23

Такие награды, конечно, лестны, но... Во имя чего Бела Кун и Розалия Самойловна Землячка (урожденная Залкинд) отдали приказ расстрелять в Крыму более 100 тысяч бывших белогвардейцев?! Расстреливали молодежь – офицеров, юнкеров, кадетов, гимназистов... Причем обманно, под видом перерегистрации. Коварство и подлость. Сначала даровали амнистию, да еще агитировали, чтоб бывшие офицеры не покидали Родину, им, мол, ничего не будет: война кончилась – все греки забудутся, если они будут себя вести лояльно по отношению к Советской власти. Но молодые офицеры, юнкера, гимназисты еще не успели даже в себя прийти после отгремевших боев, как их всех пустили под пулеметный огонь... Что за звери эти люди, которые стоят во главе коммунистов? Вампиры какие-то! Но не люди. Нет.

Всех офицеров, являющихся на перерегистрацию, задерживали, ночью выводили за город к специально приготовленному рву и уничтожали. Без суда и следствия.

Бела Кун – венгр. В империалистическую войну попал в плен. Революционизировался у нас; вернувшись домой, руководил восстанием. Потом венгерский народ изгнал его, и он, спасаясь от гнева, снова проник в Россию... «на ловлю счастья и чинов». Нахрапом пробрался в руководители русского народа... Почему мы, русские, позволяем нечистоплотным людям, неизвестно откуда вынырнувшим на мутной волне, властвовать над нами? Да еще и нас же уничтожать... Чушь!.. Плетей бы ему!.. Но ведь по рекомендации Ленина этот беглый Бела Кун был назначен членом РВС Южного фронта!

Миронов видел этого палача, запомнились бездушные, ничего не выражающие выпуклые глаза, будто его сильно ударили по шее... А даму в пенсне, Розалию Самойловну, Филипп Козьмич много раз встречал – она возглавляла политотдел 13-й армии, которую приходилось ему выручать из трудных ситуаций.

Один – венгр, другая – иудейка. Неужели – дело в крови? Может быть, поэтому им не жалко русских людей? Допустим. Но ведь Землячка – женщина! Неужели русская женщина могла так безжалостно уничтожать людей? «Из сердца женщины святую выну жалость и тусклой яростью ей очи ослеплю», – как сказал знамкенитый поэт Максимилиан Волошин.

Филипп Козьмич Миронов встречался с поэтом, поразила его благородная внешность, а еще больше – внутреннее обостренное, почти раскаленное чувство совести. А какие стихи он создал! Боль его – о России...

Какая сила!.. Какая боль!.. Ну почему люди, подобные Максимилиану Волошину, не становятся избранниками русского парода?! И еще: «Мы выучились им верить и молиться за палачей». Как это верно!

Розалия Самойловна, палач обманутых офицеров, юнкеров и гимназистов, стала секретарем Крымского обкома партии. Как награду вручили эту высокую должность за убийство молодых и верующих. А Кун Бела – председателем областного ревкома. Этой влюбленно-коварной парочке восторженных от потока мученической невинной крови «вождь» Троцкий милостиво пообещал прибыть в Крым тогда, когда там не останется ни одного белогвардейца. И уж как ради этого старались хамовито-кровавые слуги. Вот кого надо сажать и судить!.. Неужели их не настигнет кара? И когда же кончится это самоистребление?.. Хотя плодить злое дело проще и легче: не надо ни ума, ни любви Но без этого и человека нет. Или прав Вольтер, изрекший: «Чем ближе я присматриваюсь к людям, тем больше мне нравятся собаки».

