Он закончил его в 1895 году, пройдя 46 тысяч миль за три года два месяца и два дня. Это было самое поразительное плавание - апофеоз парусного искусства уходящего века. Позднее первый в мире моряк-одиночка вспоминал: "Я остался один на один с морской стихией и целиком находился в ее руках, но я был счастлив... Никому, за исключением людей, имеющих практический опыт, не дано понять, насколько прекрасно свободное плавание по океанам..."
      В XX веке уже десятки мореплавателей-одиночек устремились в далекие и опасные плавания на парусах. В основном это были моряки, превосходно владеющие парусом. Почти неправдоподобное исключение из них - Джон Колдуэлл.
      В 1944 году в Австралии моряк военного корабля Джон Колдуэлл познакомился с женщиной по имени Мэри. Превратности военной службы бросали его с одного театра боевых действий на другой. Но вот война кончилась. Регулярных рейсов в Австралию не было, и Джон решил отправиться к Мэри на парусной лодке. Он купил крошечную яхту "Язычник". Джон не хотел плыть через океан один. Ему просто необходимо было взять с собой кого-нибудь, желательно человека, умеющего управлять яхтой, так как сам он в парусах ничего не понимал.
      Разумеется, желающие разделить с ним одиночество были. Но, увидев неказистую яхту, они исчезали. Тогда Джон прихватил с собой двух котят, книгу "Как управлять судном" и один пустился в плавание.
      На выходе из Панамского канала, проделывая первые упражнения с парусом и румпелем, Джон выпал из яхты и догонял ее вплавь. Несколько раз он сажал "Язычник" на мель, налетал на скалы, терпел крушения.
      В "Отчаянном путешествии" Колдуэлл превосходно описал все эти приключения. Во время одного из ураганов он потерял мачту, почти все продовольствие. С середины Тихого океан плыл без пищи, съел все, что можно было съесть, бриллиантин, машинное масло, бумажник. Он единоборствовал с акулой, пытался бить из рогатки чаек, бредил, опухал от голода. Но в нем все же теплилась надежда выжить. Он был молод и хотел во что бы то ни стало победить смерть.
      "Я подумал о том, - писал он, - решился бы я на это путешествие или нет, если бы знал, какие неожиданности подстерегут меня? "Я решился бы" - таков был мой ответ. То, что я сделал, было увлекательно, несло с собой сильные ощущения. Несмотря на опасности, я был в восторге. Я испытывал жажду, знакомую всем мужчинам, - жажду приключений. И вдобавок ко всему, я приближался к единственной в мире женщине, о которой мечтал, - к Мэри!"
      Колдуэлл выбросился на риф у одного из островов Фиджи. Жители выходили его, поставили в буквальном смысле слова на ноги, так как в яхте он разучился ходить. А вскоре он встретился с Мэри - этой единственной в мире женщиной, которая стала его женой.
      Потом в плавание пустился знаменитый Ален Бомбар. Затем "вояж века" совершает Френсис Чичестер. За ним - Уильям Уиллис...
      Несколько раз Дима Кравченко, подобно своим кумирам, хотел отправиться в океан. К сожалению, ему не удалось осуществить эту мечту. И вот теперь, когда ветер гнал "Замору" и тихо шумела вода под ее носом, он, по-видимому, в мыслях был далеко от нас.
      Ну вот что гонит таких людей? Во имя чего они бросают вызов силам, которые несравнимо выше человеческих? Кому нужны испытания безбрежностью водной пустыни, ураганами и голодом, жарой и жаждой? Почему, пройдя через ад плаваний, эти люди готовы повторить все сначала?
      Любовь к морю?
      Отчасти так. Пожизненный пленник моря Джошуа Слокам был таким же, как Джозеф Конрад, который писал: "В моей книге, откровенной, как предсмертная исповедь, я пытался раскрыть сущность моей ненасытной любви к морю. Возникшее таинственным образом, как всякая великая страсть, неимоверной волей богов посланная нам, смертным, чувство это росло, нерассуждающее, непобедимое, выдержав все испытания, устояв против разочарований, которые таит в себе каждый день трудной, утомительной жизни".
