Гостям стало не по себе. Почувствовав это, Тарас Маркелович умолк. Склонив голову, прищурил седые веки, пряча от людей заблестевшие глаза.
      Хевурд смял лежащее на коленях полотенце и осторожно отодвинул от себя чайную чашку. Горслей сжимал в кулаке металлическую спичечницу.
      - Это любопытно, что вы рассказали, господин Суханов. Очень любопытно, - растягивая слова, проговорил Горслей. Он не раз бывал во Владивостоке, был близко знаком с миллионерами Линдгольмом и Кинтером, отлично знал все их коммерческие дела. Мартин Хевурд, покосившись на Горслея, тихо сказал по-английски:
      - За каким чертом вы затеяли этот разговор с технике, об отсталости России? Вы что, приехали сюда азиатов просвещать?
      - А почему бы и нет? - неожиданно для всех заговорил Василий. Простите, господа, я немножко знаю английский язык.
      - Э-э... Очень хорошо, - стараясь подавить смущение, отозвался Хевурд. Вытянув ноги, он поудобней уселся на подушке. Разговор принимал явно неприятное направление. Хевурд уже кое-что слышал о Кондрашове.
      - В России, господин Хевурд, преклоняются перед вашим великим ученым Чарльзом Дарвином, высоко почитают Шекспира, так же как английский народ чтит имена Пушкина, Ломоносова. Нам есть чему поучиться друг у друга. Разве это не так?
      - О да! - подхватил Хевурд. - Господин Горслей, конечно...
      - Это слишком большой вопрос, - прервал его Горслей. Затянувшись дымом сигары, он тронул кончиком пальцев свой квадратный подбородок и, не скрывая насмешливого выражения на тонких твердых губах, раздельно продолжал: - Просвещение и взаимные культурные связи должны быть! Я не спорю... Но я говорил господину Суханову о технике добычи золота... В России пока учиться нечему... Разве я сказал неправду?
      - Да, господин Горслей, это неправда, - спокойно возразил Кондрашов. - Известно, что первую усовершенствованную золотопромывательную машину изобрел русский инженер Аносов. Он же еще шестьдесят лет назад усовершенствовал на приисках подвозку породы на промывательную фабрику по рельсовой дороге в специально сконструированных тележках.
      - У нас машины другого рода, - высокомерным тоном заявил Горслей, чувствуя, что этот русский бухгалтер - человек образованный и умеет основательно спорить.
      - Все действующие сейчас золотопромывательные машины сконструированы по принципу инженера Аносова, - настойчиво продолжал Василий. - И самая главная его заслуга в том, что до его изобретения из тех же песков золота добывалось в сто тридцать раз меньше. Как промышленник и коммерсант, вы меня понимаете! После того как в восемьсот сорок шестом году в горном журнале была описана золотопромывательная машина Аносова, из разных стран посыпались запросы. Горный департамент просили выслать чертежи. Просили также командировать за границу русских инженеров и мастеров.
      - Может быть, может быть... Я не хочу умалять заслуг господина Аносова, - пробормотал Горслей.
      - Аносов, - продолжал Кондрашов, - на много лет опередил иностранных ученых. Он выплавил самый лучший в мире булат. Крепче дамасской стали. Он создал совершенный метод плавки того неоценимого в производстве материала, на котором держится вся высокая техника. Ваши ученые, господин Горслей, до сего времени при выплавке стали используют его метод. Павел Петрович Аносов совершил научный подвиг мирового значения. А вы говорите, у нас нечему учиться!
      - Я не сталелитейщик, а золотопромышленник, - резко сказал Горслей.
      - Насчет золота, - словно не замечая его грубого тона, говорил Василий, - могу добавить, что за время управления Аносовым Златоустовским горным округом промыслы дали семьсот девяносто два пуда золота. А один самородок был найден весом в два пуда семь фунтов и девяносто два золотника. Самый большой самородок на свете...
      - Два пуда! Боже мой! - всплеснул руками Буянов. - Это, как говорится, не пито не едено, а богатство заведено, - не унимался он. Хоть бы кусочек в полпудика для сладости в руках подержать. Везет же людям!
