- Почему, Алеша, ты первый? Я имею свою задачу, а ты свою. Понятно?
      Еще в детстве, когда затевалась какая-либо игра, Хафиз никогда сразу не соглашался с планами Алешки, обязательно вносил какое-нибудь изменение. Так и теперь он начал настойчиво возражать. На доводы Алексея, что он лучше знает обстановку, Биктяшев отвечал:
      - У меня тоже все записано на карте. Я имею приказание командира полка самостоятельно... Понятно?
      Подавляя раздражение, Алексей спросил:
      - Как же все-таки ты решил действовать?
      - Иду тихо, как волк, без всякой стрельбы... Неожиданно пускаю две ракеты, сразу прыгаю в траншей, беру за горло, всех рубить, душить, колоть! Понятно?
      - Ладно! Придут разведчики, выясним положение - и делай как знаешь.
      - Это правильно, - согласился Хафиз.
      Разведчики вернулись под утро. Сидя под елкой и склонив голову к коленям, Шаповаленко жадно глотал из пригоршни табачный дым и докладывал:
      - На такие позиции, товарищ лейтенант, можно начихать и шагать дальше, а "языка" добыть - самый пустяк. - Филипп Афанасьевич еще ниже опустил голову и чихнул. - Щоб ты сказилась, окаянная, прилипнет такая к носу оказия, як будто кто там соломинкой ковыряет...
      - С ним ходить в разведку невозможно! - возмущенно прошептал Салазкии.
      - Чихает, товарищ лейтенант, ну прямо как будто пуд табаку вынюхал! перебил Воробьев. - Хоть бы нос пилоткой зажимал. Как чихнет - так ложись. Замучил!.. А немец стоит около сарая и в нашу сторону глядит. Ну, думаю, сейчас будет нам "апчхи". А другой у пулемета - ракеты прямо нам на голову кидает...
      В темноте Алексей беззвучно смеется. Ему весело. Забыл и про больную ногу, ноющую под промокшей повязкой. Не терпелось пойти туда, откуда только что вернулись разведчики, эти бесстрашные, умные хлопцы. Молодцы! Облазили немецкую оборону, проверили все, как рачительные хозяева, лежали под носом у часового и вернулись целы и невредимы. Вывод был ясен: немцы успокоились и спят крепким, предутренним сном; бодрствуют только пулеметные посты и часовые. Надо действовать!..
      - Пошли, хлопцы! Воробьев и Салазкин - вперед. Филипп Афанасьевич и Торба - сзади, в группе прикрытия. Только не чихать!.. - Повернувшись к Биктяшеву, Алексей тихо спросил: - Ты, Хафиз, ракетницу мне дашь? - Не дожидаясь ответа, решительно сказал: - Сигналить буду я! С южной стороны открою по сараю огонь. Они начнут выбегать, ну а ты уж тут не зевай...
      - Нет, не согласен!..
      Алексей не дал ему договорить.
      В темноте нащупал рукой пряжку командирского ремня Биктяшева. Под ней оказалась ракетница. Держась за ее рукоятку, Алексей тихо сказал:
      - Не дури, Хафиз! Драться будем вместе. - Выдернул из-за пояса у Биктяшева ракетницу. Круто повернувшись, пошел к разведчикам. - Нужно будет, умрем вместе!
      Ошеломленный Хафиз с минуту стоял не двигаясь. Потом догнал Алексея, с усмешкой прошептал:
      - Нервный ты человек, Алеша! Возьми-ка еще два ракетных патрона... Да пулеметик прихватил бы ручной... Я даю, Алеша!..
      Шли тихо. Впереди бесшумно двигался Яша Воробьев. Встанет он замирает вся группа, присядет - то же делают и остальные.
      Спят в сарае фашистские солдаты...
      Алексей Гордиенков поднимает руку с ракетницей.
      Не успели еще погаснуть свечки кумачовых ракет, как пулемет Дегтярева в крепких руках Яши Воробьева ударил по сараю.
      Следом за ним заговорили трескучие автоматы, загремели выстрелы короткоствольных карабинов. Над сараем взвился столб кровавого пламени. Крышу сорвали гранатные взрывы. Послышались крики.
      ГЛАВА 7
      Полковой трубач Трегубов, пробираясь на командный пункт первого эскадрона, угодил на краю соснового бора под жестокий огонь и потерял коня. Чувствуя, что конь валится на правый бок, Трегубов с казачьей ловкостью вырвал ногу из стремени и соскочил на землю. Упав на живот, он слышал, как над его головой со свистом пролетал огненный веер трассирующих пуль. Трегубов все плотнее прижимался к земле, хвоя царапала ему щеки.
