- Да говорю же - моя!
      Солдатский смех усиливался, а у Нестерова начинала краснеть шея. Поправляя измятую гимнастерку, он виновато добавлял:
      - В наряде... дождик был, да и на занятиях ползали.
      - Все понимаю, милай, все... Поди, стирать принесешь?
      - Обязательно, тетя Феня!
      - Вот-вот, приноси. Я тебе отутюжу горяченьким... Недельки через две будет готова...
      - Как это, недельки через две? - удивленно спрашивал Нестеров.
      - А так. Воды у меня нет, не везут. Дров ни полена. Где ж, милай, я уголечков-то возьму?
      - Да я, тетя Феня, мигом. А ну-ка, ребята, давайте быстренько, - поторапливал Нестеров, и через минуту весело звенела пила, а через края бочки плескалась только что привезенная вода.
      К солдатской опрятности простодушная на вид Ефимья относилась с женской щепетильностью и беспощадностью. Ее незаметная на заставе роль прачки имела свое высокое назначение и помогала воспитанию людей. Солдаты как бы подтягивались и начинали тщательно следить за своей внешностью, проникаясь к этой ворчливой, работящей женщине глубоким уважением.
      Ромашков вспомнил Ефимью Пантелеевну и вздохнул. Она ухаживала за ним, как за сыном, - свой-то погиб во время войны. А он, капитан Ромашков, даже не успел купить ей в городе хотя бы маленький, скромный подарок, а ведь думал об этом все время. "Выходит, правду сказала Настя, что я черствый и злой человек. Вел себя сегодня глупо. Ой, как глупо!" От таких мыслей Михаил все больше мрачнел и злился.
      С того времени, как они выехали из рыбачьего поселка, прошло минут сорок. Оставалось метров двести самой плохой дороги. Машина шла по узкой тропе. Густо растущий кустарник царапал колючками по брезенту. Подпрыгивая на неровностях, машина выкатилась на взгорье и остановилась у высокого обрыва. Здесь берег был непроходим. Над полукруглой естественной бухтой гигантской серой громадой возвышались скалы, а к самому их подножью подступало море. Только с северной стороны рыбаки выдолбили в граните ступеньки, по которым можно было спуститься к небольшому пляжу. С моря к нему удобно подходить на ялике, укрыться от непогоды или же вскарабкаться наверх. Там начинались глухие лесные заросли, которые тянулись на огромном пространстве - до самых кавказских хребтов. Бухта Орлиные скалы, защищенная с трех сторон горами, была доступна лишь западным ветрам. Когда начинал дуть "моряк", она превращалась в огромный бурлящий котел. Море гневно клокотало, шумело буйно и гулко. Волны ворочали тяжелые подводные камни, подкатывали их к берегу и разбивали в щебенку о могучие угрюмые скалы. Шквальные порывы рождались где-то в просторах моря, свирепо налетали на берег и вдребезги разшибались о громаду гор. Рыбаки в шутку прозвали эти шквальные порывы "Встречный ветерок".
      Когда Ромашков и Евсей Егорыч подъехали к бухте, море было на редкость тихое. Оно ласково шевелилось, манило разноцветными бликами и томной прохладой. Казалось, что в золоте солнечных лучей синий горизонт был наполнен спокойствием и величием застывшей, но неукротимой силы.
      - Прикатили як раз, куда треба, - довольно сказал Евсей.
      - Значит, здесь? - напряженно спросил Ромашков.
      - А кто же ее знает, может, и уплыла. Была тут. Зараз побачим.
      Евсей Егорыч как-то сразу вдруг посуровел. Сузив желтые ястребиные глаза, он напряженно вглядывался в одну точку. "А вдруг ее уже действительно нет? - думал и волновался старик. - Скажут, сбрехал старый черт, зря всех взбулгачил".
      "Если лодка здесь, - не оставляла тревожная мысль Ромашкова, то все мы окажемся преступниками. Прошло два дня, а не удосужились детально проверить. Пыжиков с Настей кокетничает, а когда проверял, то, может, набрел на старый катер, - а ведь он лежит совсем не здесь".