      - А у нас еще говорят так: "Богатство слаще отца и матери", - с возбуждением сказал Жумагул. Разговоры о золоте взбудоражили всех.
      - Говорят и другое, - поднимая задумчивые глаза, вмешался все время молчавший Кодар. - Так говорят:
      Голодное брюхо чем хочешь набей,
      А сытое - требует пищи вкусней.
      Твердящий: "Поел - полбогатства обрел"
      Вовек не насытит утробы своей.
      От его слов Жумагул встрепенулся. Широкий, с редкими волосами подбородок его задрожал.
      - Кто там говорит? Кто? Ты! Ты! - взвизгивал он, тыча в сторону Кодара пальцем. - Ты! Только губы змеи могут так шептать!
      - Это сказал великий акын Абай... Зачем кричать? - спокойно ответил Кодар.
      - А ты повторяешь змеиные слова человека, которого проклял родной отец! - выкрикивал Жумагул.
      - Эти слова повторяет весь наш народ. Он сделал Абая своим судьей. Потому что Абай - это совесть народа, - принимая вызов Жумагула, твердо проговорил Кодар.
      Вспыхнуть этой неожиданной ссоре не дал Иван Степанов.
      - Ну чего завелись? Куска желтого металла не видели? - не вникая в смысл стихов, проговорил Иван. - Приехали бы ко мне, я бы вам показал свой собственный самородок в сорок два с половиной фунта. Только вот жаль, отправил я его вчера с казачьим конвоем... Ну да ничего, мы покрупнее найдем...
      В юрту осторожно вошел Микешка. Отозвав Тараса Маркеловича, прошептал ему что-то на ухо. Суханов удивленно повел бровями, обращаясь к гостям, сказал:
      - Извините, господа, нам пора. У нас дела...
      Василий и Суханов уехали на прииск.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      После скачек и козлодрания начались игры, борьба на поясах. Маринка протиснулась сквозь толпу, вышла на свободное место и лицом к лицу встретилась с Владимиром Печенеговым. Он был в новом, отлично выглаженном мундире, с перевязанной щекой. В руках держал стек.
      Маринка побледнела; ловя возбужденный взгляд хорунжего, остановилась.
      - Так вы уже здесь? - бросив недокуренную папироску, сказал Печенегов. - Мне с вами поговорить нужно.
      Девушка ничего не ответила, только беспомощно посмотрела по сторонам, знакомых вблизи не было.
      - Как вы посмели меня ударить? Как вы смогли?.. - бурно дыша, спрашивал Печенегов. - Почему вы молчите?
      - А что мне говорить? - Маринка подняла на него напряженно блестевшие глаза. - Может, и вы меня хотите ударить, так ударьте, - закончила она тихо, но с затаенной в голосе угрозой.
      - Это глупо! Понимаешь, глупо! Я нечаянно ударил лошадь этого мальчишки! - лгал Печенегов.
      - Это неправда! - хмуро проговорила Маринка. - Вы нарочно ударили лошадь, чтобы она не обогнала вас. Мальчик мог упасть, и его бы тогда стоптали.
      - По ведь он не упал?
      - Хорошо, что не упал... Я бы вас тогда тоже стоптала своим конем, не опуская глаз, прошептала Маринка.
      Печенегов нервно засмеялся, хотел взять ее за подбородок, но девушка отстранила его руку.
      - Вы должны со мной расплатиться, - продолжая играть стеком, твердо сказал Печенегов. - Как вы будете со мной расплачиваться? Бросьте краснеть и притворяться... Знаете что... я решил на вас жениться, тогда все покончим!..
      - У меня уже есть жених, - ответила Маринка, не принимая его слова всерьез. Ей стало вдруг весело и забавно.
      - Это не имеет значения! Я все равно пришлю сватов... А если не согласитесь, черт побери, я вас выкраду, тайком увезу! Я такой человек, что ни перед чем не остановлюсь, да!
      - А я вас тогда плеткой каждый день хлестать буду, - совсем осмелев, засмеялась Маринка.
      - Уж как-нибудь справлюсь! Пойдем в нашу юрту, там обед готов, гости собрались... я объявлю тебя своей невестой - и баста, а?
