Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Летящие к северу

ModernLib.Net / Детские / Фёдоров Вадим Дмитриевич / Летящие к северу - Чтение (Весь текст)
Автор: Фёдоров Вадим Дмитриевич
Жанры: Детские,
Сказки

 

 


Вадим Дмитриевич Фёдоров

Летящие к северу

«Ябеде» посвящается

Глава первая.

Рождение Чипа

Дон! Дон! Дон! — доносилось из яйца.

Четыре пары глаз с любопытством смотрели на зеленоватое яйцо, из которого раздавался звук. Четыре пары глаз принадлежали маленьким гагачатам, дымчато-бурым пуховичкам с белыми надбровьями и чёрными бусинками глаз. На тупом конце яйца видна была звездообразная трещинка, в которой показался и замер крохотный клювик.

— Он опять не вылупился, — зашептал самый нетерпеливый и беспокойный гагачонок по имени Тяп.

— Тс-с! — прервал его другой. — Не мешай слушать!

— И не толкайся, пожалуйста, — вежливо вставил третий, — а то я скажу маме.

— А я не толкаюсь! — возразил Тяп.

— А вот и толкаешься!

— Нет, не толкаюсь!

— А я всё равно пожалуюсь, — спокойно сказал гагачонок, которого звали Ябедой.

— Ну и говори, говори! — зашипел Тяп.

— Тише, вы! — прикрикнул Большой Ляп, самый старший и самый сильный из гагачат, которому шёл уже второй день и который поэтому считал себя самым главным. — Расшумелись!.. Тяп, ты опять тронул яйцо.

— Я не трогал! — возразил Тяп.

— А вот и трогал! Я видел! — немедленно подтвердил Ябеда.

— Ты видел?! — вскипел Тяп.

— Да, я видел. И об этом тоже мама узнает.

— Ах, так… Ты свидетель, Чап, что я не виноват, и поэтому клюну Ябеду.

Чап, который не отрываясь смотрел на яйцо и не вмешивался в ссору братьев, вдруг заметил:

— А ведь он снова бьёт!

Гагачата мгновенно стихли.

Дон! Дон! Клювик исчезал в отверстии яйца и появлялся снова. Дон! И трещины поползли дальше. Дон! Дон!

И вдруг — крэг! — яйцо развалилось.

Малюсенький мокрый гагачонок вывалился из яйца и растянулся в гнезде. Он лежал с закрытыми глазами и не шевелился.

— Он, наверное, дохлый! — сказал Тяп. — Или притворяется.

— Ты тоже был таким, когда вылупился, — заметил Большой Ляп. — По крайней мере, я тебя таким хорошо помню.

— Он и сейчас почти такой, — вставил Ябеда.

— Ах, я такой? — снова вскипел Тяп.

— Я сказал «почти», — уточнил Ябеда и добавил: — Когда старшие говорят, надо хорошенько слушать. Не правда ли, Ляп?

Большой Ляп, который не успевал следить за смыслом происходившего спора, но которому понравилось последнее замечание Ябеды, важно согласился:

— Правда. Старших надо слушать.

— Эх, вы!.. — тяжело вздохнул Тяп.

— Тс-с! — снова раздался голос Чапа. — Он двигается. — Чап был самый внимательный, и хотя он говорил всегда мало и тихо, но как-то так получалось, что все его слушали.

— Смотрите, он открыл глаза.

Гагачата вытянули шеи, разглядывая новенького. Тот оглядел их и прошептал:

— А мне холодно.

— Сейчас прилетит мама и тебя согреет, — сказал Чап. — А холодно тебе потому, что ты мокрый.

— Внутри яйца всегда прескверная погода. Сыро, — пояснил Большой Ляп.

А Тяп участливо осведомился:

— Ну как, всё в порядке? — И одобрительно добавил: — Всё-таки проклюнулся.

— Нет, ещё не проклюнулся, — тихо возразил гагачонок.

Ябеда и Большой Ляп захихикали, а Тяп только пробормотал неопределенное «м-м-м», потому что сказать ему было нечего. И вдруг гагачонок спросил:

— Скажите, а как меня зовут?

Птенцы переглянулись. Потом помолчали, и наконец Чап ответил:

— Кажется, тебя ещё никак не зовут. Ты ещё только-только появился на свет, и у тебя пока нет имени. А имя нужно придумать.

— Мы придумаем тебе славное имя, — пообещал Большой Ляп.

— Оно будет красивое, — вставил Ябеда.

— Если ты не будешь ябедничать, — поддакнул Тяп и вызывающе посмотрел на Ябеду.

— Об этом я тоже расскажу маме, — спокойно произнес Ябеда.

— Ах, и об этом? Нет, Чап, я его определенно клюну!

— Ну, попробуй только клюнь… я тогда тоже…

— Перестаньте! — сказал Чап. — От ваших ссор у меня болит голова!

— И у меня тоже, — поддержал Большой Ляп. — Замолчите!

— А какое всё-таки у меня будет имя? — спросил мокрый гагачонок слабеньким голосом.

Все сразу утихли и уставились на гагачонка, силясь придумать ему имя. Птенец сидел, опустив голову и полуприкрыв глаза, и вздрагивал. Где-то вдали хрустнула веточка, и до слуха малышей донесся тихий клёкот мамы-гаги, которым она успокаивала их, предупреждая о своем приближении. И здесь случилось неожиданное. Мокрый гагачонок раскрыл глаза и, быстро приподнявшись, громко прокричал:

— Чип-чип-чип, — и, обессилев, упал в гнездо.

— Чип! — в восхищении повторил Чап. — Он назвал себя Чипом. Он сам придумал себе имя!

В тот же миг у гнезда появилась мама-гага. Она с интересом взглянула на гагачонка и облегченно вздохнула:

— Ну, теперь, кажется, все.

— Мама, — пискнул Тяп, — он назвал себя Чипом!

— Тише, — сказала мама. — Спите и набирайтесь сил. Впереди длинное и опасное путешествие.

Мама-гага забралась на гнездо, и в гнезде стало тепло, темно и вообще очень уютно.

Мама была старой и опытной птицей. Поэтому она долго и тщательно выбирала место для гнезда. Выбор её пал на один небольшой островок, густо поросший лесом. Там, под ветвями ели, которые почти касались земли, мама-гага построила гнездо. В первый день, обломав клювом травинки и подкладывая их под себя, она утоптала лунку, или лоток. На второй день, продолжая утаптывать лоток, гага подгребла к нему лапами хвою, сухие листья и веточки, которые образовали высокий валик из растительного мусора вокруг лунки. Получилось широкое гнездо, сантиметров двадцати в поперечнике. А ещё через день ранним утром мама-гага отложила в гнездо первое яйцо светло-зелёного цвета, чуть побольше куриного. На следующий день утром в гнезде появилось второе яйцо.

Перед откладкой третьего яйца гага начала выщипывать пух из нижней части груди и почти всей поверхности брюшка. Поэтому, когда она снесла третье яйцо, а затем и четвёртое, двадцать граммов гагачьего пуха выстилало гнездо изнутри.

И это был настоящий гагачий пух, состоящий из легчайших отдельных пушинок. И каждая пушинка имела очень много извилистых бородок, которые, сцепляясь друг с другом, образовывали компактную пуховую массу. Этот пух никогда не сваливался, то есть не распадался на отдельные пушинки, и поэтому не пропускал через себя тепло.

Ах как прекрасно сумела мама построить гнездо для своих будущих гагачат! Сухое, тёплое гнездо, прикрытое сверху веткой ели от дождя и ненасытных глаз хищников. И когда наконец было отложено последнее, пятое, яйцо, мама села насиживать всю кладку. Она прижалась выщипанным местом брюшка и частью груди, которые образовали у неё одно большое наседное пятно, к отложенным яйцам. Это было замечательное приспособление, так как тот пух, который раньше согревал её грудь и брюшко, теперь, выстилая гнездо, обогревал снизу её кладку. Зато тепло материнского тела беспрепятственно переходило через наседное пятно к будущему потомству.

Долго сидела утка на гнезде, обогревая кладку. Каждый час, слегка привставая на гнезде, она осторожно поворачивала яйца, чтобы поровну разделить родительское тепло между будущими детьми.

Почти целый месяц высиживала кладку заботливая мать. И всё это время она очень редко и очень ненадолго покидала гнездо, чтобы найти себе корм. А в последние дни перед появлением на свет птенцов гага почти совсем не оставляла гнезда.

Много приключений происходило с ней, много раз ей угрожала смертельная опасность, но мама-гага никогда потом не рассказывала об этом, и поэтому мы с вами никогда о них ничего не узнаем. Просто мама-гага была сдержанной и немногословной. Она была крупной гагой и весила целых два с половиной килограмма. И хотя она имела скромную рыжевато-бурую окраску с тёмными пестринами, среди своих подруг она слыла грациозной и даже красивой. И когда наконец после, месяца насиживания, за который мама-гага потеряла почти треть своего веса, у неё появилось четыре крохотных гагачонка, она была почти счастливой. И только пятое яйцо, из которого уже давно пора было вылупиться птенцу, слегка беспокоило её. Правда, оно было уже наклевано и звездообразная трещина расходилась от места наклева, но силёнок выбраться из яйца у последнего гагачонка не хватало. Мама усиленно грела это яйцо, не покидала гнезда. Но рядом, совсем рядом, был куст с вороникой, перезимовавшей сладкой ягодой, чёрной и аппетитной. Надо было только чуть-чуть отойти от гнезда, всего на несколько минут, чтобы заглушить голод. И она рискнула. Что произошло в нём в отсутствие мамы, мы уже знаем. Из последнего яйца появился на свет гагачонок, который сам придумал себе имя. Он назвал себя Чипом. Он, правда, был самый маленький, но когда подрос, то так и не смог объяснить, почему он выбрал себе такое имя.

Глава вторая.

Путешествие к морю

Были первые числа июня. Стояли белые, тихие ночи. В море, как в зеркале, отражались перевёрнутые острова с зелёными шапками лесов и разноцветным подбоем прибрежных камней — белых, розовых, тёмно-лиловых, разрисованных зеленоватыми кольцами лишайников. И солнце, северное солнце белых ночей, низко висевшее у горизонта, плавало золотым блюдцем на полированной поверхности моря. Была такая тишина, что, прислушавшись, можно было различить в ушах звон, который нарастал, звенел всё громче и громче, заглушая удары сердца. Заколдованные тишиной и сном, стояли ели. Берёзки, вплотную подступив к воде, заглядывали в неё, любуясь своим отражением.

И крепко-крепко спали гагачата в тёплом, сухом гнезде, отгороженные от всего мира горячим телом матери. И только старая гага не спала в эту ночь, последнюю перед путешествием к морю. Она неподвижно сидела, вслушиваясь в тишину, и думала…

Страшный впереди предстоял день. И зачем только так далеко от моря соорудила она своё гнездо! Ведь можно было сделать его поближе, тогда путь к воде для её гагачат был бы короче. Но ближе, успокаивала себя мама, могла заметить ненавистная ворона, хитрая и наглая, которая часто навещала остров и, притаившись среди ветвей сосны, подолгу наблюдала за мамой-гагой, кормящейся у берега. Вороне очень хотелось найти гагачье гнездо — для этого ей надо было проследить, куда возвращается гага после еды, но мама была опытной и мудрой: наевшись, она летела прочь от гнезда, на соседний островок, и скрывалась в траве. Ворона немедленно перелетала следом, а гага переползала под ветками елей через весь островок и вылетала с другого его конца. Сделав широкий круг над морем, она возвращалась на свой остров. Но и вернувшись, она ещё долго сидела в стороне от гнезда, прислушиваясь, приглядываясь ко всему подозрительному, опасаясь, не разгадала ли ворона её хитрость. В последнее время старой гаге стало казаться, что ворона только для вида летит за ней с острова, а потом немедленно возвращается назад и рыскает по нему либо, притаившись, наблюдает. Ворона — самый страшный враг уток, так как она наблюдательна, прожорлива и нахальна. Обнаружив утиное гнездо, она выпивает яйца или съедает утят. Поэтому мама очень тревожилась за жизнь своих малышей, которым предстоял длинный путь к морю. Гагачатам надо было пройти целых сто пятьдесят метров — сначала участок елового леса, затем узкую полоску березняка и, наконец, — самое опасное место пути! — открытую поляну, которая тянулась до кромки прибоя. Голое, незащищённое место. И эта ужасная ворона, которая вечно торчит на суку большой сосны, растущей у края поляны! А ястреб, который каждый день облетает остров! Хорошо ещё, что на острове нет лисы. От неё спасения нет не только гагачатам, но и взрослой птице. Бедные малыши! Они ещё не подозревают, что мир велик и друзей в нём так мало! Пусть спят. Крепче. Пусть набираются сил. Только бы хватило их, чтобы добраться до моря. В море, по крайней мере, не надо бояться ворон и лис. А это уже кое-что! Так думала мама, прислушиваясь к спокойному дыханию гагачат.

Но вот солнце, описав полукруг у горизонта, медленно поползло вверх, и наступило утро. Первым проснулся Тяп.

Он сразу вспомнил, что их уже пятеро. Конечно, он не мог ждать, пока проснётся Чип. Он пробовал потерпеть, но ничего не получалось.

Пришлось его разбудить:

— Чип, а Чип! Чипик! Ты уже проснулся?

— Нет, я ещё сплю, — ответил Чип тоненьким голосом.

Тяп минутку помолчал, а затем спросил:

— Почему же ты тогда разговариваешь?

— А я не разговариваю… Я просто отвечаю.

Тяп услышал, как дружно хихикнули проснувшиеся гагачата. Поэтому он повернулся к ним и вызывающе произнес:

— А вот мне не смешно.

— Это мы заметили, — сказал Ябеда. И добавил: — Не крутись, пожалуйста, ты можешь толкнуть Ляпа.

— Кто — я?! — вспылил Тяп. — Я могу толкнуть Ляпа? Это ты сказал, Ябеда?

— Да, это сказал я! Но ты опять плохо слушаешь старших: я же сказал, что ты можешь толкнуть, но я не говорил, что ты уже толкнул. Он ведь тебя ещё не толкнул, правда, Ляп?

Ляп ответил:

— Это правда. Тяп меня не толкал. И вообще, Тяп, зря ты пристаешь к Ябеде.

— Я пристаю к Ябеде?! — возмутился Тяп. — Ты слышал, Чап?! Чипик, ты слышал?! Нет, Чап, я больше так не могу — вот возьму и клюну Ябеду больно-пребольно! Чип, Чипик! Ты поближе к нему, будь другом, сделай это за меня.

— Пожалуйста, — сказал Чип и изо всей силы клюнул Ябеду.

— Ой! — крикнул Ябеда. — Мама! Они дерутся!

— А он сам первый… — начал Тяп.

Но мама сердито сказала:

— Тише! Какие вы ещё глупые! Сидите спокойно и берегите силы. Чип, не дерись!

— Но меня попросил его клюнуть Тяп.

— Тяп, а ты не учи драться.

— А Ябеда пусть ко мне не лезет!

— А я и не лез, — сказал Ябеда. — Ляп знает.

— Я знаю, — подтвердил Большой Ляп.

— Ничего ты не понимаешь, Ляп, — вмешалась мама. — Виноват Ябеда. Тяп — тоже. И Чипик. Но Чипик совсем ещё маленький, он только ещё обсох, а Ябеде и Тяпу должно быть стыдно — им уже целых два дня! А теперь замолчите и сидите смирно. Солнце уже поднимается. В полдень мы отправимся к воде.

Гагачата притихли. Гагачата вообще послушные дети своих родителей.

Достаточно одного родительского слова, чтобы малышей урезонить.

Между тем солнце поднималось всё выше и выше. В лесу стоял пряный запах багульника, сплошным ковром покрывшего каменистую почву острова. То здесь, то там попадались скромные сиреневые веточки вереска. Кожистые глянцевитые листочки брусники терялись в зарослях черничника. И над этим зелёным морем поднимались ели.

У самой земли под спутанными веточками растений, присмотревшись, можно было обнаружить еле заметную тропку, тянувшуюся от гнезда к морю. Это мама-гага, отправляясь за пищей к воде, протоптала тропинку, по которой сегодня она поведёт своих малышей.

Чутко прислушивалась гага к лесным шорохам, которые могли предупредить о приближении врага. Внимательно следила за каждой тенью, мелькавшей среди ветвей, — ведь она тоже могла принадлежать врагу. И жадно ловила тишину и покой, которые были её единственными друзьями. Наконец солнце поднялось совсем высоко, и мама решила: «Пора». Осторожно оглядываясь, она сошла с гнезда. И сразу сквозь еловую лапу, накрывавшую сверху гнездо, брызнуло в глаза гагачат солнце и на мгновение ослепило их. Пахн

Гагачата смешно вытянули шеи, стараясь разглядеть, куда делась мама. Но она была совсем рядом. Мама стояла недалеко от гнезда и тихим клёкотом приглашала гагачат следовать за собой: «Идите, идите же за мной. Не теряйте зря времени! Идите за мной и не бойтесь». Первым вылез Чап, за ним — Ябеда и Большой Ляп. Спрыгнув с гнезда, они сразу исчезли в густых кустиках черники и, потеряв из виду маму, испугались. Мгновенно притихнув, они затаились в траве.

— Я здесь, здесь, идите за мной, — совсем рядом раздался голос мамы.

Гагачата привстали, чтобы разглядеть маму, а Большой Ляп даже приготовился о чем-то спросить, но в это самое время — бум! — что-то прихлопнуло его сверху. Бум! — раздалось ещё раз. Гагачата снова замерли. И вдруг совсем рядом раздался голос Тяпа:

— Чип, а Чипик, ты видел, как я красиво прыгнул?

— Да это же Тяп! — первым догадался Чап.

— И Чипик! — обрадовался Большой Ляп.

— Они прыгнули из гнезда прямо тебе на шею, Ляп? Не правда ли, тебе очень смешно? — вставил Ябеда.

— Тише, дети! — Из кустов показалась голова мамы. — Не произносите ни одного слова. Ступайте за мной! Вперёд! Скорее!

Смешно толкаясь, путаясь в стеблях травы и падая, гагачата-пуховички торопливо побежали за матерью. С трудом пробираясь через кусты, они растянулись неровной цепочкой. Ах как было трудно идти и как страшно было отстать! Падали гагачата, цепляясь широкими лапками за корешки, падали, запутавшись в веточках черничника, кувырком летели с камня, больно ударяясь о землю. А впереди мелькал хвост мамы-гаги, и тихий голос настойчиво звал и подгонял их:

— За мной, дети! Только не отставайте! Вперёд!

