В станицу Шиханскую нежданно-негаданно на паре резвых чистокровных коней, запряженных в легкий закрытый экипаж, прикатила молодая Печенегова. Постукивая высокими каблучками, небрежно посмотрев на усатых писарей, прошла прямо в комнату атамана и предъявила документы на владение печенеговской усадьбой.
      Гордей Севастьянович вынужден был пригласить гостью к себе домой. От ее зеленоватых с поволокой глаз, вольных, не женских речей, от особенного вкуса привезенных госпожой Печенеговой вин и настоек Гордей Севастьянович растерялся. В присутствии Печенеговой ежеминутно краснел, щелкал каблуками, покусывая кончики своих усов, ходил за барынькой по пятам и делал для нее все, что она требовала: нанял плотников для ремонта большого печенеговского дома, восстановил конюшню, устраивал пикники и даже взял на себя поручение скупать для будущего конного завода овес и сено.
      Перед отъездом в Оренбург Печенегова всех членов семьи Туркова оделила подарками и этим расположила к себе всю семью. Не забыла она также нанести визит братьям Степановым, смутила своими вольностями Аришку, показала ей новые городские моды, подарила какие-то сарафаны и не раз заставила покраснеть Ивана и Митьку.
      - Черт, а не баба! - решил после ее ухода Иван и, посмотрев на курносую жену, прищурил глаза и закрутил рыжие усики. На пикнике эта дамочка пила с ним на брудершафт и так развольничалась, что едва не довела бог знает до какого соблазна. Старший Степанов вздыхал и облизывал обветренные губы. "Ить народится же на свет божий такая анафема", - с испуганным восхищением думал Иван, ловя себя на мысли, что все время льнет к Зинаиде Петровне и с презрением поглядывает на свою жену...
      С тех пор как уехала Печенегова, прошло больше месяца.
      Перед вечером, выехав из города, изрядно подгулявшие Митька и Шпак гнали резвых рысаков почти без отдыха. Под утро, не доехав до Шиханской верст пятнадцать, Микешка, пустив лошадей шагом, решительно заявил:
      - Как хотите, Митрий Лександрыч, а так ехать - коней загубить можно.
      - Это еще что? - сердито крикнул Митька.
      - А то, что коням надо отдых дать. Нельзя же гнать без останову... В городе с утра гоняли и всю ночь...
      - С кем разговариваешь, а?
      За последние дни Митька так изменился, что его невозможно было узнать. При каждом случае словно нарочно старался унизить Микешку, подчеркнуть свою беспредельную власть хозяина. От Доменова он вернулся особенно злой, словно его там подменили. То ему не так, то не этак.
      Микешка начинал противоречить и огрызаться. В его сознании хозяин все еще оставался рыжим, взбалмошным Митькой, который только благодаря случаю вытащил свой билетик счастья...
      - С кем ты разговариваешь, я тебя спрашиваю? - кичась перед инженером, приставал к Микешке Митька.
      - С золотодобывателем и продавателем, его превосходительством господином Степановым... Вот так и буду тебя называть, - с издевкой ответил Микешка, теряя терпение.
      Митька еще пуще разгневался.
      - Помолчи, кобылий урядник, да погоняй без рассуждениев, а то вдоль спины кнутом перекрещу!
      - Ну, кнут-то пока я в руке держу, Митрий Лександрыч... хозяин-барин, как говорится...
      Обидные слова бывшего товарища больно задели Микешку. Сжимая в кулаке обвитое тонким ремешком кнутовище, решил было стегнуть по лошадям, но сдержался, только щелкнул хлыстом и, тронув вожжами, поехал легкой, перевалистой рысью. Микешка с детства привык любить и жалеть коня, как самого верного друга. Потому и пошел в кучера, да и привлекла на первых порах Митькина доброта. От бессонной ночи, безалаберной езды, от пьяного Митькиного куража, от разлада с Маринкой тяжело и горько было на душе у Микешки. С грустью вспомнил он, как в разгар весны, когда травы от легкого ветерка начинают шевелиться и словно шептаться на разные голоса, выходил он с табуном на широкий степной простор. Много знает Микешка разных степных трав. Как приятно растереть на ладонях иван-чай, душистый шалфей, чабрец, сорвать пучок желтоватой кислятки, поднести его к губам трехмесячного жеребенка или приманить брыкливую озорницу с белой звездочкой и поймать за теплую шею. А как хорошо лежать на пригретой солнцем земле или промчаться по степи на диком коне!