      Или их влечет тяга к острым ощущениям?
      Возможно, и это играет не последнюю роль. "Да, да, после тридцати четырех дней борьбы с морем я все еще получаю огромное удовольствие, когда смотрю на него", - говорит Хауэлз.
      А может быть, презрение к смерти? Или стремление проверить свои силы?
      Жербо писал, что путешествие в Америку предпринял ради удовольствия и для того, чтобы доказать себе, что он в состоянии его завершить.
      Видимо, плавания таких отчаянных людей хороши тем, что они раздвигали границы наших представлений о самом человеке.
      Были среди мореплавателей и такие, кто преследовал более конкретную, научную цель.
      Один доказывал, что египтяне вполне могли на своих папирусных судах доплыть до Нового Света, отстаивал версию переселения народов с островов Океании на земли Южной Америки.
      Другой собственным примером подтверждал, что человек, потерпевший кораблекрушение и оставшийся один на один с морем, вполне может выжить, найти для себя пищу и воду, если не впадет в отчаяние.
      И подвиг Бомбара, и героические плавания других одиночек говорили о величии человеческого духа. Эти люди не настолько дорожили жизнью, чтобы бояться поставить ее на карту. Но они же и дорожили ею, чтобы не превратить существование в серые, пресные будни...
      ...К ночи усилился ветер. Он ожесточенно навалился на парус "Заморы". С большим трудом мне удавалось удерживать шкот. Пошла килевая качка. За воем ветра я вдруг услышал в отдалении пугающий звук. Что это?
      Долго всматривался в хмарь впереди, пока не понял: это сталкивались друг с другом льдины. За этим звуком - ниже и яростнее - слышался гул, который шел от гряды торосов в зоне сплошного пака.
      У меня возникло ощущение, что мы идем в западню. Я не видел еще льда, но мне показалось, что он начал смыкаться вокруг "Заморы" гудело и слева, и справа, и спереди.
      Холод стал проникать сквозь намокшую куртку. Я опустился на колени, чтобы за каютой укрыться от ледяного ветра. Видимость сократилась до нескольких метров. Пошел снег. Он хлестал по лицу, и кожа начала неметь.
      Проснулся Дима. Морщась, он выбрался из спального мешка, полез в трюм, открыл крышку, прикрывающую реверс. Очевидно, мысль, что в трюм набралась вода, и во сне не давала ему покоя. В трюме действительно плескалась вода, смешанная с машинным маслом. Дима растолкал Володю:
      - Ты перед выходом заглядывал в трюм?
      - Смотрел. А что? - Спросонья Володя только моргал глазами.
      - Что, что... Вода в трюме! - вскипел Дима. - Всегда так! Пока сам не проверишь, никто палец о палец не ударит!
      Дима был несправедлив. Володя трюм проверял, и Дима об этом знал, но сейчас просто не мог сдержаться. Вода могла попасть через фланец или залиться сверху, так как волны иногда накрывали палубу.
      Володя молча полез в рундук, достал ветошь и стал выбирать воду.
      Наверное, плыть в одиночку хорошо и потому, что надеяться не на кого, одиночка все должен делать сам. А когда в команде, да еще собранной наспех, не знают, что делать, или знают, но надеются друг на друга, то появляется раздражение, а то и откровенная вражда. И ничего путного из плавания тогда не выйдет.
      ПРИНИМАЕТ АМДЕРМА
      Вдоль берега тянулись голубоватые ледяные поля. На скалах, поднявшихся прямо из моря, сидели чайки, изредка переругиваясь с товарками пронзительными голосами. Справа плыла бурая плоская равнина Вайгача. Иногда на снежниках появлялись стаи серых, линялых гусей, медленно спускающихся к полой воде. В некоторых местах лед наполз на сушу, изломался, и из трещин тянулись вверх полярные березки и ягель.