Сначала последним бежал Тяп. Но вот он обогнал Чипа, который в несчётный раз запутался в стеблях и, пытаясь вырваться, застрял окончательно. Обессиленный, он крикнул вдогонку:

— Мама! Мама! Я уже не могу идти! И мне очень холодно.

Мама остановилась, и, когда гагачата догнали её, она ласково позвала:

— Чипик, маленький мой, пройди совсем-совсем немножко, я тебя жду. И согрею.

Последним усилием Чипик рванулся вперёд и буквально подкатился под ноги матери. Гага накрыла своим горячим телом пять дрожащих комочков, тесно прижавшихся к ней. Она слушала удары пяти маленьких сердец, для которых она была единственной в мире защитой.

Когда гагачата отдохнули, выводок снова пустился в путь — и снова побежали, покатились за мамой-гагой пушистые клубочки.

Много раз ещё останавливалась гага, грея своих малышей и давая им отдохнуть. Много раз подбадривала их нежным словом, пока наконец выводок не достиг границы елового леса. Была пройдена самая длинная и трудная, но самая безопасная часть пути. Теперь гага была уверена, что после отдыха у всех её гагачат хватит сил дойти до воды. Только надо им хорошенько отдохнуть. А дальше, если на них не нападут враги, они дойдут до воды, обязательно дойдут.

Притихшие гагачата сидели, сбившись в один клубок. Не было сил не только двигаться — не было сил говорить. Долго отогревала мама своих малышей. Чип даже задремал, и ему что-то приснилось. А может быть, просто показалось. Проснулся Чип от толчка в бок и сейчас же услышал голос Тяпа:

— Чипик, я давно заметил, что ты не спишь, а только притворяешься. Правда?

— Конечно, я притворялся, Тяп. Только знаешь, ты мне, пожалуйста, не мешай, я хочу попритворяться дальше.

— Эх, Чипик, — сокрушенно вздохнул Тяп, — есть важное дело. А если подумать, то можно сказать, что даже очень важное дело.

— А нельзя не делать этого очень важного дела?

— Вот в том-то и беда, что можно, — признался Тяп.

— Тогда давай его не делать.

— Ну что ж, давай, — согласился Тяп и замолчал.

Но Чип уже проснулся, и ему вдруг захотелось узнать, что же это за такое важное дело. Он подождал немного, надеясь, что Тяп снова заговорит о деле, но Тяп молчал. Тогда Чип тихонько позвал:

— Тяп, а Тяп!

— Что?

— А может быть, дело нужно всё-таки сделать?

— Не-ет, Чипик. Лучше уж ты попритворяйся немножечко.

— А я думаю, что его обязательно надо сделать, — зашептал Чип.

— Ты думаешь? — с сомнением спросил Тяп.

— Конечно! Дело-то важное.

— Ну ладно, — сдался Тяп. — Только, чур, начинай ты.

— Я?!

— Ну конечно же, ты! — убежденно сказал Тяп. — Ну, начинай.

Чип смущенно помолчал, а потом осторожно спросил:

— Тяп, а что я должен делать?

— Известно что — есть. Неужели ты совсем не хочешь есть?

Чип почувствовал, что он и вправду хочет есть.

— Очень хочу, Тяп. Но что я должен есть?

— Вот этого я и не знаю, Чипик. Я всё время думаю, думаю и никак не могу придумать, чего бы тебе поесть. Но ты должен обязательно чего-нибудь съесть.

— Хорошо, Тяп. Я буду ждать, когда ты что-нибудь придумаешь, а ты пока придумай чего-нибудь получше. — И, помолчав с минуту, снова спросил: — Ну как, Тяп, придумал?

— Вообще-то да… но не знаю, по вкусу ли тебе придётся…

— Ну, говори же.

— Я подумал, что ты вполне мог бы закусить Большим Ляпом.

Чип подумал, а потом решительно сказал:

— Нет, Тяп. Я этого не сделаю. Во-первых, ему это может показаться неприятным. Во-вторых, его неудобно будить. А в-третьих… а в-третьих, он очень большой, Тяп. И такой невкусный, наверное!

— А Ябеда? — не сдавался Тяп. — Может быть, ты начнешь с Ябеды?

— Нет, Тяп. Ябеда уж точно очень невкусный. И потом, он непременно пожалуется. Ты же знаешь, Тяп.

Вдруг Ябеда, который проснулся и прислушивался к разговору, делая вид, что спит, громко закричал:

— Мама, мама! А Чип и Тяп хотят нас с Большим Ляпом съесть.

— Не говори глупости, Ябеда. Никто тебя не съест. И Ляпа — тоже.

— Но я слышал, как они совещались, кого съесть первым! — плаксиво пропищал Ябеда.

— Это правда? — строго спросила мама.

— Правда! — ответил Тяп.

— Правда, — подтвердил Чип и объяснил: — Это потому, что мы с Тяпом ужасно хотим есть.

— Господи, да какие же вы ещё глупые! — искренне удивилась гага. — Никто из вас никого съесть не может. Просто вы устали и голодны, а ваша еда в море. Надо нам скорее идти дальше, а то вы, того и гляди, действительно начнёте есть друг друга, — улыбнулась мама и приказала: — Будите Ляпа и Чапа — и марш за мной!

— А я не сплю, — сказал Чап.

— И я, — откликнулся Ляп, — тоже не сплю.

— И вы всё слышали? — с любопытством спросила мама.

— Слышали, — хором подтвердили Чап и Большой Ляп.

— Так почему же вы молчали?

— Я хотел посмотреть, как Чипик будет есть Ляпа, — смущенно признался Чап.

— И я тоже, — подтвердил Большой Ляп.

Все дружно рассмеялись.

— Ох, до чего вы глупенькие! — не переставала изумляться мама. — Ну, хватит, пошутили — и конец. Пора двигаться дальше. Только надо молчать. Пошли!

И они снова пустились в путь. Теперь им предстояло пересечь небольшую полоску березняка. Идти по березняку было совсем легко. Под лапами гагачат были прелые прошлогодние листья, слежавшиеся в плотную подстилку. Кое-где подстилку пробивали пучки зелёной травы. Гагачий выводок без приключений миновал березняк и остановился перед зелёной лужайкой.

Лужайка густо заросла кустиками вороники и можжевельника, среди которых то там, то тут поднимались камни, окруженные полосками песка.

Из-под камней на песчаном грунте высоко взвились вверх метелки злаков, издававшие при покачивании сухое шуршание и тихий треск.

Утка со страхом разглядывала залитую солнцем лужайку.

Вон злополучная сосна, на которой затаивалась ворона, наблюдая за берегом. Но сейчас её как будто не было. В небе тоже было спокойно. С большим облегчением мама заметила на воде незнакомый утиный выводок — две взрослые утки и четыре утёнка. Вид у них был спокойный, и это убеждало в том, что опасность с моря не грозила малышам.

— Дети, нам осталось пройти только сорок метров, и там все вы сможете вдоволь поесть. Только не отставайте. Пошли!

Мама решительно двинулась через лужайку, и за ней со всех ног припустились гагачата.

Идти здесь было труднее, чем в березняке, но легче, чем в лесу. Большие неуклюжие лапки утят цеплялись за веточки, не слушались и отчаянно заплетались. «Быстрей! Быстрей! Ещё немножечко — и всё!» — торопила мама. Запыхавшиеся гагачата почти кувыркались через голову. И вдруг — шши-шши, шши! — жесткие крылья разрезали воздух, и на сосне появилась ворона. Она села на ветку, опустила голову, склонив набок, и с удовольствием стала разглядывать передвигающееся гагачье семейство.

Мама звонко крякнула, предупреждая об опасности, и закричала:

— Ко мне, дети, ко мне! Иначе вы погибли!

Гагачата бросились к матери, и та, свесив крылья и плотно прижавшись к земле, спрятала их от вороны. Врождённым чутьем гагачата почувствовали нависшую над ними смертельную опасность и испуганно замерли. Ворона громко каркнула и, медленно слетев, села перед уткой. Гага грозно зашипела: «Ш-ш-ш!» — и, пытаясь клюнуть ворону, быстро выбросила вперёд голову. Ворона лениво отпрыгнула и перелетела через утку. Мама немедленно повернулась к ней головой и снова зашипела: «Ш-ш-ш!.. Убирайся!» Ворона снова отпрыгнула и стала спокойно прохаживаться вокруг выводка. Мама не спускала с разбойницы глаз, а ворона, нахально склонив голову набок, продолжала скакать вокруг гаги. Казалось, её очень забавляет эта игра, и она не торопилась, уверенная в успехе. Это была опытная, коварная ворона, которая ликовала, что так удачно ей удалось наконец перехитрить маму-гагу и выследить весь выводок. Мама продолжала вертеться над головами гагачат, которые сидели ни живы ни мертвы от страха.

Когда ворона чересчур близко оказывалась от выводка, мама делала вид, что бросается на неё, и гневно шипела: «Ш-ш-ш!.. Пошла вон, негодная!» Но ворона продолжала прыгать вокруг, отлетая и снова возвращаясь. И вдруг в тот самый момент, когда гага, расставив крылья, в несчётный раз пыталась клюнуть ворону, разбойница бросилась ей навстречу и, увернувшись от утиного клюва, крепко схватила маму за одно крыло. В следующее мгновение ворона потащила её за крыло в сторону. Гага, потеряв равновесие, беспомощно взмахивая вторым крылом, пыталась усидеть на месте. Но страшная ворона всё тащила и тащила.

Выбора у мамы не оставалось, и она, оставив гагачат, бросилась за вороной. А той только того и надо было. В ту же секунду, перепрыгнув через нападавшую гагу, ворона оказалась среди гагачат, которые от ужаса закрыли глаза. Р-раз! Р-раз! — вороний клюв, точно железный отточенный наконечник, обрушился на голову одного из утят. Это был Большой Ляп. Бедный Ляп — он даже не пискнул! Схватив его за шею, ворона кинулась в сторону, увернувшись от нового нападения несчастной матери.

Всё произошло так быстро, что никто не успел опомниться.

На считанные доли секунды оставила мама своих малышей, и вот их уже четверо, а страшная ворона скрылась в кустах с мёртвым гагачонком в клюве.

Гагачата были настолько ошеломлены, что выполняли приказания матери автоматически.

— Бегите за мной, дети! Она может вернуться!

Кубарем покатились гагачата за матерью… Казалось, их маленькие сердечки не выдержат и вот-вот разорвутся от напряжения.

Чипу даже чудилось, что сердце всё время старается выпрыгнуть у него изо рта, а он, боясь потерять сердце, всё время глотает, глотает, глотает его назад.

Никто не помнил, как добежали они до воды.

Море мягко подхватило их, и гагачата маленькими поплавочками запрыгали на волне.

Мама, почувствовав себя в родной стихии, быстро поплыла прочь от берега:

— Плывите за мной, дети! Она может вернуться!

Спустя несколько минут выводок находился на безопасном расстоянии от берега. И только тут мама-гага горько произнесла:

— Бедный Ляп! Бедный маленький Ляп!

— Он не вернётся, мама? — тихо спросил Чип.

— Нет, Чипик. Он больше никогда не вернётся и не будет с вами играть. Его больше нет.

— Совсем, совсем нет? — испуганно произнес Ябеда.

— Да, его нет совсем. Лучше вам побыстрее его забыть. Считайте, что его просто не было.

Притихшие гагачата плыли за матерью. Легко сказать — забыть Ляпа!

— Он был очень славный, наш Ляп, — шепнул Тяп.

— И такой огромный! — подхватил Чип.

— Он был моим лучшим другом, — вздохнул Ябеда.

— И нашим братом, — печально добавил Чап.

— Но он был замечательным другом, — сказал Ябеда.

— Он был таким сильным, наш Ляп! — это сказал Тяп.

— И был он преогромный, как гора! — вспомнил Чип.

— Ах, дети, дети! — вмешалась мама. — Наш Ляп был очень маленьким гагачонком, он был старше вас только на несколько часов. И он ещё ничего не успел совершить. Но ему сразу же не повезло. Не надо больше говорить о Ляпе, дети.

Гагачата замолчали и дальше поплыли молча. Вдали исчезал чужой утиный выводок, который, увидев случившееся, спешил уплыть подальше от берега. И мама тоже спешила увести своих детей подальше от острова, от страшного острова, на котором осталась ужасная ворона с железным клювом.

Глава третья.

В заливе

Когда остров, который дал им жизнь и отнял её у Большого Ляпа, скрылся вдали, Чап спросил:

— А куда же мы плывём сейчас, мама?

— Я присмотрела один залив, дети, — ответила утка. — Там очень спокойно, и там прекрасная литораль, где вы наконец сможете поесть.

— А что такое литораль? — задал вопрос Тяп.

— Литораль, дети, — это полоса суши, которая покрывается водой во время прилива.

— А во время отлива? — спросил Ябеда.

— А во время отлива, естественно, воды на литорали нет. Вода уходит, и обнажается полоска земли, которая была под водой во время прилива. Смотрите, вон показался наш залив. Там очень богатая литораль.

— А что значит богатая литораль? — немедленно заинтересовался Тяп.

— Ах, дети, вы столько задаете вопросов, что я не успеваю отвечать! Богатая литораль, Тяп, — это литораль, на которой много корма. А если корма мало, литораль называют бедной.

Спустя некоторое время выводок оказался в заливе. Широкая песчаная полоса земли с многочисленными камнями и лужами, оставшимися в углублениях после ухода воды, была отделена от поросшего травой берега барьером из крупных валунов. Камни, лежащие на литорали, были покрыты буро-желтоватыми водорослями — ф

— А что мы должны есть? — спросил Чип.

— Очень вкусны, дети, мидии и литторины. Это любимая еда уток нашей породы. Но мидии несколько крупны для вас, и потом не знаю, хватит ли у вас сил отрывать раковины мидий от камней, — они очень крепко держатся. Другое дело — литторины: они мелки и их легко оторвать.

— Хорошо, мы будем есть литторин. Но чтобы до них добраться, нам надо вылезти из воды…

— И опять может прилететь ворона, — вставил Тяп.

— А вот и нет, — сказала мама-гага, — у самого уреза воды, где вы плаваете, достаточно опустить голову в воду, чтобы получить сколько угодно пищи. А потом, когда вода начнёт прибывать, мы будем двигаться с ней по всей литорали до самого берега. Надо только всё время держаться у края воды и очень внимательно смотреть по сторонам. А теперь ешьте — вы голодны и давно просили есть.

Первым опустил голову в воду Чип. В воде было всё видно замечательно. Он сразу увидел камень, поросший фукусом. Сначала он попытался оторвать небольшую, совсем небольшую, прикрепившуюся к нему мидию, но, дёрнув несколько раз, убедился, что держится она крепко-прекрепко. Тогда маленький клюв Чипа стал быстро-быстро соскабливать с фукуса тонкий слой слизи, содержащий крохотные раковинки литторин. Вместе со слизью в клюв попадались и мелкие кусочки водорослей, которые гагачонок тоже проглатывал. Когда Чип поднимал голову из воды, чтобы глотнуть воздуха, он видел, что Тяп, Ябеда и Чап не отстают от него и уплетают литторин за обе щеки. Только мама плавала вокруг гагачат, зорко поглядывая по сторонам. Изредка она опускала голову в воду, сильным движением отрывала мидию и проглатывала её. А затем снова долго и внимательно смотрела вокруг.

Первым оторвался от еды Чап и громко заявил:

— Ох и наелся же я!

— Это что, — похвастался Тяп, — а я вот, например, даже больше чем наелся. У меня, например, даже живот болит.

— Это хорошо, что у тебя болит живот, — подхватил Ябеда.

— Почему же хорошо? — насторожился Тяп.

— Потому что у меня живот не болит, — ответил Ябеда, — и у Чапа и Чипика тоже.

— Ну и что? — подозрительно допытывался Тяп.

— И поэтому нам сейчас очень плохо. Правда, Чап, тебе плохо?

— Не очень, — сознался Чап.

— А тебе, Чипик, плохо?

— Нет, Ябеда, мне хорошо.

— Вот видишь, Тяп, — обратился Ябеда к Тяпу, — они то же говорят.

— Что-то они не то говорят, — недовольно буркнул Тяп и отплыл в сторону.

— Но зато у тебя болит живот, — пискнул ему вдогонку Ябеда.

— Зря ты, Ябеда, всё время пристаешь к нему, — сказал Чап.

— Конечно, зря, — поддержал Чип. — Тяп хороший.

— Но у него скверные привычки, — возразил Ябеда.

— Какие? — в один голос спросили Чап и Чип.

— Он много ест, — ответил Ябеда и добавил: — Но я его люблю.

Чип и Чап посмотрели друг на друга и рассмеялись. А Чап сказал:

— Смешной ты, Ябеда!

— Очень смешной, — подтвердил Чип, — и большой задира.

Первые дни гагачата быстро намокали в воде и мерзли. Поэтому мама часто выводила их из воды и обогревала. Для этого она облюбовала скалистый мысок, кончающийся небольшим «бараньим лбом» (так называют гладкую, отшлифованную ледником и водой скалу). Сбоку было легко забираться на камни и, притаившись, сидеть среди камней. В случае опасности можно было соскользнуть с камня прямо в море.

Гагачата быстро освоились в заливе и целыми днями кормились на литорали, то приближаясь к берегу с приливной водой, то удаляясь с отливом. Они быстро усвоили, что дважды в сутки вода уходит и дважды возвращается обратно, и вели между собой нескончаемые споры о том, куда же девается вода во время отлива.

— Я думаю, — делился своими соображениями Тяп, — что вода просто уменьшается в размерах.

— Очень интересно, как это она просто взяла и уменьшилась? — сомневался Чип.

— Ну, не очень, конечно, просто. Наверное, она сжимается.

— А когда вода сжимается, на что она похожа? — допытывался Ябеда.

— Известно, на что — на воду. Такая же, только сжатая, — не сдавался Тяп.

— Не похоже что-то, — говорил Чап. — Мне кажется, что она сначала отливается куда-то, а потом приливается.

— Интересно, во что может отлиться столько воды? Такой и посуды не может быть, — возражал Ябеда. — Вот я, например, представить такую посуду не могу. Чипик, а ты можешь?