      Раздумье Микешки прервали звуки дорожных колокольчиков и глухой топот конских копыт. Микешка оглянулся. Пара больших коней рыжей масти катила экипаж. Позади ехала повозка и маячили двое верховых на таких же рослых серых конях. Чубатый, с красным лицом кучер, догнав степановский тарантас, крикнул:
      - Эй, любезный! Сколько верст осталось до Шиханской?
      - Пятнадцать будет!
      - С гаком?
      - Не мерил, - ответил Микешка и придержал коней.
      - Ну что еще? Кто там? - встревоженно закричал Митька. Разбуженный его криком Шпак вздрогнул и в полусне часто заморгал.
      Сопровождавшие экипаж верховые, плечистые, вислоусые казаки в серых косматых папахах, молча поклонились, сдерживая разгоряченных коней.
      Из экипажа высунулась женщина в зеленой шапочке. Прищурив глазки, она рассматривала попутчиков. Потом вдруг, замахав рукой, крикнула:
      - Боже мой! Кого я вижу! Петр Эммануилович!.. Неужели это вы?
      Шпак продолжал спросонья хлопать глазами и ничего не мог сообразить, да и трудновато было думать после нескольких бутылок выпитого вина.
      - Чего же вы, голубчик, старых знакомых не хотите признавать? улыбаясь дерзкими зелеными глазами, спросила женщина.
      - Зинаида Петровна!.. Нет, нет, я даже сам себе не верю! Может быть, продолжается чудесный сон?
      Петр Эммануилович выпрыгнул из коляски и бросился целовать у Зинаиды Петровны руки. Согнув спину, он застыл в каком-то оцепенении. Не то он прятал свои глаза, не то был сильно взволнован неожиданной встречей.
      "Что это он перед ней гнется, того и гляди спину переломит?" - с неприязнью подумал Митька, тоже вылезая из тарантаса.
      - Ах, вот кто еще мой попутчик! - с удивлением воскликнула Зинаида Петровна. - Здравствуйте, милый степной богатырь, здравствуйте! Это сам господь бог сжалился надо мной и послал вас, - неустанно щебетала Зинаида Петровна, лукаво посматривая на растрепанные Митькины волосы, огнем горевшие при утреннем солнце. - Днем ехать жарко, так мои изверги ночью нас везут. Уморили! Я и спать хочу, и пить, и кушать... Слушайте, господа! Давайте-ка устроим маленький пикничок. Ехать еще порядочно. Подкрепимся на воздухе! Дашенька! Ты проснулась?
      - А я, Зинаида Петровна, давно не сплю, - раздался из экипажа приятный женский голосок.
      Вместе с Печенеговой из экипажа легко выпрыгнула молоденькая девушка с припухшими от сна голубыми глазами, повязанная беленьким измятым платочком. Когда экипажи свернули от дороги в сторону и остановились, Даша подошла к повозке и стала вынимать из-под козел какие-то свертки и бутылки, укладывая все это прямо в густой ковыль.
      Верховые спешились в сторонке и отпустили подпруги у коней. Микешка хлопотал около своих лошадей. Свернув из сухого ковыля жгут, смахивал с лошадиных крупов серый налет пыли. Даша при помощи кучера разостлала на траве ковер и скатерть, расставила тарелки с закусками и бутылки.
      У экипажа кто-то крякнул и громко рассмеялся. Микешка обернулся. Даша из темной бутылки наливала вино в синюю чашку и угощала казаков и чубатого кучера. Те выпивали, разглаживали усы и благодарили. Даша посмотрела на Микешку, в одной руке держа бутылку, в другой чашку, направилась к нему.
      - Не хотите выпить немножко? - спросила она нежным, певучим голосом.
      Микешка вдруг так растерялся, что выронил из рук ковыльный жгут.
      - Это не крепкое, хорошее вино, - наполняя чашку розовым вином, проговорила Даша.
