- Один добрый человек сочинил да еще список оставил. Может, пригодится когда... Читай, да только после помалкивай, что списочек-то хороню.
      - Ну что вы, тетя Матрена!
      - Мало ли что... Мне за эту посылку ох как пришлось!..
      Маринка развернула четко исписанные листы и начала читать.
      Прочитав жалобу, возвратила ее хозяйке. Плотнее закутавшись в пуховый платок, прижалась к печке, тихо спросила:
      - Ну и что же потом было?
      - Что было... - Матрена быстро задвигала спицами. - Меня же с Нерпы и вытурили.
      - Как же так, тетя Матрена?
      - А вот так... Еле домишко с грехом пополам продала да сюда перебралась.
      За стеной дома круто ярилась вьюга. Сквозь скрежет оторванного ставня неожиданно послышался стук в замерзшее стекло.
      - Кого еще леший несет? - Матрена перестала вязать и прислушалась.
      Стук повторился. Затем послышался властный, хриповатый от стужи голос:
      - Отпирай!
      - Он, супостат! - отбросив недовязанный чулок, прошептала Матрена.
      - Кто? - У Маринки замерли широко открытые глаза.
      - Берендей, кто же еще...
      Матрена то кидала испуганный взгляд на притихшую, сжавшуюся в комок жиличку, то растерянно слушала ругань и крик за окном.
      - Хочешь, чтоб я раму высадил?
      - Отоприте, - вдруг сказала Маринка.
      - Придется, - согласилась Матрена и неохотно поднялась с места.
      В огромном заснеженном тулупе, крытом по овчине пушистым бобриком, в избу ввалился усатый, краснорожий от вина и мороза Тимка.
      - Это что же, карга, заморозить меня решила? - Пьяно кривя толстые губы, Тимка погрозил Матрене варежкой.
      - Так кто же в такую погоду по гостям шляется? - спросила Матрена, еще не зная, как поступить с таким гостем.
      - Мы не шляемся, а по казенной надобности, - отрезал Тимка.
      - На то день есть, - возразила Матрена.
      - А ты, карга, не учи меня. Так я говорю? - Тимка подмигнул Маринке и, сняв варежку, лихо подкрутил пышный, коротко подстриженный, как у ротмистра Трещенкова, коричневый ус.
      Маринка неподвижно смотрела в угол, где, шурша рваными обоями, бойко бегали по стене тараканы. От холодного воздуха, напущенного в комнату усатым Тимкой, пугливо мигала стоявшая на столе лампа.
      - Ты, птица залетная, нос-то свой не отворачивай, - продолжал Тимка. - Я ведь к твоей особе пришел.
      - Зачем? - покосившись на него, тихо спросила Маринка.
      - Потолкуем тары-бары, разойдемся на две пары... - захохотал Тимка.
      - Мне с вами толковать не о чем, - Маринка прикрыла живот пуховым платком.
      - Гляди-ка! На "вы" меня величает, а? Эко, как тебя азиат образовал! - куражился Тимка. - У меня есть всякий толк. Работать завтра пойдешь, краля!
      - Не может же она! - вступилась Матрена.
      - Это отчего же не может?
      - Хворая потому что, - ответила Матрена.
      - Что-то не заметно по портрету, что хворая... Ну а ежели и есть какая болесть, мы можем снисхождение сделать... Ты, Матрена, выдь-ка в ту половину. Мне с кралечкой поговорить нады...
      Тимка снял тулуп и бросил его на сундук.
      - Не дури, Тимофей, - попыталась урезонить его Матрена.
      Однако никакие уговоры не действовали. Издеваясь над хозяйкой, ругая ее самыми последними словами, Тимка вытащил из кармана бутылку водки и потребовал закуски. Пока Матрена ходила в сени за студнем, Маринка попыталась уйти в другую комнату, но Тимка перегородил дверь своим большим, в черном пиджаке телом, больно сдавив ей руку.
      Вернулась Матрена и поставила на стол закуску.
      - Ну, а теперь поди прочь, карга, - проговорил Тимка.
      - Никуда я не уйду, - заявила Матрена.
