- Уж если я решил, так решил! И прошу больше ни о ком не думать.
      Настя осталась сидеть с опущенными руками и ничего не могла сразу понять.
      Вошла Лукерья Филипповна. Остановившись в дверях, строго поглядела на дочь, спросила:
      - Уж не этот ли твой офицер?
      Зажав горящие щеки ладонями, Настя молчала. Она еще не опомнилась и не пришла в себя.
      - Чего это он выскочил, будто его здесь кипятком ошпарили?.. Чуть меня не сбил с ног... А ты что, язык откусила? Что у вас тут вышло?
      - Ой, не знаю, мама! - покачивая головой, прошептала Настя.
      - Кто же знает? Доколе ты мне будешь морочить голову! Зачем он тут был?
      - Значит, нужно...
      - Говори толком. Чего щеки прижала?
      - Мамочка моя родная! - глубоко, с тревожной радостью вздохнула Настя.
      - Ну что?
      Лукерья Филипповна присела рядом и потрясла дочь за плечо:
      - Сколько еще тебя пытать?
      - Пытай, мама, пытай...
      - Ты, сдается мне, сошла с ума.
      - Нет еще... Скоро сойду... Я замуж выхожу, мама...
      Настя подняла на мать наполненные слезами глаза и чего-то ждала.
      - Час от часу не легче!
      - За то мне легче, улететь хочется... - Настя обняла мать и прижалась к ее щеке.
      - Улететь-то можно, вот где сесть, - задумчиво проговорила Лукерья Филипповна. - Так это тот самый?
      - Он, мамочка...
      - И давно ты его знаешь?
      - Сейчас это уже не имеет значения. Может, всю жизнь.
      - Твоя жизнь еще коротенька, но только раньше времени не шуми. Не обманись.
      - Я еще ничего не знаю, мама.
      Обе они притихли и замолчали. Комнату наполнили вечерние сумерки, хотя на горных вершинах лежали еще солнечные лучи. Лукерья Филипповна выглянула в окно.
      - Туча поднялась, дождь будет. Надо Миколку разбудить, а то потом уснет до полночи. Гляди ж ты, какая туча!
      - Пусть будет туча, пусть гром гремит, а у нас, мамочка, что будет? - подняв голову, спросила Настя.
      - Вот этого, дочка, я и сама не знаю, - ответила мать и нагнулась к люльке.
      Над высокогорьем клубилась черная туча. Ветер рванул стройные пихты, они качнулись, словно кланяясь заходящему солнышку, и замерли в трепетном ожидании.
      Глава тринадцатая
      Еще не успело стемнеть, как в горах хлынул ливень. Ливни здесь бывают неожиданные и бурные. Крутобокие лощины с протекающими на дне ключами начинают тогда взбухать, наполняться темной от грязи водой, которая смывает все, что попадается на ее пути.
      Пограничникам пришлось быстро свернуть свой лесной лагерь, перебазироваться в Дубовики и занять помещение сельского Совета.
      Отдаленный поселок был расположен на южном склоне высокогорного перевала, окруженный мощными дубами, стройными и прямыми, как свечи, пихтами, старыми кряжистыми буками - давними старожилами этих мест. Дубовицкий леспромхоз заготовлял и разрабатывал ценную древесину, снабжал ею мебельную промышленность края.
      Дождь лил беспрерывно. Над горными вершинами гуляла гроза. Освещенные вспышками молнии, ворочались сизые, лохматые тучи с вспененными, как седые гривы, краями. Еще недавно мертвый, притихший под солнечным зноем лес вдруг буйно зашумел и закачался от налетевшего ветра зеленой океанской волной. Укрылись, спрятались под густо растущим плющом лесные звери, в гнезда забились птицы, в норы залезли гадюки и прочие твари. Пестрая рысь, притаившись на корявом дубовом суку, зорко следила остекленевшими глазами за человеком, который, склонив голову, неподвижно сидел под деревом темным бесформенным комом.
      Отбушевала гроза, затих ливень. Человек поднялся, стряхнул с одежды воду, поднял размокший под дождем гриб и стал жадно есть. Продолговатое пожелтевшее лицо его с горбатым носом сузилось и заросло черной щетиной. Когда он, чавкая губами, озирался по сторонам, темные впадины его глаз блестели зрачками так же свирепо и дико, как и у притаившейся на дереве рыси. Доев гриб, он, тряско вздрагивая от холодной лесной сырости, медленно зашагал по едва заметной, густой, заросшей плющом тропе.