24

Память тревожащая встреча произошла на Перекопе с красавцами лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка. И может быть, виной тому, что Миронов в том бою совершил непонятный для многих, необъяснимый маневр своими войсками, был, как это ни странно, свадебный марш Мендельсона. Об этом никто и теперь уж никогда не расскажет, потому что последний свидетель только что ушел из жизни. От этого еще большая печаль ложится на сердце. Я могу только предполагать, что произошло с командармом в то мгновение – будто невидимая, но могучая рука властно наложила повод на шею коню и он, послушный, повел атакующую лаву чуточку левее лейб-гвардии казачьего полка. Какое-то поверхностное объяснение этому движению есть, потому что и с той стороны неслась вражеская конная лава, которую следовало смять и уничтожить. И все-таки, мне кажется, что-то дрогнуло в ожесточенном сердце командарма...

Лейб-гвардии Его Императорского Величества казачий кавалерийский полк был создан в 1775 году. И если донские казаки принадлежали к элитным войскам русской империи и были непревзойденными кавалеристами, то что говорить о лейб-гвардии, в ряды которой отбирали лучших из лучших. Традиции вырабатывались строгие и высокие, если даже учесть такую деталь, что полк имел постоянные казармы в Петербурге и Петергофе на протяжении чуть ли не полутора веков.

Гвардейские полки были всегда на привилегированном положении. А лейб-гвардейцы-казаки тем более, потому что они несли дворцовую охрану личной особы государя и членов его семейства. Один казак даже был своеобразной нянькой у цесаревича Алексея – на его руках он рос и переносил свой мученический венец... И хотя он болел неизлечимой болезнью – гемофилией, – но по традиции как наследник престола считался командиром лейб-гвардии казачьего кавалерийского полка.

Традиции... Это память и мудрость жизни человека. Стиснутый и возвеличенный традициями человек становится человеком.

Император Николай II и императрица Александра Федоровна приезжали в полк, обедали вместе с офицерами. Дочери – Ольга, Мария, Татьяна, Анастасия и наследник, великий князь Алексей – все в форме донских казаков сопровождали родителей... Играла музыка...

Лейб-гвардию посылали в бой только в самые критические и решающие моменты, когда надо было спасти положение или переломить победу на свою сторону. Однажды на Балканах Александр II кинул в бой своих любимцев – лейб-гвардии кавалерийский полк. Залюбовался, наблюдая, как, сверкая отточенными шашками, они с радостью и, как показалось, даже с восторгом кинулись в атаку на врага. Будто на гулянье-игрище. Будто на свадьбу славы и смерти... А так как казаки-донцы больше жизни ценили честь и воинские подвиги, то император в какой-то мере был, может быть, и прав, думая, что они идут в бой как на праздник?.. И так как каждый лейб-гвардейский полк имел свой собственный гимн-марш, то, наверное, в то время у Александра II и возникла мысль присвоить донским гвардейцам, как марш полка, свадебный марш Мендельсона. Задумано – сделано...

И когда Филипп Козьмич Миронов перед этой самой последней атакой в боях за Перекоп выехал на небольшое возвышение, то лучи солнца, отраженные от серебряных труб духового оркестра лейб-гвардии казачьего кавалерийского полка, стоящего на противоположной возвышенности, ослепили его. И тут же до него донеслась музыка. Щемяще-тревожная, печально-торжественная. Он понял, что перед его войсками стоит лейб-гвардии казачий полк, цвет донской кавалерии. Значит, подумал тогда Миронов, плохи дела у Врангеля, коли для атаки приготовлены последние резервы... Филипп Козьмич знал этот свадебный марш Мендельсона и историю его присвоения казачьему полку. Бывал в гостях у земляков, обедал в офицерском собрании, где для него, как и для каждого офицера, подавали именной столовый прибор... Играл духовой оркестр. Свадебный марш Мендельсона по-особому был празднично-торжествен. И Миронову в какой-то момент даже хотелось остаться служить в этой необычно дружной офицерской семье донских казаков. Но его ждали другие дела, другие обязанности, и мечта осталась неосуществленной.

И вот теперь этот празднично-торжественный свадебный марш Мендельсона настиг Миронова не в офицерском собрании, где все сверкало чистотой и блеском, от нарядных мундиров до накрахмаленных скатертей и салфеток, а среди крови, грязи, смерти. И поэтому показался особенно печальным. Может быть, даже потому, что трубы полкового оркестра были из чистого серебра и выполнены по особому указу императора, и звуки, издаваемые ими, были чисты и трогательны.

Несмотря на кажущуюся радостно-торжественную самое мелодию марша, Миронов чутким ухом различил в них грустные нотки – ведь оркестр играл любимый марш перед смертельным боем. Играл в последний раз на земле Отечества. И настроение музыкантов вливалось в общую мелодию скорби. И – отчаяния.

Филипп Козьмич представил, как рядовые казаки, юнкера и офицеры по старинной традиции переоделись в чистое платье и теперь, отчаянно гордые и смелые, ждут сигнала к атаке.

И вот он... Неожиданный, как всегда. Заглушая и как , бы принижая и пригибая к земле мелодию свадебного марша Мендельсона, резко и по-особому тревожно зачастил полковой трубач сигнал к атаке. Ожидавшие лейб-гвардейцы сейчас ослабят повод у пляшущих от нетерпения и страха коней и понесутся в последний бой. И будут чудиться им победа и слава. А уж если смерть, то и вечная память, которую будет хранить благодарная Россия...

Только безумствующая молодость может обольщаться такими надеждами. Такой верой. В полку не осталось ни одного офицера старше по званию и возрасту 24-летнего Бориса Федоровича Дубенцева, которому вне очереди присвоили высокое звание войскового старшины и приказали вступить в командование лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка.

Оркестр скорбно и зло доигрывал мелодию марша своего родного полка. Но они с такой непонятной силой ударили по сердцу 48-летнего бывшего полкового старшины, а теперь командарма Второй Конной армии Миронова, что непрошеная жалость поползла к его очерствевшему сердцу... Сейчас погибнет цвет казачьей молодости... Как тогда – гимназисты во главе с Катрин Мажаровой...

Смертельные враги... А ведь оба они, и молодой и старый, оба войсковые старшины, любили жертвенной любовью Родину. И чтобы любовь восторжествовала – надо убить друг друга!.. Отец и сын... Ведь Никодиму исполнилось бы ровно столько лет, сколько сейчас Борису... И от ожидания атаки, и от воскрешения памяти о сыне, и от этого проклятого, раздирающего душу марша можно сойти с ума!.. Уж скорее бы все кончилось...

И поэтому никто не узнает, почему Миронов отвернул свою атакующую лаву чуточку левее, чтобы сразу не смять лейб-гвардейский полк... Может быть, хотел окружить и взять их всех в плен живыми?.. Но молодой и горячий неопытный Дубенцев не понял благородного жеста командарма и ударил во фланг войскам Миронова. Значит, не судьба в смертельном бою играть в жалость... Миронов повернул лаву правее, обхватил лейб-гвардии казачий полк, будто черно-серым запыленным плащом закрыл. Прерывистыми ручейками замелькали блестящие парадные мундиры среди шинельной лавы мироновцев... Сквозь злобные крики живых и стоны раненых, сквозь лязг отточенных клинков и ржание коней в последний раз оркестр серебряных труб лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка свадебно-похоронным маршем прощался с ненавистным Перекопом, частичкой русской земли, которой было отдано все святое и грешное в их кратковременной жизни.

25

Филипп Козьмич Миронов, командарм Второй Конной армии, после победы над Врангелем следовал в Москву, к месту нового назначения на более высокий пост – главным инспектором кавалерии Красной Армии.

Имя Миронова предполагалось быть достойно представлено в ряду национальных героев России.

Филипп Козьмич на несколько дней заехал в родную станицу Усть-Медведицкую. Всюду его встречали как победителя, как прославленного полководца.

И вновь будто разверзлось синее небо от колокольного набата в честь героя Дона, и огненной масти донской скакун нес горделивого седока в солдатской шинели мимо ликующей толпы земляков. Стальной, как удар клинка, взгляд теплел. Губы после бешеных, злобно-отчаянных и злобно-торжествующих криков войны, кажется, впервые раздвинулись в подобие улыбки. И может быть, хоть на миг он почувствовал на них аромат лазоревых цветов вместе с ранней росистой дрожью – будто седовласый пастушок вернулся под крышу родимого куреня в хуторе Буерак-Сенюткин.

Вдруг защемившее сердце толкнуло память с такой силой, что невольно на задубевшие, как кора старого дуба, щеки из уголков глаз поползли тяжелые, как свинец, слезы. Не облегчающие душу. Последние в его детско-молитвенном сне жизни...

Ах и удачлив же донской казак Миронов! Ровно девять лет он играл со смертью и сотни раз мог, как подобает воину, с честью погибнуть на поле боя, но то, что с ним произошло, нельзя было увидеть даже в самом страшном сне. Встречали на родимой сторонушке как героя, а провожали как... преступника.

Жизнь... Святая и грешная. Радости и пороки. Война, кровь, жестокость, алчность и дикость... Кто прошел через это, не растеряв уважения, любви к себе и ближним, и может еще дышать святым воздухом родимого края и любоваться спелыми колосьями хлеба, тот вправе считать себя человеком?.. Жизнь... Что это такое?.. Совесть?.. Честь?.. Честь и жизнь... Это как обмен кольцами новобрачных – самый светлый и желанный миг. Зачем он, Миронов, в этом мире? А если бы все сначала?.. Наверняка прошел бы тот путь – путь донского казака, стиснутого традициями. Служба в армии. Войны... И определяющим могла стать удача, собственная сообразительность и храбрость собственная. Все прошло бы по заведенному кругу: ни прибавить, ни убавить. Потому что он принадлежал к роду-племени донских казаков и должен вместе с ними прошагать свой жизненный путь. Предначертанный предками. Судьбой народа. Он его песчинка и обязан быть истертым в порошок. Народ расстрелян. Уничтожен. Значит, и он должен погибнуть бесславно. И никаких трагедий! От народа, от его судьбы оторваться невозможно. Да и нечестно было бы... Традиции – вот корни, на которых покоится и судьба народа, и судьба отдельного человека. И судьба Отечества. Только дело-то все в том, что с жизнью расстается в этот миг не мифический народ, а он, конкретный человек – Филипп Миронов. И больно-то пока ему только одному... Да с ним ли все происходило и происходит?.. Сначала жизнь Миронова раскатывалась, как вольный, чистокровной донской породы конь, несущийся средь степных ковылей, в гриву которого упруго вплетались ветер, солнце, звезды и луна. И он кометой пролетал над миром, могущественным богом войны. Талантом богом наделенный. Справедливостью и милосердием. Но, видно, подобные люди отторгались вздыбленной русской землей, отягощенной страшным грехопадением, – сын убивал мать, дочь – отца. И вместе с ужасом грехопадения, мором и гладом на землю Русскую Бог проклятьем выкинул черную, мракобесную стаю инородцев. Измазывая лица, руки и тела, они изголодавшимися ртами присасывались к своим жертвам и, захлебываясь от жадности, судорожно и суетливо пили кровь. Жирели. И лопались, как перекормленные пиявки...

Сможет ли Россия с бесстыдно заголенным подолом доползти до храма на исповедь и, встав на колени, принести покаяние? И допустят ли ее после всего случившегося к причастию?..

Люди, вы видите, что один из сынов России, бесстрашный и храбрый до безумия, встав на колени, готов покаяться и просить если не пощады, то хотя бы снисхождения к грехам своим и грехам своей Родины. Может быть, отыщется хоть крупица истины, которая примирит его с миром, в который он вошел как завоеватель?.. И не вините его за то, что он, переборов себя, с покаянием обращается к людям, не верующим ни в Бога, ни в черта.

Итак, последнее письмо-исповедь к властям предержащим.

26