      Владимир взял ее за руку и грубо потянул к себе. Но Маринка вырвала руку и попятилась. Поймав на себе его возбужденный взгляд, удивленно сказала:
      - Ты что, барин, белены наелся?
      Она только сейчас почувствовала, что Печенегов сильно пьян и может натворить черт знает каких дел. Надо было бежать от него поскорее. Маринка оглянулась. К ним шел Кодар. Она рванулась ему навстречу. Он уже успел переодеться. На нем был новый зеленоватый бешмет, надетый на белую полотняную рубашку. Кодар шел от юрты Жумагула и Мирзы Беркутбаевых. Из примирения с ними ничего не вышло. Он был сильно возбужден. Увидев бросившуюся к нему девушку и покачивающегося на нетвердых ногах офицера, он удивленно поднял руки, взмахнув ими, как белокрылый степной орел, готовый принять испуганную Маринку под свою защиту.
      - Здравствуй, Кодар! - сказала Маринка дрогнувшим голосом.
      - Здравствуй, Марьям, - ласково, по-восточному назвал он казачку.
      - Любовник твой, а! Образина! А я не верил! Ну, теперь все припомню тебе, все! - Печенегов с треском переломил черенок стека, добавил грубое, оскорбительное для девушки слово и пошел прочь, яростно крутя в пальцах сломанный стек.
      - Зачем он так? Какой нехороший человек, ай-яй! - хмуря густые черные брови, проговорил Кодар.
      - Зверь!.. Зверь и пьяный дурак!.. - до боли закусывая губы, прошептала Маринка и рассказала Кодару все, что случилось на скачках.
      - Ты его била? Камчой? - Кодар широко развел руками, хлестко ударил ладонями и, сдержанно засмеявшись, спросил: - Он тоже хотел тебя бить?
      - Не знаю...
      Из глаз Маринки катились слезы, она их смахивала концом платка, но они ползли и ползли...
      Кодар уже не улыбался. Твердые, смуглые пальцы его рук сжались в кулак. Он, прищуривая строго заблестевшие глаза, тихо добавил:
      - Мы бы его тогда, как барашка, зарезали! С таким человеком не надо разговаривать! Пойдем, я тебя давно ищу. Отец твой домой поехал.
      - Почему отец уехал? - удивленно спросила Маринка.
      - Он с начальниками на прииск поскакал. Там урядник одного китайца побил и в карцер посадил... Говорят, что он золото хотел украсть... А люди говорят, что это не так. Рабочие заступились за него, шум подняли и всем аулом пошли урядника бить... Все начальники туда уехали. А Петр коня твоего мне оставил, велел тебя найти и домой проводить. Приедем к нам, немножко отдыхать будешь и кушать...
      Маринка молча пошла рядом с ним. Поглядывая на задумчивое лицо Кодара, твердо ступавшего по нескошенному, истоптанному сухому разнотравью, она все отчетливее и острее чувствовала, что, поведи он ее сейчас далеко-далеко, к синим вершинам гор, она пойдет с ним, не задумываясь. Правда, глубоко в душе оставалось маленькое чувство печали и сомнения, но оно было отдаленное, смутное и бессильное...
      Они подошли к юрте Куленшака. В тени небольшого, сделанного из хвороста сарая стояли Ястреб и конь Кодара; мерно покачивая крупами, жевали сухое сено.
      Старый Тулеген, поклонившись гостье, отвязал Ястреба, подтянул подпруги и подвел его к Маринке.
      Маринка поблагодарила и ловко вскочила в седло.
      - Настоящий джигит! - с восхищением сказал Тулеген и пошел к своему высокому одногорбому верблюду. Кодар сел на своего бурого аргамака.
      Поджидая Тулегена, поехали тихим шагом.
      - Кодар, ты мне покажешь ковер, который сделал? - спросила Маринка и вдруг почувствовала радостное облегчение. Этот вопрос, как ей показалось, снимал последнюю завесу, отделявшую их друг от друга.
      - Кто же сказал тебе про ковер? - перебирая в руках ременные поводья, торопливо и неуверенно спросил Кодар.
      - Я его сама... тогда еще видела... а Камшат смеялась.