      Взгляд ее больших, смелых глаз был ласков. Вьющиеся волосы густыми прядями лежали на открытой нежной шейке и спадали на стройные плечи.
      - Мы тоже всю ночь ехали, - продолжала Даша, когда Микешка выпил и поблагодарил. - Хорошо ехать ночью, прохладно... А я все смотрела, как в небе звезды пролетали... Спать неудобно, трясет... А ваш хозяин смешной, правда?
      - Он больше, наверное, дурной, - неожиданно вырвалось у Микешки.
      Даша тихонько засмеялась и отошла. Ее позвала Зинаида Петровна.
      Микешка ласково посмотрел вслед Даше. В синем платье и белой косынке она походила на степную бабочку, порхающую среди кустов серебристого ковыля. Он потер ладонью горячий лоб, нахмурил сросшиеся у переносицы брови и, сам не зная почему, засмеялся. Подняв голову, огляделся вокруг. Все словно бы изменилось... Солнце пробилось через мглистую тучку и засветило с яркой утренней силой. Над степным ковыльным морем высоко парил ястреб.
      Микешка стоял с непокрытой головой, загорелый и сильный, и чему-то улыбался.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
      Все сидели на разостланном ковре. Петр Эммануилович успел шепнуть Зинаиде Петровне, что этому богатому казаку непременно захотелось жениться.
      - Не вы ли выступаете в роли свата? - поджав тонкие губы, сухо отозвалась Печенегова, что-то обдумывая. Глаза ее прищурились, брови сбежались к переносице.
      - Помилуйте! Эта роль мне совсем не идет, - оправдывался Шпак.
      - Уж вас-то я, милый, знаю, - грозя ему маленьким, с розовым ноготком пальчиком, проговорила Зинаида Петровна. - Вас иногда считают французом по легкомыслию, поляком по темпераменту, по некоторым деловым качествам вы можете сойти за англичанина, за еврея... Каков вы сейчас, трудно сказать...
      - Вы хотите спросить, на кого я работаю?
      - О том, что вы работаете на мистера Хевурда, не трудно догадаться...
      Шпак низко склонил голову. "Ох, умна!" - подумал он и, стараясь вложить в слова возможно больше искренности, ответил:
      - Сейчас, Зинаида Петровна, думаю поработать сам на себя.
      - Вы, Петр Эммануилович, какой-то неуловимый... Я знакома с вами около трех лет, а даже не знаю, откуда вы родом.
      - Моя родина там, где больше платят...
      - Понимаю! Теперь отвечайте мне: зачем вам понадобилось женить этого рыжего мальчика?
      - О-о, поверьте! У него есть какая-то вдовушка, но я ее и в глаза не видел! Предполагаю, что не дурна и не глупа, коли сумела так привязать к себе. Да к тому же наш новый друг непостижимо упрям. Ему захотелось иметь жену - вынь да положь... Он даже успел поссориться... И знаете с кем? С Авдеем Доменовым... Что у них вышло, не говорит. Пробовал расспрашивать, гневается и молчит. У него есть характер... Поговорите с ним и убедитесь. Я с ним знаком всего два дня. Знаю, что ради своей вдовушки он решил порвать с родителями и разделиться. Буду с вами откровенным, мы еще пригодимся друг другу... Сейчас я вступаю в какое-то новое, магометанское или черт знает какое царство, где золото, насколько мне известно, черпают деревенскими пудовками и насыпают в бочонки... Сейчас меня не интересуют никакие гурии.
      Зинаида Петровна почувствовала, что на этот раз ее старый друг не лгал. Митька, выпив много дорогого вина, впал в блаженное состояние. Этому способствовало внимание Зинаиды Петровны. Примерно через час она уже знала всю его подноготную и даже историю о двух бочонках с золотом. Не удержавшись, она выкрикнула:
      - Продешевили!
      - Ну и пусть! Они ить как вороны на падаль, - махнув рукой, ответил Митька. - У нас его на Синем Шихане, как дерьма...
      Зинаида Петровна склонилась к Митьке и тихо сказала:
      - С этого дня, милый Дмитрий Александрович, разрешите мне быть вашей опекуншей и другом. Я сама устрою вашу свадьбу и предоставлю в ваше распоряжение мой дом...