      Вместе с тем перед глазами стояла озорная, с цветком на груди девица, - она так застряла в мозгах, что хоть голову отсекай напрочь. Вот так иногда прилипает к человеку какая-нибудь глупенькая поговорка или надоедливый мотив, что не вышибешь из памяти.
      Вспомнив в эту минуту Настю, Ромашков со злостью ударил носком сапога подвернувшийся под ноги камень и больно ушиб пальцы. К нему подошел черноусенький шофер и, беспечно покуривая цигарку, воскликнул:
      - Какая красота!
      - Что? - крепко сжав челюсти, спросил Михаил.
      - Бухта, говорю, очень красивая.
      - Вы тоже очень красивы... Бороду еще отпустите.
      Михаил вглядывался в море затуманенными от гнева глазами, но ничего не видел. Шофер усмехнулся и отошел в сторонку.
      Евсей Егорыч, стоя на корточках, прикрыл рыжие брови ладонью, шарил глазами по желтоватому у берегов морскому дну. Вдруг он медленно сел на камни и с облегчением вытянул ноги. Протерев слезящиеся глаза, полез в карман за кисетом.
      - Ну что, Евсей Егорыч? - подойдя к пастуху поближе, тревожным глухим голосом спросил Ромашков.
      Старик молча продолжал набивать трубку.
      - Здесь или нет? - нетерпеливо спросил капитан.
      - А вы сами тоже поищите... Глаза у вас молодые, зоркие. А то скажете, как Пыжиков, - "катер"! - Евсей Егорыч хмуро раскурил трубку.
      - На месте! - кинув на капитана тяжелый взгляд, ответил Евсей Егорыч.
      Приставив ладонь к козырьку фуражки, Ромашков то приседал, то поднимался, но видел только лениво покачивающееся море. В голове сумбурным клубком путались тревожные мысли. Силуэт лодки то возникал, то исчезал.
      Михаил почувствовал, как кровь горячо прилила к щекам, а на лбу выступили холодные капли и потекли к нахмуренным бровям, заливая раскаленные от волнения глаза. Он вытер лицо рукавом гимнастерки и растерянно оглянулся на пастуха.
      Покуривая трубочку, тот спросил:
      - Ну, есть что-нибудь? Или мне это привиделось?
      - Вроде есть, - неуверенно сказал Ромашков. - Море рябит.
      - А море, оно почти всегда рябит! - Евсей Егорыч взял Ромашкова за рукав. - Глядите в то место, где из воды торчат два камня, чуть левее.
      Последних слов пастуха Ромашков не расслышал. Он уже увидел контур затонувшей лодки, вздрогнул и опустил руки. Сердце резко колотилось, сжималось от нехорошего предчувствия. Евсей Егорыч все понял и, поднявшись с камней, начал отряхиваться.
      - Вот тут как лежала - так и лежит...
      Тревожа лежащие на тропе мелкие камни, которые с грохотом покатились по скалам, Ромашков спустился к берегу. Пуговицы он расстегнул на ходу. Сняв гимнастерку, швырнул ее вместе с рубашкой на накатанную морской волной щебенку, потом стащил сапоги и, войдя в воду, быстро поплыл.
      Лодка была затоплена примерно в семидесяти метрах от берега на малой глубине. Осмотр был недолгим. Капитан тут же вылез из воды. Ярко грело полуденное солнце, а Ромашков дрожал и не сразу попал ногой в штанину.
      - Ну и как, товарищ начальник? - спросил тихо Евсей Егорыч.
      Ромашков молчал. Говорить ему было трудно. Как он мог сказать, что лодка новенькая, с сильным на корме мотором иностранной марки. А под банкой вместе с баллонами для бензина лежал упакованный в непромокаемую бумагу второй такой же мотор - запасной. Хозяева лодки, видимо, были люди предусмотрительные.
      - Когда вы ее, Евсей Егорыч, увидели? - торопливо застегивая воротник гимнастерки, спросил капитан.
      - Позавчера утром. Тогда же и сказал вашему заместителю. Говорил ему: поедем вместе, а он один поехал и не туда.
      - Это мне понятно! - Михаил решительно кивнул головой и как-то странно улыбнулся. Напрягая волю, он быстро и лихорадочно соображал, о чем будет докладывать в комендатуру и какие слова скажет Пыжикову. - Едем, Евсей Егорыч, - поторопил он старика и туго затянул ремень.
      - А как с лодкой? - спросил Евсей.
      - Ничего. Распорядимся. Поехали, - ответил он.
      Когда сели в машину, шоферу он бросил лишь одно слово: "Жми!" Но так посмотрел на него, что тот поежился и, навалившись на баранку грудью, дал полный газ.
      Глава семнадцатая
      Доехали скоро. Машина, бешено завывая, вкатилась во двор заставы и с лихим разворотом остановилась около открытых дверей казармы.
      Сержант Батурин, дежуривший по заставе, отчетливо и бойко отдал положенный рапорт. Не успел он договорить еще последние слова, как начальник заставы тихим, но властным голосом приказал:
      - Всех в ружье! Бегом!
      - В ружье! - крикнул ошеломленный дежурный и, повернувшись, исчез в дверях.
      Ромашков быстрыми шагами вошел в свой кабинет и снял телефонную трубку.
      В кабинете после ночной поверки нарядов, растянувшись на кровати под белоснежной простыней, отдыхал старший лейтенант Пыжиков. Когда Михаил, гремя телефонным аппаратом, вызывал комендатуру, Петр проснулся. Открыв глаза, он сладко зевнул и ворчливо проговорил:
      - Ты что, милый друг, людям спать не даешь? Здравствуй, с прибытием! Отлично, что ты приехал. Я хочу сегодня проситься в отпуск. Вместе с Настей.
      Но Ромашков даже не повернулся. Чуть скосив на Пыжикова застывшие глаза, он тотчас же отвел их и стал свирепо продувать зажатую в кулак трубку. Услышав голос дежурившего по комендатуре офицера, коротко, словно рубя каждое слово, начал докладывать:
      - Ваше приказание выполнил. Осмотрел береговую кромку. Мной обнаружена лодка с двумя моторами, с запасом бензина. Да. Иностранной марки... Нарушители высадились, видимо, два дня назад, во время шторма, и ушли...
      Старший лейтенант поднялся и опустил босые ноги на коврик. Глаза его дико расширились. Казалось, что он наступил голой подошвой не на мягкий пушистый ворс, а на живую холодную змею. Почувствовав во всем теле озноб, он убрал ноги под простыню, но тут же опустил их снова на коврик.
      Ромашков, склонившись к аппарату, убийственно жестким голосом продолжал докладывать:
      - Место осмотрено не было. Пастуха он не брал. Никак нет. Понятно. Слушаюсь... Понятно. Слушаюсь...
      Петр тоже все понял, но, еще не веря своим ушам, спросил:
      - Какая лодка? Где? Это же старый катер, я сам...
      Поймав взгляд капитана, он тут же умолк. Горло перехватила удушливая спазма.
      Ромашков повесил трубку, быстро открыл сейф, достал карту и стал вкладывать ее в планшетку. Вид Петра с босыми ногами на ковре его просто бесил и в то же время производил тяжелое впечатление.
      - В отпуск собрался, - с сердитым, уничтожающим сарказмом проговорил он.
      - Что ты говоришь? - ловя трясущимися руками пуговицу на рубахе, недоуменно спросил Петр.
      - Почему ты пастуха не взял? - проверяя пистолетную обойму и с трудом сдерживая гнев, спросил Ромашков. - Ты понимаешь, что случилось, или нет?
      - Я все слышал... Значит, лодка чужая. - Сжимая руками мосластые колени, Пыжиков только сейчас подумал о последствиях случившегося. "Нарушители высадились и ушли, углубились в огромный массив кавказских лесов. Попробуй-ка разыщи их там! Да они могли уже и уехать в любом направлении, с любой станции. И все это по его вине". - Пошевеливая бледными на ногах пальцами, не глядя на Ромашкова, Петр угрюмо проговорил: - Выходит, что я преступник и меня надо судить... Нет уж - лучше пулю в лоб, чем...
      За стеной затихли дробный грохот сапог, лязг затворов, приглушенные команды сержантов. Солдаты, видимо, уже стояли в строю.