      - Глупая старая женщина! - Кодар низко опустил голову. - Я спрятал его и никому не показываю. Если хочешь, я отдам его тебе... Давно бы отдал, да боялся, что ты сердиться будешь...
      - Почему же я должна сердиться? - Она еще что-то хотела добавить, но голос ее неестественно зазвенел и дрогнул. Собрав поводья, она резко послала коня вперед. Почувствовав свободу, Ястреб с места пошел широким наметом к одиноко стоявшей в трех верстах от большого аула юрте. Там она спрыгнула с коня, привязала его за веревочную коновязь, поздоровавшись с Камшат, вместе с ней вошла в юрту.
      - Почему одна приехала? Почему Петька, отец твой, нету? - бросая на ковер подушки, говорила Камшат, лукаво прищуривая слезящиеся от дыма глаза. В движениях тетки Камшат, в нехитрой простой речи сквозила какая-то тихая радость.
      - Он по делам поехал...
      Маринка упала на большие мягкие подушки. Уже лежа, стащила с головы платок, расстегнула кофточку на груди и с облегчением вытянула ноги. Как хорошо было лежать в прохладной юрте с закрытыми глазами, слышать воркотню доброй хозяйки, звон медного кумгана, который Камшат наполняла водой, чтобы приготовить гостям умыться, с чувством проголодавшегося человека ощущать запах вареной баранины. Лежать бы так долго-долго и ни о чем не думать!.. Но Маринка не успела насладиться даже минутным отдыхом, как скрипнувшая дверь юрты отворилась. Маринка открыла глаза.
      Около порога рядом с Кодаром стояла Печенегова, помахивая перед его смущенным лицом снятой с руки белой перчаткой.
      - Значит, приглашаешь не только меня одну? Ай, как нехорошо! Здравствуй, Мариночка! Отдыхаешь, милая? Вот уж не ожидала тебя здесь встретить. По делам сюда заскочила, кобылиц посмотреть... Прелесть какие кони! - стаскивая с круглых плеч легкое модное пальто, быстро говорила Зинаида Петровна. - Измучилась, как каторжница, наверное, насекомых набралась... А мужчины мои все пьяные, бросили меня и помчались на прииск рабочих усмирять... Черт знает что делается! А ты, голубушка моя, как же это мальчишку вперед выпустила? Это же не лошадь, а пегая крыса! Вот уж не ожидала. Ты чего молчишь-то? Уж не заболела ли? - вглядываясь в осунувшееся, побледневшее лицо девушки, спрашивала Печенегова.
      - Голова болит, - сдержанно ответила Маринка. Она села на ковре и стала наматывать на палец распущенный конец косы. Ей показалось, что сегодня печенеговская семья решила ее преследовать самым жестоким образом.
      Кодар, словно нарочно, привел Печенегову в юрту, сам же куда-то скрылся. Плохо соображая, Маринка поспешно встала с ковра и вышла. Хотела тотчас же уехать, но Камшат поймала ее за руку и заставила умыться. После этого стало немного легче. Старая добрая Камшат поняла, что гостье на самом деле нездоровится, напоила ее холодным молоком, считавшимся лучшим лекарством от всех болезней, и снова завела в юрту.
      Наступал вечер. За стеной юрты жалобно ржали поздние сосунки-жеребята. С пастбищ возвращался молочный скот. Тонко выкрикивали пастухи: "Ай чу! Ай чу!" Старый Тулеген, попросив у гостей извинения, вышел.
      Зинаида Петровна легла на кучу мягких подушек и откровенным взглядом посматривала на молчаливого, смущенного Кодара. Чем больше она за ним наблюдала, тем обнаженнее становился ее взгляд... Зеленоватые глаза Печенеговой влажно поблескивали, чего-то ждали, чего-то хотели.
      Ей показалось, что сегодня выпал подходящий случай, чтобы сблизиться с этим Кодаром. Она давно этого желала. Надоели ей пьяные ласки Ивана Степанова, а о муже и говорить нечего. Шпак посвятил Зинаиду Петровну во все сомнительные делишки Филиппа Никаноровича, и она пригрозила ему и стала запирать спальню на ключ. Барыньке было скучно. Хотела было пошалить с Беном Хевурдом, но у него, как и у пасынка, только и разговора, что об этой дикой наезднице, черноглазой Маринке.
