А сколько подобных перевозок предстоит несчастным винтовкам при их длительном путешествии в тылы! От полка надо перевезти до этапа, где их сваливают в кучу. Когда этапный комендант раздобудет подводы для отправки на станцию, винтовкам предстоит вторая перевозка. Далее идет сваливание в вагон, опять выгрузка на конечной станции, опять на подводах до тыловых мастерских в Варшаве, Двинске, Вильно. Какое огромное различие между отправкой оружия с заводов - в специальных ящиках с перегородками, имеющими вырезы, в которые бережно укладываются винтовки, нигде не соприкасающиеся одна с другой, - и перевозкой винтовок, собранных с полей сражений во время войны! Сколько лишней работы потребуется после таких путешествий! Между тем большая часть винтовок, подобранных возле убитых и раненых, требует лишь основательной чистки и смазки на месте.
      Объехав передовые части, я вернулся в Седлец с твердым убеждением, что необходимо в корне изменить установленный порядок или, вернее, беспорядок, в сборе и исправлении оружия.
      Приказ, изданный штабом фронта, привел к тому, что у войск основательно снизился интерес к надлежащему сбору оружия.
      - Вы расхолаживаете войска в их усилиях собрать все утерянное оружие. А надо, наоборот, - спорил я с работниками штаба фронта, - всемерно поощрять их старания в этом направлении; войскам нужно крепко привить мысль о том, что от них самих, от их энергии зависит преодоление кризиса с винтовками...
      После долгих споров и пререканий Управление начальника артиллерийских снабжений согласилось с моими доводами. В середине февраля я сдал составленное мною новое положение о сборе оружия и о передовых починочных мастерских. Оно было объявлено по войскам Северо-Западного фронта 23 февраля 1915 года.
      Руководство сбором оружия возлагалось теперь на особого офицера, назначаемого для этой цели в каждой дивизии. В его распоряжении находилась команда безоружных и несколько конных земских стражников. Сбор оружия должен был организовать и корпусной комендант. Таким образом, вся прифронтовая полоса как бы дважды "прочесывалась" сборщиками оружия.
      Каждый легко раненный стрелок, приходящий на перевязочный пункт, должен был обязательно принести с собой свою винтовку. Установили строгие взыскания за утерянное оружие. Помимо этого, организовали тщательную проверку всех деревень, сел и местечек в тылу расположения войск, так как стало известно, что население часто подбирает оружие и прячет его. Рассказывали также о случаях, когда были пойманы какие-то подозрительные личности, предлагавшие солдатам купить винтовки. Здесь приходилось, конечно, считаться и со шпионской работой неприятеля. Кстати говоря, она велась весьма интенсивно.
      Помню, как поразил меня один факт, происшедший вскоре после моего прибытия на фронт. Мне пришлось ехать из Белостока в Ломжу. Явился к этапному коменданту и предъявил ему командировочное свидетельство, прося о каком-нибудь транспорте. Он сказал, что через час на Ломжу будет отправлен автомобиль с офицерами двух полков, только что двинутых на передовые позиции. Это было время сосредоточения вновь организуемой 12-й армии для наступления в тыл немецким войскам, действующим на укрепленных позициях вдоль Мазурских озер.
      Вскоре мы отправились... Перед нами расстилалась далекая снежная равнина. Местность вплоть до неприятельских позиций - открытая. Вдруг наше внимание привлекло одно странное обстоятельство. Горели две березы, росшие около шоссе. Кому понадобилось поджигать березы, и притом именно две - по числу только что прошедших полков? Горящие деревья, вероятно, были хорошо видны неприятелю. Мы подбежали к деревьям. На снегу разлит керосин. В том, что это сделала шпионская рука, уже не было сомнений. Мы стали срубать шашками горевшие сучья. Топора не оказалось, и нам не удалось окончательно затушить эти два сигнальных факела.