      Потом суша скрылась из глаз. Но ненадолго. Из сизоватой кромки моря вдруг вырос впереди по курсу холм. Он постепенно вылезал из воды, начинал зеленеть, и на склонах лесенкой появились белые домики Амдермы.
      Пока мы шли к ней, стало темнеть. Весь холм залился огнями. В созвездиях огней ярче других горели фонари на мачтах главной достопримечательности Амдермы - гидрометеоцентра. Сюда-то и поступает вся информация о погоде с громадного пространства побережья - от Новой Земли до Диксона. Над городком возвышался красно-голубой шар, похожий на среднеазиатский мавзолей, - защитный экран от радиопомех. Вокруг стояли здания управления и гидрометеообсерватории, жилые дома сотрудников1.
      Когда мы приткнули "Замору" к знакомому пирсу, то улицы нижней, прибрежной части поселка тонули в тумане. Гидрометеоцентр как бы оторвался от земли и парил над белой пеной. Машины и вездеходы сползали с сопки с включенными фарами, растворяясь во влажной, почти непробиваемой плотности. Родители вели ребятишек из детского сада, крепко держа их за руки. Отбеги ребенок в сторону - и "ау"...
      Пятнадцать лет назад на сопке еще стояли бараки. Все службы теснились в одном доме. В строительство нового центра много сил вложил тогдашний энергичный и мрачноватый начальник Михаил Владимирович Попов. Теперь он умер, его именем назвали полярную станцию на острове Белый. Все, что есть тут сейчас, - его воплощенная мечта.
      Амдерминское управление гидрометеослужбы перешло в надежные руки Артура Николаевича Чилингарова, в прошлом начальника комсомольско-молодежной станции СП-9. Сейчас под ногами Артура не коварный лед океана, а крепкий пол просторного кабинета. Впрочем, застать Артура Николаевича на месте почти невозможно. Он весь в хлопотах, в беспокойстве, в бегах. Кабинет - не рабочее место для старого арктического волка. Да и хозяйство теперь немалое телетайпы, автоматические станции, электронно-вычислительная машина, служба метеорологических спутников Земли... За всем надо присмотреть, кому-то помочь, кого-то подстегнуть, кому-то дать нагоняй. Все может простить Чилингаров, кроме равнодушия к делу. К лодырям и прогульщикам у него какое-то болезненное отвращение.
      Огромная, в полстены, карта Амдерминского арктического района испещрена цветными стрелами. Между ними жирно обведены кружками полярные станции. Их много - от Карских Ворот до острова Белый, на территории в несколько тысяч квадратных километров. На других картах, развешанных в кабинете Чилингарова, в центре голубеет Карское море. Кроме сообщений о погоде амдерминская гидрометеослужба обеспечивает безаварийный и безопасный проход караванов судов по этой важной водной магистрали страны. Груз, который везут караваны, нужен нефтяникам и газовикам Тюмени и Ямала, металлургам Норильска, алмазодобытчикам Якутии.
      Три раза в сутки эта служба осуществляет связь со спутником. Компьютер называет точное время появления спутника в зоне наблюдения, инженер Виктор Карасев включает ток. Мигают индикаторы, по-пчелиному гудят моторчики и трансформаторы, приборы показывают готовность. В прорези валика, где закреплена фотопленка, начинает бегать солнечный лучик. Из космической глубины метеорологический спутник передает земное изображение, преобразованное в сигналы. Телевизионная камера принимает эти сигналы, посылает их на фототелеграфный аппарат. Тут они записываются на фотопленку.