      "А ну и черт с ним", - припомнив Хевурда, раздраженно подумала Зинаида Петровна. Она снова стала нескромно разглядывать Кодара и то небрежно оголяла ножку, то расстегивала платье на груди, обмахиваясь платочком... Присутствие Маринки злило ее, выводило из себя. Зинаида Петровна глядела на Кодара открыто, властно, улыбалась хмельной, бесстыдной улыбкой. Маринка поймала на себе ее презрительный взгляд и не смогла дольше выдержать. Она медленно поднялась, мутным, потерянным взором оглядела юрту, поставленные друг на друга окованные железом сундуки, перины и одеяла, наложенные сверху. Ей показалось, что вся эта пышная гора одеял и перин качается и сейчас упадет ей на голову... Чтобы не упасть самой, она посмотрела вверх. В открытой макушке юрты голубел кусочек вечернего неба. "Зачем Кодар пригласил эту барыню к себе в юрту? Отчего Кодар все время молчит? Наверное, мне надо было давно уехать?.. Конечно! Эх, дурочка!"
      Сославшись на нездоровье, она быстро вышла на воздух. Никто ее не задержал, никто не остановил...
      Зинаида Петровна и Кодар остались вдвоем. Гостья бесцеремонно вытянулась на подушках, даже не пытаясь оправить подол платья. За стеной юрты где-то залаяла, а потом тоскливо, по-волчьи, завыла собака.
      - Фу, как противно воет! - поудобней укладывая голову, словно совсем не собираясь уезжать, проговорила Зинаида Петровна...
      - На цепи сидит. На волю просится. Вечер, - допивая из синей пиалы чай, ответил Кодар задумчиво.
      - Кодар, ты почему до сего времени не женился? - поправив упавшие на лоб спутанные пряди волос, спросила гостья.
      - Пока еще сам не знаю...
      - Вот как!
      Печенегова рассмеялась. Ей захотелось курить, и она попросила Кодара подать ей сумочку.
      Кодар встал и протянул ей кожаный ридикюль с золотыми застежками, подарок Ивана Степанова. Но там не оказалось спичек. Кодар открыл один из сундуков, достал коробок и подал его.
      - Сам зажги! Пора тебе научиться ухаживать за женщинами, - игриво проговорила Зинаида Петровна.
      Услужливый хозяин встал на колени, а гостья в одной руке держала папиросу, другой крепко оперлась о его плечо.
      Кодар, поднявшись, плотно поджав губы, с каменным лицом сел на прежнее место.
      В юрту неожиданно вошел Тулеген и что-то сказал Кодару.
      Кодар поднялся и, удивленно посмотрев на Тулегена, тоже о чем-то спросил старика. Тот ответил, пожал плечами и вышел.
      - Что он тебе сказал? - глубоко затягиваясь папиросой, спросила Печенегова.
      - Он спросил меня, куда уехала дочка моего друга...
      - Разве она уехала?
      - Он говорил, что она уехала... Никому ничего не сказала.
      - У нее голова разболелась... Пусть проветрится. - Гостья стряхнула пепел и снова блаженно вытянулась; вздохнув, опять задала ему тот же вопрос: почему он не женится?
      Улыбнувшись, Кодар пожал плечами, но ничего не ответил. С каким-то внутренним беспокойством поглядывал он то на развалившуюся на подушках гостью, то на приоткрытые двери...
      Зинаида Петровна по-своему оценила и поняла его волнение. Все тело охватило непобедимое желание потрогать его сильные мускулы, прижать к груди гладко выбритую голову с высоким лбом...
      - А меня бы взял в жены? - словно в полусне, спросила она.
      - Зачем такие шутки? - Кодар наклонил голову. - Нехорошо так говорить, у тебя муж есть...
      - Это не муж, а дрянь... Я с ним не живу... Подойди сюда и сядь тут... - Она подняла руку и показала место у своих ног.
      Кодар молчал. Резко, по-восточному согнув под себя ноги, остался сидеть напротив.
      - Иди же!.. Дурачок! - протягивая к нему оголенную руку, ворковала она, чувствуя, как у нее начинает перехватывать горло. - Ну иди, миленький!.. Да только дверь... прикрой, что ли... - заметив его нерешительность, с нетерпеливой досадой добавила гостья.