      Винтовка в "лазарете"
      Вновь были открыты этапные мастерские, эти своеобразные "лазареты" для оружия. Они получили теперь правильную организацию, в них работали опытные мастера и оружейники.
      Все принятые меры значительно ускорили кругооборот винтовок - от сбора на поле боя до возвращения в строй. "Легко раненные" винтовки сейчас же "перевязывали" - чистили, смазывали, подвергали несложным исправлениям. Все это делали передовые "перевязочные пункты" - этапные оружейные мастерские. Долгим странствиям в тыл подлежали лишь "тяжело раненные" винтовки, требующие более сложных работ. И скоро передовые этапные мастерские стали исправлять до 100 тысяч винтовок в месяц.
      В середине февраля меня командировали в 12-ю армию, расположенную на фронте Остроленка - Ломжа, и поручили организовать здесь этапные мастерские. Дело это оказалось далеко не легким. Надо было найти подходящее помещение, подобрать квалифицированных оружейников и мастеров, раздобыть где-то необходимое оборудование, инструмент, а также различные весьма важные мелочи - ветошь, паклю, ружейное сало.
      Все это постепенно удалось достать, но оставалось самое главное: найти запасные части. В этом отношении были использованы все возможные пути. Мы сдирали некоторые детали с винтовок, оказавшихся совершенно негодными. Но таких было сравнительно мало. Потом я направил одного из толковых оружейников со слезными письмами в Варшаву и Двинск. Здесь ему предстояло раздобыть некоторое количество запасных частей в тыловых мастерских. Наконец я послал просьбу непосредственно в Оружейный отдел Артиллерийского комитета. И мне как "своему человеку" оказали помощь, прислав с Сестрорецкого оружейного завода комплект запасных частей.
      Вскоре в мастерских Ломжи и Остроленки началась дружная работа по "лечению раненых винтовок". Жил я тогда в Ломже при штабе 12-й армии. Каждый день рано утром заходил в мастерскую и проверял положение дел. Со всех сторон - из расположенных вблизи частей, госпиталей, от корпусных командиров - к нам везли винтовки.
      Работа кипела. На двор мастерской приезжали фурманки, нагруженные оружием. Солдаты нашей команды разбирали его и тут же передавали особо назначенным стрелкам, которые прежде всего проверяли каждую винтовку, не заряжена ли она. Винтовки поступали непосредственно с полей сражений, и в магазине или стволе могли остаться случайные патроны. Стрелки открывали затвор, направляя дуло винтовки вверх, и разряжали ее, если там оказывался патрон. Так мы избегали несчастных случаев, которые были нередки в починочных мастерских.
      Затем винтовки переносили в дом. В первой большой комнате устроили небольшой склад оружия. Для этого изготовили деревянные пирамиды упрощенного образца, в которые и расставляли рядами привезенные винтовки. В соседней комнате шла чистка и разборка оружия. Человек десять - двенадцать занимались этой работой. Они разбирали винтовки, усиленно прочищали каналы стволов специальными длинными протиральниками и тщательно осматривали отдельные детали.
      В следующем помещении происходило уже исправление оружия. Это была душа мастерской. Тут хлопотали квалифицированные рабочие-оружейники. Мы установили своего рода конвейер: каждый рабочий исполнял только одну определенную операцию и передавал затем винтовку или ее части другому. Первый осматривал канал ствола. Он следил за тем, чтобы не было больших раздутостей, кривизны, погибов от внешних ударов и т. п. Здесь определяли лишь годность винтовок к бою в широком смысле этого слова. Многое из того, что в, мирное время было бы неминуемо забраковано, признавалось теперь годным, по нужде терпимым.