      Ромашков уловил это и, круто повернувшись к Пыжикову, гневно крикнул:
      - Встать!
      Петр вздрогнул, но все же встал. Он поднял с глаз упавшие волосы и проговорил:
      - Ты не кричи на меня...
      - Я покажу тебе такую пулю! - Ромашков шагнул к нему и, остановившись, сжал кулак. - Одевайся, да живо! На заставе тревога, а ты в подштанниках, черт бы тебя побрал! Быстро, говорю!
      Ромашков рывком натянул на сморщенный лоб фуражку и стремительно вышел из кабинета.
      Петр, подпоясываясь на ходу, выбежал за ним вслед.
      Солдаты заставы ожидали их в полном боевом снаряжении. Для одной группы у забора стояли подседланные кони, для другой была приготовлена трехтонная грузовая машина.
      Ромашков принял от старшины рапорт и объявил боевой приказ.
      *Часть вторая*
      Глава первая
      Уже больше часа Настя идет по узенькой тропке. Она в легких тапочках и спортивных брюках, за плечами рюкзак. В правой руке у нее небольшой кизиловый посошок, а в левой - недозревшая гроздь винограда. Когда ей хочется пить, она откусывает несколько ягод и освежает рот кисловатым соком. В лесу жарко и душно. Подлески из рододендронов, дикой яблони, лещины, кизила и груши густо сплелись с плющом и виноградником и почти не пропускают воздуха. Над мелколесьем возвышаются гигантские дубы, загораживая своими мощными кронами горячее полуденное солнце. Сумрачно и угрюмо вокруг. Насте становится жутковато в этой безмолвной лесной чаще. Петя Пыжиков так и не пришел проводить, хотя бы до большого шоссе... Там, на развилке лесной дороги, она дождется попутного грузовика и километров восемь будет петлять по увалам, трястись в кузове до самых Дубовиков. Хорошо бы сесть в кабинку рядом с шофером, но на это надежды мало. Мягкое уютное местечко обычно занимают разные начальники.
      Несколько раз Настю пугали шумно вылетавшие из темных кустов горные индейки - улары. Едва переводя дух, она с бьющимся сердцем замирала на месте. Потом, успокоившись, присаживалась на упавшее дерево и отдыхала. И во всем этом виноват был капитан Ромашков... Сам-то несколько дней в городе пропадал, - поди, каждый вечер в кино и парк ходил и, конечно, уж не один. Знаем мы таких строгих... А тут вот иди одна, да и оглядывай каждое дерево. Еще на косолапого налетишь!
      Так, негодуя на бесчувственность хмурого начальника заставы, браня его на все лады, Настя, сама еще не зная как, решила наказать капитана Ромашкова. Наказать жестоко и страшно... С самой весны она расставляла перед ним всякие петельки, а он - ни одной улыбочки, ни одного ласкового словечка, будто не молодой человек, а сухая дубина.
      Изредка поправляя рюкзак, Настя поднималась все выше и выше. У тропинки, видимо, был тоже несносный упрямый характер, как и у капитана Ромашкова. Вместо того чтобы обогнуть упавшее, в метр толщиной дерево, она, как змея, проползала под ним. Кругом же рос бородатый, колючий боярышник, терн, усыпанный сизыми ягодами, шиповник желтолистый, весь переплетенный и перепутанный ветвями ежевики. Попробуй-ка продерись через эти непроходимые заросли.
      Наконец часа через три она услышала гудки машин. Недалеко был большак. Тропинка вывела Настю на маленькую полянку, закрытую со всех сторон густолесьем, где под огромным кряжистым дубом сидели два человека и ели нарезанную ломтями дыню. Один, высоколобый, наголо выбритый, с широким добродушным лицом, с короткими мускулистыми руками, в белой шелковой тенниске, ел с ножа; другой, горбоносый, с черными вьющимися волосами, разламывал куски руками. Рядом с ними лежали два небольших чемоданчика: в таких курортники обычно носят полотенца и всякие приобретенные на пляже безделушки. Тут же в веревочной сетке на траве валялись две дыни и пестрый арбуз.