      * * *
      ...Уставшие, промокшие солдаты нанесли в сени соломы, расстелили плащи и, наскоро поужинав, легли отдыхать. В этот день они совершили большой, утомительный переход. Передав в штаб отряда шифровку, майор Рокотов пристроился в канцелярии на широкой дубовой скамье. Капитан Ромашков заступил на дежурство. Сидя за столом председателя сельского Совета, он что-то чертил на листе бумаги. Насупив широкие брови, он то хмурился, шевеля густыми короткими ресницами, а то вдруг встряхивал курчавой шевелюрой, начинал самозабвенно, по-мальчишески улыбаться.
      Все это Пыжиков заметил и очень удивился. "Кажется, радоваться пока нечему", - удивленно подумал Петр. Выполнить задачу, взять скрывшегося нарушителя пока не было явных шансов. За эти одиннадцать дней тяжелого, мучительного поиска все устали, измотались. А по существу все впустую. Диверсант мог уже быть на Дальнем Востоке, а его ищут здесь. Что будет дальше, Пыжиков не представлял себе. Он знал только одно, что с окончанием этой затянувшейся операции должна решиться и его судьба. Петр понимал, что если его и не будут судить, то и в войсках не оставят. За последнее время он много передумал и чувствовал себя в среде пограничников как-то отчужденно, сожалея, что попал в группу майора Рокотова да еще вместе с Ромашковым, которого он начинал люто ненавидеть. Да, круто разошлись их дороги! Михаилу предстоит учеба в академии, а ему, Петру, увольнение из войск... "Ну, черт с ними! Останусь вот в этих самых Дубовиках и начну стихи писать в районную газету, женюсь, поросенка заведу", - сбивчиво и зло думал Пыжиков. Сейчас ему хотелось одного: во что бы то ни стало повидать Настю. Прежде всего нужно было окончательно решить с ней. Но как это сделать, он еще не придумал. Чтобы отлучиться, надо спросить у майора Рокотова, но это как-то неловко, да и не ко времени. Отпрашиваться у Ромашкова - ни за что на свете!
      За открытым окном сельсовета стоит темная тихая ночь. С высокого тополя дробно падают капли дождевой воды. При свете электрической лампочки видно, как они скатываются по широким листьям и чистым, как слеза, хрусталем дрожат на зубчатом кончике, а потом, качнувшись, с тихим звоном летят в темноту. Звучно и однотонно перекликаются цикады. Где-то широко разливается под баян девичья песня. В сенцах храпят солдаты. За столом улыбается Ромашков. Это становится невыносимым. Петр встает, снимает с гвоздя фуражку и надевает на растрепавшиеся волосы.
      - Пойти наряды, что ли, проверить...
      - По боевому расчету вам положено в три ноль-ноль, - вытягиваясь на скамье и не открывая глаз, заметил майор Рокотов. - Ложитесь и отдыхайте. Когда будет нужно, капитан разбудит или я сам, когда сменю его.
      - Я, товарищ майор, не устал, - возразил Пыжиков.
      - Тогда идите к девчатам на вечерку. Может быть, приглянется какая-нибудь казачка... Вон как они поют - заслушаешься...
      - Что ж, я не против... Пусть будет казачка, - задумчиво ответил на шутку Пыжиков. - В моем положении надо, чтобы приглянулась. Глядишь, и передачку когда-нибудь принесет. Вот такие дела...
      - Насчет передачи, товарищ старший лейтенант, вы напрасно беспокоитесь. Там пайком обеспечивают в полной мере. А вообще разговор этот пока ни к чему. Лучше поспите хорошенько. Есть приказ - дать людям отдых и ждать распоряжений. Завтра старшина продукты привезет и сапожника. Вам сапоги починить не требуется? - спросил Рокотов.
      - Мне жизнь надо чинить...
      - Лучше ложитесь-ка... Сегодня мы отмахали порядочно. Слушайте, как девчата поют, и уснете.
      - А туда можно сходить, товарищ майор? - полушутливо спросил Петр.