      Кодар быстро вскочил и метнулся к двери. Секунду задержавшись у полуоткрытой створки, поправив на голове тюбетейку, вышел под синее, вечернее небо...
      Закрыв глаза, Зинаида Петровна, сдерживая дыхание, ждала, но Кодар не возвращался. Прошло минут десять, это были худшие минуты во всей ее жизни. Томительно и беспокойно, как притаившийся суслик, смотрела она на запертую дверь, которая покачивалась на ржавых петлях, но не открывалась... Казалось, что все теперь зависит от этой поскрипывающей двери с причудливо вырезанными восточными узорами на створках и деревянной ручке...
      Но наконец она все-таки открылась... Покашливая, вошел старый Тулеген, постоял, подумал о чем-то, перекатывая костлявой рукой клинышек бороды, и не спеша поднял, зазвенев стременами, маленькое седло с задорно выгнутой передней лукой.
      - А где Кодар? - поднимаясь с ковра, тревожно спросила Зинаида Петровна.
      - Кодара нету... - разбирая подпруги, ответил Тулеген.
      - Где же он?
      - Кодар поехал... Степь поехал... Дефка Петьки тоже поехал. Один поехал... Нехорошо гостя одного пускать, Кодар мало-мало догонять будет, провожать мало-мало...
      Зинаида Петровна все поняла и забеспокоилась.
      - Мне тоже надо ехать...
      - Скоро поедем. Старый Тулеген знает, как надо гостя пускать. Гостя Тулегена ни один собак не укусит... Ваш конь давно готовый. Я вас сам провожать буду. Пожалыста... Только сичас свой лошадка седлаю и готов...
      ...И старый добрый Тулеген, славившийся восточным гостеприимством, вечерними сумерками, на крепком мохноногом маштаке, напевая одному ему понятные песенки, которые он тут же сочинял, добросовестно проводил гостью до самой станицы.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Дома Зинаида Петровна застала одного Владимира. С перевязанной щекой он сидел за столом, уставленным бутылками, и мрачно тянул вино. В столовой было тихо. Слышно было, как по стеклам, за занавесками, уныло бубнили мухи.
      - Все пьешь, мой мальчик? - не то ласково, не то с иронией спросила Зинаида Петровна.
      - Скучно, мамаша... сердце жжет... - Владимир шарил ладонью по волосатой груди, точно там под расстегнутой сорочкой сверху лежало его сердце.
      - Что с тобой? Почему повязка?
      - По кустам пробирался, бабочку хотел поймать, вот и ободрался... Ах, сволочи!
      - Ты что? Постыдись! Где отец?
      - Батя? Облил голову водой и уехал в свою дурацкую лавку. Даже выпить со мной не захотел... Диво! Офицер! Казачий войсковой старшина! И эта лавка и кабачок!.. Подло! Как я служить-то буду, а?
      - Тоже облей голову водой и иди спать... Что там на прииске, не слыхал?
      - Что там? Туда треба, как говорили запорожцы, полсотни казаков, я бы им показал забастовочки! Наш гость, видимо, струсил, тоже уехал вместе со своим гордым папашей... Вот мне бы такого родителя, а?
      - Перестань болтать глупости. Бен, говоришь, уехал? И не простился... Странно! - проходя в свою комнату, сказала Зинаида Петровна. Вскоре оттуда послышался ее раздраженный голос. Кого-то она звала, кого-то бранила. Снова пришла в столовую в длинном красном халате. Остановившись посреди комнаты, спросила:
      - Дарью видел? Все еще дуется? Замуж захотела! За пастуха, за кучера... Вот дура, тихоня...
      - Погоди, мамаша! Постой! Забыл тебе сказать... Наша Дашка тю-тю! Владимир скорчил рожу.
      - Хватит, Володя!
      - Говорю тебе: тю-тю! Собрала свои узелочки, подъехал этот чубатый цыган Микешка, грозный, как Емельян Пугачев, посадил ее в фаэтончик и умчал, как царицу... говорят, прямо под венец.
      - Чепуху мелешь? - чувствуя в его словах правду, спросила Печенегова.