      Это было как раз кстати. Митька расчувствовался.
      - Уж я вас так отблагодарю, век будете меня помнить!
      Веселье продолжалось. Откупоривались новые бутылки. Шпак, чувствуя, что начинает пьянеть, высказал желание выпить крепкого кофе. У Печенеговой нашелся кофейник, но не было спиртовки.
      - В этой проклятой степи и деревца не увидишь, - брюзжал инженер.
      - Ты, Петр Эммануилович, нашу степь не ругай. На Урале есть такие леса - медведи водятся. А насчет дров аль там чайник скипятить, это мы сейчас устроим. - Приподнявшись на локте, Митька крикнул: - Микешка, подь сюда!
      Микешка руками дергал траву и кормил ею лошадей. Вытерев попоной руки, он подошел и остановился неподалеку.
      - Чего ты, байбак, стоишь, как телеграфный столб? - швыряя на скатерть опорожненную рюмку, спросил Митька.
      - Ложиться рано, еще ночь не пришла, - посматривая куда-то в сторону, ответил Микешка. По мрачным его глазам было видно, что обида все еще кипела в нем горячим ключом.
      - Вот невежа! - возмутился Митька. - Ты когда-нибудь научишься правильному обхождению? Как учил тебя Петр Эмманунлыч? Должен подойти и сказать: "Слушаю".
      - Кроме ругани, Митрий Лександрыч, я пока ничего не слышу... А что нужно, можно и оттуда сказать, услыхал бы, не за горами... Мое дело кучерское, коней кормить...
      - Это еще что такое! Да я...
      Митькины слова заглушил громкий смех Зинаиды Петровны. Шпак, растянувшись на ковре, тоже визгливо похохатывал. Только Даша, покусывая зеленый стебелек, поворачивая головку, серьезно посматривала то на растрепанного Митьку, то на его смелого кучера.
      - Не надо волноваться, - спохватилась Зинаида Петровна. - Вы прикажите, что нужно... Впрочем, я сама скажу. Микеша, - кажется, тебя так зовут?..
      - Как хотите, так и называйте, - угрюмо ответил Микешка.
      Митька попытался было встать, но Зинаида Петровна, положив свою руку ему на плечо, ласково и внушительно продолжала:
      - Нам нужны дрова, чтобы сварить кофе, понимаете?
      - Понимаю... Чайник, что ли, скипятить? Так бы и сказали сразу... Дров никаких не надо... Тут в степи столько кизяку, можно целого барана зажарить. Я сейчас, барыня, мигом...
      Микешка повесил попону на плечо и быстро зашуршал сапогами по ковылю.
      Через несколько минут, набрав в попону кизяку, он уже расчищал место для костра. Рядом с наполненным водой кофейником стояла Даша. Она наблюдала, как Микешка выдирал крепкие корни ковыля и откидывал их в сторону, видела его широкую спину, обтянутую темно-синей сатиновой рубахой.
      "Наверное, он очень сильный", - подумала почему-то Даша.
      Над степью сияло утреннее солнце. Трещали кузнечики. Где-то шумно вспорхнула стая куропаток и с пронзительным свистом пронеслась в стороне. Из норки выглянул желтенький суслик.
      Когда костер загорелся, Даша присела на корточки и хотела поставить кофейник на огонь. Но Микешка, коснувшись ее плеча, не поднимая головы, дул на костер. Задыхаясь от дыма и напряжения, он глуховато сказал:
      - Погодите маленечко, барышня... Как только разгорится, я сам повешу.
      - Зовите меня просто Дашей.
      Девушка улыбнулась и, отмахиваясь от ядовитого кизячного дыма, спросила:
      - А на что вы его повесите?
      - Железку принесу.
      Микешка поднялся и, отряхивая на ходу коленки, побежал к тарантасу. Вернулся он с двумя железными приколами с кольцами на концах и куском проволоки. Быстро и ловко воткнул острые концы приколов в землю, на проволоку подвесил кофейник, стал подкладывать в костер сухой кизяк.
      - Вот как это делается! - проговорила Даша. Охватив оголенными по локоть руками колени, она сидела на корточках, глядя в костер.
      - Ничего тут хитрого нет. Привычное дело, - ответил Микешка.
      - Вы давно служите у господина Степанова? - после двух-трех минут молчания спросила Даша.
      - Нет, недавно... Я лошадей пас... - Микешка коротко рассказал, как он попал в кучера.
      - Вы его, видно, этого вашего хозяина, вовсе не уважаете?
      - Раньше вроде как ничего парень был, а теперь... куда там... Я, наверное, уйду от него, - тихо проговорил Микешка.
      - А что же вы будете делать? Снова табуны пасти?
      - Туда меня не возьмут... Атаман не позволит.
      Даша продолжала свои расспросы. Положение Микешки напомнило ей о ее собственной судьбе. Зинаида Петровна обходилась с ней хоть и без грубых окриков, но помыкала, как хотела. Даша родилась в семье сельского учителя. Рано лишившись родителей, она сначала жила у чужих людей, потом ее отдали в сиротский приют. Печенегова однажды посетила этот приют. Ей понравилась красивая десятилетняя девочка. Зинаида Петровна взяла ее на воспитание. Даша много читала. По мнению Зинаиды Петровны, жизнь ее была сытой и устроенной, но тихая и внешне покорная девушка чувствовала между собой и Печенеговой пропасть. Когда Степанов грубо кричал на Микешку, Даша подумала, что и с ней Зинаида Петровна частенько обращалась почти так же. И сейчас ей вдруг стало жаль себя.
      Солнце припекало все сильнее, укоротились тени привязанных к экипажам лошадей. Откуда-то долетели неясные звуки и звон колокольчиков. Микешка встал и приложил руку к глазам. То же самое сделала Даша. На шляхе заклубилась туча пыли. Вскоре из-за ближайшего небольшого бугорка выехало около десятка фургонов, попарно запряженных лошадьми. По обеим сторонам дороги шли два конских табуна. Тонконогие, мелкоголовые жеребята, склоняя шеи, на ходу щипали зеленую поросль. Густогривые, с длинными крупами, породистые кобылицы встревоженно поднимали головы и призывно ржали. Киргизы-табунщики, посвистывая, взмахивали длинными чоблоками, бойко вертясь на низкорослых лошадях, сгоняли их в кучу.
      Постукивая железными осями, подводы остановились.
      С переднего фургона, из брезентовой кибитки вышел длинноусый, с широким калмыцким лицом казак в синем чекмене, подпоясанный дорогим наборным ремнем. Это был конский ремонтер и коновал Кирьяк, служивший у Печенеговой главным коневодом.
      - Вот и мои приехали! - поднявшись с ковра, крикнула Зинаида Петровна.
      Кирьяк степенно, разминая кривые, затекшие от долгого сидения ноги, обутые в сапоги с низкими голенищами, неторопливо закосолапил навстречу барыне. Не дойдя шагов пяти, остановился, согнул широченную спину, низко поклонился.
      - Нижайшее почтение госпоже Зинаиде Петровне, - приветствовал он хозяйку грудным хриповатым голосом.
      - Здравствуйте, Кирьяк. Ну, как шли? - зорко оглядывая повозки и табунившихся по ковыльному полю лошадей, спросила Печенегова.
      - Обыкновенно, матушка Зинаида Петровна... Малым шажком да с сытой прикормкой. Матки веселые, сосунки за птичками гоняются.
      - Я не попадья... Что ты меня матушкой величаешь?
      - Вот тебе раз! Опять не угодил... Уж я-то старался угодить, жеребчиков, как детишек, берег, - посматривая на хозяйку влажными, с лукавинкой глазами, обиженно проговорил Кирьяк.
      - Вижу... Спасибо. Поили давно?
      - Насчет водички тут плоховато. На зорьке к лиману сворачивали. Вода вроде как тухлая, пить тошно, а коням ничего, пили.
      - Придете на место, там будет привольно, - сказала Печенегова. Попасите немного здесь, тягловым коням дайте отдохнуть - и с богом. К вечеру быть на Урале, выкупать и помыть весь табун. Жеребцов отдельно... И не спускать - погрызутся.
      - Что и говорить, известное дело, как звери друг на друга кидаются, согласился Кирьяк.
      Покачиваясь, подошли Митька и Шпак. Полуобнявшись, тупо смотрели на прибывший табун и подводы с имуществом Печенеговой. Даша с Микешкой укладывали подушки, пледы, разбросанные по траве пустые бутылки и оживленно разговаривали.
      Митька, показывая на привязанных, не стоявших на месте жеребцов, с восторгом говорил:
      - Ух, конищи! Таких и у Полубояровых нету! Слушай, Петр Эммануилыч, давай купим вот ефтих белоногих и подарим раскрасавцев лапушке моей в подвенечный подарок! Барыня-госпожа, слышь? Лошадей я у тебя покупаю! Говори цену, сейчас же магарыч разопьем!
      - Не продажные, Дмитрий Александрович, - кокетливо прищурив улыбающиеся глаза, самодовольно заявила Печенегова.
      - За деньги, Зинаида Петровна, все продается, все! - упорно твердил Митька, бесцеремонно обнимая Печенегову за плечи. Она ежилась и увертывалась от его рук, как кошка. Хлестнув его плеткой по руке, загадочно сказала:
      - Не всегда, мой дорогой...
      - За золото все можно... Мне на свадьбу самые лихие кони нужны... Хошь, я весь косяк закуплю, хошь? - настойчиво приставал к ней Митька. Уж я за ценой не постою!..
      - Для вашей свадьбы еще лучше найдем, - уверила Зинаида Петровна.
      - Давайте-ка, господа, поедем... Жарко, - умоляюще попросил Шпак.
      - Подожди, Мануилыч, - оборвал его Митька. - Ну чего ты, ваше благородие, раскис? Выпьем ишо, а потом уж и помчимся, чтоб ветерком обдуло... А тебе, расхорошая моя Зинаида Петровна, целую пудовку золотого песка насыплю, ей-богу!
      - Хватит! Больше не могу! - возражал Шпак и крикнул Микешке, чтобы тот подъезжал с тарантасом.
      Микешка подкатил рысью. Показывая в степь кнутом, громко сказал:
      - Митрий, гляди-ка! Никак брат твой Иван скачет?.. Эх, едрена корень, сейчас будут цветочки-ягодки!..
      Митька круто повернулся. Распугивая печенеговский косяк, на большой лошади саврасой масти, клонясь к передней луке, во весь мах скакал Иван Степанов, за ним трое казаков. Микешка узнал Панкрата Полубоярова; второй, на пегом жеребце, был Спиридон Лучевников; третий - Афонька-Коза. Он, размахивая нагайкой, что-то кричал.
      Митька сначала попятился назад, потом, круто повернувшись, зашел за экипажи. На его побледневшем лице отчетливо выступили частые веснушки. Глядя на подъезжавшего брата застекленевшими глазами, глухо и коротко спросил у Микешки:
      - Где шашка? Достань-ка...
      Шашка лежала под всякими покупками на дне тарантаса. Микешка вытащил ее и, выпуская из рук, сказал:
      - Неужели до этого дойдет?
      - Не знаю, - сквозь зубы ответил Митька. - Положь тут рядом... на всякий случай...
      - Здравствуйте, кого не видал, - задирая взмыленному коню голову, крикнул подскакавший Иван, ища брата лихорадочно блестевшими глазами.
      - Здравствуйте! - растерянно пробормотала Печенегова.
      Шпак еще заранее, предчувствуя недоброе, отошел в сторонку и остановился рядом с притихшей Дашей. Вислоусый и бравый Полубояров вытирал пестрым платком взмокшие от пота усы, сдерживая беспокойно переступающего коня, с любопытством рассматривал всю компанию.
      После бегства Митьки из станицы Иван поднял его с постели; уговорил поехать догонять Митьку. Спиридон согласился только после того, как ему был обещан пятирублевый золотой. Афоньку послал атаман станицы, к которому Иван зашел с жалобой. Они попусту прогнали коней до самого города и только на другой день узнали от проезжавших киргизов, что Митька на своих вороных рысаках выехал обратно в станицу.
      - Ну ты, шарлатан!.. - Не находя подходящих слов, Иван только замотал головой, сжимая в кулаке плеть. Погрозив Митьке, добавил: - Я с тобой дома поговорю, скотина!
      - А ты маненько полегче выражайся, братан, я ить тебе в работники не нанимался. Да и сам давно не маленький... Людей-то постыдись, - урезонивал его Митька.
      - Замолчи!.. Вор!.. Каторжник!.. - кричал Иван. Но это уже была брань остывшего человека. Охладила его встреча с Печенеговой. Именно из-за этой встречи баталия не состоялась.
      Последние до станицы версты, отчасти успокоенный ласковым взглядом Печенеговой, Иван ехал рядом с ее экипажем и жаловался на Митьку. А тот всю дорогу, сладко похрапывая, спал в тарантасе.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      В Шиханской, как и условились, Митька Степанов, минуя свой родной дом, заехал к Зинаиде Петровне и, ни минуты не медля, послал Микешку за Олимпиадой.
      Чувствовал он себя скверно. Неизвестно было, как встретит его и как посмотрит на его поступок невеста. Может, испугается и в самую решительную минуту откажет ему. Встреча и объяснение с матерью тоже ничего доброго не сулили. Угрюмый и осунувшийся, он ходил по кабинету Филиппа Никаноровича Печенегова, с тоскливым нетерпением ожидая Олимпиаду. Ведь только ради нее пошел он на такой рискованный шаг.
      В кабинет вошла Зинаида Петровна и сообщила, что пришел какой-то Суханов и хочет немедленно видеть его.
      - Да это же Тарас Маркелыч! Наш управляющий! - обрадовался Митька. Я сейчас выйду к нему...
      Он кинулся было к дверям, но Печенегова удержала его за плечо.
      - Зачем вам самому бегать? Позовите сюда... И вообще, Дмитрий Александрович, держитесь и ведите себя, как настоящий хозяин, понимаете?
      - А разве я не хозяин? Продал золото? Так я его нашел... я! Стало быть, я полный хозяин! Почему вы мне такое говорите?
      - Я говорю для того, чтобы вы вели себя достойно вашему положению и не выбегали навстречу своему лакею.
      - Да разве Тарас Маркелыч лакей? Что вы, Зинаида Петровна! Я его шибко уважаю.
      Митьке стало даже как-то обидно за Суханова. В его представлении с лакейством было связано что-то трактирное, унизительное. Нетерпеливо посматривая на дверь, он тихо, с упрямством ребенка добавил:
      - Никакой он не лакей, а управляющий, всеми нашими приисками распоряжается.
      - Не то я хотела сказать, Дмитрий Александрович, - спохватилась хозяйка, заметив на лбу гостя сумрачные складки. - Вам уже пора свою прислугу завести. Она и будет вам докладывать, кто и зачем пришел.
      - Примерно как у вас или Доменова? - задумался Митька. - Вот уж женюсь, там видно будет. Пока еще не привычно как-то. Вы уж нам пособите.
      - Я сказала, что буду вашим добрым другом и советчиком. Положитесь на меня.
      - Спасибо. Только я очень буду просить вас... Не пущайте сюда брата, он снова канительство заведет... Сами видели, какой он ералашный человек...
      - Не пустят. Я прикажу, - улыбаясь, проговорила Зинаида Петровна. Митька не знал, что Иван давно уже сидел в ее комнате и она уговаривала его помириться с братом и поскорее сыграть свадьбу.
      Митька бросился обнимать вошедшего Тараса Маркеловича, но тот осторожно его отстранил. Степенно, по-хозяйски отодвинул кресло, повернул его спинкой к письменному столу и, покрякивая, втиснул свое крупное тело между ручек. Широкобородое, скуластое лицо Тараса Маркеловича было суровым, но из-под густых бровей умно и проницательно поблескивали глаза.
      Тарас Маркелович смотрел на Митьку строго и выжидательно, словно любуясь его подавленным состоянием, без слов говоря: "Хорош герой".
      - Слава богу, что пришел, дядя Тарас. Я сам собирался за тобой послать, да не успел, - отрывисто, с волнением сказал Митька, предчувствуя, что разговор будет тяжелый, неприятный. И тут же невпопад спросил: - Как на Шихане-то? Идет работа?
      Вместо ответа Тарас Маркелович в упор посмотрел на Печенегову, будто спрашивая: "Когда ты, барынька, перестанешь теребить кисти своего халата и уйдешь отсюда?"
      - Пошто, хозяин, родной-то дом мимо проскочил, позволь спросить?
      От такого вопроса Митьку передернуло.
      - Ладно, Тарас Маркелыч, об ефтом потом потолкуем. У меня своя башка на плечах. Я сам себе хозяин. Ну, заехал!.. Позвали люди добрые, вот и заехал.
      - А дальше-то как? - искоса посматривая на Митьку, спросил Суханов. Как дальше будем жить?
      - Да уж как-нибудь проживем, - не поднимая головы, отозвался Митька.
      Зинаида Петровна с удовлетворением отметила, что советы ее подействовали, и, по-видимому, этот рыжий казачок еще покажет зубы. Однако чувствовала она себя неловко. Этот старик с хитрыми, медвежьими глазками, как будто не замечающий хозяйки, раздражал ее своей скрытой, внутренней силой. Он как-то невольно заставил ее насторожиться.
      - Нам, Митрий Лександрыч, надо поговорить с тобой наедине, - веско произнес Суханов. - Вы уж извините, хозяйка... Тут дело серьезное, семейное... Может, Митрий, на прииск поедем, там потолкуем?
      - Покамест никуда не поеду. Сказывайте... Зинаида Петровна нам не помешает. Ей все известно, - нерешительно произнес Митька, но по его глазам было видно, что ему тоже хочется остаться вдвоем с управляющим.
      - Ничего, я выйду, - быстро проговорила Печенегова и, вызывающе тряхнув головой, покинула кабинет.
      - Вот что, Митрий, - после минутного молчания начал Тарас Маркелович, - разговор у нас будет, как у отца с сыном, если позволишь.
      - Ругайте, дядя Тарас, только поскорее, - мрачно проговорил Митька.
      - Из ругани тоже не всегда толк выходит... А тут коротко не отделаешься...
      Суханов наклонился, сунул руку за голенище сапога, вытащил измятое письмо, разглаживая его на коленке, продолжал:
      - Ты хоть, парень, и ерепенишься, а в жизни-то ты еще несмышленыш... Как жеребенок-стригунок сорвался с прикола - хвост метелкой и пошел по хлебам скакать... Не столько съел, сколько вытоптал. Как ошалелый через голову кувыркаешься... Сам не понимаешь, какого ты наделал изъяну. Делу навредил, мать родную обидел, брата...
      - Ты мне, Тарас Маркелыч, про брата не толкуй, - вскипел Митька. Сколько он меня кнутом порол!
      - Мало порол, - коротко отрезал Суханов.
      - Значит, и ты за этого живоглота заступаешься! А не он ли меня обмануть хотел? Землю украдкой продал! И еще обманет. Это уж я наперед знаю.
      Митька гневно топнул ногой и вплотную подошел к управляющему.
      - Жить с ним вместе я больше не стану! А прииск делить будем. Вот мое последнее слово. Я инженера привез. Будем с тобой работать, Ивашку из дела вышибу! Я нашел золото. Ты мне будешь хошь за брата, хошь заместо родного отца. Я тебя с ног до головы озолочу!
      - Спасибо, хозяин... Но только меня, Митенька, золотить не надо, я уж давно позолоченный... Ты слушай и не перебивай. Сам бывал богат, да не один раз... Только не за богатством гонюсь, а оно за мной по пятам шляется... Бывали такие дела! Золотишке я давно настоящую цену знаю! Мы с отцом не один год в глухой тайге, как звери, жили. Сверкнуло - намыли. Как-то надо было идти семьсот верст по непроходимым местам. Отец не выдержал - умер от голоду и лишений...
      И рассказал Суханов Митьке, как он, похоронив отца, чуть живой пришел в ближайший порт на Енисее и сел на пароход "Пермяк".
      Восемнадцатилетний золотоискатель прошел прямо в буфет. На нем были огромные, растоптанные валенки, косматая шапка из черного енота. Поставь такого на бахчу заместо чучела - птицы за версту будут облетать.
      - Жрать! Да побыстрее! - прохрипел изголодавшийся Тараска.
      - Сию минуточку-с! - Официант торопливо вытирал тарелки и ставил их на стол; наклонившись к уху, трепетным голосом спросил: - Какими-с платить будете?