      Рокотов открыл глаза и ничего не ответил.
      - Надо действительно пойти прогуляться, - поворачиваясь к двери, проговорил Петр.
      Ромашков продолжал молча писать. Он боялся обнаружить свое душевное состояние. Склонившись над столом, Михаил закрывал глаза, до сих пор ощущал запах свежевымытого ребенка, которого как будто только сейчас держал в руках, чувствовал теплоту его мягкой и нежной щеки. А остальное?.. При этом воспоминании все казалось радостным, ярким, неожиданным.
      Оправив поясной ремень, Петр постоял немного и решительно шагнул через порог.
      Посмотрев ему вслед, Михаил вскочил и через освещенные маленькой электролампочкой сени, - где вповалку спали солдаты, - вышел во двор и догнал Петра у калитки.
      - Ты далеко собрался? - тронул его за рукав Ромашков.
      - А тебе какое дело? - грубоватым тоном ответил Пыжиков.
      - Так просто. Я все-таки дежурный.
      - Знаю, что ты дежурный, но я на гауптвахте еще не сижу. Не дергай меня за рукав! - сдерживая вспыхнувшее бешенство, сказал Пыжиков.
      - Виноват. Но ты обязан сказать, куда идешь.
      - Может быть, еще разрешения спрашивать у вашей милости?
      - Если нужно, спросишь.
      - Я, кажется, в ваших заместителях больше не состою, товарищ капитан.
      - Перестань рисоваться! - резко сказал Михаил.
      - Ты мне, Ромашков, порядком надоел. В наставники ты не годишься, да и вообще наставления мне ничьи не нужны, в особенности в данную минуту.
      - Послушай, Петр! Что ты ершишься? Я хочу откровенно с тобой поговорить. Ты хочешь повидать Настю? Так и скажи!
      - Не твоя забота. Я сам знаю, что мне делать...
      - Плохо знаешь, прямо тебе скажу.
      - Оставь!
      - Добре... - кивнул Михаил. - Настя живет вон в той крайней хате.
      - Ты уже наведывался... Говорил обо мне? - приблизив к Ромашкову лицо, глухо спросил Пыжиков.
      - Говорил.
      - Что ты ей сказал?
      Пыжиков чиркал в темноте одну спичку за другой и не мог закурить.
      - Сказал, что ты здесь.
      - А еще что ты ей говорил?
      - Случилось, понимаешь ли, такое дело... Ты послушай...
      - Все ясно! Больше не требуется. Теперь я знаю, какой ты друг. Представляю, что ты ей наговорил.
      - Ты послушай...
      - Можешь не оправдываться!
      Пыжиков повернулся к Ромашкову спиной, сильно толкнул калитку и, шлепая сапогами по грязи, пошел вдоль улицы.
      - Петр! - крикнул Ромашков. Но тот даже не оглянулся.
      В конце поселка, куда шел Пыжиков, в горном ущелье, гулко шумела река. Неприглядно и смутно было у Петра на душе. В недвижимой высоте ночного неба стыли далекие звезды. Тишина ночи придавала доносившимся из ущелья звукам зловещий тон.
      Глава четырнадцатая
      Настя, лежа рядом с сестренкой в сарае, слышала монотонный гул горных потоков и все ближе и крепче прижималась к дремавшей девочке. Сарай был наполнен сеном. Здесь приятно пахло сухими травами и спелыми дынями. В саду с листьев все еще капала вода. Где-то близко одиноко и безрадостно вскрикнула желна. Рядом возились на насесте куры.
      - Да не жмись ты ко мне! Совсем задавила, - тоненько полусонным голосом просила Валя. - Ты какая-то горячая...
      - Очень, Валя!
      - Может, захворала?
      - Захворала, Валя... Ой, как занедужила - со счастливым смехом и стыдливым порывом к откровенности зашептала Настя.
      - Тогда иди в хату на печку. Я тут одна буду спать.
      - А не забоишься?
      - Вот еще! - свернувшись, словно котенок, протестующе заговорила Валя. - Я вчера за грушами аж на самую вершину лазала и платье порвала.
      - Как же это так?
      - Да за сук зацепилась и повисла, как кошка.
      - Ужас какой!
      - Ладно мама не видела... А платье я сама зашила.
      - Ты же у нас молодчина! - Настя обняла сестренку и начала горячо целовать.
      - Да не лезь же ты до меня! Пусти! Вот же какая! Ну разве с такой озорухой уснешь?
      - Я же завтра уезжаю, - с тихой грустью проговорила Настя.
      - Это я знаю, - вздохнула Валя.
      - Уеду и выйду замуж.
      - Будет врать-то...
      - У меня, Валечка, и жених уже есть.
      Погладив сестренку по голове, Настя повернулась на спину и закинула руки на затылок.
      - У тебя есть жених? - Валя быстро вскочила и облокотилась на подушку.
      - Я ж тебе сказала.
      - Ну да? Ты, наверное, обманываешь?
      - Нет, Валечка милая, не обманываю, - ответила Настя с глубоким вздохом.
      - А мама с батей знают?
      - Мама знает, а батя еще нет.
      - А чего же ты мне раньше не сказала? Он очень красивый, да?
      - Он хороший, Валя.
      - Кто он такой? Рыбак?
      - Нет. Офицер, Валя, пограничник. Он сегодня к нам приходил.
      - Приходил? А чего ж ты мне его не показала?
      - Я не знала, где ты была. Ты еще увидишь его.
      - Значит, офицер, пограничник... Это, которые в зеленых картузах, да?
      - Не в картузах, а в фуражках.
      - Вот это здорово! - не обращая внимания на замечание сестры, продолжала Валя. - А ты знаешь, какие пограничники герои? Ой-ей-ей! Я про Карацупу читала. Они разных бандюков и шпиенов ловят. Да так ловко! Ты знаешь? Ой!
      Не находя слов, Валя легла поперек постели, уткнувшись подбородком в теплый живот сестры и, гладя ее сильную, тугую руку, тихо спросила:
      - Ну, и как же ты теперь будешь?
      - А пока никак, Валя.
      - Ты станешь скоро жена... А когда свадьба?
      - Не знаю, Валя. - Настя ворошила в темноте мягкие Валины волосы...
      Вдруг во дворе залаяла собака. Сестры вздрогнули и крепче прижались друг к другу.
      Настю охватило тревожное чувство. Пес лаял каждую ночь, чаще всего попусту, но сегодня, как это бывает со счастливыми и впечатлительными людьми, Настя испугалась. Она боялась теперь всего, что могло омрачить ее неожиданную радость.
      - Косматый на кого-то лает, - прошептала Валя.
      - Ну и пусть брешет...
      - Там кто-то пришел, - сказала Валя.
      - Я сейчас посмотрю, - проговорила Настя, пытаясь подняться с постели.
      - Не ходи! - запротестовала девочка и вцепилась в Настю.
      - Погоди. Я только в щелочку погляжу.
      Настя легонько отстранила сестренку и подползла к двери.
      Из-за тесной горной вершины всплывала луна. По двору разливался ее бледноватый свет и озарял изгородь. По ту сторону, у калитки, виднелась какая-то фигура в фуражке с высоким околышем. В отблесках луны светились на плечах погоны.
      - Это он, Валя, - дрожащим голосом проговорила Настя и, схватив платье, стала торопливо надевать его.
      - Кто это? - испуганно спросила девочка.
      - Пришел все-таки, - как в забытьи ответила Настя.
      - Я тебя никуда не пущу, - запротестовала Валя.
      - Ну что ты, глупенькая! Это же Миша, жених мой. Понимаешь?
      - А может, это не он, - вздрагивая всем телом, шептала Валя.
      - Я тебе говорю, что он. Ложись в постель...
      - Нет, я не лягу. Чего он ходит ночью? Мог бы днем. Я тоже на него посмотреть хочу.
      - Завтра посмотришь. Он хороший. Миколке значок подарил. А ты молчи. Можешь в дырочку поглядеть... Только маме ни слова, чуешь?
      - Да, чую...
      Настя тихонько открыла скрипнувшую дверь, чувствуя, как трясутся у нее и подкашиваются колени. После разговора с матерью она не переставала думать о Михаиле ни одной минуты и не сомневалась, что это он. Смело подойдя к калитке, Настя отдернула задвижку и подняла глаза. Сердце дрогнуло и замерло. Перед ней стоял Петя Пыжиков.
      - Это вы? - проговорила Настя одними губами.
      - Я, Настя. Пришел... Не ждали? Здравствуйте! - ловя ее руку и горячо дыша в лицо, проговорил Петр.
      Он не рассчитывал, что ему удастся встретиться с Настей в такое позднее время. Прежде чем подойти к калитке, он долго бродил по улице и около дома. Сейчас ему показалось, что девушка сама учуяла его приход и, очевидно, ждала. Ведь Ромашков предупредил ее, что Петр здесь. Выходит, зря он его обидел.
      - Вы знали, что я приду? - переспросил Пыжиков, беря Настю за повисшую кисть руки. Рука была теплая, но вялая, словно не живая.
      - Я ждала... Я думала... - шептала Настя вымученным голосом.
      - Я знал, что вы будете меня ждать, - уверенно сказал Петр.
      Ее заметное волнение он принял на свой счет и попытался неловко обнять девушку. Она испуганно отстранилась. Рука ее вдруг сделалась жесткой и упругой. Она настойчиво высвобождала ее, а он не хотел отпускать. Там, у моря, однажды при прощании он поцеловал ее. Настя тогда засмеялась, погрозила ему пальцем и убежала. Казалось, повод для более интимных отношений был, и Петр перешел на "ты".
      - А что ты думала?
      - Я думала, что...
      - Думала, не приду? Я бы всю ночь, Настенька, простоял у калитки! Ходил бы под окнами до самого утра... Ты знаешь, что я тебя люблю и мне многое надо рассказать. Пойдем где-нибудь присядем.
      - Кет. Я никуда не пойду. - Настя покачала головой и почувствовала, что начинает вся дрожать. В воздухе было прохладно и сыро. Но Петр ничего не замечал.
      - У вас, наверное, в саду скамейка есть. Идем, мне очень нужно поговорить. Я пришел сказать тебе...
      - Говорите здесь. В саду мокро.
      - Все это пустяки! Важно, что мы встретились. Здесь, в этом далеком лесном углу, скрестились наши дороги, и мне кажется навсегда... Это я и хотел тебе сказать. Я многое передумал, Настя. Нет слов, как я рад, что вижу тебя. А как ты?.. Почему ты молчишь?
      - Мне нечего сказать, Петр Тихонович.
      - Странно вы отвечаете... - опять официально и настороженно проговорил Пыжиков. - Вы же меня ожидали, знали, что я приду?
      - Нет, Петр Тихонович, я вас не ждала.
      - Вот как! Это правда?
      - Зачем мне обманывать вас?
      - Но вы так быстро вышли...
      - Мне показалось... Я думала... Я решила, что это не вы, а... - кутаясь в шаль, Настя отвернулась и смущенно взялась за ручку калитки, словно намереваясь ее закрыть.
      - Значит, вы ждали кого-то другого? - осененный догадкой, спросил Петр.
      - Да, - твердо ответила Настя.
      - Кого же?
      - Я думала, что это... капитан Ромашков.
      - Ромашков?! - от его голоса, казалось, дрогнула калитка и закачалась на своих колышках невысокая изгородь.
      - Не кричите. Услышат...
      - Ромашков? - повторил Петр. - А зачем ему тут быть?
      - Затем, что он мой жених. - Настю тяготила эта совсем ненужная встреча и она решила прервать ее.
      - Вы просто смеетесь надо мной. Это шутка! - не верил Петр.
      - Нет, Петр Тихонович, такими вещами не шутят. Прощайте и не обижайтесь... Так случилось...
      - Не верю! Не верю!
      - Не шумите. Мама проснется.
      Настя захлопнула калитку и стремительно побежала к сараю.
      Ухватившись за изгородь, Петр смотрел ей вслед и видел, как мелькнула за скрипнувшей дверью темная шаль и белые при луне икры ног. Он знал, что у Насти великолепные, точеные ноги. Не раз видел, как она, нырнув с пирса, стригла ими прозрачную морскую воду. Он вспомнил ее веселую задорную улыбку, милые лукавые глаза и только теперь вдруг понял, как дорога ему эта смелая девушка, выросшая здесь, в далеких Дубовиках.
      Пошатываясь, Петр пошел от калитки прочь, растаптывая сапогами липкую грязь и выщербленную луну, блестевшую в круглых лужах. "Когда же он успел стать женихом?" - мучительно думал Петр. Боль и обида терзали его. "Ведь никогда он там не встречался? Знал, что я встречаюсь с ней, сам же предлагал жениться, и вдруг такая подлость! Все выскажу, что я о нем думаю, - и конец..."
      Так, плывя в хаотическом потоке несуразных мыслей, Петр тяжелой походкой прошел улицу из конца в конец. Растрепанный и грязный, он ввалился в сельсовет и, тяжело топнув, остановился около сидевшего за столом Ромашкова. Глядя на него усталыми, поблекшими глазами, он в упор проговорил:
      - Выйдем на минуту. Мне с тобой поговорить надо.
      - Что-нибудь случилось?
      - Да. Выйдем! - требовательно повторил Пыжиков. Ромашков взглянул на него и понял все.
      - Хорошо. Давай выйдем.
      Поднявшись со стула, Михаил вышел первым. Петр последовал за ним. Поглядывая на его сильную широкую спину, снова злобно подумал: "Не прощу! Нет!"
      Притаптывая мокрую землю, вдоль забора ходил часовой, задевая сырыми полами плаща жухлый бурьян. Над плечом часового, покачиваясь, торчал конец ножевидного штыка, будто собираясь проколоть висевшую над ним луну. Солдат прошагал дальше, а раскосый небесный глаз, окруженный мигающими звездами, спокойно плыл в далекое холодное пространство.
      Выбрав сухое место, Ромашков присел на верхней ступеньке крыльца. Но Пыжиков снова заартачился и стал возражать.
      - Ты, брат, какой-то шальной. Садись и говори, - настаивал Михаил. - Придумал ночное объяснение.
      - Я тебе сегодня все объясню... - с угрозой в голосе ответил Пыжиков.
      - Послушаю.
      - Здесь нельзя. Хочешь, чтобы все солдаты знали? - Пройдем дальше.
      Довод был основательный, Михаил возражать не стал. Они прошли через калитку на улицу и сели на скамье.
      Время уже было за полночь. Где-то далеко прокричал петух.
      - Тебе скоро наряды проверять. Давай, быстрее и покороче, - сказал Михаил.
      - Не торопись, - зажигая спичку, ответил Петр. Поколесив по улицам, он немного успокоился и сейчас не знал, с чего начать.
      - Долго я ждать не буду.
      - Скажи: ты честный человек? - приглушенно, с хрипотой в голосе спросил Петр.
      - Дальше что? - в какой-то степени чувствуя себя виноватым, Ромашков нашелся не сразу.
      - Ты мне сначала ответь на вопрос, а потом я буду говорить дальше.
      - Предположим, что да. Продолжайте, товарищ старший лейтенант.
      - По-моему, ты плут и двоедушник!
      - Знаешь что, Пыжиков... - сердито, но сдержанно сказал Ромашков, - в другой обстановке ты бы сейчас растянулся в этой грязи со свернутой набок скулой...
      - Ударь! Но я всем буду говорить, что ты плут!
      - Глупый. Хоть научился бы не шуметь, людей зря не тревожить. Ко всему прочему ты еще и жалок, как тот ночной безголосый петух. Покричал зря и умолк...
      - Не ожидал я от тебя такой подлости! - Пыжиков замотал головой, словно его щелкнули по носу.
      - Истерики только не закатывай. Хочешь говорить начистоту, говори толком, а не то я уйду.
      - Я тебе скажу... Все скажу! Ты поступил мерзко и подло! Девушку, которую я любил, ты опутал, оплел... Воспользовался тем, что я попал в беду, присватался. Разве это не подло? Все ей, конечно, обо мне рассказал и взамен себя в лучшем свете нарисовал...
      - Послушай, Петр! - Ромашков встал, вцепившись руками в поясной ремень, снова сел. - Ты подумал, что ты сказал?
      - Я всегда говорю то, что думаю...
      - Знаю я тебя, знаю! Как ты можешь без всякого разбора приписывать мне разные мерзости! - стуча кулаком по колену, возмущался Ромашков.
      - Да ведь это так? - несколько примирительно проговорил Пыжиков.