      - Ты что же, хочешь, чтоб я тебя на бедро кинул? - Тимка, сжав тяжелый кулак, надвигался на пятившуюся к двери Матрену.
      - Уходите, тетенька, коли так... - негромко, но решительно проговорила из угла Маринка.
      - Слыхала? - рявкнул Тимка. - А ты, я гляжу, вовсе не дура, быстро смекнула...
      Маринка не ответила и не шелохнулась. За окошками злобно скребся о ставни ветер. Лампа вдруг вспыхнула и перестала мигать, бросая вокруг ровный свет.
      - Чего стоишь в углу? - снова заговорил Тимка. Разливая водку в рюмки, прибавил: - Чай, не икона, молиться на тя не собираюсь... - Стукнув о крышку стола бутылкой, он поднялся и, косолапо ступая большими пимами, пошел на Маринку.
      - Еще шагнешь - убью! - Маринка схватила кочергу и занесла ее над головой.
      - Не балуй, девка!
      Увидев ее темный, застывший взгляд, Тимка остановился. Красное, лоснящееся лицо его скособочилось в презрительной усмешке, но мутные, чуть прищуренные глаза зорко сторожили железную кочережку, которую крепко сжимала в руках Марина. С повисшим на плече пуховым платком она стояла в углу и настороженно выжидала.
      - Ежели посмеешь... - Тимка в душе был убежден, что она посмеет и раскроит ему башку за милую душу. Он осторожно подался вперед. Кочерга поднялась и нависла над его глазами еще грозней.
      - А к нам кто-то скребется, - неожиданно раздался из-за перегородки голос Матрены.
      За стеной послышался яростный лай собак и резкий скрип чьих-то на снегу шагов. В окно кто-то негромко, но настойчиво постучал. Не выпуская из рук кочерги, Маринка кинулась к двери, распахнула ее настежь. По полу серым клубком пополз морозный пар и будто втащил через порог две мохнатые, заснеженные, в оленьих унтах и короткополых полушубках фигуры.
      - Тетка Матрена здесь здравствует? - заслоняя широченными плечами дверь, спросил один из вошедших.
      - Вот она я! Кого бог послал? - Матрена выглянула из боковушки.
      - Лебедев, Дмитриевна, с Успенского. Не забыла поди?
      - Что ты, как можно! Проходи, родимый, сымай шубу. Вот уж не чаяла! засуетилась Матрена Дмитриевна. - А у нас тут...
      - Люди, вижу, да еще с горячим угощением, - смахивая с темных усов начавшие таять сосульки, пристально поглядывая на Тимку, проговорил Лебедев.
      - Угощение не про вашу честь, - буркнул Тимка.
      - Ах, ваша светлость господин Берендей, чем вы тут промышляете?
      - Мы завсегда на своем месте, а вот вы зачем пожаловали, не знаю, затыкая недопитую бутылку пробкой, ответил Тимка. Встретив насмешливый взгляд Лебедева, все больше злясь и мрачнея, спросил: - Пошто ночами шляетесь?
      - От бурана бежали и, как твоя милость, тоже тепленького местечка ищем.
      - Твое место в казачьей, гусь. А кто с тобой вторяком? - Косясь на подошедшего к печке второго путешественника, спросил Берендей.
      - Товарищок мой!
      - Отвечай толком.
      - Уж больно ты грозен, мил человек... - Серьезные, живые глаза Лебедева открыто смеялись.
      - Да разве это человек?! Господи! - Маринка отвернулась лицом к печке. Плечи задрожали.
      - Ну ты, заткнись, шлюха! - крикнул Тимка.
      - Эй ты, чебак, закрой хайло! - решительно крикнул Лебедев.
      - А что здесь у вас происходит? - вмешался второй. Он тоже был бородат, кряжист и высок ростом. Маринке даже в голову не пришло, что это Кондрашов.
      - Его спросите, - тыча в Тимку пальцем, проговорила Матрена.
      Повернув от печки заплаканное лицо, Маринка торопливо и сбивчиво обо всем рассказала.
      - Мда-а! - Не спуская с оторопевшего Тимки глаз, Лебедев взял из угла кочережку, взвешивая ее в руке, добавил: - Деловой инструмент! А ну-ка, сатрап Берендей, давай греби отсюда помалу.
      - Остерегись, каторга! - пятясь к двери, зло крикнул Тимка.
      - Таких ночных котов я всегда остерегаюсь. Забирай свое пойло и плыви, а то я человек невежливый, за борт вышвырну! - играя кочережкой, пообещал Лебедев.
      Видя, что его самого могут "на бедро кинуть", Берендеев накинул на плечи шубу, грозя Лебедеву расправой, выскочил из избы.
      - Василий Михайлыч, родненький мой! Я глазам своим не верю! - сквозь радостные слезы, узнав Кондрашова, причитала Маринка.
      - Выходит, знакомые али сродни? - обрадованно спрашивала Матрена.
      - Тетенька, милая, даже больше чем родня! А сейчас-то, в такие дни, да тут, на Витиме! Как же это так? - Слезы душили Маринку.
      - Вот так, Марина Петровна. - Василий Михайлович протянул руки к печке.
      - Значит, вы сюда по этапу? - с ужасом в голосе спрашивала Маринка.
      - Разумеется, не добровольно. - Зная, что здесь все свои, Кондрашов коротко рассказал об аресте, о встрече с Маринкиным отцом, но о женитьбе Лигостаева умолчал.
      - Выходит, по-таежному? - понижая голос, спросила хозяйка.
      - Если уж говорить по правде... - Кондрашов развел руки и засмеялся в широкую, окладистую бороду.
      - А что такое по-таежному, Василий Михайлыч? - спрашивала Маринка.
      - Есть такой у нас таежный пачпорток, для всей полиции пригодный, засмеялась Матрена.
      - Это что же, вы по чужому паспорту? - догадалась Маринка. - Как тогда?
      - А тогда у меня никакого не было, - улыбнулся Кондрашов.
      - Сейчас у нас документики по первому классу. Я - Лебедев, а он Курочкин.
      - Ох, милые! - вздохнула Матрена Дмитриевна. - А может, вас спрятать куда? - предложила она.
      - Не стоит, мы скоро исчезнем, - сказал Лебедев.
      - Да как же это, куда же вы на ночь глядя? - Маринка не хотела, чтобы они так скоро ушли.
      Она смотрела на заросшего бородой Кондрашова с нежностью. Казалось, что от его голоса, одежды, пропахшей махоркой, исходил запах родного амбара, знакомых кошм. Это был родной, сладостный, ни с чем не сравнимый запах!
      - Может быть, вам на самом деле надо спрятаться? - спрашивала она тревожно.
      - Как раз не надо, барышня, - отмахнулся Лебедев и тут же спросил: Извините, я не знаю вашего имени...
      - Марина.
      - А по батюшке?
      - Да просто Марина!
      - Так вот, Мариночка, мы прибыли сюда по важному делу. Сейчас время такое...
      - Да какое такое! - Матрена махнула рукой. - Если новости какие привез, так не тяни, сынок.
      - Есть и новости, тетка Матрена. - Лебедев наклонился к ее плечу. Сегодня утром на Андреевском и Успенском приисках началась забастовка.
      - Да будет тебе! - Матрена замерла посреди комнаты.
      - Треханем господ, вот что будет!
      - Погоди, Миша, больно шибко-то не шуми. Дай-то господи! - Матрена повернулась к иконам и перекрестилась.
      - Бог, Матрена Дмитриевна, не даст... А если поднесете по стаканчику чаю, а может, с морозца чего покрепче... - Лебедев подмигнул и возбужденно потер руки.
      - Для такого случая все найдется! Гляди, какие дела-то завертываются.
      - А у меня как сердце чуяло, что вы придете, еще с вечера угольков натушила. - Радостно поглядывая на Кондрашова, Маринка кинулась разжигать самовар.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Забастовка началась 29 февраля на Андреевском прииске, куда не так давно прибыл Архип Буланов. Судили его в Зарецке. Пристав Ветошкин состряпал дело на скорую руку, улик против Буланова оказалось явно недостаточно, ему припомнили старые грешки о подстрекательстве, которое якобы имело место во время убийства Тараса Маркеловича Суханова. Архип получил ссылку в Якутию. В бодайбинской полиции ему было определено местожительство на реке Долгадын, неподалеку от Андреевского прииска... Здешние места он знал вдоль и поперек, нашлись дружки, которые и помогли ему поступить в шахту забойщиком. Буланов с первых же дней понял, что работа и жизнь на шахтах Синего Шихана была чуть ли не райской, а Доменов по сравнению с Цинбергом казался ангелом божьим.
      - Да как вы только терпите? - заходя иногда к своим знакомым, спрашивал Архип.
      - А что сделаешь? - в свою очередь вопрошали они.
      - Можно сделать так, чтобы от конской говядины и тухлой нельмы затошнило самих хозяев!
      - А если вышвырнут во время зимы? Куда пойдешь без гроша в кармане? В тайгу? - возражали Буланову друзья.
      - По-вашему, выходит, не кашлянуть, не охнуть, а смирнехонько подохнуть. Вы думаете, что придет благодетель господин Цинберг и напечет вам блинков... Он думает о вашем благе так же, как петух о законном браке... топчет каждого порознь, а вы только зады подставляете!
      Его энергия и запас метких словечек были неистощимы.
      Как-то, вместе с высоким, хмурого вида рабочим выходя из забоя, Архип спросил:
      - Вот ты, Быков, какой похлебкой кормил намедни свою семью? От этого варева шел такой дух, даже у порога стоять было невозможно.
      Архип работал с Быковым в одной смене и иногда заходил к нему в казарму.
      В тесном проходе между отсыревшими стенами, освещенными тусклой электролампочкой, позеленевшие, большеглазые ребятишки с грохотом гоняли по хлипкому деревянному полу железный обруч.
      В комнату, где ютилась семья Быкова, никогда не заглядывало солнце. На широких нарах сидели две девочки и играли в самодельные куклы. Широколицая, костистая в плечах жена Быкова ходила по комнате и укачивала на руках грудного ребенка, другой косолапил, держась за юбку матери, третий ездил верхом на отце. В углу в огромной закопченной кастрюле кипело то самое варево, о котором упомянул Архип.
      - А ты что думаешь, только у меня одного такое варево? - сумрачно ответил Быков и, не сказав больше ни слова, ушел в казарму. А вечером, когда пошел в лавку за продуктами, не выдержал. Продавец швырнул на прилавок кусок конины. Мясо было тощее, синее, с отвратительным зеленоватым оттенком.
      - Падалью кормишь? - глухо спросил Быков.
      - Подумаешь, какой привередник нашелся! - закричал лавочник, сытый, розовощекий, в грязном, замусоленном фартуке, бывший спиртонос с темным уголовным прошлым, выкормыш и близкий родственник подрядчика Берендеева. Не хочешь брать, совсем ничего не получишь. - Лавочник отодвинул мясо в сторону; швырнув заборную книжку прямо в лицо Быкову, вызывающе крикнул:
      - Ну, кто следующий?
      В очереди стояли преимущественно женщины. Поглядывая на Быкова, молчали. У Быкова дрожали скулы.
      - Подними книжку, гад вонючий! - крикнул он лавочнику и уперся руками в прилавок.
      - Убирайся вон, пока не позвал стражника.
      - Как это так, стражника! Что он такого сделал, а? На самом деле, что это такое! - всполошились и загалдели женщины.
      - Мы что тебе, люди или собаки? Бабы! Не брать эту тухлую падаль! громко и требовательно прокричала самая бойкая и, сломав очередь, быстро направилась к двери.
      Чувство солидарности охватило толпу мгновенно. Стоило выйти одной, как за нею хлынули все остальные.
      - Ну, гадина, помни! - Подобрав с полу заборную книжку, Быков вышел.
      - В ножки еще мне поклонишься, обормот! - крикнул вслед лавочник.
      На улице толпа галдела, возмущалась и быстро увеличивалась. Возбужденные лица женщин ярко освещало февральское солнце, шел последний день февраля високосного 1912 года. Под ногами звонко хрустел, искрился твердый снег. Казармы, избушки и летние, похороненные под белыми сугробами балаганчики будто притихли и затаились. Суматоха и крики наверху быстро проникли в забой. Кто-то спустился вниз и сообщил, что жены шахтеров отказались покупать порченое мясо, а лавочник позвал стражников, от которых добра не жди. Оставив забой, все рабочие тотчас же поднялись наверх и больше уже в шахты не спускались. Жены кинулись навстречу мужьям, наперебой рассказывая о том, что произошло в лавке. Когда шум немного утих, было решено всем вместе двинуться к конторе и поговорить с управляющим. Сначала они хотели, чтобы только убрали из продовольственной лавки грубияна и мошенника продавца.
      - Уладим, уладим! Все поставим на свое место, и напрасно вы это затеяли, - выйдя на крыльцо, заговорил Цинберг. Он был явно растерян.
      - Хотим, чтобы прогнали этого мерзавца немедленно! - кричали женщины.
      - Я уже запросил телеграммой главный стан и даже Петербург, жду ответа.
      Видя перед собой разъяренную толпу, управляющий основательно перетрусил, поэтому был предельно ласков и вежлив, просил, чтобы вечером пришли не всей ватагой, а выбрали грамотных и толковых ходоков. На самом деле ему нужно было оттянуть время, выявить зачинщиков и предупредить полицию. Рабочие согласились ждать до вечера, но на работу все равно не встали и разошлись по домам. Отказавшись быть ходоком, Архип говорил товарищам:
      - На ворюгу лавочника мне жаль тратить хорошие слова, да и не в нем суть.
      - Как же не в нем? - возмущались рабочие. - Мало того, что падалью торгует, - заборные книжки в морду швыряет!
      - Не с того конца мы начинаем, - задумчиво ответил Архип.
      - Ежели ты знаешь другой конец, так не прячь. - Быков шагнул вперед, повернувшись лицом к Архипу, перегородил ему дорогу и остановился. - Раз уж ты такой умный...
      В глазах Быкова Архип заметил смятение.
      - Надо составить требование о всем нашем житье-бытье, а не только об одном лавочнике, - в упор глядя на Быкова, ответил Буланов.
      - Бастовать, значит, - тихо проговорил кто-то.
      - Нет, в такое время бастовать нельзя, - сказал Быков.
      - Да вы уже бастуете, коли на работу не пошли, - заметил Архип.
      Вся ватага остановилась. Рабочие виновато смотрели друг на друга, еще не понимая, что факт начала забастовки совершился.
      - Одни мы ничего сделать не сможем, - опустив голову, проговорил Быков. Уступая дорогу Архипу, добавил: - Разгонят нас стражники, а хозяева с голоду уморят...
      - Одних, конечно, прихлопнут, как пить дать, - согласился Архип. Надо выбрать делегацию и послать на другие прииски, в первую очередь на Утесистый и Успенский. Там жизнь не краше нашей. Я думаю, что нас поддержат. Ну а потом уж дальше...
      - А что дальше? - спрашивал Быков. Он понимал, что все началось с него, и боялся последствий.
      - Будем посылать людей на другие прииски, - решительно ответил Архип.
      - Ты даже ходоком быть отказался, а кто же пойдет делегатом? Это дело не шуточное - подымать другие прииски. Красно говоришь, приятель, а как до дела, ты за наши спины... - укорял его Быков.
      - Ты, браток, помолчи. - Насупив густые, всклокоченные брови, Архип полез в карман за кисетом. - В ходоки не пойду ни за какие коврижки, поглядывая из-под мохнатой папахи, подарка Микешки, упрямо продолжал он. Лезть в драку из-за лавочника считаю пустой затеей!
      - Тебе хорошо так рассуждать, ты бобыль, а у нас семьи, - возражал Быков.
      - Ну хорошо, выгоним этого, завтра поставят другого, и тот, ты думаешь, вместо дохлой конины будет отпускать пельмени из свинины? Да вы что, дети? - Архип приподнял папаху, поправил густые, темные, тронутые сединой кудри, жестко спросил: - Чего вы от Цинберга ждете?
      - Добра ждать не приходится. Это верно. Правильно он толкует! дружно закричали в толпе.
      - А раз правильно, то нужно встряхнуть наших господ как следует. Мы же люди, а не скот какой, - подхватил Архип. - Повторяю, что ходоком быть не могу, а вот делегатом согласен.
      После долгих споров порешили: к работе не приступать, независимо от ответа управляющего, агитировать рабочих, чтобы крепче держались, и немедленно начать готовить новые, расширенные требования. За ответом пошли не только выборные ходоки, но и большая группа рабочих.
      На крыльце конторы ходоков встретили смотритель прииска Горелов и служащий канцелярии Феоктистов.
      - Ждать здесь, куда прешь, харя! - заорал на подошедшего Быкова Горелов. Своим хамством и грубостью смотритель славился на весь прииск.
      - А ты не лайся. Мы ведь не к тебе пришли, - спокойно ответил Быков, помня наказ Буланова не лезть на рожон и не поддаваться на провокацию.
      - Забастовщики-и-и! Ишь чего задумали, каторжное отродье! набросился на мужиков Феоктистов.
      Рабочие стояли плотной кучкой. Феоктистов ходил вокруг них и тоненьким, трескучим тенорком ругался.
      - Раз такое дело, - не выдержал Быков, - мы сейчас можем домой податься.
      - Заткнись! Громила! - рявкнул на него Горелов.
      Дверь из коридора распахнулась, и, видимо для устрашения, первым показалось усатое, всем знакомое лицо жандармского ротмистра Трещенкова. Он был в шинели, обтянутой белой портупеей, с саблей и револьвером.
      - Отставить шум, господин смотритель, - поднимая кверху пушистую перчатку, проговорил Трещенков.
      За спиной ротмистра в короткой олешковой дохе появился тучный Цинберг, а потом уже, совсем неожиданно, выполз в длинной, богатой шубе исполняющий обязанности главного управляющего Теппан, за ним горный исправник Галкин.
      Рабочие почувствовали, что администрация даром время не теряла и основательно подготовилась к встрече.
      - Ну-с, господа-други, что же вы такое задумали? - потягивая кончик толстой, душистой сигары, иронически спросил Теппан.
      Быков выступил вперед, как было условлено, и коротко, но очень сбивчиво изложил требование прогнать лавочника.
      - И это все? - спросил Теппан.
      - А разве этого мало, господин главный управляющий? - спросил кто-то из рабочих.
      - Все время кормят падалью! - сразу раздалось несколько протестующих голосов.
      - В муку конский помет подмешивают!
      - Хуже скотов нас считают!
      - Рыба вонючая!
      - До каких пор терпеть такое!
      Выкрики становились все настойчивее и ожесточеннее.
      - Говорите по порядку! - прикрикнул ротмистр Трещенков.
      - Сами знаем, как нужно разговаривать, - ответил на это Быков. Он уже начинал чувствовать, что артелью - они сила!
      - Еще что хотите? - когда голоса немного стихли, спросил Теппан. Спустившись на нижнюю ступеньку крыльца, он буравил глазами рабочих, запоминая лица главных вожаков и зачинщиков.
      Рабочие повторили, что хотят получать за свои деньги доброкачественные продукты и требуют немедленного увольнения лавочника, напомнили и о спецодежде из мешковины.
      Теппан порывисто засипел сигарой, стряхивая пепел прямо на грудь своей шубы, властно и безоговорочно заявил:
      - Изложите свою претензию письменно, мы ее обсудим и решим. А сейчас немедленно марш на работу! Буду ждать до девяти часов вечера. - Теппан вытащил из внутреннего кармана массивные золотые часы, не глядя на притихших забастовщиков, добавил: - Кто не приступит к работе, лишим продовольствия и вышвырнем вон.
      - Эге-ге! - В толпе кто-то кашлянул, закряхтел и тут же смолк.
      - Разойдись! - визгливо, словно его подстегнули, выкрикнул ротмистр Трещенков.
      С полминуты рабочие стояли в некотором смятении и нерешительности. Потом как-то вдруг дружно повернули от крыльца, гулко притопывая разбитыми пимами, не оглядываясь, плотной группой пошли прочь. В звонких, морозных сумерках настороженного поселка далеко и долго были слышны их удаляющиеся шаги.
      Теппан и вся его свита скрылись в конторе. В тот же вечер в Петербург полетела телеграмма следующего содержания:
      "Сегодня утром забастовали рабочие Андреевского, после обеда Утесистого. Опрашивали вместе исправником причины забастовки. Рабочие Утесистого обещали к вечеру изложить письменно свою претензию. Андреевские заявили, что кому-то вместо мяса попалась конина. На предложение приступить работе заявили, что к вечеру письменно изложат жалобу. Подождав до девяти вечера, никаких заявлений не получил. Объявил команде - в случае дальнейшего невыхода на работу назначить пятницу расчет. Теппан".
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      В марте солнце поднимается над тайгой все выше и выше и снег на припеках становится мягче. Не дожидаясь ответа администрации, выборные делегаты во главе с Архипом Булановым в этот же день, к обеду, были уже на прииске Утесистом и быстро подняли из шахт всю смену. Слух о начале забастовки распространился мгновенно. К вечеру остановились работы на прииске Успенском, а на другой день с утра забастовали прииски Васильевский, Варваринский, Пророко-Ильинский, Нововасильевский, Липаевский, Нижний. Как только рабочие узнавали о забастовке соседей, тут же сходились на собрания, выбирали делегатов и срочно отправляли на следующий прииск. Оставалось поднять самые крупные - Феодосиевский, Александровский и Надеждинский, где находился главный административный центр. Именно туда и пробирались Кондрашов с Лебедевым, предварительно решив побывать на прииске Васильевском, где жила Маринка, чтобы повидаться со ссыльным большевиком Черепахиным, к которому у них была явка.
      После неожиданной встречи с Берендеевым Василий Михайлович попросил Лебедева устроить встречу не в доме Матрены Шараповой, а где-нибудь в другом месте. Здесь долго оставаться было нельзя. Тимка Берендеев мог вернуться с урядником. Начали думать и перебирать вместе с хозяйкой все возможные закутки, но так ничего и не придумали. К этому времени пришел Георгий Васильевич Черепахин и увел гостей в только что выстроенную для управляющего баню. Она стояла на отшибе, почти у самого берега реки Бодайбо и как раз накануне топилась. В ней было тепло и даже уютно. Старым березовым веником Черепахин подмел баню, а Лебедев завесил маленькое окошко мешковиной.
      - Я тут омывал вчера свое грешное тело, - зажигая лампу, признался Черепахин.
      - Проникаешь в высшие сферы? - спросил Кондрашов.
      - Понемножку... Имею честь работать на лесном складе и даже с самим управляющим встречаюсь на рыбной ловле.
      - Это совсем хорошо! Я на Урале пристроился было деньги считать у одних чудаков. Там один хозяин любил этаким социалистом прикинуться...
      - Наш из немцев, но тоже любит иногда поиграть в демократию, даже Шиллера читает на память...
      Вскоре разговор принял деловой характер.
      - Я уже собрался ехать на Феодосиевский, - продолжал Георгий Васильевич. - Там у нас много хороших людей.
      - Да, феодосиевцы народ крепкий, - подтвердил Лебедев. - На них можно положиться.
      - А как у вас в Надеждинске? - спросил Черепахин.
      - У нас любительский драмкружок и самые высокополитичные меньшевики, - усмехнулся Михаил Иванович.
      Лебедев был из моряков, сосланных за революционное выступление.
      - Вот-вот! Там у них довольно сильное гнездо, - сказал Черепахин.
      - Однако там есть Петр Иванович Подзаходников и наши боевые морячки, - заметил Лебедев.
      - Петр Иванович человек твердый. Он-то уж умеет трясти меньшевичков, да так, что от них перья летят, - проговорил Черепахин.
      - Полагаете, что станут мешать нам? - спросил Кондрашов.
      - Видите ли, какое дело... - Георгий Васильевич выпустил побольше фитиль в керосиновой лампе и переставил ее от каменки на полок. - Дело в том, что здешние меньшевики пригрелись на теплых местечках, в разных канцеляриях и прочих культурных учрежденьицах. А забастовка, как тебе известно, событие канительное и ответственное. Сам понимаешь!
      - Да, да, понятно, - кивнул Василий Михайлович.
      - Вмешиваться в забастовку опасно, места лишишься, а то и головы, подхватил Лебедев. - Они будут лавировать, менять курс.
      - В том-то и дело! - Черепахин и Кондрашов засмеялись.
      - Ладно, дорогие друзья. Господ меньшевиков мы на время оставим в покое, - предложил Кондрашов. - Давайте подумаем, как лучше организовать стачку, чтобы наверняка добиться успеха, а самое важное - взять на себя политическое руководство и, разумеется, всю полноту ответственности, товарищи. Пора нашего младенчества кончилась.
      - Да уж само собой, не дети! - протискиваясь в низенькую дверь бани, весело выкрикнул Архип Буланов. Он слышал последние слова и узнал Кондрашова по голосу.
      - Архип, голубчик ты мой! - Кондрашов встал и шагнул навстречу.
      Они долго молча тискали друг друга и не прятали влажно блестевших глаз.
      - Как липаевцы, товарищ Буланов? - спросил Черепахин.
      - Поднялись, Георгий Васильевич, как один. Теперь надо шевелить главные - феодосиевцев и надеждинцев, а потом уж подадимся в Дальнюю Тайгу, - ответил Архип. Под Дальней Тайгой подразумевались прииски Олекминского округа: Тихоно-Задонский, Архангельский, Радостный, Рождественский и другие, расположенные отдаленно на реке Ныгри и ее притоках.
      - У тебя, Архип Гордеевич, рука легкая, тебе туда бы и поехать, сказал Черепахин.
      - Согласен. Как старый бродяга, люблю буйный костер. Пишите, махну хоть на Камчатку, - ответил Буланов.
      - Надо спешить, дружок, - сказал Кондрашов.
      Ощущение того, что они, небольшая группа ссыльных большевиков, оказались в центре исключительных событий, обязывало к действию. На этой встрече предварительно было решено, не теряя времени, разослать своих людей на все прииски, чтобы они связались там с другими ссыльными большевиками и возглавили все движение. Во всех примкнувших к забастовке поселках необходимо было срочно создать стачечные комитеты, организовать сбор средств для оказания помощи неимущим рабочим; для постоянной связи со стачечными комитетами избрать старост и делегатов на общее собрание представителей всех бастующих приисков, где должно быть создано центральное бюро для общего руководства всей забастовкой. Во избежание ареста решили пробираться с большой осторожностью, разными путями и малыми группами. Лебедев отправлялся в Надеждинский, Черепахин, Кондрашов и рабочий Федор Аладьин на Феодосиевский.
      Рано утром 2 марта Черепахин и Аладьин вышли с Васильевского на лыжах. Кондрашов с Булановым, заночевав у Матрены Шараповой, отправились чуть позднее. В Феодосиевском они должны были распрощаться. Буланов должен был ехать с якутом Поповым на собаках в Дальнюю Тайгу.
      Мартовский день был ясным, но еще коротким и холодным. Хорошо накатанная дорога шла по реке Бодайбо. По берегам стыла в сугробах тайга. Лыжи скользили легко и ходко. Вскоре показался поселок Каменистый. Здесь жандармы уже были настороже. Недалеко от казармы Черепахина с Аладьиным встретили полицейские и потребовали показать документы. В связи с разыгравшимися событиями Черепахину, состоявшему на особом полицейском учете, пришлось перейти на нелегальное положение. Он только сегодня утром взял чужой паспорт на имя Гуляева, изучить который не успел, и мог сразу же провалиться. Положение на первых же шагах создавалось самое критическое. Если бы его схватили, то продержали бы в тюрьме до конца забастовки, и рабочие лишились бы одного из главных руководителей.
      - Скажи, что я Плотников, - успел он шепнуть Аладьину.
      Придерживая болтавшуюся на боку казачью шашку, к ним медленно подходил полицейский.
      Черепахина, как беспаспортного, а вместе с ним и Аладьина повели в урядницкую. Полиция пронюхала, что назревают какие-то события, торчала на всех окраинах и перекрестках.