      От неожиданности Настя растерянно остановилась, но спустя несколько секунд оправилась и решила пройти мимо. Однако сделать этого не удалось. Бритоголовый ее окликнул:
      - Куда спешишь, красавица? Погоди.
      - А я не спешу, - ответила Настя и остановилась. - Ну, и что вы хотите? - спросила она.
      - Далеко отсюда станция Терская? Да вы не бойтесь, мы вас не съедим.
      Бритоголовый мягко и покорно улыбнулся, как могут улыбаться сдержанные пожилые люди, много повидавшие на своем веку.
      - А я не боюсь. - Настю расположила эта улыбка, ей стало немножко совестно за свой грубоватый вопрос. - Терская тут близко. Поднимите руку - и вас любой шофер довезет.
      - Спасибо! Дыни, девушка, не хотите? Может, арбузика желаете?
      - Хороший арбуз! Самый сахар! Такой только здесь родится, в этом богатый край, - с сильным кавказским акцентом проговорил горбоносый.
      - Вы что... не здешние? - спросила Настя, облизывая сухие губы.
      Наступила вторая половина дня, солнце палило нещадно. Ей очень хотелось попробовать арбуза, тем более впервые в этом году - они только что начинали созревать. Немного поколебавшись, Настя сняла рюкзак и присела к гостеприимным путникам. Они оказались курортниками без путевок, которых здесь почему-то зовут "дикими". Такие курортники заполняют летом все побережье. Они встречаются не только около большака, но и в любом захолустном уголке и на далеком пастбище, где можно попить молока и вдоволь насладиться целебным высокогорным воздухом.
      Путешественники охотно рассказали о своем маршруте, который подходил уже к концу. Сейчас они были усталыми и решили на ближайшей же станции сесть на поезд, чтобы добраться до южного курортного городка.
      Управившись с куском сочной дыни, а потом арбуза, Настя поблагодарила мужчин и отправилась дальше.
      - Хорошая девушка! - сказал горбоносый, когда Настя скрылась. - На Кавказе много таких: свежая, как цветок, легкая, как горная лань.
      - Ты здесь находишься не для того, чтобы на хорошеньких девиц заглядываться, - назидательно сказал бритоголовый.
      - А зачем ты ее позвал? Пусть бы шла своей дорогой.
      Горбоносый с остервенением обглодал арбузную кожуру и забросил ее в кусты.
      - От приятной встречи уклоняется только глупый, - гласит мудрая поговорка. И еще говорят: встретил одинокого путника - узнай его намерения...
      - Совет неплохой... Но что же мы будем делать дальше, Семион Власыч?
      - Будем ждать бурную ночь. Будем ждать, когда подует встречный ветер.
      - А сколько придется ждать?
      - Сколько бог прикажет, - ответил бритоголовый и перекрестился двумя перстами, как русский старовер. - А сейчас пойдем на Терскую, к нашей старушке, закажем ей курочку и подождем хорошего норд-веста.
      Они поднялись, взяли в руки свои курортные чемоданчики и пару желтых дынь в зеленой сетке.
      В лесу по-прежнему было спокойно и тихо. Только где-то в далеком сумраке покрикивала желна да изредка стучал черный дятел. Взметнулась стайка дубоносов и с шумом рассыпалась по ветвям деревьев. А хохлатые воробьи, самые наглые из птиц, набросились на арбузную и дынную кожуру - и началась тут веселая потасовка... Им не было никакого дела до того, кто бросил сладкий кусок: друг ли, враг ли?
      Глава вторая
      По приказу командования поиски прорвавшихся нарушителей границы начались по всему предгорью в широком масштабе. В течение одного дня пограничники и подразделения Советской Армии заблокировали ближайшие и дальние железнодорожные станции, перекрыли все автомагистрали и проселочные дороги.
      - Раз прозевали, теперь будем расплачиваться своим потом. Видно, прорвались таки молодчики... - невесело сказал Рокотов. Он сидел под кустом и с большим трудом стаскивал с ноги запыленный, изуродованный хромовый сапог. Майор как был на рыбалке в старых сапогах, так в них и выехал на границу. Рядом расположилась на короткую передышку группа пограничников, выполняющих под его командованием задачу поиска.
      - Надо же так сплоховать, - продолжал Федор Федорович, - из-за ставриды поехал в хромовых сапожках, а дома остались новенькие яловые. Недоставало еще парадную форму напялить... Наверно, скоро генерал Никитин нагрянет. Он устроит нам такой парад, что не дай боже!
      Майор Рокотов сопровождал свою речь веселыми словечками, вызывая на усталых лицах пограничников сочувственные улыбки.
      - От такого трущобного путешествия совсем босым останешься. А тут еще... - Вспомнив вчерашнюю рыбалку, Федор Федорович резко встряхнул портянку и глубоко вздохнул. - Угораздило же выбрать время! - первый раз в жизни Рокотов раскаялся, что согласился порыбачить на утренней зорьке.
      Почти целые сутки пограничники колесили по лесным чащобам, лазили по самым непроходимым горным отрогам. Колючие ветви ежевики, обвивающие кизильник, до крови царапали лицо и руки, в клочья рвали обмундирование. Такой уж достался Рокотову участок. А при прочесывании лесного массива надо проверять каждый куст, каждую подозрительную кочку. А пока все напрасно: даже самых малейших признаков следов нарушителей не обнаружено. Сейчас он получил приказание двигаться к Орлиной бухте. Туда прибыл генерал. Рокотов на этой границе с Никитиным еще не встречался, но хорошо знал его по Дальнему Востоку, где тот долго командовал пограничным округом, был хорошо известен офицерам боевыми делами и своей строгостью. Многие его тогда побаивались. Вспомнив лохматые с проседью брови генерала, круто свисающие к серым колючим глазам, Рокотов невольно крякнул и покачал головой. Уж лучше бы еще лазить в серых мрачных трущобах, карабкаться на острые, крутые скалы, но только бы не предстать в помятом, неприглядном виде перед этим человеком, не смотреть в его живые, пронзительные глаза. Никитин хотя и сам большой любитель рыбалки и охоты, но, очевидно, умеет выбирать для этого подходящее время. Рокотову не хотелось и думать о встрече с генералом. Что он ему может сказать в свое оправдание? "Проморгали, признаюсь?" А он спросит просто и прямо: "Где вы находились в это время, товарищ майор?" "На рыбалке, товарищ генерал!" Никогда еще Рокотов не попадал в такое глупое положение. Отказавшись от еды, он переобул свои старые сапоги, завернулся с головой в плащпалатку и лег под куст.
      Усталые пограничники присели в кружок, доставали из консервных банок тушеное мясо и ели его с большими ломтями черного хлеба. Ели они с аппетитом проголодавшихся людей и запивали из фляжек водой. Разговаривали мало. Все понимали, что произошло и что требуется от каждого из них. Хотя, может быть, в этом была виновата и одна застава, а может быть, и только один человек, но надо было общими силами ликвидировать прорыв, разыскать нарушителей. Сделать это в горной лесистой местности оказалось не легко.
      Выискивая удобное положение, Рокотов несколько раз перевернулся под палаткой, но заснуть не мог, да и не пришлось.
      Часовой заметил на тропе группу офицеров во главе с генералом и сообщил майору. Он быстро вскочил и, отбросив плащ-палатку, стал оправлять гимнастерку и снаряжение. Да, это был Никитин.
      Генерала сопровождали подполковник Маланьин, два незнакомых офицера и старший лейтенант Пыжиков.
      Никитин только что лично обследовал берег, где высадились нарушители, долго смотрел в бинокль на бухту, потребовал от коменданта, чтобы была составлена детальная схема движения поисковых групп, и пожелал видеть майора Рокотова и начальника заставы капитана Ромашкова. Больших свит генерал не любил и приехал в сопровождении офицера разведки и адъютанта. Начальнику отряда и офицерам штаба приказал заниматься своим непосредственным делом - охраной границы и поиском.
      Встретив генерала, майор Рокотов скомандовал "Смирно!", доложил о неутешительном результате поиска и сделал шаг влево. Никитин поздоровался с солдатами и легко пожал руку Рокотову.
      - Что это вы, старожил Чукотки, - сказал он, - приехали на юг, в курортный городок, совсем недавно и успели уже забыть армейские порядки!
      - Простите, товарищ генерал, не понимаю, - смущенно проговорил Рокотов. Правую ладонь он снова поднес к козырьку фуражки, а левую, перевязанную истрепанным, загрязненным бинтом, пытался спрятать за крышку полевой сумки.
      - Такой строевик - и вдруг забыл, перестал понимать... Люди отдыхают, едят, а вы их заставляете вскакивать по команде "смирно". В столовой же нельзя этого делать, так почему же здесь можно? Ведь вся разница только в том, что тут нет крыши над головой.
      - Виноват...
      - Почему рука перевязана - ранили, что ли?
      - Никак нет, уколол.
      - Шилом, наверно... Поди, хотел сапожки свои починить, поглядывая на разбитые головки хромовых сапог и поцарапанные голенища, тихим глуховатым голосом сказал генерал и чуть улыбнулся.
      - Никак нет! На рыбалке, товарищ генерал, этот самый... проклятый ерш, - ответил Рокотов и замялся.
      Украдкой взглянув на коменданта, он отвернулся и стал рассматривать то свою забинтованную руку, то свои страшные сапоги.
      Подполковник Маланьин стоял и тер жилистую шею ладонью, словно его кто стукнул по этому месту.
      - Ах да! - продолжал Никитин. - Я и забыл, что вы вчера забавлялись ершами... Сильно болит?
      - Не очень, - облизнув сухие губы, коротко ответил Рокотов, чувствуя, что Никитин теперь все из него вытянет.
      - А клевало, поди, здорово?
      - Не у всех, товарищ генерал.
      - Ну, а кто же все-таки больше поймал: комендант или его начальник штаба?
      Рокотов промолчал. Рябоватое лицо подполковника Маланьина передернула довольно-таки заметная судорога. Он отвернулся и взглянул на Пыжикова. Старший лейтенант смотрел на генерала и как-то странно, совсем некстати улыбнулся. "Ощерился, как дурак на луну", - подумал комендант. Он готов был растерзать этого беспечного молодого человека.
      Однако у Пыжикова сейчас были свои, чисто житейские мысли, предприимчивые, как сама молодость. Сначала он ходил за генералом в тяжелой подавленности и с мрачной озлобленностью ждал допроса. Но генерал ни о чем его не спрашивал и как будто не обращал на него ни малейшего внимания. Пыжиков с каким-то неприязненным чувством глядел на его сухие костлявые плечи, подмечал, как ему казалось, нарочитую привычку - ходить "по-генеральски", заложив руки за спину, смотреть исподлобья с этакой прокурорской пытливостью. А больше всего Пыжиков боялся его кустисто-лохматых бровей, которые топорщились, шевелились, то лезли куда-то вверх, то спадали вниз на узкие хитроватые глаза. О строгости Никитина некоторые досужие болтуны распространяли легенду, а он вдруг оказался не так уже страшен и после вопросов о рыбалке даже по-свойски прост. Таких в суворовском, а позже в офицерском училище Пыжиков не встречал. Очевидно, генерал заставит отвечать за этот прорыв и коменданта и штаб, а не только его одного, старшего лейтенанта Пыжикова. Петра вдруг потянуло к этому человеку. Хотелось рассказать ему всю горькую правду о себе.
      А Никитин все тем же глуховатым голосом задавал майору Рокотову едкие вопросы:
      - Значит, от морского ерша пострадали? Что и говорить, гребень у него ядовитый, колючий. Да, рыба эта беспощадная, хищная, всегда сидит в засаде под камнем, но и сама попадается, глупая, на приманку.
      Генерал достал из кармана пачку папирос и, постукивая о крышку коробки мундштуком, задумчиво продолжал:
      - А мы еще глупее: попались без всякой приманки, влипли, что называется, крепко. Это, товарищ майор, не пальчик уколоть на рыбалке... А еще называем себя доблестными защитниками границы. Шумим о достижениях, хвастаем, что у нас сто глаз и по семи звезд на лбу... Есть среди нас и такие, которые проповедуют на словах одно, а дома перелистывают отрывной календарь и подсчитывают, сколько служить осталось, чтобы потом на зорьке ершей ловить. Ведь охранять границу-это значит постоянно думать о Родине. Так, майор Рокотов, или нет?
      Рокотов вытянулся, но сказать ничего не мог. От стыда пересохло у него в горле.
      Резким движением Никитин поднял папиросу к губам и закурил.
      - Вам, поди, не очень-то приятно слушать то, что я говорю, продолжал он. - А мне тоже нелегко видеть беспечность и куриную слепоту у некоторых наших пограничников - стыдно и тяжко от этого становится.
      Генерал бросил погасшую спичку в кусты и, круто повернувшись, зашагал к видневшейся неподалеку скале. За ним устремился было адъютант, но Никитин махнул ему рукой, чтобы тот оставался на месте.
      Офицеры подавленно молчали. Слова генерала легли на сердце тяжким грузом. Чего греха таить - о домике с садиком, с хорошим набором рыболовецких снастей не раз подумывал и подполковник Маланьин, а может, и майор Рокотов. И старший лейтенант Пыжиков чувствовал себя сейчас будто выставленным напоказ в самом неприглядном виде и сознавал, что он заслужил это сам, своими необузданными, беспечными поступками...
      - Вот каковы дела! - покачал головой майор Рокотов. "Вот так бы сам себе по башке и стукнул, этим моим рваным сапогом, - может, стало бы легче..."
      - А мне просто провалиться сквозь землю хочется, - сказал Маланьин. - Неужели мы уже начинаем горбиться, стареть?
      - Ну, до старости расстояние черт меряет, который сидит в нас и крючки точит... Вот мы и попались на такой крючок, - громко сказал Рокотов. - Мы прозевали врагов, с нас и спрос. А теперь должны с честью сойти с этого крючка - найти этих лодочников.
      - О каком же, товарищ майор, вы говорите крючке? Я что-то не понимаю, - разрывая и комкая в руке сорванный кленовый листик, спросил Пыжиков.
      - На такие вопросы, товарищ старший лейтенант, можно отвечать только детям, потому что они маленькие, а вы взрослый. Давайте лучше помолчим. Смотрите, какая добрая погода. В такую погоду, наверно, можно отличить, ну, скажем, пароход от ялика...
      Пыжиков выпрямился и, казалось, стал еще длиннее и тоньше. Из его разжатых пальцев к запыленным сапогам посыпались клочья кленового листочка, которые он тут же растоптал.
      Глава третья
      Долгий летний день заканчивался. Из-за темноватого пушистого облачка выскользнул солнечный луч и с размаху лег на пурпурные верхушки кавказского черноклена. Рядом рос молодой каштан с побуревшими от зноя листьями. Над ним, упираясь в небо, возвышалась серая скала с острым пиком. В ее выступах, притаившись в затишье, золотистыми грудками лежали вялые, упавшие листья. В бурные штормовые дни их загнал сюда свирепый норд-ост. Но когда подует встречный горный ветер, он крутым вихорьком взорвет, поднимет высохшие листья над скалистой грядой и сбросит в бушующее море. К каштану подошел генерал Никитин. Подтянувшись на носках, он сорвал несколько орешков и, разгрызая твердую, еще чуть-чуть недозревшую кожуру, вернулся к группе тихо беседующих офицеров. Остановившись, генерал отогнул цепкую ветку черноклена, свисавшую на погон майора Рокотова, и неожиданно спросил:
      - Какого это вы чертика с крючками вспоминали, майор?
      Поражаясь слуху генерала, Рокотов ответил не сразу.
      - Не хотите сказать, не нужно. Я ведь краем уха слышал.
      - Я сказал, товарищ генерал, - нерешительно начал Рокотов. - Я сказал, что черт крючки наточил и нам подсунул. Вот мы и клюнули...
      - Вы что в чертей верите?
      - Верю... в того, который во мне сидит.
      - Вот как! А может, ему дать отставку?
      - Придется, - улыбнулся Рокотов.
      - Хорошо. К этой философии мы еще вернемся позже. Вы скажите-ка мне вот что: у тех чертей, которых мы ищем, очевидно, была радиостанция. Как вы думаете?