      - Эх ты! За то, что оскорбил меня, ее и дружбу нашу облил грязью, следовало бы тебя... Ну, уж ладно! О твоих делах Настя ничего не знает. Тебя я перед ней ничем не опорочил. Служба касается только нас, а остальное...
      - Короче. Мне уже все равно... - махнул рукой Пыжиков и мрачно спросил: - Давно это у вас началось?
      - Кто ж его знает?
      - Давненько, значит.
      - Да разве в этом дело! Я тебе скажу так: что у вас там с ней было раньше, не знаю, но кончилось тем, что она любит меня, а я ее. Теперь, как хочешь, так и суди. Ты виделся с ней, говорил? - напористо спросил Михаил.
      - Да. Сама сказала, что она твоя невеста.
      Они замолчали. Из горных ущелий надвигался туман. Протяжно вздохнув, Петр, глотнув сырости, громко кашлянул, поднялся и молча шагнул в калитку.
      Михаил потер жесткой ладонью разгоряченный лоб и, отогнув рукав гимнастерки, посмотрел на часы. Наступило время проверять наряды. Войдя в помещение, он приказал помощнику дежурного разбудить сержанта Батурина, надел плащ и взял со стола автомат.
      Майор Рокотов открыл полусонные глаза и, увидев одевшегося капитана, спросил:
      - Сколько времени?
      - Два ноль-ноль, - ответил Ромашков.
      - Где бродили? - кивнув на улегшегося на скамейку Пыжикова, спросил майор.
      - Так, на завалинке посидели и друг другу сказки рассказывали, - невесело усмехнулся Ромашков и вышел во двор. Там, держа на поводке крупную кавказскую овчарку, ожидал его Батурин.
      - Пошли, - пристраивая на плече автомат, тихо сказал Ромашков.
      - Слушаюсь! - отозвался Батурин.
      Вскоре они скрылись в белесом тумане.
      Глава пятнадцатая
      Сквозь щели тесовых стен узкими полосками в сеновал пробивается утренний свет. Давно уже уснула маленькая Валя, а Настя все ворочается с боку на бок, шуршит сухим сеном и не может сомкнуть глаз. В ней, как хмель, бродит тревожная сила молодости. То печально, то радостно что-то шепчут ей голоса души и сердца. Что принесет новый день - грозу или теплое сияние солнца? Как хочется, чтобы завтра был ясный солнечный день, без единого на небе облачка. Как приятно было на душе, когда она укладывалась с сестренкой спать: хотелось петь, задорно смеяться и всем рассказывать про свою любовь... Но вот пришел лейтенант Пыжиков и спугнул веселое самозабвенное чувство радости. А все-таки Петра жалко немножко...
      Натянув одеяло до подбородка, Настя пошарила у изголовья рукой и нащупала в сене широкий завядший листочек. Покусывая его зубами, ощущая терпкий и горьковатый вкус, продолжала думать: "Он шел ко мне и на что-то надеялся... А я ему прямо: "Я выхожу замуж..." Грубо. Нехорошо! А там, на море, разрешила поцеловать себя, только пальчиком погрозила. Тоже нехорошо... Наверное, надо рассказать об этом Михаилу, да не очень приятно говорить такие вещи... Скорее бы взошло солнце".
      Настя услышала, как хлопнула сенная дверь и звонко загремело стукнувшее о косяк ведро. Значит, мать уже встала и пойдет сейчас доить корову. Потом затопит печь и начнет готовить завтрак, а когда он будет готов, придет на сеновал и стащит с них одеяла. Так бывало каждый день, но завтра уже этого не будет. Грустно покидать родной уголок, а сегодня в особенности. Скоро они встанут. Маленькая Валя, покушав, положит в сумку горячий завтрак, поставит туда завязанный в тряпку горлач с молоком и понесет отцу. Он валит лес и приходит домой не каждый день. Настя начнет собираться в дорогу. Ей; пора на работу. Там ведь не знают, что она думает выйти замуж. Метеорологической службе нет до этого никакого дела... А он, наверное, заглянет и, может быть, немножко проводит - хоть до Медвежьей балки.
      Проникнутая чувством тревоги, Настя начинает чего-то бояться.
      Во дворе, как и ночью, вдруг громко залаял Косматый. Послышался голос матери. Она с кем-то разговаривает. У Насти часто и горячо забилось сердце. Неужели так рано пришел Михаил? Это и удивило ее и обрадовало. Возможно, ходил проверять своих солдат, не вытерпел и заглянул. Накинув на голые плечи одеяло, Настя подошла к двери и, присев на корточки, посмотрела в дверную щель.
      Перед матерью стоял горбоносый мужчина с желтым худым лицом, густо заросшим черными волосами. Большие темные ввалившиеся глаза его зорко рыскали по сторонам. Протянув волосатую руку, он что-то совал матери и быстро произносил какие-то слова, которых Настя не могла разобрать. Но глаза и нос этого человека ей показались очень знакомыми, напоминали о чем-то и его резкие жесты. Он то протягивал руки, то прикладывал их к груди. Мать растерянно пожимала плечами и отрицательно качала головой. А он, настойчиво что-то спрашивая, подходил все ближе и ближе, пугая Лукерью Филипповну своим жалким растерзанным видом. Рубаха на нем была порвана, сквозь дыры виднелось смуглое тело с засохшими ссадинами.
      Продолжая оглядываться, он упорно чего-то добивался от матери. Лукерья Филипповна, беспомощно озираясь, пятилась к сеновалу и, не выдержав, крикнула:
      - Настя! Проснись, дочка, и выдь на минуточку!
      - Я тут, мама, - откликнулась Настя, зябко вздрагивая.
      Вид мужчины, его жесткие знакомые глаза пугали ее. Тревожно вороша память, она старалась припомнить: где она все-таки видела этого горбоносого человека?
      - Я сейчас, мама, - снова отозвалась Настя, стараясь побыстрее надеть платье. - А что ему, мама, нужно? Откуда он взялся?
      Лукерья Филипповна сама подошла к двери и сообщила, что этот человек голоден и просит хлеба. Он говорит, что вышел до сроку из лагерей. Сейчас ему надо пройти через перевал и попасть в город. Там у него друзья. Он хочет есть. Говорит, что захворал, плохо себя чувствует.
      - Я ему сказала, что у нас хлеба нет. Он дал мне денег и просит купить хлеба. Ты слышишь, Настя? - говорила, почти выкрикивала это Лукерья Филипповна.
      - Да, да, мама.
      - Я пообещала подоить корову и дать ему молока. Зараз я покличу его в хату, а ты сбегай до тетки Параски и купи два кило хлеба, целую буханку. Вот возьми его гроши и беги скорее. Швыдко, дочка, а то я его боюсь...
      - Ничего, мама, я скоро.
      Лукерья Филипповна просунула в щель деньги. Скомканная бумажка упала к ногам удивленной и растерянной Насти. Почему мать не хочет дать ему своего, хлеба, а посылает куда-то к Параске, которая покупает булки в продуктовом ларьке! А мать вчера выпекла пять или шесть буханок, настряпала сдобных подорожников для нее и с вечера уложила в рюкзак. Неужели ей жалко куска хлеба? А Параска живет около сельского Совета и, наверное, еще спит, да и какой у нее хлеб?
      - Поспеши, дочка, ждет он, - нетерпеливо проговорила мать.
      Только тут Настя поняла, что мать не доверяет незнакомцу и бежать нужно не к Параске, а в сельский Совет, где расположились пограничники. Она снова посмотрела в щелочку, стараясь вспомнить, где она видела этого пришельца? Не похож ли он на одного из тех курортников, которые угощали ее тогда дыней?
      - Пойдемте до хаты, - слышался за дверью голос матери. - Там отдохнете, дочка быстро сбегает, а я принесу молока, Но прохожий почему-то колебался и не двигался с места.
      - Я хочу отдыхать там, - проговорил он, показывая на сарай. Можно?
      - Нет. Туда нельзя, - решительно заявила Лукерья Филипповна. Там дети спят. - Да вы не бойтесь. Идите до хаты. Я, братец мой, все вижу и понимаю...
      - Как вы можете меня понимать? Я же ведь из лагеря.
      - А что тут такого? У меня тоже мужик сидел и только недавно освободился. Мало ли теперь таких...
      - Ваш хозяин был в тюрьме? - возбужденно спросил прохожий.
      - Три месяца.
      - За что?
      - Одному начальнику по шее стукнул.