      - Ах, мамашенька! Что мне, еще раз присягу принимать, крест целовать? Подождите... она тут записочку оставила. Куда же я ее девал?..
      Покачиваясь, Владимир прошел к буфету, отыскал записку и подал мачехе. Та быстро пробежала ее глазами и бросила на стол.
      - Это от Хевурда. Да не пяль ты на меня глаза! Правда или нет, что была от нее записка?
      - Ей-богу, была, просит прощения и за все благодарит...
      - Кто?
      - Дашка! Я, наверное, прикуривал от лампы... Так точно, прикуривал... - оглядываясь осоловелыми глазами, бормотал пасынок. - Но я не всю сжег, кусочек должен остаться.
      Посмотрели в пепельнице и нашли обгорелый кусочек Дашиной записки. Слова почти полностью сохранились. Даша действительно просила прощения и сообщала, что едет в церковь венчаться, откуда муж должен был ее отвезти к себе на прииск.
      Зинаида Петровна, комкая бумажку, опустилась на стул. Потом, шумно зашелестев халатом, прошла в спальню, понюхала какие-то капли, осмотрела драгоценности - все было на месте. Возвратясь в столовую, села за стол и налила себе большой бокал вина. Выпила и облизала губы. Подумала, что нужно разбудить повариху, расспросить, но с места подниматься не захотелось. День сегодня оказался тяжелым, неприятным. Налила еще, выпила, тихо проговорила:
      - Значит, любовь?..
      - Да, - подтвердил Владимир. - Любовь всухомятку... исподтишка, я хотел сказать, мамаша... Пресно и неинтересно! Вот я влюбился так влюбился, а! Сердце горит!..
      Владимир жадно выпил вина и, точно бычок в жару, замотал головой.
      - Насмерть, мать, втюрился!
      - Оно и видно... - отхлебывая вино мелкими глотками, проговорила начавшая пьянеть Зинаида Петровна.
      - Этого нельзя видеть, милая моя мамаша, это надо почувствовать... понять это можно только через сердце! Ты думаешь, я и вправду в кустах ободрался? Соврал, по-кадетски соврал!
      Он рассказал мачехе все начистоту про Марину и сам удивился своей откровенности.
      - Так, значит, это она тебя исхлестала? - пораженная его признанием, переспросила Зинаида Петровна.
      - А я поэтому и влюбился... Понимаешь, мать, честь офицера! Вот я и покрою позор... женитьбой на простой казачке покрою! Иди завтра и решительно сватай... Уговори... иначе...
      Владимир как-то сразу отрезвел и помрачнел. Зинаида Петровна поняла, что Владимир пойдет на все. Она хорошо знала по мужу упрямство Печенеговых. Но знала она и то, как можно укрощать эту породу.
      - Договаривай, Володька, что иначе?
      - Что иначе? Возьму да пульку себе в лобик пущу, - с нарочитым спокойствием проговорил молодой Печенегов. - А ежели сплетни про нее правда, то и того степного беркута тоже подстрелю. Пьяный я, скажешь, а?
      - Не-ет! Ты совсем отрезвел... Ты просто сумасшедший...
      - Нет, мамаша! Я еще не сумасшедший! Я внук Никанора Печенегова, а он через колено бревна ломал. Вот так и я всех через свое колено сломаю...
      - Да ведь не пойдет она за тебя, Володя, и родители не отдадут, пыталась возразить Зинаида Петровна.
      - Не пойдет?.. Насильно увезу, заставлю обвенчаться.
      - Эх, милый мальчик! Те времена уже проходят, а может, и давно прошли!
      - Для меня они только наступают... Мне сегодня отец много денег дал... Обещал еще и говорит: не жалей, у меня их много... Правда, что у него денег много?
      - Этого я не знаю...
      - Ты все знаешь, только говорить не хочешь... У нас всего много. Не вскакивай, мамаша, сам слышал, о чем вы недавно с отцом беседовали... Я вам не судья... Когда деньги есть, ты человек, а без гроша - саранча, тебя ногами стопчут или на удочку нацепят - и голавлям на приманку... Вот и Маринка, как золотокрылая саранча - на нее все голавлями кидаются, даже Бенка Хевурд губы облизывает... А вот я ничего не пожалею, золотой рыбкой ее сделаю, учителей найму... Посватай, мать, помоги... Ты все можешь... Папаша дурак, что не слушал тебя...