      Сигналы достигают самой четкой слышимости и затем слабеют. Спутник уходит в другое полушарие. Виктор выключает аппараты, в фотолаборатории проявляет пленки, сушит их в теплой струе вентилятора, накладывает сетку координат с точно выверенными кривыми меридианов и параллелей, вставляет негатив в увеличитель. Через несколько минут на листе фотобумаги появляются знакомые со школьных лет очертания северной части страны, словно спутник старательно срисовал географическую карту. В верхней части снимка лежит огромное белое пятно - Ледовитый океан, закрытый плотным ледяным щитом. В правом углу темнеют Чукотка, Аляска... Снимок тонко передает изломы береговой линии арктических морей. Вот остров Врангеля, Северная Земля, архипелаг Норденшельда, Таймыр, Ямал... Там, где виднеется полумесяц Новой Земли и тянется полоска Полярного Урала, белеет спираль - здесь рождается циклон. Как круги в воде от брошенного камня, облачность разбегается по периферии, достигает Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа. Но над Гренландией устойчиво царит область высокого давления, и спутник детально вычерчивает границы этой гигантской ледяной страны.
      Виктор получает как бы мгновенный слепок с лика Земли. Натренированным глазом он безошибочно находит на снимке города и заливы, большие реки и горные хребты. Здесь, в северном уголке планеты, особенно дороги ему Ленинград, где он заканчивал Арктическое училище, остров Хейса на Земле Франца-Иосифа, где долго зимовал, и Амдерма, где он теперь работает.
      В первую очередь снимки просматривает старший научный сотрудник кандидат географических наук Владимир Николаевич Воробьев. Этого плотного, невысокого человека с добрым, внимательным взглядом знают все старожилы Северного и Южного полюсов. Он зимовал на дрейфующих станциях, участвовал во всех крупных исследованиях, которые организовывали Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт и Главсевморпуть.
      У Владимира Николаевича упорный и целеустремленный характер. Чувство неудовлетворенности заставило его покинуть перспективное место в Ленинграде и уже сорокалетним уехать в Амдерму. Здесь, во вновь организованной обсерватории, разворачивались большие дела: по Амдерминскому району идет громадный поток грузов, и суда нуждаются в точной информации о состоянии погоды и ледяного покрова на этом участке. Не случайно во время войны гитлеровцы предприняли разбойничий налет на Диксон и на легендарный пароход "Сибиряков". Они хотели узнать ледовую обстановку и нарушить морскую дорогу, по которой с Дальнего Востока шли к Мурманску военные грузы. На обсерваторию как раз и возлагались работы по прогнозированию ледовой обстановки на участке от Баренцева моря до Диксона.
      ГРАНИЦА МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И АЗИЕЙ
      Как ни стремились мы плыть дальше на восток, нас задерживали сильные штормы. Мы слонялись по Амдерме, просмотрели все фильмы в клубе, перечитали множество книг в поселковой библиотеке, однако ненастье все продолжалось. Особенно плохо было в районах, куда мы должны были идти.
      И тут в столовой нежданно-негаданно мы встретились с Васей Галенко, высоким черноволосым парнем в замызганной штормовке и ярко-красной ковбойке. Родственные души сходятся быстро. Вася относился к тем людям, которых не устраивает спокойная жизнь. Все, казалось бы, есть - квартира, машина, любимая работа морского штурмана, а вот начнет пригревать солнышко - и охватывает душу великое беспокойство. Хочется, например, узнать имя помора, погибшего в шхерах Шпицбергена, изобрести новый метод определения координат... В этом году Галенко решил установить точную границу между Европой и Азией в районе пролива Югорский Шар.
      В географической литературе на этот счет высказывается много разноречивых суждений. Галенко за исходную взял такую предпосылку: считать, что граница проходит через точку наибольшего сближения материка с островом Вайгач. Как член Северного филиала Географического общества СССР он взялся установить навигационный знак на границе двух частей света. Выхлопотал на службе отпуск и поехал в Амдерму. Сюда он прибыл с женой Тамарой и кинооператором Иозасом Козлаускасом. И кроме нас нашел еще одного единомышленника - Сашу Антоненко.
      Саша, выпускник Харьковского института радиоэлектроники, работал в конструкторском бюро Амдерминской обсерватории и все время бродил по округе. Рядом море, горы тянутся грядой черных базальтов, тундра куда ни погляди. У себя в управлении он председатель секции туризма. Но даже когда предстоит чисто служебная командировка на какую-то полярную станцию, он не преминет сделать круг, чтобы увидеть еще один кусок неизмеренной и нехоженой суши. Бородатый, голубоглазый, длинноногий, в болотных сапогах, с непременным рюкзаком за плечами, он бегал по тундре, как жадно любознательный турист в конце круиза. Саша с готовностью вызвался помочь в определении границы "Европа - Азия".
      Начальник морского порта Амдермы для такого случая выделил катер. Находчивый Иозас Козлаускас, бывший матрос-североморец, раздобыл заржавленный якорь, уговорил газорезчиков приварить к нему цепь. Он же нашел черную металлическую доску, на которой можно было сделать надпись.
      На море гуляла волна, но портовый катер не напрасно носил имя "Богатырь". Крутобокий, низко сидящий на воде, он раздвигал волны широкой грудью, упрямо гнал к Югорскому Шару. Нахально рявкнув, он промчался мимо океанского сухогруза, спрятавшегося от непогоды за скалами в проливе, и стал подбираться к причалу полярной станции.
      Механик станции "Югорский шар" Иннокентий Суслонов, или попросту Кеша, притащил два мешка цемента. Саша Антоненко вооружился двуручной пилой, чтобы из плавника выпилить подходящий столб. Иозас Козлаускас потащил цепь с якорем. Дима Кравченко нес краску с кисточками и трафаретки букв.
      Пройдя километра два по галечному берегу, Вася Галенко остановился и поднял к глазам секстан. Потом прошел дальше, вернулся, что-то подсчитал и наконец произнес:
      - Здесь!
      Это было самое узкое место в проливе. С высокого берега материка проглядывалась горбинка Вайгача.
      Все ребята, и экипаж "Заморы" в том числе, взялись за лопаты. Мы вырыли большую яму, поставили на попа бревно, отбеленное морем до цвета слоновой кости, обложили его камнями, для прочности залили основание цементным раствором, большими гвоздями прибили к столбу цепь, удерживающую якорь. Вася Галенко вывел на черном железном листе красивые белые буквы: "Европа - Азия". Некоторые из нас на не затвердевшем еще бетоне поставили свои подписи.
      На черные камни набегали волны и со свирепым шумом откатывались обратно. С пронзительным криком носились чайки. Вдали, мористее, то появлялись, то исчезали похожие на рыбачьи поплавки головки - то выглядывали любопытные нерпы, рассматривая людей на пустовавшем раньше берегу. В закатном небе проплыла пара лебедей, торопясь к ночлегу. Где-то на озерце перекликались кряквы...
      Вася Галенко еще раз произвел расчеты, записал точные координаты пограничного столба, разделяющего Европу и Азию: 69 градусов северной широты и 60 градусов восточной долготы. Значит, сейчас мы стояли на 60-м меридиане, особенно памятном мне.
      Когда-то в такой же летней тундре я и мой друг Саша Ефремов совершали обряд, который наверняка бы рассмешил посторонних, если бы такие оказались в этот момент. Ровно в полдень мы вытащили из рюкзака спиннинг. Он лежал в аккуратном, защитного цвета чехле. Мы не стали его вынимать, так в чехле и воткнули в пушистую, тоже защитного цвета, кочку. Конечно, можно было воткнуть обыкновенный колышек, даже удобнее. Но где его взять? Ближайшее деревце росло отсюда километров за триста. Спиннинг гордо возвышался над кочкой. Он отбрасывал короткую, чуть заметно дрожавшую тень. На эту тень мы и смотрели внимательно, в упор.
      Воткнутый в землю шест, который древние греки звали скафис, был одним из древнейших астрономических приборов. Он показывал направление полуденной линии. Эта крохотная, лежавшая перед нами тень была отрезком линии, соединяющей полюса Земли. Несгибаемо прямая, она пересекала моря, пустыни, горные хребты. Эта тень указывала нам направление шестидесятого меридиана. Мы смотрели на нее, и нам виделся весь меридиан, весь наш будущий путь.
      Мы смотрели на тень от спиннинга, воткнутого в одну из миллиарда кочек Большеземельской тундры, и видели карту Советского Союза, карту, на которой вся Большеземельская тундра занимала несколько зеленых квадратных сантиметров, ту самую карту, на которой по 60-му меридиану была проведена красным карандашом жирная черта. Мы вспоминали эту карту и жаркие споры около нее.
      Надо было выбрать маршрут. Каждый предлагал свой вариант. Звали далекие горы, голубые льды и серебряные ручьи. Манили суровой простотой северные леса и экзотическая нарядность новых оазисов... Хороши были все варианты, все маршруты. Неинтересных не было. И тогда один из нас сказал:
      - Наверное, легче зажмурить глаза, ткнуть в карту пальцем и провести линию наугад. И наверняка этот маршрут тоже будет интересен.
      В этом было все дело. Мы с самого начала встали на ложный путь. Мы хотели найти нечто "самое интересное". Сравнивая разные уголки страны, мы пытались приклеить им ярлыки "лучше" и "хуже". И это было нелепо. Мы поняли, что любой избранный нами маршрут не может оказаться неинтересным. А раз так, то незачем искать извилистый, выборочный путь, нас больше устроит прямая линия с ее объективной непосредственностью. Мы обратились к карте в поисках прямых линий. Параллели и меридианы звали к себе. И громче других нас позвал 60-й меридиан. Он предлагал удивительное разнообразие природных условий: проходил через полярные острова, тундру, тайгу, гигантский горный массив, распаханные степи, безводные пустыни, цветущие оазисы...
      Начав с Вайгача, на оленях мы пересекли Большеземельскую тундру, поднялись на самую большую вершину Уральского хребта - гору Народную, преодолели на лошадях Ханты-Мансийскую тайгу, проехали через марганцевое Полуночное, деревообделочный Ивдель, откуда в то время начинала строиться дорога Ивдель Обь, первая трасса к нефтеносной Тюмени, металлургические города Краснотуринск, Серов, Нижний Тагил, горнообогатительный Качканар, меднорудные Гумешки, где жила бажовская девка Азовка, преодолели Тургайскую степь, переплыли на катере Аральское море, с караваном верблюдов проследовали через Каракумы...
      Всякое случалось в дороге за полгода нашего путешествия - и грустное, и веселое. Но ярче всего запомнилось начало его, когда с помощью спиннинга мы определяли направление меридиана, и конец - тропинка среди жарких камней, два полосатых столбика с гербами СССР и Ирана. Три метра ничейной земли разделяли их, за иранским столбом тянулся такой же терновник и громоздились такие же горы, но это была уже чужая страна...
      Теперь мы с Димой Кравченко и Володей Савельевым двигались не на юг по меридиану, а по параллели на восток. Начало уже было, а каким станет конец?..
      Нам показалось, что погода пошла на улучшение. Поэтому, вернувшись обратно в Амдерму, мы не стали ложиться спать, а взялись за починку мотора. Детали для ремонта были уже готовы, оставалось поставить их на место. Но ремонтировать технику, когда под рукой нет ни верстака, ни тисков, ни наждака, - дело сложное и канительное. Пришлось провозиться до утра, когда в магазины, учреждения, детские сады, гидрометеоцентр, порт уже пошел служилый народ. Появился на пирсе Артур Чилингаров, пожелал счастливого пути.
      Может, от нетерпения, а может, оттого, что ветер и вправду стал стихать, но Дима посчитал, что отплывать можно. Мотор завелся с пол-оборота. Один из якорей запутался в проволоке, набросанной с пирса, пришлось его оставить на дне. Оставался теперь один-единственный якорь, который придется беречь пуще глаза. Отталкиваясь багром и веслами, мы отогнали катер от свай. Тут же его подхватила волна. Освобожденная от пут, "Замора" словно вздохнула полной грудью и рванулась из причальной тесноты к морю.
      На рейде Амдермы стояли большие корабли. По сравнению с ними наша "Замора" была как конопляное семечко рядом с арбузом. Матросы, свесившись с бортов, откровенно потешались над несерьезным суденышком. Однако "Замора", гордо задрав нос, пронеслась мимо на больших оборотах. Мы даже не помахали на прощание насмешникам.
      Мы торопились воспользоваться устойчивым юго-западным ветром. Волны набегали с кормы и как бы подхватывали катер под крылья. Надо было выбрать такую скорость, чтобы нос повис на кромке волны и катер несло бы вперед вместе с нею. Я занял место за штурвалом, а Дима и Володя, умаявшись со сборами, залезли в спальные мешки и вскоре заснули. Стрелка компаса указывала на ост, самый дорогой для нашего сердца курс.
      ЗОВУЩАЯ ЗВЕЗДА
      Где-то слева пылала невидимая в полярный день Полярная звезда... Я был еще очень маленьким, когда научился находить ее в звездной россыпи. На заснеженном огороде я делал палатки из картонок, ставил мачты и сажал рядом деревянные самолетики. Скольких людей волновала эта звезда! Уходя в безвестные моря, открывая острова, архипелаги, континенты, рисуя неточные, иногда полуфантастические карты, путешественники непременно останавливали свое внимание на крошечной, абстрактной точке в пространстве, откуда прочерчивали меридианы Земли. Это была точка географического полюса.
      На первом в мире глобусе (конец XV века) полюс изображался в окружении обширного океана. На знаменитой карте фламандца Герарда Меркатора (середина XVI столетия) в районе полюса появились острова с реками. Жюль Верн предположил даже, что там находится действующий вулкан. Как оказалось, он был недалек от истины: не так давно ученые обнаружили подводный вулкан в районе полюса.
      "Кто хочет познать гений человеческий в борьбе против суеверий и мрака, пусть прочтет историю арктических путешествий, прочтет о людях, которые в те времена, когда зимовка среди полярной ночи грозила верной смертью, все же шли с развевающимися знаменами навстречу неведомому", - писал Фритьоф Нансен.
      Неутоленная жажда поисков и открытий вела землепроходцев к полюсу. Уходили надолго, многие навсегда. Доплыть, дойти, добраться, доползти до этой невидимой, но такой манящей точки во льдах стало для многих единственной мечтой. Особенно в конце XIX века, когда полюс сделался объектом обостренного честолюбия, фантастического рекордсменства. В международных "скачках" к Северному полюсу участвовало более тридцати крупных экспедиций, не говоря уже об одиночках. Они стремились туда на паровых судах, на оленьих и собачьих упряжках, на лыжах и пешком. Гибли люди, шли ко дну раздавленные льдами корабли, пропадали без вести целые экспедиции. Марк Твен грустно пошутил: "Если бы кто-нибудь открыл речонку в каком-нибудь районе рядом... с Северным полюсом, Европа и Америка тотчас же снарядили бы туда пятнадцать дорогостоящих экспедиций - одну, чтобы исследовать речку, а остальные четырнадцать, чтобы искать друг друга!"
      Первым приблизился к полюсу Фритьоф Нансен. Со своим молчаливым спутником Иогансеном на собачьих упряжках он добрался до 86-й параллели. В истории покорения высоких широт это было последним достижением XIX века.
      В начале нового, XX столетия итальянец Каньи "обошел" норвежцев, потеряв при этом трех товарищей по экспедиции.
      Но уже приступил к осуществлению своей мечты американский военно-морской гидрограф Роберт Пири...
      Двадцать три года он шел к своему полюсу. Двадцать два из них приносили ему неудачи. В одном из походов он отморозил пальцы на ногах. В следующую экспедицию отправился на костылях. Это ли не пример человеческой доблести, целеустремленности, верности цели!
      Что жаждал Пири увидеть на полюсе? Ведь по сути дела стремление к Северному полюсу представляло собой путь в никуда, желание достичь точки, которая существовала только в воображении. К тому времени человечество уже не верило, что в высоких широтах есть неоткрытые материки и моря. Ученые доказали, что центральный арктический бассейн - это гигантский массив дрейфующих паковых полей. Что там искать?
      Когда Пири со своими спутниками добрался до географического Северного полюса, ни у кого из них не было желания ликовать. Победа далась с таким трудом, что радоваться не было сил. Молчаливые льды окружали людей. Холодно светило низкое, равнодушное солнце. Громоздились торосы, которые на всем пути так изматывали путешественников... Вечером в дневнике Пири записал: "Наконец-то полюс. Приз трех столетий. Мечта и цель двадцати лет моей жизни. Наконец-то мой! Никак не могу в это поверить. Все кажется таким простым и банальным".
      Добравшись до первого населенного пункта, Пири послал президенту США телеграмму: "Северный полюс в вашем распоряжении". И получил вежливо-иронический ответ: "Благодарю за щедрый дар, но не знаю, что с ним делать..."
      Но пусть на полюсе были лишь льды, снега и торосы. Но были и двадцать три года борьбы. Был самоотверженный бросок к полюсу. И это не вычеркнуть из истории арктических путешествий.
      Потом к полюсу летели воздухоплаватели. Мальчишками мы все упивались книгами о полетах Нобиле, Амундсена, Бэрда... И уже будучи взрослым, я столкнулся с именем Хуберта Уилкинса, который в 1931 году попытался дойти до Северного полюса на подводной лодке.
      Это имя я услышал, когда плыл на научно-исследовательской подводной лодке "Северянка" в Северную Атлантику...
      Помню, была полночь. Солнечная медь перекатывалась в зеленых волнах. Московское радио пожелало спокойной ночи и смолкло.
      Несмотря на качку, мы более или менее сносно укрепили вещи, подвесили, где это было возможно, койки. Те, кому коек не хватило, соорудили лежанки из ящиков с провизией.
      Перед сном мы вылезли на мостик покурить. Там несли вахту помощник капитана и матрос-сигнальщик. Солнце висело над горизонтом довольно высоко. Утробным басом гудел двигатель, выплевывая лиловые кольца перегоревшей солярки. За лодкой носились чайки. Высмотрев добычу, они пикировали вниз и выхватывали из волн тяжелую рыбу.
      - Разрешите на мостик! - бойко крикнул штурман Гена Яловко, поднимаясь по вертикальному трапу.
      - Добро! - отозвался помощник капитана.
      Гена был одет несколько экзотически: шерстяная шапочка, кожаная меховая куртка-канадка, теплые брюки и... спортивные тапочки на ногах.
      - Обморозишься!
      - Бог не выдаст... - Гена шумно втянул свежий воздух. - Где оно, ясно солнышко? - Он нацелился секстаном и воскликнул: - Так я и думал!
      - Что думал?
      Но Гена уже спрыгнул вниз, к карте в штурманской каюте.
      - Так я и думал, - повторил он, через минуту появившись на мостике. Сидите вы здесь, нахохлились, как сычи, и не знаете, какое историческое место мы проходим. - Он обвел нас высокомерным взглядом и, насладившись нашим замешательством, проговорил: - Сейчас, именно в эту минуту, мы пересекаем курс "Наутилуса".
      - Капитана Немо?
      - Хуберта Уилкинса!
      Поскольку об этом человеке мы ничего не знали, Гена стал просвещать нас. Уилкинс родился в Австралии в семье фермера. С детских лет он был свидетелем беспощадных засух, когда земля превращалась в пустыню и люди умирали от голода. Он знал, что ледяные шапки Северного и Южного полюсов "делают погоду" обоих полушарий. И стал полярником.
      Уилкинс решил исследовать Арктику на самолете. Он налетал тысячи и тысячи километров, но позднее для более детальных исследований решил использовать подводную лодку.