Чип молчал, силясь представить себе огромную-преогромную бутылку, а потом сокрушенно признавался:

— Нет, Ябеда, я тоже не могу. У меня что-то не получается.

— А ты, Чап, можешь? — приставал Ябеда.

— Пожалуй, тоже не могу. Но куда же она всё-таки девается?

Даже мама, которая, по мнению гагачат, была самой умной на свете, не могла им точно объяснить, куда девается вода. Она только сказала, что вода действительно куда-то уходит от берега и тогда здесь наступает отлив, но там, куда она приходит, её становится больше, и там наступает прилив. А затем вода возвращается обратно, и тогда здесь наступает прилив, но зато где-то там наступает отлив. «Вот когда вы подрастёте, вы сможете узнать об этом поподробней». На этом спор о приливах и отливах закончился. Но сколько было таких споров! Почему идет дождь, почему солнце ходит по кругу, отчего ветер, зачем уткам клюв, почему трава и деревья зелёные — и так без конца о вещах, с которыми встречались или о которых слышали любопытные гагачата. Всё им было интересно.

Гагачата быстро росли. Спустя десять дней после появления на свет они удвоили свой вес, и каждый из них весил теперь около двухсот граммов. К этому времени у гагачат на плечах, спине и боках появились пеньки — крошечные кончики будущих перьев.

— Смотрите, смотрите, у меня растут крылья, — обрадованно закричал Тяп, — и скоро я буду летать!

— Действительно, перья, — подтвердил Чип. — Наверное, ты и впрямь скоро полетишь.

— А ты попробуй сейчас, — посоветовал Ябеда. — Твои перья, я давно заметил, на-а-а-много длиннее наших. Я думаю, если ты очень сильно взмахнешь крыльями и совсем чуть-чуть подпрыгнешь, то сразу поднимешься в воздух.

— Тебе так кажется? — недоверчиво спросил Тяп.

— Он ещё спрашивает! Это почти наверняка.

— Ну ладно, — сказал Тяп. — Я тоже так думаю. Попробую. — И он изо всей силы захлопал крыльями и подпрыгнул вверх.

Тучи брызг полетели во все стороны, и Тяп смешно шлёпнулся на прежнее место. Ябеда, Чап и Чип покатились от смеха.

— Не очень что-то получается. Подпрыгни ещё разок, — сказал Чип.

— Да повыше, — посоветовал Ябеда.

— Может быть, тебе нужна помощь? — предложил Чап. — Не стесняйся!

Но Тяп уже понял, что над ним подшутили. Поэтому он надулся и буркнул:

— И совсем не смешно! И даже глупо!

— Кому не смешно и что глупо? — уточнил Чип.

— Не смешно Тяпу, а глупо он себя ведёт! — немедленно пискнул Ябеда.

Этого Тяп, конечно, стерпеть уже не мог.

— Ну, знаешь ли, Ябеда!.. Я тебя сейчас вздую! — крикнул Тяп и бросился на Ябеду.

Ябеда со всех ног кинулся к маме, которая плавала неподалеку, посматривая на малышей.

— Мама, мама! А Тяп опять дерётся!

— Что случилось, Тяп? Это правда?

— Я его обязательно должен клюнуть, мама.

— За что? — спросила, подплывая, мама.

— За то, что Тяп глупый! — снова пискнул Ябеда.

— Вот видишь, он опять! — кипятился Тяп.

— И за то, что Тяп не понимает шуток, — вставил Чап, — он тоже должен клюнуть Ябеду. Ведь и ты так думаешь, Чипик?

— Я думаю, — сказал Чип, — что Тяп обижается зря. А если тебе, Тяп, непременно хочется кого-нибудь клюнуть, то клюнь меня. А я потерплю.

Тяп молчал. Ему было горько: весь мир, казалось, ополчился против него. И даже Чипик. Может быть, он действительно погорячился…

Но Ябеду клюнуть разок всё-таки не мешало. В этом Тяп был абсолютно уверен.

— Ну, вот вы, кажется, и успокоились. — Мама-гага с нежностью посмотрела на взъерошенного Тяпа. — Вы так часто ссоритесь, наверное, из-за того, что у вас слишком много сил. Пора нам двигаться дальше.

— Зачем, мама? Здесь совсем не плохо, — сказал Чип.

— Во-первых, потому, что мы уже сильно истощили литораль нашего залива и с каждым днём добывать еду будет труднее. Во-вторых, мы должны встретить другие семьи гаг — мало ли что может случиться со мной. А если вы останетесь одни, кто защитит вас и обучит?

— А что может случиться с тобой, мама? — со страхом спросил Чап.

— Всё может случиться. Вдруг меня утащит орел или убьёт человек.

— А зачем человек убивает гаг?

— Не знаю, дети. Этого я никогда, никогда не могла понять и раньше. Не понимаю и сейчас. Мы ведь нужны человеку, чтобы давать пух. А пух он собирает с гнёзд. Но гнёзда делаем мы. И всё-таки он нас убивает!

— Наверное, он очень глупый, этот человек, — заключил Чип.

— И жестокий, — убежденно сказал Тяп.

— Нет, дети, просто человек — разный. Тот, который собирает пух, не убивает нас. Но есть люди, которым нет дела до пуха. Зато им нужно мясо. А все гаги — большие утки. И хотя мясо гаг жестко и невкусно, но его много.

— Что же нам делать тогда? — растерянно спросил Чип.

— Нужно бояться человека и улетать, уплывать, убегать от него прочь всюду, где вы с ним встретитесь.

— Значит, он такой же враг нам, как ворона?

— Хуже, дети. Он опасней. Он хитрей. И он убивает издалека. Запомните об этом, дети.

— Хорошо, мама, мы крепко запомним, что человека надо бояться, — ответил за всех Чап.

Долго ещё потом утята вспоминали о человеке и рассуждали, почему всё-таки он уничтожает то, что приносит ему пользу. А Чипу однажды даже приснился человек. Он был страшен: косматый, с горящими глазами, острым клювом, преогромными когтями и хриплым голосом. И человек, увидев Чипа, громко закричал:

«Гы-ыыы!!»

Глава четвёртая.

Слирри

Случилось так, как предсказывала мама-гага, — литораль беднела, и с каждым днём гагачатам всё труднее становилось добывать себе пищу. Но гага всё оттягивала уход — уж очень спокойное попалось местечко. Наконец она собрала своих малышей и решительно повела за собой. Гагачата беспокойно оглядывались назад и, казалось, боялись потерять из виду полюбившийся берег. Только мама, не оглядываясь, продолжала плыть вперёд: она знала, что назад вернуться не придётся.

Вот впереди проступила полоска земли, острым клином уходящая в море. Исчезли острова, покрытые шапкой лесов, их сменили луды — голые каменные островки. Одни, сложенные из мелких камней, были совсем маленькие — несколько метров в поперечнике; другие — побольше, плоские, покрытые на макушке изумрудным ковром зелени. На этих островках часто попадались вышки — это люди поставили свои особые, геодезические, знаки; наверное, чтобы видели их моряки издалека и не могли в темноте наскочить на камни. Наконец, третьи, сложенные из огромных каменных глыб, иногда странной формы, поросшие можжевельником и скальной растительностью, давали приют всевозможной морской птице. Берега таких луд часто отвесно уходили вниз, тяжёлыми карнизами повисали над водой, уступами сбегали к морю. С шумом разбивалась морская волна, ударяя в крутые берега луд, и, сердито шипя, скатывалась с отполированной поверхности камней.

Такие луды были опасны для маленьких гагачат: сильной волной их могло разбить о камни. И, кроме того, на таких лудах жили морские чайки. Это были любимые места их гнездовий. Целыми днями над лудами стоял их хриплый, недовольный крик.

Чайки редко пропускают случай напасть на гагачат, поэтому они преследуют выводки гаг на суше и воде. Они хватают даже крупных гагачат и пожирают не только сами, но даже кормят ими своих птенцов. Надо ли удивляться, что мама-гага старалась подальше держаться от луд, населенных морскими разбойницами.

Всё ближе и ближе подступала земля, и скоро стало слышно, как, разбежавшись, волна грудью бросается на берег и, чем-то возмущаясь, бессильно откатывается назад. Но море было спокойным — это был простой прибой, и он разговаривал с землею. Весь берег оказался изрезанным небольшими бухтами, в которых укрывались многочисленные утиные выводки. С интересом рассматривали они издали пришельцев. Мама долго плыла вдоль берега, отыскивая незанятую бухту. Наконец она обнаружила небольшой залив и, круто свернув, направилась прямо к берегу.

— Теперь, дети, мы будем жить здесь, — сказала она. — Пищи здесь много, гораздо больше, чем на прежней литорали. Только опасайтесь, чтобы волна не ударила вас о камни.

Новая литораль состояла сплошь из россыпи валунов, поросших фукусом. Гагачата немедленно опустили головы в воду и были поражены обилием еды. Чего только здесь не было среди камней! Мидий и литторин было видимо-невидимо, а между камнями шныряли превосходные по вкусу гамарусы. Гагачата уже могли отрывать самые мелкие из мидий от камней, но гамарусов на старой их литорали было мало.

В качестве приправы недурными оказались балянусы, жесткими панцирями которых были покрыты почти все окружающие камни. Их можно было вытащить из панцирей и отправить в рот, если удавалось ухватить покрепче клювом за ножки.

Голова Тяпа показалась из воды:

— Послушай, Чипик, здесь совсем не так плохо, как могло показаться вначале.

— Действительно, — вставил Ябеда, — хорошо, что тебе это не показалось в конце.

Тяп промолчал, а потом шепнул подплывшему Чипу:

— Как ты думаешь, Ябеда опять ко мне пристает или мне это только кажется?

— Определенно кажется, — шёпотом ответил Чип.

Но Ябеда всё подслушал и немедленно вступил в разговор :

— Вот видишь, Тяп, ты всегда говоришь, что я к тебе пристаю! А ведь это не так. Что бы я ни сказал, ты сейчас норовишь в драку. Признайся сейчас, что, когда я сказал тебе что-то, ты хотел меня клюнуть.

— Н-ну, — неуверенно протянул Тяп.

— Да нет, это я ведь тебя так спрашиваю. Ты не бойся. Ты говори прямо и честно: хотел ведь клюнуть, а?

— Н-ну, хотел, — выдавил Тяп.

— И, наверное, хотел больно клюнуть? — не унимался Ябеда. — Признайся, больно, да?

— Н-ну, больно, — отвечал сбитый с толку Тяп.

— Чипик, — повернулся Ябеда к Чипу, — ты слышал, что Тяп хотел меня клюнуть?

— Да, Ябеда, я это слышал, — подтвердил Чип.

— И ты хорошо слышал, что он хотел меня больно клюнуть!

— Да, слышал.

— И ты даже слышал, что он хотел меня клюнуть ни за что ни про что, просто так, да, Чип?

— Да, — подтвердил Чип, которого Ябеда тоже порядком сбил с толку.

— Хорошо, — вдруг с удовольствием произнес Ябеда, — а теперь я отправлюсь к маме и скажу, что Тяп хотел меня больно клюнуть просто так. И ты это подтвердишь, Чип, потому что ты честный и порядочный гагачонок. — И, повернувшись к маме, он громко пожаловался плаксивым голосом: — Мама! А Тяп хочет меня больно клюнуть!

— За что? — спросила мама-гага.

— Тяп сказал, что ни за что. И Чипик это слышал.

— Это правда, Тяп? — строго спросила мама.

— Правда, — растерянно признался Тяп. — Это правда, — повторил он совсем тихо, — потому что я это сказал и Чипик слышал это. Но вообще это ужасная неправда, и Ябеда знает это сам. Но почему это так у него получается, я объяснить не могу.

— Потому, — вдруг вмешался Чап, — что Ябеда ведёт себя прескверно, мама. Он всегда как-то влезает в хорошее и потом делает из этого плохое. Стыдно тебе, Ябеда!

— Да я ничего… — захныкал Ябеда. — Это я так.

Мама с удивлением посмотрела на обычно сдержанного, рассудительного Чапа и, помолчав, сказала:

— Я, кажется, догадываюсь, что хотел сказать Чап. Но я думаю, что вы сами должны отучить от этого Ябеду. Пусть он поймёт, что это плохо.

— Хорошо, мама, — пообещал Чап. — Мы попробуем.

— Мы это здорово сделаем, — подтвердил Чип.

Только Тяп молчал, всё ещё подавленный несправедливостью. А Ябеда в первый раз в жизни по-настоящему испугался своих братьев.

Неприятное происшествие было прервано появлением незнакомого выводка. В бухту приплыла небольшая стайка уток — три взрослые гаги и три гагачонка примерно одного возраста с нашими утятами. Мама дружелюбно поплыла им навстречу, и рядом с нею плыли Тяп, Чип и Чап. А Ябеда плыл поодаль. Конечно, взрослые утки заговорили о делах совсем неинтересных — о погоде, кормах и детях. Зато гагачата, быстро перемешавшись друг с другом, затеяли веселую игру в отнималку. Новеньких звали Спай, Ник и Дэн-лилипут. Дэн действительно был поменьше братьев, но держался независимо и здорово играл. Игра была простая. Кто-нибудь из гагачат нырял в воду и схватывал в клюв веточку фукуса. Другой, нырнув следом, старался отнять эту веточку. Если ему удавалось схватить эту веточку, оба гагачонка начинали её тянуть к себе изо всех сил. Чаще всего дело кончалось тем, что веточка рвалась, и гагачата отлетали в разные стороны, довольные друг другом. Гагачата вообще хорошо ныряют и, нырнув, гребут под водой лапами и машут крыльями, как будто летают; так они могут проплыть под водой метров сорок — пятьдесят.

И вдруг в самый разгар игры прозвучал сигнал тревоги. Громко и тревожно крякнула мама, громко крякнула мама Спая, Ника и Дэна, призывая утят к себе. Со всех ног, вспенивая за собой воду, бросились малыши под защиту взрослых. Одно мгновение — и вот уже все семь гагачат оказались в окружении взрослых гаг. Те, высоко вытянув шеи и грозно покрякивая, посматривали на непрошеных гостей. Только сейчас испуганные гагачата заметили двух больших серебристых чаек, которые, высоко задрав хвосты, покачивались на волнах. Злые, немигающие глаза в упор разглядывали сбившуюся стайку уток. Чайки казались маленькими кораблями, которыми играет волна и будто случайно прижимает всё ближе и ближе к гагам. Когда расстояние между чайками и гагами сократилось до нескольких метров, мама, обернувшись на своих малышей и убедившись, что их плотно окружили взрослые, кинулась, шипя, к ближней чайке. Чайка медленно взмахнула крыльями и, легко поднявшись, отлетела чуть дальше. Но мама, храбрая и решительная мама, сейчас же вернулась на своё место. Когда чайки приблизились снова, вперёд, грозно шипя, бросилась молодая утка и отогнала на почтительное расстояние сначала одну чайку, а затем и другую.

Вернувшись, она заняла место в боевом кольце обороны.

Целый час маневрировали чайки вокруг стаи гаг, стараясь ослабить их внимание. Целый час взрослые гаги не спускали глаз с чаек, временами отгоняя их дальше. И целый час испуганные гагачата молча рассматривали своих врагов, длиннокрылых, лёгких и хищных. Чайки так и не рискнули напасть на утят — слишком решительно и осторожно вели себя взрослые гаги и слишком много их было. Когда чайкам надоело дразнить уток и они окончательно поняли, что полакомиться гагачатами им не удастся, они, пронзительно и недовольно крича, улетели прочь.

— Как вовремя мы встретились с вами! Одной мне было бы трудно защитить моих малышей от двух разбойниц, — сказала мама-гага, с благодарностью обращаясь к соплеменницам.

— Если вы не возражаете, — голос молодой утки прозвучал мягко и спокойно, — я могла бы с вами остаться и дальше, пока подрастут ваши дети.

Мама внимательно взглянула на молодую гагу, которой шёл второй год, и ничего не сказала в ответ. В этом возрасте у молодых гаг ещё не бывает птенцов, и они часто присоединяются к чужим выводкам, а иногда даже пытаются насиживать чужие кладки и утеплять чужие гнёзда, добавляя свой пух. Такие гаги через год делаются прекрасными матерями, так как приобретённый опыт оказывает им немалую услугу. Мама-гага сама когда-то, в годы своей молодости, была столь же нетерпеливой, оказывая услуги чужим семьям, и поэтому предложение молодой гаги встретила благосклонно. Правда, до этого сезона она всегда воспитывала детей одна и совершенно не представляла, как примут её малыши чужую, незнакомую гагу. Но мама была уже стара — ей шёл девятый год, — и чужая помощь не могла показаться излишней. «В конце концов, когда-то на всё приходится решаться первый раз», — рассудила она. Но ещё долго и пытливо украдкой рассматривала она молодую гагу даже тогда, когда где-то в глубинах утиной души положительное решение было принято.

Оба выводка целый день провели вместе, но к вечеру гости собрались в обратный путь. Тогда только мама подплыла к молодой гаге и сказала:

— Вы можете остаться с нами.

— Хорошо, — просто согласилась молодая гага. — Меня зовут Слирри.

Гагачата не знали о прибавлении в их семье и поэтому с недоумением поглядывали на тёмно-коричневую гагу, которая кормилась с ними на литорали после того, как гости удалились. Солнце спускалось всё ниже и ниже к горизонту, наступили серые июльские сумерки, и мама-гага повела свою семью на излюбленное место ночлега. Этим местом был небольшой каменный мысок с молодой порослью осины, подступившей к самой воде. Каково же было изумление гагачат, когда они увидели, что незнакомая гага отправилась вместе с ними! Малыши вопросительно поглядывали на мать, которая держалась так, как будто ничего особенного не происходило. Наконец Тяп не выдержал и, близко подплыв к маме-гаге, тихо спросил:

— Мама, а кто это плывёт вместе с нами?

Казалось, вопрос Тяпа удивил маму-гагу, и она даже переспросила:

— Кто? — и громко, чтобы услышали остальные гагачата, ответила: — Это же Слирри, ваша тётка Слирри. Она будет теперь жить с нами.

Гагачата были поражены. Подумать только, настоящая тётка! Почему же так долго молчала мама, почему никогда не говорила, что у них есть тётка по имени Слирри? Взволнованные, они обступили маму со всех сторон и забросали градом вопросов.

— Неужели это наша настоящая тётка? — спросил Чип.

— Самая настоящая, — усмехнулась мама.

— А где же она была раньше? — задал вопрос Ябеда.

— Долгое время она не могла разыскать нас.

— Мама, — спросил Чап, — а мы должны её слушаться?

— Конечно, дети, — серьёзно ответила мама. — Вы должны слушаться Слирри. Ведь она ваша тётка.

Тяп даже пытался узнать, знала ли Слирри Большого Ляпа. Но Чап клюнул его и зашипел:

— Разве тебе не достаточно того, что мама не велела вспоминать о Ляпе?

Тяп покорно замолчал, буркнув:

— Не мог клюнуть не так больно!

— Мама, — глаза Чипа от восторга были широко раскрыты, — а Слирри будет с нами всегда-всегда, и ночью и днём?

— Конечно, пока вы не станете совсем большими.

— Мама, — снова спросил Чип, — а Слирри будет играть с нами?

— А вот это уже, Чипик, ты спроси у Слирри.

Всё это время Слирри, наблюдавшая происходивший переполох среди гагачат, спокойно плыла чуть поодаль и делала вид, что ничего не слышит. Тогда Чип осторожно подплыл к ней и пискнул:

— Слирри, мне очень хочется узнать, будешь ли ты играть с нами?

Молодая гага ласково взглянула на него и не громко ответила:

— Конечно, Чипик. Мы будем много играть, но сегодня уже поздно, и мама ведёт нас спать, чтобы мы отдохнули и набрались сил. А завтра, — она сделала паузу, — завтра я научу тебя и Чапа, Ябеду и Тяпа игре в догонялки.

Чип бросился к братьям поделиться новостью. Правда, они всё и сами прекрасно слышали — Слирри была от них недалеко, — но так хотелось всё хорошенько обсудить! А мама-гага, внимательно ловившая каждое слово Слирри, вздохнула с облегчением и подумала, что она сделала удачный выбор. Она убедилась, что молодая гага наблюдательна и деликатна, не суетлива и хорошо держится. И кажется — это самое важное, чт

Глава пятая.

Счастливые дни

Утреннее солнце брызнуло сквозь листья и зайчиками запрыгало по траве. Один из них прыгнул на глаз Чипа и нестерпимо защекотал теплом и светом. Чип проснулся и отодвинулся в сторону. Зайчик немедленно перепрыгнул на шею Тяпа, отчего сразу показалось, что у Тяпа только половина шеи и она тонкая-претонкая. Чип тихонько рассмеялся.

— Над чем смеёшься? — шёпотом спросил Ябеда, который тоже уже не спал.

— Посмотри, у Тяпа только половина шеи. Давай его разбудим и скажем об этом.

— Не стоит, Чипик, а то он снова набросится на меня.

— Да нет же, Ябеда, это сделаю я.

— Всё равно он скажет, что это я тебя научил.

— Но ведь это не так, — возразил Чип.

— Конечно, не так, — согласился Ябеда, — я давно заметил, что ты хочешь его разбудить. И ведь это я отговаривал тебя от этого. Правда, Чип?

— Правда, — согласился Чип.

— А ты всё равно сказал, что разбудишь его, — воодушевился Ябеда.

— Да, я сказал, — уже вяло подтвердил Чип, чувствуя, что Ябеда затягивает его в новую историю.

— Тогда клюнь его, и он проснётся. Только я тебя прошу, чтобы ты клюнул его не изо всей силы.

Чип вздохнул и без всякого удовольствия клюнул Тяпа.

— Ой! — громко крикнул Тяп. — Зачем ты меня клюнул, Чип?!

— Виноват, конечно, я, — тяжело вздохнул Чип. — Ты можешь на меня сердиться, но я ничего уже сделать не мог. Правда, меня вроде уговаривал не делать этого Ябеда, но мне кажется, что, если бы он меня не уговаривал, я этого никогда бы не сделал.

— Ага! Опять виноват я! Разве я не говорил, что так и будет? Что бы ни случилось, всегда во всем виноват Ябеда!

Чип и Тяп взглянули друг на друга и расхохотались.

— В самом деле, как я мог забыть, что виноват я сам! — признался Чип. — Ты должен меня за это клюнуть, Тяп. Очень тебя прошу.

— С удовольствием, — ответил Тяп и изо всех сил клюнул Чипа.

Чип охнул, а Тяп сказал:

— По-моему, Чипик, я тебя переклюнул. Ты мне обязательно верни должок. Клюнь-ка меня посильней!

— Пожалуйста! — И Чип основательно влепил Тяпу. — Теперь твоя очередь, Тяп, потому что я тебя нарочно переклюнул.

— Получай! — совсем развеселился Тяп.

И, громко охая и хохоча, они ещё долго клевали по очереди друг друга. А потом Тяп сказал, обращаясь к Ябеде:

— Знаешь что — присоединяйся к нам!

— Не хочу, — мрачно ответил Ябеда.

— Почему? — спросил Чап, который давно и с удовольствием наблюдал за происходившим. — Ты ведь очень хотел, чтобы они клевали друг друга. Вот они и клюют. Почему же ты не смеёшься, Ябеда?

— Вы все сумасшедшие, — мрачно сказал Ябеда.

— Мы сумасшедшие! — громко подтвердил Тяп.

— Определенно, сумасшедшие! — подхватил Чип.

— Просто вы хорошие, — раздался вдруг голос Слирри, которая наблюдала всю историю с самого начала. — А тебе, Ябеда, пора перестать натравливать всех друг на друга. Нельзя подталкивать других делать то, что ты почему-то не хочешь делать сам. Если тебе нравится так шутить, шути сам!

— Да-а, попробуй пошути… — начал Ябеда.

— А ты попробуй всё-таки, — настойчиво посоветовала Слирри, — и тогда увидишь.

Тяп, Чип и Чап, открыв рот, с уважением слушали Слирри.

— А ведь действительно Ябеда заставляет делать всё других, а сам не делает. Я чувствовал это, но не мог никак найти подходящие слова, — признался Чап, — а Слирри нашла.

— Потому что Слирри умная, — сказал Тяп.

— Потому что наша Слирри очень умная, — подтвердил Чип.

— Чего никак нельзя сказать о Чапе, — не удержался Ябеда.

— Перестань! — строго оборвала Слирри. — Иначе я должна буду всё рассказать маме, и тогда тебе влетит по-настоящему. А теперь марш все завтракать! И не забудьте сказать маме «доброе утро».

Гагачата послушно заковыляли к воде, где уже завтракала, поджидая их, мама.

— Доброе утро, мама!

— Доброе утро, дети. Доброе утро, Слирри. Как вели себя дети?

— Доброе утро, сестра. Все дети вели себя хорошо, — ответила Слирри. — Я обещала им после завтрака немного поиграть. Если, конечно, вы не решите делать что-нибудь другое, — прибавила Слирри.

— Детям полезно будет немного поиграть, — сказала мама. — А потом мы должны двигаться потихоньку дальше к морю.

Тем временем гагачата занялись едой. Они вообще много ели — раз семь в течение дня. Но зато и росли они прямо на глазах. В свои полтора месяца они уже весили по шестьсот граммов! Голова, шея, грудь и щеки гагачат к этому времени покрылись настоящими перьями и лишь на спинах оставалось совсем немного пуха. Только крылья у них росли медленно, что очень огорчало гагачат. Однажды из-за этого вышла даже смешная история. Как всегда, заводилой оказался Тяп.

— Я думаю, — обратился он как-то к Чипу, — что крылья наши полезно немного подтянуть. Тогда они будут расти скорее. Представляешь, как будет здорово, если мы обгоним Чапа и Ябеду и взлетим раньше их!

— А зачем нам обгонять Чапа и Ябеду? — полюбопытствовал Чип.

— Вот чудак! Когда у тебя будут крылья, тогда никто не страшен. Взмахнул — и только тебя и видели.

— По-моему, неудобно бросать Чапа и Ябеду. Выходит, что мы улетим, а они так себе — сидите на месте.

— Н-ну… — неуверенно протянул Тяп. — Мы можем не улетать особенно далеко. А так, немножечко только полетать. И знаешь что? — Счастливая мысль родилась в голове Тяпа, и он оживился. — Мы будем их защищать с воздуха. Р-р-раз! — спикировали сверху, и бац — по голове чайке…

— Ну что ж, — согласился Чип, — тогда крылья можно действительно подтянуть. А ты знаешь, как это делают? — с сомнением спросил он.

— Ещё бы! Очень просто. Ты потянешь меня несколько раз за одно крыло, а потом за другое. А затем я тебя потяну.

— А когда мы начнём? — нетерпеливо спросил Чип, которому эта затея начинала нравиться.

— Завтра, — таинственно ответил Тяп. — Когда все будут ещё спать, мы этим займемся! — И он заговорщически подмигнул Чипу.

Целых два дня Тяп и Чип тянули по утрам друг друга за крылья.

На третий день мама-гага, проснувшись раньше обычного, увидела, что Тяп и Чип проделывают над собой странные вещи.

— Господи, что вы делаете? — удивилась она.

— Мы… — фальшивым голосом ответил Тяп, — играем.

— И вовсе нет! — Ябеда открыл глаза. Оказывается, он подслушал разговор и по утрам наблюдал за Тяпом и Чипом. — Это они подтягивают крылья.

— Как «подтягивают крылья»?! — ахнула мама.

Ну, ясное дело, пришлось объяснить, и всё раскрылось. Сначала мама хотела рассердиться. Но Ябеда так красочно описал их нелепую гимнастику, что мама только покачала головой:

— Ах, дети, дети! Мне всё кажется, что вы подросли, а вы ещё такие глу-у-упенькие! Подождите, вырастут у вас крылья. Осталось совсем немного. После полутора месяцев у всех гагачат крылья начинают расти очень быстро. Только не надо заниматься глупостями. Лучше ешьте побольше, тогда и крылья у вас скорее вырастут.

На этом и закончилась история с подтягиванием крыльев. Когда появилась Слирри, гагачата, конечно, рассказали ей эту историю. Слушая их, Слирри чуть не задохнулась от смеха, представляя, как Тяп и Чип волочили друг друга за крылья по земле. Вообще Слирри оказалась очень смешливой и часто прощала шалости гагачатам, если они были смешные и безобидные.

Вот и сейчас Чип, утолив первый голод, вдруг вспомнил, что Слирри обещала поиграть в догонялки:

— Слирри, мы скоро будем играть? Ты нам обещала.

— Когда вы наедитесь, — ответила Слирри.

— Тогда я уже наелся, — объявил Чап, поднимая голову из воды.

— А я вообще давно сыт, — заявил Тяп.

— И я, — присоединился Ябеда, — ем только для того, чтобы легче было ждать, когда же наконец Слирри будет с нами играть.

— В таком случае, мы начнём прямо сейчас. Игра называется «догонялки» или по-другому «пятнашки». Только догонять надо обязательно под водой. Первая буду водить я, а вы, как только я нырну, разбегайтесь. Но лучше, если вы будете убегать тоже под водой, потому что снизу водящему хорошо видно тех, кто плывёт на поверхности. Всё понятно?

— Всё, — ответили гагачата и приготовились к игре.

— Начали! — крикнула Слирри и нырнула. Тотчас раздалось: «Бульк! Бульк! Бульк! Бульк!» — это нырнули четыре гагачонка. Только мама не принимала участия в игре, но с интересом следила за играющими.

Вон показалась голова Чипа, далеко в стороне вынырнул Ябеда, и совсем-совсем близко друг от друга появились головы Тяпа и Чапа. Последней вынырнула Слирри.

— Водит Тяп! — крикнула она.

Услышав это, мгновенно нырнул Чап, который был ближе других к Тяпу, а следом нырнули все остальные. Только Тяп, который водил, продолжал спокойно сидеть на воде. Вид у него был хитрый-хитрый. Но вот показалась из воды голова Чипа, и тогда Тяп решил: «Пора». Он нырнул неглубоко и поплыл по кругу, посматривая вверх. Метров через двадцать он увидел висящие над ним чьи-то ноги и потянул их.

— Ой! — пискнул кто-то наверху.

А хитрый Тяп, круто изменив направление, поплыл в сторону. Наконец он вынырнул и крикнул:

— Водит Ябеда!

— Почему это я? — возмутился Ябеда. — Ты меня не тронул!

— А кто крикнул «ой»?

— «Ой» крикнул я, — ответил Чап.

— Что же ты, Тяпик, — сказала Слирри, — даже не знаешь, кого запятнал?

Тяп смущенно объяснил:

— Понимаешь, Слирри, в воде я заметил только ноги и запятнал их.

— Хорошенькое дело — «запятнал»! — передразнил Чап. — Ты так рванул меня вниз, что чуть не утопил!

— Внимание, дети! — прервала их Слирри. — Водит Чап. А Тяпу надо получше смотреть под водой. Продолжаем игру! Раз, два, три!

Все нырнули почти одновременно. Чап сначала никого не поймал. Потом он запятнал Ябеду, Ябеда быстро передал Чипу, Чип — Тяпу, Тяп — Ябеде, и пошла, пошла игра. Только Слирри никому не удавалось запятнать, хотя она нарочно не ныряла далеко и чаще выныривала первая.

Каждый старался запятнать её, но Слирри, нырнув, так искусно меняла направление и делала столько ложных поворотов, что водящий, погнавшись за ней, неизменно терял её из виду. Однажды, когда водил Тяп, он повторил свой маневр и нырнул позже остальных. Он плыл под водой и вдруг увидел большие утиные лапы, которые медленно перебирали в воде. «Вот и попалась Слирри», — победоносно подумал Тяп и дёрнул за лапу. Вынырнув в стороне, он сразу же громко крикнул:

— Водит Слирри! Я её запятнал!

И тут он увидел, что все гагачата и Слирри смеются. Тяп с недоумением смотрел на них.

— Скажика нам, Тяп, кого ты запятнал? — Ябеда прямо лопался от смеха.

— Слирри, — неуверенно произнес Тяп и в доказательство добавил: — Лапы были такие большие!

— Ах, сынок, — раздался голос мамы, — боюсь, что ты опять ошибся. Во всяком случае, за лапу ты дёрнул меня. Сказать по правде, я даже испугалась немного от неожиданности…

— А это значит, — неумолимо подвела итог Слирри, — что Тяп опять хотел надуть всех, ныряя позже, и опять сам сел в калошу.

— А в калоше очень сыро? — с невинным видом спросил Ябеда. — Давайте спросим об этом Тяпа. Он должен знать.

— Я очень хотел поймать Слирри, — признался Тяп.

Чип подплыл к Тяпу и зашептал:

— Ты бы сказал ей об этом. Слирри добрая — она бы тебе поддалась.

— Что за интерес, Чипик! Мне хотелось поймать её понастоящему.

— Тогда и надо было делать это по-настоящему, — резонно заметил Чип, — а не караулить Слирри, высматривая снизу.

Тяп промолчал. Получилось так, что игра кончилась сама собой. Неудивительно: ныряя всё время, гагачата изрядно устали. И теперь они снова принялись за еду, чтобы подкрепить силы. А мама-гага и Слирри стали обсуждать предстоящее путешествие. Несмотря на то что корма на литорали оставалось ещё много, мама хотела отправиться дальше. С конца июля до самой середины августа всюду по заливу и вдоль материка идет передвижение гагачьих выводков в направлении моря, к местам будущих зимовок. И старая гага считала, что её дети уже подготовлены к такому путешествию, которое лучше начать раньше.

— Помните, Слирри, мимо нас вчера прошли два выводка. Они откочёвывали к морю. Пора и нам переходить на кочевую жизнь. Зато потом нам не придётся торопиться.

Поэтому, когда гагачата утолили свой голод, всё семейство пустилось в путь. Впереди плыла мама-гага, а несколько поодаль — гагачата и Слирри.

Выводок медленно двигался вдоль самого берега, часто заходил в заливы и бухты, чтобы добыть себе корм, и снова плыл дальше. Казалось, ничего не изменилось в его жизни — так же резвились малыши, ссорились, мирились, подолгу обсуждали всё интересное, — и только места ночлега у выводка были каждый день новые.

В конце июля ночи были уже достаточно тёмные, и, если погода была хорошая, гаги ночевали прямо на воде. Случалось, что ветер и поднятые им волны заставляли их искать укрытия, — тогда семья выбирала глубокую бухту и ночевала в ней. Если берег был каменист и недоступен или не встречалось пригодных для ночлега заливов, мама уводила за собой семейство подальше от берега, в море, и тогда гагачата всю ночь раскачивались на волнах, сбившись теснее, чтобы не потерять друг друга во тьме. Они не любили таких ночей — волны казались живыми: набегая, брызгались пеной и что-то сердито бормотали, приказывали, грозили. В такие ночи не удавалось сомкнуть глаз, и на следующий день после этого мама выбирала какое-нибудь укромное местечко у берега и устраивала длительный привал — днёвку, чтобы гагачата могли отдохнуть. К счастью, ненастная погода на Белом море в летние месяцы держится недолго, и только ближе к осени бури на море длятся иногда многие дни. Но осень была далеко впереди, ещё целый месяц лета отделял гагачат от непогоды и возмужания, целый месяц восхитительной жизни в обществе мамы-гаги и Слирри!

Глава шестая.

Шутка Ябеды

— Тяп, а Тяп! Вставай! — тормошил Ябеда Тяпа. — Вставай скорей!

Тяп открыл глаза и увидел встревоженного Ябеду.

— Что случилось?

— Тс-с! Я могу тебе вполне доверять? — шёпотом спросил Ябеда.

— Ещё бы! — тоже шёпотом ответил Тяп.

— Тогда слушай. Видишь справа мысок? Туда полетела завтракать Слирри.

Тяп незаметно покосился и увидел, что все на месте, а Слирри действительно нет.

— Я хотел поплыть за ней следом, — продолжал Ябеда, — а Слирри мне сказала: «Нельзя, Ябеда: за мысом происходят такие вещи, на которые маленьким смотреть нельзя».

— Какие же мы маленькие? — не утерпел Тяп.

— Вот-вот! Я ей тоже сказал так, — воодушевился Ябеда, — и ты знаешь, что она мне ответила? Она сказала, что мы-то, конечно, большие, но смотреть на такие вещи ещё малы. И тогда я, — голос Ябеды перешёл на страшный шёпот, — всё-таки поплыл к мысу следом за Слирри.

— И что? — Глаза Тяпа широко открылись.

— Ах, Тяп, что я там увидел! Нечто совершенно потрясающее! Но я не могу тебе этого рассказать, — неожиданно закончил Ябеда.

— Почему?! — Тяп от возбуждения даже привстал.

— Понимаешь, Тяп, ты не сердись. Но там меня заметила Слирри и сейчас же отправила назад, взяв с меня честное слово, что я никому, никогда и ни за что не расскажу о том, что я увидел. Ты же знаешь, Тяп, что данное слово нарушать нельзя?

— Знаю, — вздохнул Тяп.

— Вот в том-то, понимаешь, и штука, что рассказать я тебе ничего не могу. Но если ты очень, очень захочешь… — Ябеда сделал паузу.

— Я уже очень, очень, очень захотел! — торопливо зашептал Тяп.

— Тогда ты тихонько, чтобы никто не проснулся и не заметил, шагай в воду и плыви за мыс.

— А почему, чтоб никто не заметил?

— А потому, что сразу станет ясно, что это я всем растрезвонил, что там есть что-то такое, на что стоит посмотреть. А ты, Тяп, другое дело — на тебя можно положиться. Ты ведь сам это сказал, правда?

— Конечно, — ответил Тяп.

— А тогда — вали за мыс. И побыстрее, — посоветовал Ябеда, — не то прогадаешь — Слирри может вернуться.

Разумеется, Тяп немедленно пустился в путь. И очень волновался, что может не успеть и прогадать. Как только Тяп отплыл, Ябеда толкнул Чипа:

— Чипик, Чипик, просыпайся скорей!

Чип открыл только один глаз и спросил:

— Ну?

— Ступай в воду и тихо-тихо плыви во-о-он за ту скалу слева.

— А зачем? — Чип на всякий случай открыл второй глаз.

— Вот чудак, скажет тоже! Слирри и мы с Тяпом нашли там пынтыку.

— Чего-чего? — Глаза Чипа стали круглыми.

— Тс-с! «Чего-чего»! — передразнил Ябеда. — Сказано тебе — пынтыку.

— А что это такое?

— Это, Чипик, такое, что и описать невозможно. Только сейчас мне некогда, и я вернулся за тобой. Слирри велела позвать кого-нибудь на помощь. Ну как, пойдешь за пынтыкой или мне разбудить Чапа?

— Пойду, пойду! — быстро сказал Чип. — Зачем будить Чапа! И потом, помнится, вчера вечером Чап говорил, что почему-то очень устал и поэтому хочет утром поспать подольше.

— Значит, не будить? — на всякий случай переспросил Ябеда.

— Ни в коем случае! — твердо произнес Чип. — Я уже иду. А далеко плыть, Ябеда?

— Пустяки. Вот за эту скалу, слева, — а там увидишь сам. Ну, давай!

И Чип поплыл. Когда он завернул за скалу, Ябеда стал будить Чапа:

— Чап, проснись. Есть дело.

Чап открыл глаза и сразу спросил:

— Какое?

— Понимаешь, — зашептал Ябеда, — Слирри сказала, что мы должны сегодня сделать подарок маме. У неё сегодня день рождения.

— Вот как! А почему же Слирри не сказала этого нам вчера? — Чап подозрительно посмотрел на Ябеду.

— Откуда я знаю! Может быть, она только сегодня вспомнила. В общем, утром она сказала об этом Тяпу, Чипу и мне.

Чап, оглядевшись, убедился, что Слирри, Тяпа и Чипа действительно нет, и недоверие, с которым он обычно относился к словам Ябеды, начало улетучиваться.

— И что же? — спросил Чап.

Ябеда наклонился к уху Чапа:

— Слирри придумала сделать маме от всех нас общий подарок. Ты согласен с этим предложением?

— Конечно, Ябеда. Но где же все?

— Они готовят подарок, — заговорщическим голосом сообщил Ябеда. — Слирри решила угостить маму одним очень редким блюдом, необыкновенно редким и замечательно вкусным. Сейчас они добывают его — вон за той лудушкой. С другой её стороны.

— А почему же не позвали меня сразу? — спросил осторожный Чап.

— Понимаешь, Чап, мы уже не спали, когда Слирри отправилась за подарком, и решили тебя не будить. Не знаю почему, но ты очень долго сегодня спишь.

— А раз вы решили меня не будить, тогда почему же ты меня разбудил сейчас?

— В том-то и дело, что мы не успеваем. Скоро проснётся мама, а подарок не готов. Немножко не рассчитали время. Так что ты уж извини, Чап, что я тебя разбудил. Выручай! Слирри так и сказала, что твоя помощь может пригодиться.

— Ну ладно, — сдался Чап. — Значит, плыть к той лудушке?

— Да, прямо к ней. Они специально засели с той стороны, чтобы мама их не увидела, когда проснётся.

— А почему не плывешь ты? — Подозрения снова шевельнулись в голове Чапа.

— А я следом за тобой, ты не волнуйся. От работы я не отказываюсь. И вообще, Чап, ты какой-то весь подозрительный! — возмутился Ябеда.

— Это не я, а ты подозрительный, — ответил Чап, но всё-таки спустился в воду и поплыл к видневшейся луде.

Отплыв, он обернулся и увидел, что Ябеда тоже вошёл в воду и плывёт следом. «Только плывёт он почему-то не особенно быстро. Наверное, торопится поработать», — усмехнулся Чап и поплыл вперёд не оглядываясь.

Тем временем Ябеда, отплыв от берега, нырнул и, сделав полукруг под водой, вернулся назад. Осторожно он вылез на берег, спрятался в камнях недалеко от места, где спала мама, и стал ждать, что произойдет дальше.

Дело в том, что утром Слирри действительно полетела завтракать. В последние дни она часто так поступала, потому что гагачата ели часто, но мало, а взрослая гага ест реже — три-четыре раза в сутки, но зато сразу съедает по семьдесят — восемьдесят штук мидий. Поэтому Слирри наедалась раньше, чем начинался завтрак гагачат. Зато, проснувшись, гагачата вместе с мамой могли завтракать спокойно — Слирри наблюдала за небом, морем и землей. Ябеда знал это и сегодня утром, как только Слирри улетела завтракать, решился на отчаянную шутку.

Ждать пришлось недолго. Скоро прилетела Слирри и, обнаружив, что все гагачата исчезли, разбудила маму. Поднялся страшный переполох. Обе гаги носились по заливу, громко сзывая гагачат. Но они как в воду канули. Встревоженная и недоумевающая мама сказала Слирри:

— Придётся искать дальше. Слетайте, пожалуйста, Слирри, направо, за мысок, а я посмотрю, нет ли их слева, за скалой.

Слирри немедленно скрылась за мысом, а мама-гага полетела в другую сторону.

«Боюсь, что эта шутка мне даром не пройдет, — подумал Ябеда, который всё видел и слышал. — Сначала меня вздует Тяп, потом Чип, потом Чап, и в заключение, что хуже всего, мне достанется от Слирри и мамы. А Слирри говорила: „Пошути, пошути, попробуй!“ Вот, называется, и попробовал!»

Первым нашёлся Чип. Из-за скалы вылетела мама-гага и тяжело упала в воду. За ней во все лопатки, громко шлёпая лапами и ударяя крыльями по воде, несся Чип. Когда он почти догнал маму, она снова поднялась в воздух и низко, у самой воды, пролетела ещё метров пятьдесят. Чип продолжал нестись следом. «Ну и молотит наш Чипик! Похоже, что первым вздует меня именно он. — Но, взглянув направо, Ябеда вздохнул: — А может быть, первым будет всё-таки Тяп?» Из-за мыска показались Слирри и Тяп. Спустя несколько минут обе гаги и оба гагачонка собрались вместе, и Ябеда услышал, как мама возмущенно говорит Слирри:

— Вы только представьте, сестра, этот глупый гагачонок, оказывается, поплыл за пынтыкой. Но мне он так и не смог объяснить, что это такое. Может быть, вы его поймёте, Слирри?

— Ну, пынтыка, как сказал Ябеда, — монотонно затянул Чип, — это что-то такое, чего невозможно объяснить. Ябеда так и сказал мне, что пынтыка и есть пынтыка.

— Ну, каков герой, Слирри?! Вы что-нибудь понимаете? — воскликнула мама-гага и добавила: — Ну и Ябеда — хорош!

Ябеда совсем капельку высунулся из-за своего укрытия и увидел, что Слирри сотрясается от беззвучного смеха:

— А вы знаете, сестра, за чем поплыл Тяп?!

— Воображаю! — усмехнулась мама. — По крайней мере, за волшебным камнем, наверное?

— Нет, сестра, — сказала Слирри, — он тоже не смог мне объяснить, за чем он плыл. Он только сказал, что хотел взглянуть на что-то такое, чего нельзя смотреть маленьким детям. Разумеется, его послал посмотреть Ябеда.

— Так, — подвела итог мама. — Картина постепенно проясняется. Злоумышленник известен. Остается установить, куда девался он сам и куда он отправил всегда такого осторожного Чапа.

— Я думаю, сестра, что если он одного отправил направо, а другого налево, то третьему оставалось плыть в открытое море. Разрешите, я слетаю вон к той маленькой луде?

— Сделайте одолжение, Слирри. Продолжая вашу мысль, следует допустить, что Ябеда отправился на материк, а скорее всего, просто прячется на берегу.

После этого мама, Чип и Тяп выбрались на берег, а Слирри полетела искать Чапа.

— Ну-ка, дети, ищите виновника и задайте ему хорошенькую трёпку, чтобы он не волновал свою старую мать.

— И я ему совсем немножечко прибавлю от себя за пынтыку, — сказал Чип.

— А я отпущу ему полной мерой за то, чего нельзя смотреть детям, — пообещал Тяп.

— Пусть так, — согласилась мама. — Но сначала его надо найти.

Легко представить, что, слушая такие слова, Ябеда совсем приуныл. Намерения обоих братцев были слишком очевидны, а позиция мамы не давала ни малейшего шанса на благополучный исход. «Вот только, может быть, Слирри… Хорошо бы, они не нашли меня до её возвращения», — с надеждой подумал Ябеда.

Между тем Тяп и Чип, смешно вытягивая шеи и шлёпая по камням неуклюжими лапами, бродили по берегу, внимательно осматривая каждый камень.

Пришло время, и камень, за которым прятался Ябеда, перестал служить ему защитой от зоркого глаза Чипа.

— Тяп! Тяп! — во всё горло закричал Чип. — Иди сюда быстрей! Вот сидит Ябеда! Мне кажется, он ждёт нас!

— Подожди меня, Чипик! Я бегу! — обрадовался Тяп.

Ябеда и сам не знал, почему он закрыл глаза и притворился, что спит.

— Да он спит, Тяп, — сообщил Чип подоспевшему Тяпу.

— Это не страшно, Чипик! А мы его и разбудим! — крикнул Тяп и с разбегу клюнул Ябеду в голову.

— Ой! — пискнул Ябеда. — Мама!

— Вот тебе и за маму! — с удовольствием произнес Чип, присоединяясь к занятию Тяпа.

Удары градом посыпались на Ябеду.

— Караул! Убивают! — закричал Ябеда и кинулся бежать.

— И опять ты врёшь — ещё не убивают! — приговаривал Тяп, который ни на шаг не отставал от Ябеды, ухитряясь при этом клевать его в спину.

Вдруг Ябеда остановился, а налетевший сзади Чип сбил его с ног, и оба гагачонка покатились по земле.

— Мама! Мама! Они меня заклёвывают! — жалобно кричал барахтавшийся на земле Ябеда.

— Ну, хватит, Тяп. Довольно, Чипик. Я думаю, вы достаточно дали понять Ябеде, что недовольны его шуткой.

— Чип выщипал все мои перья! — пожаловался Ябеда. — Он щиплется, как девчонка!

— Он ещё недоволен! — возмутился Чип. — А пынтыку забыл?!

— Разве я виноват, что ты вырос таким глупым! — заявил Ябеда, зная, что, после того как мама сказала «хватит», ему уже ничего не грозит.

— Ты слышишь, Тяп? Теперь он начинает оскорблять нас!

— Не вас, а тебя, Чип, — поправил Ябеда. — Об умственных способностях Тяпа я самого высокого мнения, — не удержавшись, съязвил Ябеда.

— Ах, так тебе мало? — крикнул Тяп и больно клюнул Ябеду в шею.

Стоящий рядом Чип немедленно ущипнул Ябеду за ногу.

— Мама, они опять дерутся! — плаксиво затянул Ябеда.

— А ты не дразни их, — спокойно посоветовала мама, но, обернувшись к Тяпу и Чипу, сердито напомнила: — Я же сказала — хватит!

Тяжело вздохнув, Тяп произнес с сожалением:

— Везёт тебе, Ябеда! Только имей в виду, что это для нас «хватит», а вон плывёт Чап. Наверное, он тоже захочет сказать тебе несколько слов.

Ябеда взглянул на море и увидел приближающихся Слирри и Чапа. Они о чем-то оживлённо болтали, и даже издали было видно, что они смеются. Однако Ябеда, изрядно потрепанный Тяпом и Чипом, предпочел на всякий случай отойти в сторону. Но странное дело — Чап вылез из воды и, отряхнувшись, зашлёпал к маме. В сторону Ябеды он даже не взглянул.

«Обиделся, не иначе», — решил Ябеда. А Чап, тем временем подойдя к маме, сказал:

— Доброе утро, мама. Прости, что я без спроса отлучился.

— Доброе утро, сынок, — ответила мама и ласково добавила: — В следующий раз не забывай спросить разрешения.

Надо сказать, что не только Ябеда, но и Чип, и Тяп стояли, широко разинув рты.

— Вот это да! — восхищенно произнес Тяп. — Ай да Чап!

— Чап — настоящий молодец! — подтвердил Чип и, обернувшись к Ябеде, добавил: — Похоже, что Чап на тебя и смотреть не хочет.

— Очень надо! — буркнул Ябеда и солгал: хотелось, очень хотелось Ябеде, чтобы Чап посмотрел в его сторону. «Уж лучше бы отколотил…» — тоскливо подумал Ябеда.

Тем временем Чап отошёл к берегу и принялся чистить перья. Вдруг неожиданно для всех Ябеда заковылял к Чапу:

— Чап, а Чап!

На Ябеду жалко было смотреть.

— Я слушаю тебя.

— Прости меня, Чап, — сказал Ябеда, с трудом выговаривая непривычное слово. — Прости мою глупую, недостойную шутку.

— Хорошо, Ябеда, — серьёзно ответил Чап. — Я прощаю тебя. Но твоя шутка вовсе не была глупой. И она удалась. И если бы ты не обманул меня таким образом, а придумал что-нибудь вроде пынтыки (тут Ябеда понял, что Слирри всё рассказала Чапу и, наверное, поэтому они так весело смеялись, подплывая к берегу), даю тебе слово, Ябеда, я ни за что бы не обиделся на тебя. Только за выдуманную тобой недостойную причину, а не за шутку я тебя прощаю.

Ябеда стоял, опустив голову. Он прекрасно понимал, чт

— Я не подумал, Чап. Если бы я подумал…

— …то придумал бы что-нибудь действительно смешное, — перебил его Чап и слегка ущипнул Ябеду.

Ябеда счастливо засмеялся и совсем искренне похвастался :

— А ведь признайся, Чап, что с пынтыкой вышло неплохо?

— Замечательно! — похвалил Чап.

— А с тем, чего нельзя смотреть маленьким?

— Тоже хорошо, — согласился Чап. — А что, интересно, ты имел в виду?

— А ничего не имел. Впрочем, вру — я рассчитывал на несносное любопытство Тяпа.

Чап и Ябеда рассмеялись.

— А здорово они тебя отделали? — весело спросил Чап, кивнув в сторону Тяпа и Чипа.

— Страшно вспомнить! Чип щипал меня, как щипцами, а Тяп колотил, точно молотком.

— Ай да Тяп! Ай да Чипик! А ты очень кричал?

— Ещё бы! Но больше, конечно, не потому, что больно, а чтобы разжалобить.

— Это понятно! Ну и как, удалось? — поинтересовался Чап.

— Нет! — сознался Ябеда.

И они оба снова рассмеялись.

— Тяп! Чип! — позвал Чап. — Идите к нам! У нас весело, и Ябеда обещает рассказать, где он впервые встретил пынтыку.

Ну разве можно было не откликнуться на призыв Чапа! И в конце концов, с Ябедой они квиты. «А вдруг Ябеда и правда расскажет о пынтыке?» — пронеслось в голове у Чипа.

Мама и Слирри молча наблюдали за происходящим, выразительно посматривая друг на друга. Когда все гагачата собрались вместе и стали, приседая от удовольствия, хохотать, вспоминая подробности случившегося, Слирри, радостная и счастливая Слирри сказала:

— Ах, сестра, у вас действительно замечательные дети!

— Да, — подтвердила мама, — у нас действительно отличные малыши.

А Слирри отвернулась и тихо сказала:

— Спасибо сестра!

Глава седьмая.

Мальчики и девочки

В тот год, когда появились на свет гагачата, август на Белом море был необычный. Дожди выпадали редко, и многие речушки и ручьи, берущие начало из болот, обмелели и пересохли. Было жарко. Воздух был наэлектризован, и ощущение приближающейся грозы поддерживало какое-то беспокойное состояние в окружающем. Прилетали, клубясь, облака, гремел гром, и необыкновенно крупные капли дождя принимались весело барабанить по листьям, но задувал ветер, рвал облака в клочья и уносил дальше на северо-восток. Дождь, долгожданный дождь, налетевший несколько минут назад со свистом ветра и тревожным шумом лесных звуков, вдруг прекращался, и в разрывы облаков пробивалось солнце. Тёплые подушки мхов, слегка обрызнутые дождём, дымились испарениями, и в воздухе становилось нестерпимо душно. Природа казалась больной — она рвалась разразиться долгими ливнями и выплакать нестерпимое напряжение, дымным маревом висевшее над болотами и землей. Но сил не хватало, и она металась в жару, задыхаясь, мучая себя и других.

Звери и птицы в лесу и на воде были неспокойны. Даже крикливые и надменные чайки притихли. Высоко в небе медленно кружили орланы. Круто изменив маршрут, старая гага повела свой выводок к лудам в открытое море.

Гагачата настолько подросли, что могли не бояться морских чаек. Издали гагачат трудно было отличить от взрослых уток. Пух у них совершенно исчез, и оперение стало похожим на оперение мамы и Слирри. Оно было лишь слегка темнее, без резких штрихов на крыльях. А у Тяпа и Чапа на крыльях появились белые пёрышки. Правда, присмотревшись, гагачат даже издали можно было узнать по посадке в воде — они держали хвост выше, чем взрослые гаги, и сидели не так глубоко. И вели они себя часто по-детски: всё так же много дурачились и спорили. Но уже выделялся серьёзностью Чап, неукротимостью — Тяп, добродушием — Чип, остроумием — Ябеда. Уже к их спорам с интересом прислушивалась мама, а Слирри охотно принимала в них участие. Но иногда это всё куда-то пряталось, исчезало, и они снова становились малышами. В одну из таких минут Чип спросил:

— Мама, а почему это у Чапа и Тяпа есть белые пёрышки на крыльях, а у нас с Ябедой нет?

— Потому что мы красивые, — вставил Тяп.

— И потому что мы чистые, — поддержал шутку Чап.

Ябеда приготовился отпустить ответную колкость и даже открыл клюв… но, увидев смущение Слирри, которая вопросительно взглянула на маму, удержался. А мама помолчала и ответила нечто такое, что совершенно поразило гагачат.

— Видишь ли, Чипик, — начала мама, — я давно ждала, что кто-нибудь из вас обратит на это внимание. Это сделал ты. Но ты даже понятия не имеешь, какой огромной важности вопрос ты задал. Это не простые пёрышки… — Тут она сделала паузу, а гагачата теснее обступили её, ловя каждое слово: уж очень серьёзно говорила мама, и было заметно, что даже Слирри слушает внимательно и с интересом ждёт продолжения. — Да, дети, — продолжала мама, — эти белые пёрышки говорят о том, что из Тяпа и Чапа вырастут гаги, которые когда-нибудь будут отцами. А отсутствие белых пёрышек на крыльях Чипа и Ябеды говорит о том, что когда-нибудь они станут матерями. Как, например, я или как будет в следующем году Слирри.

— Значит, мы с Ябедой девчонки? — ахнул Чип.

— Конечно, — ответила мама.

— А Чап и Тяп — мальчики? — спросил, почему-то вздохнув, Ябеда.

— Мальчики, — подтвердила мама. — А когда они вырастут, то станут гагунами.

— Вот это да! — изумился Тяп. — Я ещё понимаю — Ябеда, но что Чип будет девчонкой, никогда бы не подумал!

— Подумаешь, какой мальчишка нашёлся! — надулся Чип.

— Ах, дети, дети! — поспешила вмешаться мама. — Вы даже сейчас ведёте себя как маленькие. Не всё равно, мальчик или девочка, лишь бы вы были добрыми и никогда не покидали друг друга в беде. Я надеюсь, дети, что вы понимаете, что ничего не изменится в вашей жизни, пока вы не станете взрослыми. Поэтому делить вас на мальчиков и девочек никто не будет. Для меня и Слирри вы — просто наши дети. Единственно, что я позволяю вам сделать, — это называть друг друга в соответствующем роде. Тогда Чапа и Тяпа по-прежнему надо называть «он», а Чипу и Ябеде можно говорить «она». Заметьте, что Ябеде даже имя менять не придётся — Ябеда Ябедой и останется. А Чипа правильнее называть теперь Чипи.

— Мама, — не утерпел Тяп, — а как звали бы меня, если бы я оказался девочкой?

— Тебя, Тяп, пришлось бы называть Тяпой, а если бы девочкой оказался Чап, то его звали бы Чапа. Гагачатам специально стараются дать односложные имена, чтобы их легче было потом в случае необходимости переделать. Вы подумайте, как удобно: сначала всех малышей называют «он», потому что гагачонок или утёнок — «он», а потом, если оказывается, что из утёнка вырастает утка, достаточно к прежнему имени прибавить «а» или «и». Не правда ли, всё довольно просто? — закончила мама вопросом.

— Интересно, — Чап первый раз задал вопрос, — а как звали тебя, Слирри, когда ты была маленькой?

— Меня, Чап, так и звали — Слирри. У нас была мама, которая всем своим детям давала имена, не требующие переделки. Так же, как произошло с Ябедой.

— Как же звали твоих братьев и сестер, Слирри? — полюбопытствовала Ябеда.

— У меня был брат Скотти и сестренка Слегги. А Клоппи погиб, когда был совсем маленький. Его утащил орлан. Мы так и не узнали, кем он был — мальчиком или девочкой.

— А у нас был Ляп, Большой Ляп. Но ему не повезло — его утащила ворона, — сообщила Чипи.

— Вот интересно, кем вырос бы Ляп! Если девочкой, то его звали бы сейчас Большой Ляпа, — мечтательно произнес Тяп.

— Не «Большой Ляпа», а «Большая Ляпа», — поправила Ябеда.

— Но Ляп вырос бы и стал мальчиком, — убежденно сказала Чипи. — Он был такой большой!

— Тебе же говорили, Чипи, что это только так казалось : Ляп был маленький, — поправил Чап.

— Всё равно мне кажется, что из Ляпа получился бы замечательный мальчик. «Большой Ляп» — это звучит!

— Послушай, мама, — вдруг спохватился Чап, — а почему мы не видим наших отцов? Куда деваются гагуны?

— Вы их скоро увидите, дети, — ответила мама. — Просто вы ещё очень мало живете на свете. Мы, гаги, прилетаем весной с севера вместе с вашими отцами. Но вы ещё ничего не знаете о линьке гаг. Поэтому я сначала расскажу о линьке, и вам станет ясно, куда и зачем улетают ваши отцы летом. Дважды в год линяют гаги. Причем гагуны и утки линяют в разное время. В течение линьки у птицы полностью меняются пух и перо. А когда выпадают перья на крыльях и хвосте — маховые и рулевые, — то птица теряет способность летать. Первый раз гагуны линяют с начала июля до конца августа. Поэтому уже в середине июня, то есть как раз в то время, когда появляетесь на свет вы, ваши отцы собираются в стаи и отлетают далеко, в открытое море. Улетают гагуны ночью, незаметно. Сменив перо, они в начале сентября снова возвращаются. Но к этому времени вырастаете вы, и мы все, вместе с отцами, улетаем зимовать на север. Поэтому сейчас, Чап, ваши отцы плавают в открытом море и ждут, когда у них отрастут перья на крыльях.

— А когда отцы линяют второй раз? — спросила Ябеда.

— Второй раз линька происходит неполная, и она растянута у отцов с осени до декабря, а у нас, уток, даже до марта месяца. Всё перо и пух меняются так медленно и постепенно, что мы почти не замечаем неполной линьки.

Гораздо важнее полная линька у нас, уток. Она растянута с середины июня до начала сентября, то есть как раз происходит в то время, когда появляетесь и растёте вы. Но в июне у нас сменяется только пух, в июле — начале августа — кроющее перо на боках и спине, а в конце августа — начале сентября одновременно выпадают маховые перья на крыльях и рулевые — на хвосте. Так что, дети, скоро мне и Слирри придётся плохо, и мы некоторое время не сможем летать. Но именно в это время начнёте летать вы, и я надеюсь, что вы будете беречь нас так же, как мы бережём вас, — закончила мама. — Не правда ли, дети?

— Конечно, мама! — горячо сказал Чап. — Мы будем всегда рядом!

— И мы не дадим вас в обиду, — подтвердил Тяп.

— А от кого нужно будет вас защищать? — спросила Ябеда.

— Ах, Ябеда, боюсь, что от наших врагов вы не сможете защитить не только нас, но и себя. Для нас опасны только орлы и человек. Когда я просила поберечь нас со Слирри, — пояснила мама, — я имела в виду совсем, совсем другое.

— Мы будем себя хорошо вести, — сказал Чап.

— И слушаться, — подтвердила Чипи.

— Вот это как раз то, что нам больше всего нужно. Правда, Слирри?

— Конечно, сестра! Будет замечательно, если дети не наделают нам в это время хлопот.

— Но мы же будем почти совсем взрослыми! — воскликнул Тяп.

— Вот в том-то и беда, что вы будете казаться себе взрослыми, — вздохнула мама. — Но вы ещё долго будете только большими детьми и будете ужасно смешными, играя во взрослых. Вы взгляните на Слирри, вашего замечательного друга и защитника, и помните, что даже она станет вполне взрослой только весной следующего года! Помните об этом и не воображайте себя взрослыми.

— Есть не воображать себя взрослыми! — крикнул Тяп и нырнул.

— Мы не будем из себя воображать! — крикнула Чипи и нырнула за Тяпом.

— И никогда, никогда не будем взрослыми! — пискнула, ныряя, Ябеда.

— Во всяком случае, до конца! — пообещал Чап, ныряя последним.

Оставшиеся на поверхности мама и Слирри взглянули друг на друга и улыбнулись.

— Дети, — покачала головой мама, — ещё настоящие дети!

Глава восьмая.

Горбатые луды

Луды, на которые приплыл выводок, оказались двумя небольшими островками из камня, с берегами, круто обрывающимися в воду. Островки были разделены узеньким проливом в несколько метров шириной. Издали они были похожи на огромного сгорбленного зверя, готовящегося к прыжку. Вблизи рассекающий их пролив становится заметен, и от этого казалось, что кто-то исполинским ножом рассек зверя пополам и он вовсе не готовится напасть, а просто скорчился от невыносимой боли. И голова его на длинной шее — чёрный, гладкий камень на единственном мысу — опустилась бессильно в море. Горбатый умирающий зверь вздрагивает от удара волн и, горбясь ещё больше, кажется беспомощным и жалким.

— Мрачноватое местечко, Слирри, не правда ли? — произнес Тяп.

Но Слирри промолчала, внимательно присматриваясь к приближающимся островам.

Каменные луды с отполированными водой берегами казались неприступными. Но мама вела себя уверенно и решительно плыла к узкому проходу.

— Мама, ты была когда-нибудь здесь раньше? — снова спросил Тяп.

— Да, Тяп. И много раз. Я всегда старалась быстрее добраться до Горбатых луд. Здесь спокойно и почти совсем безопасно.

Спустя некоторое время выводок вошёл в глубокий узкий пролив, разделяющий островки, и мама свернула к берегу одного из них. Скоро стала видна ложбинка, заросшая можжевельником и вороникой. В этом месте камни образовали целый каскад острых мелких уступов, сбегающих к воде, по которым можно было выбраться на берег. Чуть выше, в трещинах берега, оставшихся в местах выпадения камней, было много ниш, образовавших хорошо укрытые, защищённые с трёх сторон площадки — каменные норы. Некоторые из них были довольно глубоки. С четвёртой стороны, выходящей в пролив, норы были прикрыты от ветра крутым берегом второго островка.

— Не правда ли, сестра, идеальное место для гнездовий? — сказала Слирри, указывая на ниши. — Они надёжно укрыты от ветра.

— Да, Слирри, — согласилась мама. — Они хорошо защищены. К сожалению, эти острова облюбованы чайками, которые здесь выводят птенцов. К тому же многие из ниш слишком близко расположены к воде, и во время непогоды их заливает… На своей памяти я помню случай, когда гнёзда нескольких гаг, рискнувших выводить здесь птенцов, были смыты во время сильного шторма.

— А более высоко расположенные ниши? — спросила Слирри, которую как будущую мать особенно волновали вопросы, связанные с выбором места для гнезда.

— Более высокие ниши, — пояснила мама-гага, — хуже защищены от ветра и, что гораздо важнее, от разбойничьих глаз в

— Значит, мы будем жить на этих лудах долго-долго, до самого отлёта? — спросил Чап.

— Да, Чап, эти островки для нашей семьи — последнее прибежище перед отлётом. Здесь мы останемся до тех пор, пока вы не начнёте летать, а мы со Слирри не закончим линьку. В общем, — пошутила мама, — через некоторое время вы здесь научитесь летать, а Слирри и я на некоторое время разучимся. Поэтому советую вам, дети, получше познакомиться с островками и их окрестностями, соблюдая, разумеется, обычную осторожность.

Мама, отряхнувшись, первая вылезла на берег и стала медленно подниматься вдоль ложбинки. За нею следовала вся семья. Ковёр из вороники был необыкновенно густ и приятно пружинил под лапками, а ягоды вороники поблёскивали чёрным узором на ковре.

— Мама, а нам можно наесться этих ягод? — спросила Чипи.

— Конечно. Это даже полезно, хотя и не очень вкусно. Нам, гагам, приходится их есть ранней весной, когда мы насиживаем кладки и у нас так мало времени остается на еду. В это время мы не особенно разборчивы в еде, а вороника всегда под боком; в лесу её тоже много. К тому же перезимовавшая вороника более вкусна и, говорят, полезна, — объяснила мама.

Вообще мама сегодня была необыкновенно разговорчива. Это заметили все гагачата.

А Слирри наоборот — молчалива и задумчива. Может быть, всё, что рассказывала старая гага, больше предназначалось для Слирри! Ведь следующей весной Слирри предстояло начинать самостоятельную жизнь, и мама-гага, деликатная и умная, рассказывая, просто давала ей советы. Недаром Горбатые луды, представлявшиеся издали такими неприветливыми, после объяснений старой гаги показались надёжными и даже красивыми.

— Может быть, Слирри в следующем году приведёт сюда своих детей, — шепнула Чипи Ябеде.

— Я бы непременно так и сделала, — тоже шёпотом ответила Ябеда.

Тем временем выводок поднялся на вершину острова. Здесь дул ветер и было довольно неуютно, но красиво. Берег, туманный и расплывчатый, казался очень далеким, а море, со всех сторон наступающее на луды, — огромным и беспокойным. Сверху было видно, как волны ряд за рядом бороздят его поверхность и с шумом разбиваются на тысячи цветных осколков о каменные бока островков. Тогда в пене и брызгах на миг можно было увидеть радугу, рождающуюся и умирающую с каждой новой волной. Большим бурым пятном проступала мель на месте появляющегося в отлив третьего островка — мель казалась рыжей от фукусов, которыми были сплошь покрыты её камни. На мели летящие с моря волны вспенивались и неслись дальше на каменную голову зверя уже сломанными, смешавшимися, нестройными рядами крутых гребней. И каждая волна была не похожа на остальные.

— На море можно смотреть очень долго, ведь оно всегда разное, — сказала мама, — и всегда красивое, если не бывает страшным.

Во все глаза смотрели гагачата на море, которое упиралось в горизонт и которому не было конца и края. Мир был велик, и скоро они улетят далеко-далеко, чтобы увидеть его собственными глазами.

Молчание прервала мама, сказав шутливо:

— Не пристало гагам украшать собой макушки островов. Как правило, мы этого никогда не делаем. Налети в это время орлан, и одному из нас придётся плохо: спрятаться здесь негде. А опытная гага всегда оставляет по крайней мере один путь для отступления, чтобы воспользоваться им в минуту опасности. Здесь его нет, поэтому марш все вниз! — скомандовала она.

И вся семья поспешила вернуться к воде.

— Мама, а мы пойдем на второй остров? — спросил Тяп.

— Если вы захотите, дети. К сожалению, на второй остров нельзя попасть из пролива. Там слишком отвесный берег. Чтобы туда попасть, надо выйти из пролива, и тогда можно забраться на него с другой стороны. В плохую погоду нельзя выйти на остров, не рискуя быть разбитым волной о его берега. Когда вы начнёте летать, это сделать будет проще. Но сейчас туда можно добраться только морем, если вы, конечно, хотите.

— Хотим! Хотим! Ты же сама нам советовала хорошенько познакомиться с Горбатыми лудами!

— Ну что ж! Тогда — вперёд! — Мама первая соскользнула в воду.

За ней последовали остальные. Как только они вышли из пролива, их подхватила волна, и они поплыли вокруг островка, то высоко взлетая вверх, то проваливаясь вниз. Довольно быстро они добрались до места, где можно было высадиться на берег. Но даже здесь сделать это было довольно трудно. Не обошлось без приключений. Набежавшая волна смыла Тяпа, который замешкался у самого берега. Смешно махнув крылом, Тяп пытался сохранить равновесие, но волна опрокинула его на бок и, отступая, потащила за собой. Правда, уже в следующий момент Тяп, оседлав новую волну, благополучно вылез на берег, делая вид, что ничего не произошло. Тяп втайне надеялся, что никто не заметил его плачевного положения. Но не тут-то было! Разве могла Ябеда пропустить такой удобный случай! Сочувственным голосом, она обратилась к Тяпу:

— Было не очень больно, Тяп?

— Нет, — односложно ответил Тяп, страстно желая, чтобы она замолчала.

— А мне показалось, что ты больно ударился головой, Тяп, — тянула Ябеда.

— Не ударился, — снова односложно ответил Тяп.

— Это очень хорошо, что ты не ударился головой. Слабые места надо беречь. А ногу ты, случайно, не подвернул?

— Нет, ногу я не подвернул, — ожесточился Тяп. — И крылья у меня, сестричка, тоже в порядке. И вторая нога тоже. И шею удалось спасти. И вообще со мной ничего особенного не произошло. Что ещё ты хочешь услышать, Ябеда?

— Ничего, Тяп. Не понимаю, почему ты кипятишься. Я ведь только спросила…

— Вот и помолчи. Считай, что я тебе ответил на все вопросы вперёд. Добавлю ещё, что моя жизнь вне опасности.

— Ну и очень хорошо. Я ведь всегда волнуюсь, глядя на тебя. Уж больно ты неловкий, Тяп. И нервный.

— А вот сейчас посмотрим, кто из нас более ловкий! — крикнул Тяп и в два прыжка оказался возле Ябеды.

— Мама, — немедленно пожаловалась Ябеда, — а Тяп дерётся!

— А вот и врёшь! Я просто подошёл спросить, нравится ли тебе остров.

— Он ведь тебя правда ещё не клюнул, — подтвердила Чипи.

А Чап подвел итог:

— Один — ноль в пользу Тяпа.

— Но собирается… — затянула Ябеда.

— И правильно сделает, — рассмеялась Чипи. — Ты этого заслужила.

— Я девочек не обижаю! — Тяп принял важный вид и отошёл в сторону.

— Два — ноль в пользу Тяпа, — громко произнес Чап.

— Ах, Ябеда, — укоризненно сказала Слирри, — ты опять дразнишь Тяпа! Почему бы тебе не переключиться на других?

— А мне других не хочется. Во-первых, потому, что Тяп у нас такой умный и так живо на всё реагирует! А во-вторых, он сам сказал, что не обижает девчонок. А Чипи и Чапа только зацепи — они сейчас полезут в драку, — рассмеялась Ябеда.

— Обязательно, — подтвердил Чап. — Всегда буду рад тебя клюнуть.

— И Чипи клюнет, правда? — спросила Ябеда.

— Нет, я ущипну, — поправила Чипи. — Но зато очень больно.

— Вот видишь, Слирри! Выхода не остается. Поневоле приходится за всех отдуваться Тяпу. — И Ябеда, прикрыв глаза, нараспев затянула: — Бе-едный Тяп! Бе-е-едненький! — Но тут же громко вскрикнула: «Ой!», потому что Тяп, подкравшись сзади, клюнул её в затылок.

Чипи и Чап громко расхохотались, а Тяп объяснил:

— Сейчас Ябеда будет притворяться, что я её клюнул. Стыдно, Ябеда! Ты ведь только что сама сказала Слирри, что я девчонок не обижаю. Это слышали все. Поэтому, если ты будешь жаловаться, то тебе никто не поверит.

— Никто, — подтвердила Чипи.

— Истинная правда — никто, и три — ноль в пользу Тяпа, — торжественно заключил Чап.

— Конечно, набросились все на беззащитную девочку! — пожаловалась Ябеда.

— Объявляю перемирие, — твердо сказала Слирри. — Просили маму показать вам остров, а сами дурачитесь. Стыдно! Посмотрите лучше вокруг!

Этот островок был больше и выше первого. И то ли оттого, что здесь меньше было растительности, то ли потому, что нагромождения голых каменных глыб делали его похожим на бастион, весь остров выглядел неуютным и заброшенным.

— А мы поднимемся выше? — спросила Ябеда.

— Не стоит, дети. Там нет ничего заслуживающего внимания. Только камни, камни, одни камни. Даже вороники мало. Зато чайки этот островок любят больше первого. Ведь они не строят гнёзд и откладывают яйца в ямки, ложбинки, а иногда — прямо на камни. Впрочем, на этих лудах иногда встречаются гнёзда чистиков и куликов-сорок. Весной здесь стоит несмолкаемый гвалт от крика чаек и куликов. В это время на Горбатые луды не рискует залетать даже могучий орлан. Чайки клюют его в воздухе, преследуя, долго гонят его от луд.

— Как же они не боятся орлана? — удивилась Чипи.

— Орлан очень велик и поэтому неповоротлив в воздухе. Ему трудно увертываться от чаек, которые летают превосходно. Вот ему и достается. Конечно, если орлану удается схватить любую птицу, у неё нет надежды на спасение. Но в воздухе он бессилен против маленьких увертливых птиц. К сожалению, мы, гаги, довольно неповоротливы и поэтому часто попадаем в когти орлана. Давайте спустимся вниз, дети. Скоро начнётся отлив, и вы познакомитесь с литоралью Горбатых луд.

Гагачье семейство благополучно спустилось в воду и снова поплыло к проливу. Между тем вода заметно пошла на убыль, и, когда они, миновав пролив, проплыли вдоль подветренной стороны острова к мысу, из моря на месте бурого пятна показались корги.

Каменистая мель, заросшая фукусом, оказалась сказочно богата разнообразной едой. Здесь было всё, и в несметном количестве.

— Вот это да! — воскликнула Ябеда. — Здесь так всего много, что может хватить даже Тяпу.

— Может быть, у тебя здесь будет меньше времени и ты не будешь приставать к другим со своими нелепыми остротами, — парировал Тяп.

— А когда же мы будем играть? Нельзя же всё время есть! — сказала Чипи. — А то мы растолстеем и никогда не научимся летать. Правда, Слирри?

— А вы ещё смеете говорить, что выросли и уже не маленькие! — воскликнула Слирри.

— Конечно, мы большие, — гордо подтвердил Тяп. — А разве не так, Слирри?

— А по-моему, вы просто маленькие, противные и ужасные драчуны!

— Почему же ужасные? — спросила Ябеда.

— А я знаю, почему Слирри так говорит о нас! — громко крикнул Тяп.

— Почему? — с интересом спросила Слирри.

— Потому что ты нас любишь! — выпалил Тяп.

Слирри рассмеялась:

— Именно поэтому, Тяп! Ты попал в самую точку.

Глава девятая.

Гибель Тяпа и Ябеды

Две недели провёл выводок на Горбатых лудах, и были эти две недели прекрасны. Целыми днями шныряли гагачата между островами, изучали вдоль и поперек их окрестности, а к вечеру, на ночлег, забирались в каменные ниши. Надёжно укрытые от дождя и ветра, дремали гаги, прислушиваясь к шуму прибоя.

Гагачата заметно окрепли и даже перелетали с места на место. Правда, совсем понемногу. Но с каждым днём это расстояние увеличивалось. А вот мама-гага и Слирри, наоборот, избегали летать. Как-то утром Чап, обнаруживший плавающие в воде большие утиные перья, поинтересовался, откуда они взялись.

— Из моих крыльев, Чап, — спокойно ответила Слирри, и деликатный Чап не стал задавать больше вопросов.

Стало ясно, что наступил самый ответственный период линьки — мама и Слирри меняли маховые перья. Гаги стали бескрылыми и беспомощными. Они нервничали, хотя и пытались это скрыть. В эти дни гагачата старались не доставлять хлопот взрослым. Зато когда они были уверены, что их не видят, Ябеда немедленно начинала задирать Тяпа, Чипи норовила кого-нибудь ущипнуть, и даже всегда серьёзный Чап дважды столкнул Тяпа с берега в воду.

Ничто не предвещало беду, которая в один день разрушила благополучие и счастье гагачьей семьи.

В тот день стояла тихая, солнечная погода. Гаги кормились на каменистой мели. И вдруг мама насторожилась и обратилась в слух. Где-то далеко, далеко и непрерывно пела оса. Но старой гаге хорошо, слишком хорошо был знаком этот звук. Это был мотор, и он нёс человека. На горизонте появилась чёрная точка, которая быстро росла.

— Скорее! Скорее! За мной! — крикнула мама и быстро поплыла к островам, чтобы уйти от глаз человека, спрятаться за камни: она надеялась, что человек не заметит их и проплывёт мимо.

Гагачата не вполне сознавали нависшую над ними опасность, но встревоженный вид матери внушил им страх. Даже Слирри, обычно невозмутимая и решительная в минуты опасности, казалась очень испуганной и непрерывно подгоняла утят:

— Скорее! Скорее! Скорее! Если вам дорога жизнь!

Когда гаги приблизились к первому островку, чёрная точка превратилась в лодку, и было видно, что в ней сидят два человека. Гаги скрылись за островом и не могли уже видеть, как лодка вдруг изменила курс и повернула прямо к проливу Горбатых луд. Не подозревая об этом, старая гага вела свою семью в пролив с другой стороны. Возможно, люди просто не хотели идти через мели северной оконечности луд и знали, что проход между островками глубок и безопасен; а возможно, они видели, как гаги спешили укрыться за островом, и свернули в пролив, чтобы отрезать им путь, — кто знает! Но так или иначе, лодка и гагачья семья, разделённые островком, стремительно сближались.

Первой в пролив ворвалась лодка и понеслась, прижимаясь к правому берегу. Гаги слышали рёв мотора — он выл оглушительно и стучал, как исполинское сердце. Казалось, Горбатые луды ожили и превратились в раненого зверя, вздрагивающего от рёва, рожденного внутри его каменного тела. Растерянные, охваченные страхом утки, собрав все силы, бросились к спасительному проходу — и в тот же миг оттуда выскочило чудовище.

…Сверкнула молния, страшный удар грома заглушил шум чёрного сердца, и свинцовый дождь хлестнул по утиной семье. В то же мгновение гаги нырнули, и только Тяп, вздрогнув всем телом, ткнулся головой в воду и остался на месте. Лодка описала полукруг и подошла к покачивающемуся на волнах Тяпу. Человеческая рука ловко подхватила его на полном ходу и швырнула на дно лодки.

Первой довольно близко от лодки вынырнула Ябеда. Острая боль в ноге росла, становилась нестерпимой, мешала нырять. Ябеда видела, как, резко развернувшись, лодка бросилась к ней. Снова блеснул огонь, раздался удар, и что-то обожгло бок и спину. Собрав все силы, движимая отчаянием и ужасом, Ябеда снова нырнула. То там, то тут на воде появлялись головы других гаг. Набрав воздуху, они снова ныряли, удаляясь от лодки под водой. Но человек не интересовался остальными утками — он видел, что ранил вторую утку, и он хотел её добить. Человек сделал что-то с мотором, отчего тот завыл ниже и глуше, а лодка стала медленно описывать круги около места, где нырнула Ябеда. Издали было видно, что в лодке во весь рост поднялся человек и, держа наизготове «молнию», внимательно смотрит на воду. Ябеда вынырнула неожиданно совсем рядом с лодкой, за спиной стоящего человека. Второй, сидящий на корме, что-то крикнул, и стоявший спиной обернулся. Он вскинул ружье, но Ябеда, теряя сознание, всё же успела нырнуть. Красный туман заливал ей глаза и подбирался толчками к голове. Ябеда делала отчаянные усилия, пытаясь от чего-то уплыть, но тьма приближалась быстрее и, догнав, окутала сознание и погрузила в небытие. Тогда Ябеда перестала двигаться и неподвижным телом всплыла на поверхность. Человек снова вскинул ружье, но, присмотревшись, опустил. Лодка подошла к тому, что было недавно задиристой, шаловливой Ябедой, и та же рука, страшная и равнодушная, вытащила мёртвую гагу из воды. После этого лодка сделала круг, мотор взревел, запел натужно и высоко, и лодка рванулась и понеслась дальше, быстро удаляясь от острова. Чёрное сердце стучало и катилось дальше, а горбатый умирающий зверь с разорванной грудью и потерянным сердцем, скорчившись, снова застыл в камне. Прошло совсем немного времени, скрылась с горизонта лодка, и снова наступила тишина. Даже море, вечно враждующее с каменным зверем, теперь, лаская, лизало его бока и шептало об успокоении. Ярко светило солнце, небо было высоким и синим, дул с моря лёгкий тёплый ветерок, и от этого казалось, что надо подождать совсем немного — и всё окажется неправдой, просто дурным сном, и что вовсе не было лодки и этого страшного дня.

Но был день и была смерть.

Никому не постичь глубин отчаяния матери, потерявшей своих детей. И никогда не примирить с рассудком нелепость случайной беды.

Снова собралась вместе утиная семья. Они вернулись друг к другу, беспомощные и истерзанные, вернулись за теплом и нежностью. Чап и Чипи вернулись в свою семью взрослыми, и не хватало им только крыльев, чтобы могли они взлететь. В этот день кончилось их детство. Слирри, осунувшаяся и постаревшая, упорно смотрела в сторону. Неестественно застывшей вернулась старая гага, и глаза её, обычно добрые и внимательные, казались теперь хрусталиками, через которые с очень далекого расстояния смотрит на мир, стараясь от него отдалиться, хрупкое и недоумевающее существо. Молча собрались они и долго бесцельно плавали, кружась на месте. Казалось, каждый из них, погружённый в свои мысли, силится что-то понять и вот-вот уплывёт облако, скрывающее это что-то. Но проходит время, и облако по-прежнему застилает сознание и по-прежнему ничего не удается понять. Наконец, стряхнув оцепенение, мама-гага тихо сказала:

— Скоро начнётся прилив, и нам пора подумать о еде.

Слова старой утки вернули их в прежний мир, в котором ещё час назад жили Тяп и Ябеда, озорные, смешливые и вечно подтрунивающие друг над другом. Оставшиеся возвращались в прежний мир, но что-то уже надломилось, непоправимо сломалось в нём, и он стал совсем иным — в нём появилась боль и угроза.

— Мама, а человек может вернуться?

— Да, Чипи, может. Человек обычно возвращается на место, где он убил.

— А он скоро вернётся?

— Не знаю, Чипи. Этого никто не знает. И, наверное, даже он сам.

— Тогда мы должны уйти отсюда, мама, — сказал Чап. — И скорее.

— Да, Чап. Мы уйдём отсюда. Мы обязательно уйдём. Но я не знаю места, где мы не могли бы встретить человека.

— Тогда зачем же нам уходить? — спросила Чипи.

— Семь лет Горбатые луды были для меня счастливыми островами, — тихо сказала старая гага, — а теперь я боюсь оставаться здесь.

— Уйдём, сестра, — вдруг горячо заговорила Слирри, — покинем скорее эти страшные острова, и, если в мире есть справедливость, мы сумеем забыть их.

— А если её нет, Слирри? — задумчиво спросила старая гага и, помолчав, добавила: — Но мы уйдём отсюда. Сегодня же!

Глава десятая.

«Я потерялся»

В тот же день гаги покинули Горбатые луды. Плыли они вдоль материка на север, держась подальше от берега. Плыли от луды к луде, кормились на каменных мелях и ночевали в море. Целую неделю путешествовали они таким образом, пока наконец не обогнули гигантский каменный мыс Кузакоцкого полуострова и не оказались в водах заповедника. Здесь встретили они многочисленные стайки гаг, которые жили в заливе в ожидании осеннего перелёта. Наконец у Слирри и мамы-гаги снова отросли перья на крыльях, а Чап и Чипи уже могли летать на небольшие расстояния. Здесь решено было задержаться до того времени, когда Чап и Чипи окончательно поднимутся на крыло.

Маленькая семья редко присоединялась к стайкам других гаг. Чаще всего четверо отдельно кормились на длинном окончании Кузакоцкого мыса. Когда временами задувал ветер и море начинало клокотать на косе, они спешили укрыться в заливе или прятались под гигантскую каменную стену, поднявшуюся из воды. Отвесная двадцатиметровая скала неприступной твердыней защищала их со стороны берега, а залив, зажатый полумесяцем полуострова с одной стороны и архипелагом Кемлудских островов — с другой, был весь перед глазами. Полюбилось ли гагам это место или чувствовали они себя здесь в безопасности, только часто можно было встретить их у скалы. Иногда к ним присоединялись и другие гаги, но маленькая семья держалась замкнуто и отчуждённо, и возникающие знакомства были мимолетны и не имели продолжения. Только однажды к ним пристал молодой гагачонок, отбившийся от семьи. Но это особый случай, и о нём стоит рассказать подробнее.

Озираясь по сторонам и жалобно попискивая, плыл вдоль берега гагачонок. Мама-гага немедленно выплыла к нему навстречу и привела к своим. Гагачонок был страшно растерян и без конца повторял: «Я потерялся». Он прибавлял эти слова к месту и не к месту — отвечая на вопросы и задавая их, — поэтому выходило иногда очень смешно. Звали его Тринк, но, познакомившись с ним, все стали называть его «Я потерялся». И недаром. Когда впервые мама спросила, как его имя, он ответил:

— Тринк. Но я потерялся.

— Плохо, конечно, Тринк, что ты потерялся. Но делать нечего, — ты останешься у нас, пока мы не найдём твою семью.

— Хорошо, — согласился Тринк. — Но я хочу есть, ведь я потерялся.

— Покажи-ка ему, Чап, где много еды, — сказала Слирри.

И не успел Чап открыть рот, как Тринк пискнул:

— Хорошо, пусть покажет. Но надеюсь, что это недалеко. А то я потеряюсь ещё дальше.

— Вон ты какой! — Мама с интересом посмотрела на Тринка.

Но Тринк, не дав ей докончить, перебил:

— Да, я такой, потому что, наверное, я потерялся.

Тут Чап, Чипи и Слирри рассмеялись, кажется, впервые после того страшного дня, а мама с откровенной симпатией взглянула на Тринка:

— Экий ты, право, торопыга! Ну, иди ешь, а там увидим, что нам с тобой делать.

— Только не потеряйся ещё раз по дороге, — посоветовала Чипи.

— Хорошо, — послушно ответил Тринк, — я постараюсь. Но один раз я всё-таки здорово потерялся.

И когда Чап с Тринком удалились, мама вздохнула:

— Жаль, что он такой маленький и мы не можем оставить его у себя.

— Почему, мама? — спросила Чипи.

— Потому, Чипи, что скоро вы будете хорошо летать и мы улетим. Взять его с собой мы не можем, а оставаться здесь нам тоже не имеет смысла. Придётся завтра начать поиски его семьи.

— А что же будет с «Я потерялся», если он не успеет научиться летать?

— Успеет. Правда, это будет не скоро. Отлёт гаг только начался и будет продолжаться до полного замерзания залива. За это время Тринк подрастёт и научится летать.

Целых два дня разыскивали семью Тринка мама и Слирри, поочередно летая по заливу. И только на третий день за каменным мысом Слирри нашла молодую маму с двумя гагачатами возраста Тринка. На вопрос, не пропал ли у неё гагачонок, по имени Тринк, молодая гага бросилась к Слирри и крикнула фразу, которую можно услышать в подобных случаях от любой матери мира:

— Умоляю, скажите только — он жив?!

— Конечно, — спокойно ответила Слирри, — и прекрасно себя чувствует. И требует, чтобы все искали вас днём и ночью, потому что он потерялся.

Молодая мать, счастливая, что нашёлся её Тринк, призналась Слирри, что считала его уже погибшим и горько оплакивала. Ещё через минуту Слирри узнала нехитрую историю этой семьи. Молодая мать в этом году свою первую в жизни кладку сделала на материке и жестоко поплатилась. Лиса нашла гнездо и, разбив, выпила все пять яиц кладки. Тогда, вспомнив советы старых гаг, она сделала повторную кладку, уже на острове, и отложила всего три яйца. Счастье долго сопутствовало ей: все три гагачонка оказались здоровыми и их удалось сохранить. Всё было так хорошо, и вдруг потерялся Тринк…

— Мы приведем его завтра, — пообещала Слирри, — так как вам трудно будет обойти с детьми каменный мыс.

— Что вы, что вы! Мы все немедленно отправимся за Тринком! Правда, дети? — обратилась она к гагачатам, которые во все глаза рассматривали Слирри.

— Конечно, — ответил один. — Я же говорил, что Тринк обязательно найдется.

— Ещё бы! Не такой наш Тринк, чтобы не найтись, — поддакнул второй и внушительно напомнил: — Это я тоже говорил ещё раньше.

Слирри поняла, что отговорить счастливую мать от путешествия не удастся, и поэтому предложила двинуться в путь.

Спустя минуту маленький караван пустился в дорогу: впереди плыла Слирри, за ней Бинк и Тонк — так звали братьев Тринка, — шествие замыкала молодая мать.

Долго плыли они, дважды останавливались, чтобы дать отдохнуть и подкрепиться гагачатам, и наконец, обогнув каменный мыс, вошли в залив.

Прошло ещё два часа, и Слирри разглядела отдыхающих под скалой маму-гагу в окружении Чапа, Чипи и Я потерялся.

Радостна была эта встреча, долго благодарила молодая мать спасителей Тринка.

— Полно благодарить! Мы выполнили только свой долг. Точно так же поступила бы любая другая семья. Гаги всегда подбирают отбившихся или осиротевших малышей. А ваш Тринк такой интересный и славный…

— Ах! — воскликнула молодая мать. — Но он такой непослушный!

— Так задайте ему трёпку, — посоветовала Слирри.

— Я? Трёпку?! — изумилась молодая мать. — Да никогда в жизни! Он совершенно особенный!

— Да, наш Тринк — это да! — подтвердил Бинк.

— Такого, как он, поискать — не найдёшь! — солидно поддержал Тонк.

— Вы слышали? — восхищенно воскликнула молодая мать.

— Мы видим, — улыбнулась мама-гага. — Мы видим, что Тринка очень любят. Но ещё мы видим, что его балуют. Ох и много доставят вам хлопот ваши малыши, поверьте словам старой матери.

— Что вы! — с жаром возразила молодая мать. — Это вам кажется. Вы не знаете моих детей!

Мама-гага и Слирри понимающе переглянулись, а Чап довольно невежливо обронил:

— Зато мы узнали Тринка и можем подтвердить, что с ним не соскучишься.

— Вот видите! — с гордостью сказала молодая мать и вдруг, спохватившись, что уже поздно, стала прощаться: — Нам пора.

— Приплывайте к нам в гости почаще, — пригласила мама-гага. — Наши дети подружились и хорошо играют.

— Конечно, конечно, — заторопилась молодая мать. — Мы обязательно приплывём.

И когда после прощания выводок вместе с Тринком покинул подножие скалы, мама негромко сказала:

— Очень суматошная и очень молодая мать.

— Неужели и я буду такой же? — в раздумье произнесла Слирри.

— Нет, Слирри, ты будешь хорошей матерью.

— Это будет ещё и потому, — вставила Чипи, — что у тебя будет хорошая нянька.

Слирри с изумлением взглянула на Чипи, которая торопливо добавила:

— Ведь ты не откажешься от моих услуг, не правда ли?

— Конечно, Чипи. Вдвоем, я думаю, мы сумеем управиться с моими будущими малышами. — И, подплыв к Чипи, Слирри благодарно ущипнула за крыло свою будущую няньку.

— Мама! — рассмеявшись, позвала Чипи и в шутку громко пожаловалась:

— А Слирри клюется…

Но вдруг, что-то вспомнив, примолкла. Слирри тяжело вздохнула, Чап бросил укоризненный взгляд на Чипи, а мама отвернулась и зачем-то поплыла в сторону.

Короткие несмелые вспышки веселья гасли, и воспоминания возвращали им дни, когда они были, счастливы. И тогда было очень больно.

Тринк, так неожиданно появившийся, своей непосредственностью вернул им улыбку и капельку смеха. Но или слишком мало побыл он с ними, или саднили ещё раны перенесенной утраты, но веселье так и не вернулось к поредевшей семье.

Забегая вперёд, можно сказать, что оно не вернулось до самой новой весны, пока новые, появившиеся на свет жизни не вытеснили из гагачьей памяти воспоминания того страшного дня.

Глава одиннадцатая.

На север!

В конце августа прилетели гагуны. Небольшими стайками собирались они у луд, разбросанных по заливу. В летнем наряде гагуны тёмно-бурого цвета, и только на шее и спине у них видны белые перья. Гагуны были осторожны, избегали подходить к берегу и, вспугнутые, улетали в море.

С появлением гагунов изменилась жизнь в заливе.

Начался осенний отлёт гаг, и каждый день небольшие стаи — молодые вместе со взрослыми, — отделившись от остальных, улетали на север.

Подолгу смотрела мама-гага вслед уносящимся стаям, и волнующее чувство предстоящего отлёта, возникнув однажды, крепло день ото дня. Каждое утро, наступающее с первым солнечным лучом, звонко трубило дорожную песню:

Собирайтесь в путь, кто владеет крылом!

Торопитесь к зимовьям — на север!

Ах, как хотелось скорее улететь! Всё вокруг казалось надоевшим, временным и чужим. Каждое утро гагачата просыпались с одним и тем же вопросом:

— Ну когда же наконец, мама, мы полетим?

— Ведь мы уже так хорошо летаем! — горячо убеждала Чипи. — Вчера мы с Чапом весь день носились по заливу и ни капельки не устали.

— По-моему, мы могли бы уже лететь, — деликатно присоединялся Чап. — Чипи прекрасно держится в воздухе. Не правда ли, Слирри?

Но Слирри только улыбалась и уклончиво подтверждала, что в заливе дети держатся молодцами.

— Ах, дети, путь очень труден, и лишний денек в заливе пойдёт вам на пользу, — говорила мама. — Неужели вы не видите, что я сама хочу скорее улететь?

Но прошло ещё несколько дней, прежде чем мама-гага решилась отправиться в путь. До отлёта надо было выбрать себе спутников и разыскать стаи, готовящиеся в дорогу.

Весело полетели брызги в разные стороны от мощных гагачьих крыльев, короткая взлётная полоска воды — и вот уже большие шоколадные утки, поднявшись в воздух, понеслись вперёд. Описав широкий круг над заливом, мама повела их в открытое море. Быстро мелькали внизу луды и корги, возник и остался позади лесистый остров, а они всё неслись и неслись вперёд. Никто не спрашивал старую гагу, куда ведёт она свою маленькую семью. Слирри показалось, что мама просто испытывает крепость крыльев своих детей. Но Слирри была права только наполовину — старая гага хотела осмотреть окрестности, чтобы безошибочным чутьем угадать, какие стаи гаг уже готовы к отлёту. Долго летали гаги, внимательно приглядываясь к утиным стаям, плавающим в море.

Наконец возле одной совсем крошечной луды, вокруг которой кормилось несколько гаг, мама посадила свою семью.

Три гагуна и две гаги с выводками встретили вновь прибывших. После приветствий и обмена любезностями мама-гага попросила разрешения присоединиться к их обществу.

— Разумеется, вы можете остаться с нами сколько захотите, — любезно ответил вожак стаи, старый гагун по имени Олле. И, подплыв совсем близко к маме, участливо произнес: — Я вижу, что тебе было трудно в этом году. Но я рад, что мы снова встретились, Вперёдсмотрящая, и полетим вместе.

— Да, Олле, это был плохой год. Я тоже рада встретить тебя.

Так Чипи, Чап и Слирри впервые из уст старого гагуна услышали имя своей матери.

Вперёдсмотрящая и старый Олле молча смотрели друг на друга. Никто бы, глядя на них, не догадался об охватившем их волнении. Воспоминания уносили их к дням прошлого, к дням молодости. И совсем издалека, из дали времен, выплывали воспоминания детства — их детства! — когда они проказничали все дни напролет, когда каждый новый день приносил им новые силы и умная, ласковая мать учила их нежности и добру. У Олле и Вперёдсмотрящей была одна мать, одно детство и одна молодость. И вот они встретились снова, брат и сестра, свидетели прошлого, о котором на целом свете, кроме них, не помнил никто. Они были уже стары и знали, что каждый из них бережно хранит эти воспоминания.

— У тебя усталый вид, Вперёдсмотрящая. Может быть, стоит задержать отлёт, чтобы ты отдохнула? — наконец прервал молчание Олле.

— Нет, Олле, не нужно этого делать. Лучше улететь скорее от этих берегов.

Старый Олле внимательно взглянул на сестру:

— Хорошо, сестра. Мы улетим через два дня.

Так Чипи, Чап и Слирри узнали, что старый Олле был братом их матери.

Но вот старый Олле приблизился к ним и сказал, обращаясь к Вперёдсмотрящей:

— А теперь, сестра, я хочу познакомиться с твоей семьей. Как зовут твоих малышей?

— Они уже не малыши, Олле, совсем нет. Ещё недавно у них были брат и сестра.

Олле снова обернулся к Вперёдсмотрящей и посмотрел ей прямо в глаза…

Все видели, что старая гага смотрела на Олле долго и задумчиво.

Чипи и Чап хранили молчание. Им казалось, что заговори они вдруг — и незримая, невидимая беседа старых гаг оборвется.

И только Слирри знала, что не говорят друг с другом брат и сестра, а просто молча переживают дни разлуки, как бывает всегда, когда встречаются давно не видевшиеся два очень старых и очень больших друга.

Наконец старый Олле перевел взгляд на тесно сбившихся вместе Чипи, Чапа и Слирри:

— Я вижу, что твоя семья дружна.

— Да, Олле. Вот это — твой племянник Чап и твоя племянница Чипи. А это Слирри, моя молодая сестра, наша добрая Слирри, которую мы все горячо любим.

— Такую любовь надо заслужить. Пусть в жизни тебя догоняет удача, моя молодая сестра.

— Пусть будет так, как сказал Олле. У него всегда была лёгкая рука, — сказала Вперёдсмотрящая.

— Пусть будет так, — как эхо, подхватили Чипи и Чап.

* * *

Последние дни перед отлётом семья Вперёдсмотрящей провела со стаей. Вместе кормились они у маленьких луд, вместе носились по заливу, пробуя силу крыльев молодых гаг, и вместе улетали ночевать в море. Старый Олле был очень осторожен и всякий раз избегал приближаться к материку. Но вот прошло два дня, и наступил последний вечер перед отлётом. Было заметно, что взрослые гаги взволнованы, и, глядя на них, притихли молодые. Даже Олле, старый и мудрый Олле, беспокойно смотрел то на падающее в море солнце, то на берег, подёрнутый сизой дымкой предвечерней мглы, а то вдруг принимался пристально разглядывать молодых, беспокоясь, хватит ли у них мужества стойко перенести опасности и невзгоды трудного перелёта.

Но закатилось солнце, и пришла тьма, скрывшая от глаз берег, море и небо.

Наступила последняя ночь у берегов, которые дали им приют и у которых прошла ещё одна весна, ещё одно лето и ещё одна осень их жизни.

Ночь принесла сны. Но сны эти были беспокойны. То одна, то другая гага вскрикивала во сне, и старый Олле всякий раз высоко поднимал голову, прислушивался к ночным звукам, вглядывался в тьму сентябрьской ночи и, успокаивая, тихо произносил:

«Это только дурной сон. Всё спокойно. Спите и набирайтесь сил».

Чуткий слух старого Олле ловил шорохи бегущих волн и привычные с детства ночные голоса моря, доносившиеся из глубин, — низкие, глуховатые и долгие. Старый Олле верил, что это поют рыбы. Так в детстве ему говорила об этом мать, и они вместе с Вперёдсмотрящей и братом Реди часами прислушивались к этим звукам, силясь разгадать таинственный язык поющих рыб. Но теперь он уже состарился и Вперёдсмотрящая тоже, и нет уже в живых драчуна Реди, и давно нет в живых подарившей им жизнь матери.

Их убили люди, — а море и небо остались такими же, как в те далекие дни.

Всё так же тяжело вздыхает море, когда первые порывы ветра прилетают с севера, неся с собою туман и тучи с дождём; по-прежнему поёт оно в ночи таинственными голосами, и вечно над ним высоко-высоко в небе, почти прямо над головой, горит, поблёскивая голубым пламенем, Полярная звезда.

Тысячи лет назад было море таким же, как застал его Олле, и через тысячи лет после него останется оно таким. И в этом страшно большом интервале, который не имел для старого Олле ни начала, ни конца, маленькой искоркой, вспыхнувшей на мгновение, чтобы погаснуть навсегда, мелькают отдельные жизни. И его жизнь тоже. Они мелькают, чтобы в этот миг ярчайшего горения передать другим то, что возникло однажды, — искорку жизни. Никто не мог объяснить Олле, зачем возникла она и почему должны они, никому не мешающие и всеми гонимые, нести её через величайшие испытания, бережно передавая от родителей к детям, из поколения в поколение, через века и тысячелетия. Наверно, и был в этом смысл, но он был так глубок и скрыт, что старый Олле не понимал его. Он просто думал, что однажды появившийся разум и способность видеть и запоминать боятся забвения и потому страшатся оборвать то, что возникло без их ведома. И поэтому разум обязал всё живое охранять эту искру, и тогда появилось в мире удивительное чувство, и было имя его — Долг.

Вот и старый Олле, выполняя свой долг, завтра поведёт за собой стаю птиц, доверивших ему свою жизнь, поведёт далеко на север, к берегам Мурмана, куда доходят тёплые воды Гольфстрима и где поэтому всю зиму не замерзает море.

Там, у берегов Мурмана, в спокойных бухтах и губах, будут держаться гаги всю зиму, и будет эта зима долгой.

Там соберутся гаги со всего Белого моря и даже с Новой Земли, и тогда можно увидеть, что их совсем не так много, всего несколько тысяч! В бурные дни ненастья, когда свирепые зимние штормы у берегов Мурмана сделают море страшным, гаги войдут в глубокие бухты, прибьются к берегам и будут терпеливо ждать, когда успокоится море. В поисках корма их стаи двинутся вдоль берега на запад, и это передвижение будет идти всю зиму вплоть до апреля, когда первое дыхание весны, предвестник важнейших событий в их жизни, могучим порывом не повернет это движение обратно — на восток!

И тогда снова старый Олле, если у него останутся силы, поведёт на юг, к местам будущих гнездовий, новые стаи. И снова ему доверят жизнь более молодые, потому что он стар и хорошо знает, когда лучше сделать стоянку, где безопасней выбрать ночлег и вернее достать пищу. Вот и сейчас, когда спит его маленькая стая, Олле только чутко дремлет и думает, думает о простых и сложных вещах, о своем долге и своей старой сестре, которой всё трудней и трудней выполнять её долг перед природой. Раньше Вперёдсмотрящая приводила с собой на север по пяти молодых гаг, а в этом году ей удалось сохранить только двух. Олле понимает, что оба они, брат и сестра, уже очень стары и, наверное, немного осталось времени, когда вместе с ними исчезнет память о них, а со смертью детей придёт полное забвение.

Ах, какие грустные мысли приходят сегодня в голову старого Олле! Наверное, он действительно сильно постарел. И ему надо было бы немного отдохнуть — ведь завтра предстоит долгий путь. Завтра стая, изредка и ненадолго присаживаясь на воду, чтобы отдохнуть, будет лететь и лететь весь день, пока хватит сил у молодых, и чуть-чуть впереди, на полкрыла, но обязательно впереди, будет лететь старый Олле.

Два десятка глаз будут внимательно смотреть на него и доверчиво повторять все его движения, потому что он, Олле, летит вожаком!

На востоке появилась узкая оранжевая полоска света. Она постепенно росла, ширилась, и предрассветные короткие сумерки казались лиловой шалью, наброшенной на плечи сентябрьского утра. Но вот показалось солнце из-за горизонта, совсем крохотный кусочек солнца, и неудержимый поток света, переливаясь через край горизонта, хлынул и затопил пространство над морем.

В тот же миг небо блеснуло голубизной, и наступило утро.

Просыпались гаги, умывались, громко хлопая крыльями по воде и вздымая вокруг себя целые фонтаны брызг. Весело перекликались они, приветствуя новый день, но было заметно, что все они — старые и молодые — выжидающе посматривают на старого Олле. Но вожак молчал, спокойно плавая среди стаи. Тогда гаги принялись за еду. Олле дал им поесть, совсем немного, чтобы только утолить первый голод, но не лететь с полным желудком. И когда он решил, что они съели достаточно, он отплыл в сторону и бросил клич.

— Слушайте меня и летите за мной! — крикнул он. — Слушайте и летите! Слушайте и летите! — И, продолжая кричать, захлопал, разбегаясь по воде, короткими мощными крыльями и поднялся в воздух.

Одна за другой поднимались на крыло и летели вслед за старым Олле гаги, пристраиваясь к нему сбоку. Вот тяжело взлетела Вперёдсмотрящая, и одновременно с нею поднялись Чап, Чипи и Слирри. Они быстро развернулись в каре и маленьким звеном — Вперёдсмотрящая и Слирри по бокам — понеслись за стаей. Ещё несколько мгновений, и вся стая выстроилась развернутым полукругом. Сначала гаги каждой семьи держались ближе друг к другу, но постепенно расстояние между ними стёрлось, и они помчались дальше крылом к крылу. Старый Олле сделал большой круг над заливом, чтобы гаги в последний раз могли взглянуть на море и землю, где взрослые дали жизнь детям и дети стали взрослыми, где всё было знакомо и даже горькое принадлежало здесь только им. Они покидали землю, где каждый из них оставил частичку своей жизни, и каждый из них посылал берегу свой прощальный привет.

«Прощай, земля, давшая нам приют! Прощай и будь добрее к детям твоим, которые любят тебя! Прощай, земля, прощай! Летящие к северу помнят тебя и прощают тебе! Прощай!»

Низко и стремительно неслась вперёд стая, и вел её Олле. Позади исчезали берега земли, тускнея и расплываясь в утреннем мареве. Вот промелькнули луды, и вдали поднялся в воздух и поплыл серый каменный мыс полуострова… Острова один за другим поднимались вверх и плыли сказочными кораблями вослед улетающим птицам. Шум крыльев заглушал все другие звуки, и летящие птицы не могли слышать, как в вихре проносящегося ветра рождались слова, торопливые слова прощания и привета, несущиеся от Земли им вдогонку:

«Прощайте, дети!

Прощай, Вперёдсмотрящая, прощай, мудрая, справедливая мать! Мы будем ждать твоего возвращения. Прости, что несчастия твои были на наших берегах, прости, что не могли мы защитить тебя!

Прощай, Чипи, прощай, маленькое горячее сердце! Мы будем помнить тебя и ждать. Оставайся такой всегда!

Прощай, Чап, благородный Чап! Мы полюбили тебя и будем помнить о тебе!

Прощай, Слирри, нежная, благородная Слирри! И пусть сбудутся слова старого Олле — ты заслужила удачи!

Прощайте, дети наши! Счастливого вам пути!

Счастливого пути!»


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5