      Второй оружейник проверял штыки. Ударами молотка он выправлял погнутые штыки, проверял отточку конца лезвия. Самая большая и кропотливая работа заключалась в исправлении штыков, имеющих качку на стволе. Эта неисправность встречалась очень часто, между тем она неблагоприятно сказывается на кучности боя. Это случается по двум причинам. От частого надевания и снимания штыка разнашивается его трубка, которая насаживается на ствол. Разношенные штыковые трубки обжимали на особом приборе. Штыковую трубку вставляли между двумя плашками, которые при вращении рукоятки равномерно сдавливали ее. Если обжатие получалось чрезмерным, рабочий брал специальную коническую развертку и немного рассверливал канал трубки. Другая неисправность в закреплении штыка происходила от изношенности штыкового хомутика. Такой хомутик приходилось снимать с трубки, потом рабочий легкими ударами молотка по зубилу нагнетал металл, то есть немного поднимал его на верхнем срезе хомутика, а затем осторожно опиливал край напильником. Так достигалось плотное закрепление хомутиком надетого на ствол штыка.
      Были у нас оружейники, которые специализировались на исправлении подающего механизма. Отведя затвор назад, оружейник заряжал винтовку пятью поверочными патронами - без пороха. Открывая и закрывая затвор, он проверял правильность подачи патронов из магазина в патронник. При этом патроны выбрасывались из винтовки отражающим зубом отсечки. Чтобы не собирать их всякий раз с полу, мы приделали к верстаку с правой стороны особое полотнище, на которое и падали патроны. Но вот рабочему попадается винтовка, у которой патрон уткнулся пулей в переднюю стенку ствольной коробки. При прежних патронах с тупой пулей таких дефектов не бывало: пуля скользила своей округленной головкой по округленному же скосу ствольной коробки и направлялась в патронник. Новые же пули нередко утыкались острым концом в срез коробки, и патрон заклинивался. В результате сильно понижалась скорострельность. Поэтому, встречаясь с утыканием пули, мы обязательно заменяли старую отсечку-отражатель новой, приспособленной для стрельбы остроконечным патроном. У последней был более короткий зуб, и патроны занимали более высокое положение в магазине; теперь верхний патрон не мог уже уткнуться носиком своей пули в срез коробки, а приходился против ее закругленной части. Собранная винтовка вновь проверялась поверочными патронами.
      В четвертой комнате хранились исправленные винтовки, также стоявшие рядами в деревянных пирамидах. Но теперь они имели уже совсем другой вид. Они были в полной исправности, тщательно вычищены и смазаны. Иначе говоря, опять готовы к бою.
      Постепенно нам удалось довести пропускную способность мастерской до 200-250 винтовок в день. А если очень поднажать и работать ночью, то можно было исправлять ежедневно до 350 экземпляров. Примерно столько же давала и мастерская, организованная мною в Остроленке, куда я изредка наезжал. В месяц это составляло на 12-ю армию около 20 тысяч винтовок. Подобным же образом было организовано дело и в остальных четырех армиях Северо-Западного фронта. Так фронт мог получать каждый месяц до 100 тысяч исправных винтовок.
      Помню, однажды я вышел из мастерской и направился к этапному коменданту, чтобы попросить у него верховую лошадь для поездки на передовые позиции. Навстречу мне попалась маршевая рота, которая шла к нашей мастерской за винтовками. Раздалась обычная команда прапорщика:
      - Смирно, равнение направо!
      Я внимательно рассматривал проходивших мимо солдат, их лица, выправку, одежду и остался не удовлетворен их видом. Лица солдат - понурые, недовольные; шинели сидели на них мешком, фигуры сутулились, равнение по рядам отсутствовало, многие шли не в ногу. Маршевая рота не была похожа на воинскую часть и напоминала толпу людей, наскоро одетых в военную форму.
      Через час я выехал верхом от этапного коменданта на позиции. Впереди меня двигалась какая-то часть. Залихватская, бодрая песня неслась по рядам. Замыкающий унтер-офицер, услышав топот лошади и увидев полковника, хотел было скомандовать: "Смирно". Но я отмахнул ему и поехал шагом рядом.
      Взвейтесь, соколы, орлами,
      Полно горе горевать,
      То ли дело под шатрами
      В поле лагерем стоять!
      заливались солдатские голоса.
      Лица стрелков были бодрые, веселые, шаг широкий, часть шла в ногу, слышался ровный хруст снега, начинавшего уже подтаивать на февральском солнце.
      Я поравнялся с офицером и изумился: это был тот же прапорщик, который вел маршевую роту к нам в мастерскую. И солдаты были те же. И тот же длинный правофланговый, отбивающий теперь мерный шаг в первом ряду роты. Но что случилось с командой? Как произошло такое быстрое превращение понурой толпы в молодецкую роту?
      Причина была ясна! Теперь на плече каждого солдата была винтовка, теперь из безоружного он превратился в бойца. И войсковую часть не узнать! Я с удовольствием смотрел на бодро идущие ряды...
      Эта картина, однако, заставила меня подумать и о другом. Я видел теперь, какое значение имеет снабжение оружием, как оружие преображает человека. Но, думалось мне, преображение это могло быть лишь временным. Катастрофу с винтовками я оценивал раньше лишь со стороны количества, с точки зрения языка цифр, статистических данных: сколько не хватает в армии винтовок, сколько изготовляют оружейные заводы, сколько винтовок удалось закупить. Но я не обращал внимания на моральную сторону этого дела, на психику войск, имеющую громаднейшее значение на войне. Какое неблагоприятное, скажу больше, разлагающее влияние должен оказывать недостаток винтовок на моральное состояние призванных! Какие мысли и какие чувства должны возникать у людей во время долгого пребывания без оружия в запасных батальонах, где для обучения вместо винтовок выдавались простые палки.
      Кто виноват?
      С февраля месяца Ломжа и близлежащие города - Остроленка и Прасныш стали подвергаться бомбардировке с аэропланов. Почти каждое утро в предрассветной дымке появлялись эти незваные гости, сбрасывая свои смертоносные подарки. В Остроленке бомбой была разрушена часть дома, где помещалась оружейная мастерская.
      Конец месяца меня застал в 6-м Сибирском корпусе, входившем в состав 2-й армии, которая защищала подступы к Варшаве.
      Чуть брезжил рассвет, в туманном сумраке еле виднелись наши окопы. Падавший всю ночь снег прекратился, ветер утих. Вокруг, куда ни кинешь взор, далеко простиралась покрытая снегом пустынная равнина с редкими полуразрушенными деревушками. Царившая мрачная тишина изредка прерывалась гулом летящего снаряда, ударом и взрывом, выбрасывавшим громадный столб черного дыма. Немецкая тяжелая артиллерия вела обычный обстрел наших позиций.
      Закончив работу, я возвращался в штаб корпуса вместе с начальником штаба одной из дивизий. Все передвижения приходилось совершать ночью, так как наше расположение просматривалось с немецкой стороны и противник открывал огонь даже по отдельным людям.
      С русской стороны царило полное безмолвие. Тяжелой артиллерии у нас было слишком мало, чтобы состязаться с германскими дальнобойными орудиями. Не хватало и снарядов.
      - Следовало уладить конфликт мирным путем, - говорил я своему спутнику, - чтобы задержать войну до проведения в жизнь большой военной программы.
      - Хорошо так говорить, - возразил он. - Нас все равно втянули бы в эту потасовку... Вот чего я не понимаю, - вдруг с какой-то запальчивостью начал. штаб-офицер. - Ну хорошо, предположим, что тяжелая артиллерия слишком большой и сложный вопрос. Нам трудно было справиться с этим делом. Но мне совершенно непонятно, как могло ваше Главное артиллерийское управление не позаботиться о том, чтобы заготовить необходимое количество винтовок и снарядов к полевой артиллерии. Ведь пополнения приходят к нам большей частью безоружными, нам девать их некуда, они только развращают личный состав. Вы оружейник, как могли вы так халатно отнестись к этому важнейшему вопросу?!
      Тяжело было мне слушать эти обвинения в халатности и преступной небрежности. Я не мог отвечать спокойно:
      - Я категорически вам заявляю, что все количество винтовок, а также снарядов к полевым пушкам было заготовлено Артиллерийским управлением согласно установленным нормам...
      - Хороши ваши нормы... Мы видим теперь, каковы они! - резко перебил меня штаб-офицер. Я окончательно вышел из себя:
      - Не наши, а ваши нормы! Вы-то, вы-то сами, как представитель генерального штаба, как могли вы так халатно, так преступно отнестись к определению норм запасов оружия! Вы офицер генерального штаба. Вы должны знать, что нормы запасов оружия определяли мобилизационный комитет генштаба и особая комиссия генерала Поливанова, а совсем не ГАУ; последнее является только исполнителем ваших указаний.
      - Ну вы защищаете так ГАУ лишь потому, что сами в нем служите. А что делал ваш генерал-инспектор артиллерии, который обязан был инспектировать все отрасли артиллерийского снабжения, а следовательно, и знать крайний недостаток норм!
      Все одно и то же - с кем ни заговоришь, куда ни приедешь, думал я, везде одни и те же горькие обвинения. От них никуда не скроешься, никуда не уйдешь. Никто, конечно, не интересовался, не читал и не стал бы читать Положения о генерал-инспекторе артиллерии, который должен был проверять главным образом обучение строевых частей артиллерии. Никому, конечно, не были известны ни нормы оружия, установленные генштабом, ни действительное наличие наших запасов, ни сроки возможного выполнения новых заказов на винтовки, ни трудности развития производства. ГАУ считали повинным за все. Оно становилось единственным козлом отпущения за поворот в ходе кампании. Несмотря на то что я, как член Артиллерийского комитета, не имел никакого отношения к снабжению, мне, может быть, чаще, чем кому-либо другому, приходилось выслушивать все эти обвинения. Ведь я бывал не только в штабах, но главным образом в самих войсковых частях при осмотрах оружия в пехоте, которая более всего страдала от недостатков в боевом снабжении, расплачиваясь за них своей кровью и жизнью...
      С тропы, проложенной от окопов, мы свернули на дорогу. Мимо тянулся громадный транспорт раненых. На крестьянских телегах, которые с трудом везли тощие лошаденки, лежали на соломе раненые. Изможденные страданиями лица, окровавленные повязки... Около телег, держась за них, тащились стрелки, получившие более легкие ранения.
      Не все ли равно для них, кто виноват в их муках и страданиях! Что значит для них Главное артиллерийское управление или Главное управление генштаба! Какое им дело до всего этого! Как бесцельны были наши взаимные упреки, дрязги, самооправдания!
      "Вот оно, наше общее преступление, - думал я. - Да, преступление! И никакие разговоры не помогут нам скрыться от ответственности за него".
      Великий отход
      Что я видел в окопах
      Помощь русской армии в ее "оружейном голоде" не могла ограничиться только сбором и исправлением винтовок, брошенных на полях сражений. Ведь огромное количество винтовок находилось в войсках, в окопах и различных боевых частях. Сохранить это оружие - значит найти еще одну возможность уменьшить крайнюю нужду в нем. А это, в свою очередь, зависело от того, в каком состоянии содержалось оружие, насколько бережно и умело с ним обращались стрелки. "Береги винтовку пуще глаза" - эта поговорка имеет огромный смысл, особенно на войне. Вот почему, наладив организацию этапных мастерских, я вновь поехал на передовые позиции для детального осмотра оружия, находящегося в войсках. Мне нужно было ознакомиться с условиями боевой службы винтовок и помочь войсковым частям лучше сохранять их.
      В начале мая я направился в 12-ю армию. Весна была в полном разгаре. Я ехал в автомобиле, а по сторонам дороги тянулся как бы сплошной сад цветущих яблонь, вишен, груш.
      Собиралась гроза. Темно-синие тучи покрыли небосклон, и на этом фоне еще нежнее выделялось царство белых цветов. Загрохотал гром, красиво заблистали молнии, закачались головки цветов. Гром перекликался с грохотом артиллерийской канонады, которая становилась все слышнее по мере моего приближения к позициям.
      Вместо цветущих фруктовых деревьев все чаще и чаще стали попадаться на пути разрушенные села, деревни, сожженные фольварки. Деревянные строения, поврежденные снарядами артиллерийских орудий и пожарами, растаскивали на дрова квартировавшие поблизости войска. Роскошные леса срубали на устройство засек, заграждений, блиндажей в окопах.
      Вдоль всего фронта возводили несколько линий тыловых позиций. Все оставшееся население было привлечено к этим работам. Под наблюдением саперов рыли окопы, строили укрытия, проводили и улучшали дороги. В болотистых местностях устраивались гати для проезда артиллерии и обозов. И вновь рубили и уничтожали богатые леса.
      Расположенные вблизи позиций местечки были заняты штабами, перевязочными пунктами, обозами, парками. Всюду виднелись коновязи. На опушках притаились замаскированные батареи. Все старательно укрывалось от взоров наблюдателей с неприятельских аэропланов и привязных аэростатов. Войска передвигались исключительно ночью.
      Из штаба 22-й пехотной дивизии я выехал верхом в сопровождении казака на позиции Вильманстрандского полка. Все утро гремела канонада: противник обстреливал артиллерийским огнем позиции этого полка.
      Штаб полка располагался в подвальных помещениях двухэтажной школы, полуразрушенной снарядами. Вся местность была хорошо видна с неприятельских линий, и противник немедленно открывал огонь по каждому появлявшемуся человеку. Поэтому подступы к школе были укрыты замаскированными ходами сообщений. Еще за полверсты до штаба я должен был слезть с лошади и отдать ее казаку.
      Командир полка оказался моим бывшим учеником из Офицерской стрелковой школы. Он рассказал, что за последнее время положение полка сильно ухудшилось: немцы, не щадя снарядов, донимали постоянными обстрелами. А началось все с того, что в первый день пасхи несколько немецких солдат и офицеров пришли к русским в окопы "поздравить с праздником". Опасаясь, что это "поздравление" имеет совсем другую цель - высмотреть расположение полка, его укрепленных линий, пулеметных гнезд, - командир взял в плен непрошеных гостей и отправил их в тыл. С тех пор германская тяжелая артиллерия не переставала бомбардировать расположение полка.
      - А нам отвечать нечем, - печально кончил он свой рассказ.
      В полку я пробыл несколько дней, так как оружие приходилось осматривать только урывками. Как-то во время осмотра вдруг раздалась команда: "По местам!" Я подошел к бойнице и осторожно заглянул в нее. На неприятельской стороне было заметно оживление. Отдельные фигурки бежали от расположенных в тылу немцев халуп к передовым позициям. Несколько всадников неслись по направлению другого фольварка. Эта скачка была безумием. Наш окоп, как будто его кто-то подстегнул, вдруг ожил от бешеной стрельбы. Солдаты хотели воспользоваться теми немногими минутами, когда неприятель стал виден. Вот упало несколько немецких пехотинцев; один из всадников свалился вместе с лошадью. Гогот и ликование пронеслись по нашему окопу. Ружейную и орудийную стрельбу открыл и противник.
      Стоявший рядом со мной солдат без устали выпускал одну обойму за другой, видимо плохо прицеливаясь. Открывая затвор, он иногда подправлял патрон пальцем.
      - Что ты делаешь? Зачем суешь палец в магазин?
      - Так ловчее, вашбродь!
      Немцы скрылись в окопах. Стрельба по команде смолкла. Я взял у стрелка винтовку и стал сам заряжать ее. Стрелок был прав: без пальца никак не обойтись. Винтовка не была отлажена для стрельбы остроконечными пулями она имела старую отсечку, и при перезаряжании патрон упирался в переднюю стенку патронника.
      - Отчего не заявишь взводному о неисправности винтовки?
      - Она, вашбродь, у меня очень хорошо стреляет, очень хорошая винтовка, иногда только ее надо пальцем подправить...
      Этот недостаток оказался не единичным. Последующие осмотры в различных полках и армиях показали, что в некоторых частях число винтовок с неправильной подачей патронов составляло почти треть всего количества. Это был настоящий бич для войск. Такая винтовка превращалась, по сути дела, в однозарядную. Скорострельность ее уменьшалась по крайней мере в полтора раза.
      Отчего так получалось? Конечно, в боевых условиях подающий механизм легко засоряется. В гнездо отсечки-отражателя забиваются пыль и грязь. А полная разборка винтовок производилась крайне редко: вынимать отсечку разрешалось лишь под наблюдением унтер-офицера. Оружие месяцами не чистилось. Но не в этом заключалась главная беда. А было вот что. Как раз накануне войны в русской армии отлаживали винтовки для стрельбы остроконечными патронами; старые отсечки заменяли новыми. Но у военного министерства, как всегда, не хватало средств. Успели отладить оружие только полков первой очереди - около миллиона экземпляров. А остальные два с половиной миллиона так и остались со старыми отсечками. Часть из них отлаживали наспех уже в боевые, горячие дни, иногда буквально на ходу. Например, сибирские стрелковые полки делали это во время переброски по железной дороге. Не удивительно, что при такой работе была масса погрешностей, а иногда наблюдалось уродование механизмов.
      Недостаток этот встречался на фронте так часто, что по моему настоянию был издан секретный приказ, обязывающий все войсковые части принять немедленные меры к исправлению подающих механизмов.
      Обходя окопы, я заметил, что многие винтовки были обвязаны по затвору и магазину какими-то тряпками.
      - Зачем, ребята, вы делаете это? - спрашиваю у солдат.
      - Нельзя иначе, ваше высокоблагородие, - отвечают мне. - Без такой обвязки винтовки очень запыляются. Во время ветра пыль, грязь, песок забиваются в затвор. Такие винтовки трудно заряжать, затвор только с трудом можно двигать в ствольной коробке, хоть колотушкой по ней бей!
      - Откуда же берете вы эти тряпки? Их выдает хозяйственная часть?
      - Никак нет! Мы свое белье рвем, иначе замучаешься!
      Не раз я был свидетелем, как при внезапной тревоге такие тряпки немедленно срывали, и оружие действовало исправно. Я убедился, что это "изобретение" солдат приносило только пользу, облегчая стрельбу.
      Другое дело было с тряпочной затычкой в дульной части, которая тоже должна была предохранять канал ствола от пыли и грязи. При необходимости внезапно открыть огонь многие стрелки забывали о закупоренном дуле. А иные просто считали, что ничего худого не случится и пуля сама вытолкнет тряпку. На самом деле у таких винтовок раздувалась дульная часть, и меткость их боя никуда не годилась. Я подсчитал, что по Северо-Западному фронту этот недостаток давал немалое количество бракованного оружия (около 10 тысяч винтовок), что увеличивало и без того громадное число безоружных. Пришлось скрепя сердце отдать распоряжение хотя бы временно не браковать такие стволы, а только немного укорачивать их и опиливать снаружи, чтобы штык можно было примкнуть к винтовке.
      На многих винтовках качались штыки, нередко попадались экземпляры без ствольных накладок, без антабок и т. п. Сплошь и рядом шомпола не ввинчивались в упоры и потому постоянно терялись. Весьма неблагополучно было и с принадлежностями к оружию. Вместо ружейных ремней болтались веревочки и тесемочки. Даже в такой простой принадлежности, как протирка, которую можно было быстро изготовить в любом количестве и на любом заводе, - даже в ней ощущался сильнейший недостаток.
      Как-то во время осмотра я приказал стрелку прочистить еще раз канал ствола. Солдат встал и направился вдоль окопа.
      - Куда? Прочисти здесь, при мне.
      - Наши протирки и шомпола во второй роте, вашбродь.
      В разговор вмешался офицер и объяснил, что, узнав о моем приезде, другие роты спешно чистят оружие. Но шомполов и протирок крайне мало, и они переходят из одной роты в другую.
      Осматривал я и патроны в подсумках и патронташах. Вид их был ужасный. Все было покрыто пылью и грязью. Заряжание такими патронами, особенно при тогдашней обойме, было весьма трудным. Чтобы облегчить его, стрелки вынимали верхний патрон и, действуя им на оставшиеся четыре патрона, как рычагом, проталкивали их в магазин. Иногда заряжание велось в несколько приемов. Сначала стрелок вынимал крайний патрон и тем самым разжимал лапки обоймы. Потом вкладывал патрон обратно и уже после этого заряжал магазин. Подобные процедуры очень снижали интенсивность ведения огня. Из окопов обычно стреляли патронами, которые хранились в цинковых коробках. Патроны же в подсумках и патронташах являлись как бы неприкосновенным запасом. Обновляли их крайне редко; некоторые стрелки говорили, что патроны в подсумках лежат уже три-четыре месяца.
      На этот недостаток также пришлось обратить серьезное внимание войск в особом приказе.
      В значительно лучшем состоянии находились затворы и прицелы. Видно было, что стрелки заботились о сохранении в надлежащем виде этих важнейших частей оружия, несмотря на весьма трудные условия длительного сидения в окопах.
      Осматривая прицелы, я интересовался, между прочим, одним немаловажным вопросом: устанавливают ли стрелки во время боя прицел согласно поданной команде? Вопрос этот имеет свою историю.
      Еще в конце восьмидесятых годов прошлого столетия появились две любопытные книжки члена-корреспондента Артиллерийского комитета полковника Волоцкого: "Мысли о боевой стрельбе из ручного оружия" и "Ружейный огонь в бою - опыт обработки боевых наблюдений". Их автор пришел к заключению, что в бою на стрелка так действует окружающая обстановка, что о правильном прицеливании или об установке прицела не может быть и речи. Выстрелы ведутся под одним и тем же углом, который определяется тем, как удобнее бойцу держать ружье.
      "Потрясенный боем человек, - писал Волоцкий, - утрачивает почти всякую способность управлять своим ружьем. Только исключительные стрелки - люди беззаветной храбрости, огромной силы воли - в состоянии проделать страшно трудный в боевой атмосфере прием прицеливания. Вся остальная масса стреляющих выпускает лишь выстрелы, совершенно не заботясь о прицеливании и о постановке прицела. Ружье вскидывается в плечо, укрепляется в наиболее удобном положении и немедленно дергается за спуск. Потребность принимать наиболее удобное положение и держать вещь наивыгоднейшим образом относится к разряду потребностей инстинктивных, с особенной силой выступающих тогда, когда сознание и воля подавлены..."
      Такому удобному положению приклада в плече, по заключению Волоцкого, отвечает угол прицеливания около 4°, который, конечно, несколько меняется в зависимости от скоса приклада; на дистанциях, соответствующих этому углу прицеливания, и происходят наибольшие поражения.
      Опыт русско-японской войны дал также немало подобных фактов. Очень часто при переходе от одной стрелковой позиции к следующей бойцы не переставляли прицела на другую дистанцию, несмотря на команду офицеров. Такие же случаи были и в японской армии. Однажды под Мукденом один из восточносибирских полков отбил неприятельскую атаку. От убитых и раненых японцев были собраны винтовки. У большинства винтовок прицелы были поставлены на 2 тысячи метров, несмотря на то что японцы при сближении вели огонь с 200-300 метров.