      - А вот ты тоже не слушаешь, - с удивлением и жалостью посматривая на пасынка, сказала Печенегова.
      - Слушаю во всем и сейчас буду слушать. Но в этом не могу, не волен... Так просто все не кончится... Это я нутром чувствую... Если жалеешь, помоги, уладь, ты сумеешь. Прости, устал. Думать пойду...
      Владимир встал, отодвинув стул, пошел к двери. Обернувшись у порога, тыча в пространство пальцем, сказал:
      - Раза три со свистом хлестнула, даже погон слетел... А это... офицерская честь, а?
      Толкнул плечом дверь и вышел, оставив мачеху в одиночестве. Позднее, кутаясь в свой огненный халат, она прокралась к стоявшему на задах флигельку, где жил Кирьяк, и постучала в окошко. Увидев ее, тот ахнул и бросился в сенцы открывать дверь.
      ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
      Тяжело начался для Маринки день, но еще хуже окончился.
      Она не поехала в станицу обычной дорогой, не хотелось встречаться с кем-либо из станичных знакомых, а спустилась в крутой ерик, старое русло Урала, нашла знакомую ей скотопрогонную тропу, заросшую молодым тальником, и свободно пустила Ястреба. Он шел бодрым шагом, обходил мелкие овражки и ямки, позванивая трензелями, срывал на ходу листья и жевал их, мерно стуча копытами по песку, притоптанному степными табунами.
      На тугай надвигался вечер. Тропу загородил старый, гнилой пень осокоря, густо обросший молодыми побегами, по краям его торчали трутовые грибы. Пройдет на водопой табун, растопчет побеги, сломает. Вот так и душу ее надломили сегодня. Кончилось беззаботное детство.
      Домой ехать не хотелось. Про скачки и праздник начнут расспрашивать, а что она может рассказывать? Как встретилась с Печенеговыми? Как драли козла? Об этом и вспоминать-то противно.
      Конь опустился в небольшую лощинку. Трава здесь еще в начале лета была скошена. Теперь лощинка покрылась густой сочной отавой. На пригорке стоял сметанный стог сена, огороженный от скота хворостом и старым талом. Молодой вязничок вцепился корневищами в край песчаного ерика, листья на сильных деревцах скрючились и завяли.
      Вспомнился Родион. Ведь она обещала ему сказать сегодня вечером последнее слово... Где-то он сейчас? Искал, наверное, по всему аулу. После сегодняшнего дня ответ ему дать не трудно. Никто теперь ей не нужен, никто!
      Маринка пустила коня рысью. Когда она вброд переезжала Урал, в воде дрожали вечерние звезды, их отражения то вспыхивали, то гасли на рябоватой поверхности, взбаламученной шумным конским переступом. Ястреб, предчувствуя близость конюшни, отфыркиваясь, галопчиком выскочил на прибрежный яр и по темному, уснувшему переулку подошел к дому.
      Станица еще не спала, ералашными криками и песнями догуливала праздник.
      Маринка спрыгнула с коня, взялась за ручку калитки, но тут же испуганно отпрянула назад. Словно из-под земли перед ней выросла высокая человеческая тень.
      - Вот и дождался, - радостным голосом проговорил Родион.
      Придерживая рукой колотившееся под кофточкой сердце, Маринка прислонилась к тесовой калитке. Торопливой вереницей пробежали в голове мысли.
      - Так насмерть можно напугать, - тихо сказала она, и Родион услышал в ее голосе нежность и ласку.
      - Вы уж не такая робкая, - сказал он. - Я ведь не нарочно...
      - Все-таки... Откройте калитку и заходите.
      Обрадованный ее дружеским тоном, Родион, стараясь не шуметь, открыл калитку. Маринка ввела во двор коня. Около амбара она остановилась и хотела расседлывать коня, но Родион подскочил и быстро отстегнул подпруги. Маринка не протестовала. Уводя коня в денник, на ходу, с прежним дружеским вниманием сказала: