники, настроение гражданского населения. Ясно? - Ясно, - кивнул Март. - Все? - Все. Да, Центр просил сообщить, что тебе присвоено очередное воинское звание. Март молча наклонил голову. Регенбах пожал его руку у локтя. - Прости, ты - русский? - Да, русский, москвич. - Я знаю, тебе тяжело. Держись, москвич. Я очень верю в Москву. В Москву фашизм не пройдет.
      * * *
      Эрих Хайдте с треском захлопнул окно и, пока по мостовой не протопал батальон новобранцев, стоял, прижавшись спиной к прохладной стене "Итак, началось". Фотолаборатория освещалась тусклым красным фонарем. Стены Эрих предусмотрительно обклеил фотографиями красоток, переснятых с трофейных французских журналов. На полках стояли банки с химикатами, лежали коробки с фотографической бумагой. В одной из них хранились пленки, за один кадрик которых Эриха могли бы сразу отправить на виселицу. На пленках были засняты почти все самолеты, какими располагали гитлеровские люфтваффе. Ютта тоже была встревожена победными сводками первых часов русской кампании. - Все это чушь, - сказал Эрих. - Русских им не победить. Ютта молча наблюдала за Эрихом. "Совсем взрослый человек. В нем есть уже что-то мужское, мужественное Это не тот влюбленный мальчик, который настороженно слушал увертюру из "Тангейзера" и смущенно сжимал рот, когда целовался..." Эрих остановился напротив Ютты. - Ты помнишь сказку о Рюбецале? - Которую рассказывал дядюшка Клаус, - растерянно прошептала Ютта последние слова пароля. - Сегодня день памяти дядюшки Клауса. - Ты... Март? - Всего лишь связной Марта. Так мне приказал Перро - А Марта здесь нет? - Почему же нет... Ты часто видишь его. Но о нем знать тебе пока не следует Всю работу ты будешь вести через меня. Понятно? Ютта кивнула головой - ее любимый человек, который в целях конспирации когда-то был назван братом, и друзья по подполью приготовили для этого все документы, теперь будет руководить ею. Значит, Перро решил, что Эрих подрос, и поручил ему более серьезное дело. Смешной Перро на этот раз встал на сторону сильной половины человечества, хотя Ютта была и старше и опытней Эриха. Ютта из-под опущенных ресниц наблюдала за шагающим из угла в угол Эрихом. Тот морщил лоб и ворошил волосы, как всегда, когда досадовал. Она сидела перед ним смущенная, как школьница. И как школьница теребила подол широкой клетчатой юбки. Когда отца увезли штурмовики, Ютта жила сначала у тетки в Берлине. А потом перешла на нелегальное положение. Но скоро ее выследили и посадили в концлагерь. Оттуда удалось бежать. Друзья достали ей новые документы, познакомили с "братом" и велели работать в Аугсбурге. Потом ее свели с человеком, который назвался Перро. Он устроил Ютту в рекламное бюро. Здесь она позировала, снималась с военными, помогала хозяину фотолаборатории. Часто заходила в бюро Элеонора Зандлер. Она любила щелкать, а проявлять, закреплять, печатать терпения не хватало. Да и рук фрейлейн Зандлер было жалко. Сначала Ютта приходила к ней помогать печатать фотографии, а потом Элеонора уговорила отца взять Ютту в дом секретаршей, а вернее сказать горничной. На нее легли все заботы по дому. Ютта не противилась. Кухарка была бы лишней. Иногда профессор просил ее попечатать на машинке, иногда диктовал. - Место у тебя пока надежное, - сказал Эрих. - И ты хорошо держишься, Ютта. Но когда все складывается слишком удачно, жди удара. Ты сидишь слишком близко от пекла, чтоб тобой не заинтересовались черти. Вот это и плохо. Допустим, Зейц рано или поздно захочет удостовериться в твоем прошлом. Ты-то свою биографию знаешь? - Я не девочка, - обиделась Ютта - Подожди. Не красней. А тетя Марта? Дядя Клаус? Кто они? - Тетя Марта и правда живет в Берлине. Только я не пишу ей. А дядя Клаус действительно умер прошлым летом. - С тетей надо увидеться как можно скорее и начать настоящую переписку. Ясно? - Да. - С тобой я буду теперь встречаться у Зандлера. Здесь свидания придется делать как можно реже. Постараюсь сделать так, чтобы мои визиты выглядели естественно. - А как же мы... - глаза Ютты опустились. - Сантименты разводить не будем. Дом Зандлера нам нужен еще и потому, что сам он вне всяких подозрений. Перепроверен трижды три раза. Да и вообще весь как на ладони. Рацию у профессора искать не будут. - Рацию? - Да, Ютта, теперь нам нужна рация. Без нее мы ничего не значим. - Мне кажется, радиостанцию добыть можно, - не совсем уверенно проговорила Ютта. - У меня есть человек, который мог бы стать нам полезным. Ты с ним познакомишься. Он частенько заглядывает в пивную "Фелина". Это Карл Гехорсман. Механик на аэродроме Зандлера. ...Через месяц Эрих близко сошелся с механиком. Гехорсман простой рабочий немец. Гехорсман не из тех, кто выдаст. И все же Эрих не мог просить Карла помочь достать рацию. Карл еще не был готов для этого. Он отказался бы. Но, поняв, чего хочет Эрих, механик осторожно указал ему дорогу на аэродром.
      * * *
      Зейцу всеми силами удалось потушить пожар. Он мог бы разгореться из-за пропажи радиостанции с транспортного самолета Ю-52, который ремонтировался в мастерских Лехфельда. Весть об этом могла бы дойти до Берлина, и тогда ему не сносить головы. К счастью, удалось пропажу замять. Это было на руку и инженеру снабжения и самому Зандлеру. Они даже верить не хотели в существование какой-то красной организации. Но Зейц понял - не в игрушки же кто-то собирался играть с мощной радиостанцией. Трехмоторный транспортный самолет Ю-52 стоял в дальнем углу аэродрома, недалеко от небольшого орехового леса. Ночью этот участок сильно освещался, и двое часовых не могли не заметить похитителя. Радиостанция и часть приборов лежали под левой плоскостью на листах дюраля и были накрыты брезентом. Когда механики установили переборки отсека бортрадиста, они подняли брезент и увидели, что радиостанции нет. Распутывая, казалось бы, безнадежное дело, Зейц пришел к выводу, что рация была похищена среди бела дня - в полдень, когда механики уходили на обед, а посты часовых снимались. Похититель, видно хорошо знал эти порядки, проник к аэродрому через лес, прополз по густой траве к "юнкерсу" и взял радиостанцию. "Это был кто-то посторонний, - решил Зейц. - Кто же? Дорого бы я заплатил тому, кто сработал так чисто. Он, наверное, не нужен сам себе так, как нужен мне..."
      * * *
      В доме тихо и пусто. Профессор остался в Аугсбурге. Элеонора уехала в Мюнхен. Ютта осторожно прошла к себе в комнату. Поставила чемодан, присела на диван. Руки от тяжести чемодана болели, ныла спина. Медленно, метр за метром, она обследовала пространство квартиры. Ну что же, все ясно. Передатчик удобнее всего разместить в нише за комодом. Антенну надо протянуть под обоями и через дымоход камина вывести на крышу. В чемодане все детали передатчика и приемника были аккуратно обернуты в бумагу. Потрудился Эрих. В три часа ночи Ютта надела наушники и включила передатчик. Тихо засветились красноватые огоньки лампочек, потрескивая, заработали выпрямители. Худенькая прозрачная рука легла на телеграфный ключ и отстучала адрес. Это были просто кодовые числа и буквы. Но тот, кто в этот момент дежурил у приемника, настроенного на единственную, известную только двум радистам волну, понял, что эти обыкновенные числа и буквы обращены к нему. Он быстро отстучал ответ - готов перейти на прием. "КАМ-РТХ. 81735. 31148. 79863. 10154 " - стремительные точки-тире полетели в эфир, побеждая пространство, расчищая себе дорогу через хаос чужих звуков и волн. "От Марта Центру. Выхожу на связь. Мессершмитт усиленно работает над созданием реактивных самолетов. Основные бомбардировщики люфтваффе "хейнкель-111" и "юнкерс-88". Соответственно данные... После налета дальних бомбардировщиков на Берлин вводится световая маскировка. Ложные огни сооружаются в 30 километрах северо-восточней... Жду указаний. Март".
      * * *
      Эвальд фон Регенбах долго стоял, посвистывая, у карты Европы, истыканной флажками свернутых и развернутых фронтов. Флажки подбирались к правому краю карты. Он достал сводку, переколол несколько булавок. Одна воткнулась в черный кружочек, наименованный Смоленском. Ниточкой Эви смерил расстояние до Москвы. Засвистел погромче. На этот раз марш из "Гибели богов". Позвонил Коссовски. У Коссовски лихорадочно горели глаза, на лбу выступила испарина. Когда капитан вытирал лоб тыльной стороной ладони, голубой шрам на виске напрягался, как стрела в арбалете. - Вы больны, Зигфрид, и перегружаете себя работой. Так нельзя. Посидите дома, - сказал Регенбах. - В такое время? Мы на пороге величайших событий. - У вас жар, Зигфрид. Вы на пороге госпиталя. Поверьте, фельдмаршал фон Бок возьмет Москву и без вас. - Я прошу оставить меня на службе. Коссовски вызывающе стоял по стойке "смирно". Регенбах подошел к нему, подвел к креслу, усадил: - Как хотите. Тогда у меня есть для вас небольшой подарок. Маленькая, очень маленькая подпольная радиостанция. В Аугсбурге. Аугсбург ведь по вашей части? Коньяк у Мессершмитта пьете? Отрабатывайте! Регенбах достал из сейфа бутылку, налил две рюмки, пододвинул одну Коссовски. Тот выпил залпом. Регенбах лишь пригубил. - Я только что от Геринга. Он собирал нас по поводу "Красного оркестра"1. Гитлер в ярости. Требует самых экстренных мер. От функабвера2 докладывал генерал Тиле. В августе они засекли еще полтора десятка передатчиков. В том числе в Аугсбурге. Но основные центры передач - Берлин и Брюссель. Поэтому на периферию мониторов не дадут. Искать придется вслепую. СД отдал распоряжение искать по своим каналам. Но вам придется подключиться. Во всяком случае, рапорт с нашими соображениями надо представить немедленно. Есть вопросы? - Выявлен характер сообщений? - Ни черта они не выявили. Всю техническую документацию получите у капитана Флике из функабвера. Еще что? - Больше вопросов не имею. - А у меня есть один. Этот Зейц, эсэсовец, вы ведь, кажется, с ним работали? - Да, в Испании. - Вот-вот. Так что он там делал? - Это было не очень опрятное задание, Эвальд. Не хочется вспоминать. Поверьте, я его касался только боком. - Не чистоплюйствуйте. - Зейцу было поручено организовать контрабандный вывоз валюты. - Да, хорошенькое дельце. И он преуспел? - Сначала у него не ладилось. Чуть было не влип в историю. Но выпутался. Ему удалось отправить в Германию довольно крупную сумму. - Через вас? - Через меня. - Вам не кажется подозрительным, что этот Вайдеман снова работает с Зейцем? - Вайдеман - безусловно порядочный парень. - Редкая характеристика в ваших устах. Ну, все. Коссовски направился к двери, но, сделав два шага, обернулся и медленно, как будто преодолевая боль, спросил: - Я слышал, вас вызывал Удет. Это секрет? - Не от вас, Зигфрид. Он попрощался. Уезжает на днях отдыхать в Бухлерхохе3. Хочет починить почки. Но, я думаю, сюда он уже не вернется. Мильх его съел и обглодал. Свалил на него всю английскую неудачу. - А рейхсмаршал? - спросил Коссовски. - Больше всего Удет обижен на Геринга. Считает, что "железный Герман" должен был за него заступиться. А вместо этого санаторий. Почетная негласная отставка. Закуривайте. - Регенбах подвинул ящик с сигарами. - Спасибо, воздержусь. - Геринг сам ищет, на кого бы свалить всю вину за неудачи. - Он-то застраховался, все ищет компромиссов, - согласился Коссовски. - Говорят, что рейхсмаршал предупреждал фюрера о том, что люфтваффе не в силах выиграть две кампании сразу, - продолжал Регенбах, - фюрер обещал через шесть недель вернуть весь воздушный флот на Ла-Манш. - И Геринг поверил? - усмехнулся Коссовски. - О чем вы спрашиваете, Зигфрид? - Эвальд поперхнулся коньяком. - Выходит, Удет конченый человек? - Посмотрим. Коссовски потер двумя пальцами шрам, поморщился. - Вы знаете, господин майор, что Мильх еврей? - Я знаю, что он заставил свою мать поклясться на распятии, что она изменяла мужу и что он внебрачный сын чистокровного арийца. - Кто в это поверит! Эвальд подождал, не скажет ли Коссовски еще чего-нибудь, но тот молчал. - Вы считаете, что Удету стоит еще побороться? - теперь Регенбах сделал упорную паузу. - А почему бы и нет? - Он на это не пойдет. Тем более что действовать придется в обход Геринга. Нет, Удет не согласится. - Но эту операцию смог бы провести Пихт через свои каналы, - проговорил Коссовски. - Пихт?! - удивленно воскликнул Регенбах. - Вы все-таки убеждены, что он связан с гестапо? Похоже. Но зачем ему! И потом, Зигфрид, я не пойму, вы, кажется, очень хотите свалить Мильха? По сила и ли вам подобная операция? И кто за ней стоит? Коссовски побелел. - Германии нужен другой человек на его месте. Мильх хороший исполнитель. Не больше. Он слеп. Он не видит завтрашнего дня. Он не знает, куда вести производство. Он никогда не найдет контакта с промышленностью. - С промышленниками, Зигфрид, - поправил Регенбах. - Вы имеете в виду Мессершмитта? - Не его одного. Мильх тормозит развитие немецкой авиации. И мы еще за это поплатимся. - Вы опять бредите, Зигфрид. Что за странные перепады? Только что вы били в барабан, теперь поете отходную. Вашему патриотизму не хватает системы, Зигфрид. - А вашему, майор, веры. - Ба! Я верю в Германию! - В какую Германию, господин майор?