      Когда огонь стих, Трегубов, приподняв голову, увидел конские ноги с блестящими потертыми подковами, дергавшиеся в предсмертной судороге. Он подполз к седлу, расстегнул переметные сумы, трясущимися руками стал перекладывать патроны в вещевой мешок.
      - Ах, Мишка! Мишка! - шепнул он, не утирая катившихся по щекам горячих, попадавших ему в рот слез. На шелковистой, кудрявой от пота конской шерсти выше передней ноги вздрагивала и билась холодеющая мышца...
      Трегубов, вскинув вещевой мешок на плечи, пошел навстречу грохотавшему бою. На фоне ржаного поля далеко была видна его фигура, а за его спиной, как цветущий мак среди колосьев перезревшей ржи, горел на трубе малиновый вымпел.
      Чалдонов стоял на сером огромном валуне и смотрел в бинокль на горевший танк.
      Он торопливо прочитал донесение, отрывисто сказал:
      - Опоздали!.. - Скосив черные глаза, посмотрел на широкое, исцарапанное лицо Трегубова с грязными потеками на щеках.
      - Коня... - заговорил было трубач. У него вздрагивала и тряслась нижняя челюсть.
      Но Чалдонов не видел и не слышал его. Он снова поднес бинокль к глазам. Посапывая, тяжело дышал.
      - Трегубов, - не поворачивая головы, крикнул Чалдонов, - быстро играй: "Коноводам первого эскадрона на галопе подать лошадей!.."
      - Да что вы, товарищ старший лейтенант! - Трегубов от удивления раскрыл рот.
      - Играй, говорю! - властно крикнул Чалдонов. - Кони чтобы были здесь через пять минут!.. Ну? - Рванул от глаз бинокль и зажал его в кулаке. Он был страшен в эту минуту и красив.
      Трегубов рукавом гимнастерки вытер дрожащие губы, приложил к ним трубу, надул щеки. "Трата-а-а-а! - резко взвизгнула труба и запела: Коноводам подать лошадей!.." Звонко и далеко полились звуки, убегая в густую зелень леса, проникая в самые тайные его уголки.
      Неизвестно, что могли подумать немцы, но казаки, забывая о свисте пуль, поднимали из окопов головы и с изумлением прислушивались.
      Что-то необыкновенно волнующее было в этих певучих звуках, призывное, тревожное, ободряющее!..
      Через двадцать минут эскадрон был на конях.
      Чалдонов, оставив на поле несколько пулеметов, приказал выдвинуть их ближе к деревне и дать огонь по северной окраине, не выпуская немецкую пехоту. После крика "ура" огонь прекратить. Сам же на широком аллюре повел эскадрон в направлении Подвязье - на юг. Но, войдя в ближайший лес, неожиданно круто повернул на восток. В лесу объяснил людям задачу, коням дал отдохнуть, оставленных для прикрытия пулеметчиков скрытно подослал к деревне на расстояние трехсот метров и с клинками наголо, на сумасшедшем карьере ворвался в Устье с запада.
      Темно-серая, с черной гривой, похожая на мустанга Нарта внесла Чалдонова в деревню первым. Фашисты кинулись врассыпную по огородам. Трескуче щелкали выстрелы, рвались гранаты. Чалдонов, поблескивая клинком, носился по деревне. Уцелевшие два танка повернули и покатили в направлении Митьково, где их хорошо встретил посланный Доватором артиллерийский капитан с черными усиками. Третий подбитый танк спешенные казаки закидали гранатами. Взорвали десять автомашин. Не успевшие бежать фашисты были порублены, один захвачен в плен.
      Вся операция была проведена в течение получаса, без единой потери.
      Вспоминая впоследствии эту операцию, Лев Михайлович Доватор шутя говорил газетным корреспондентам: "У меня есть такие хлопцы - в конном строю танки атакуют и клинком рубят..."
      Бой утих. Казаки выводили трофейных куцехвостых бельгийских лошадей и по распоряжению Чалдонова запрягали их в немецкие, на высоких колесах, фуры. Трегубов с трубой за плечами уселся на рослого битюга и нещадно колотил его шпорами по бокам. Лошадь слушалась плохо, шла неровной, тряской рысью. Трегубов, неуклюже и смешно подпрыгивая, подъехал к группе казаков.
      Сюда же подъехал и Чалдонов. Нарта, не успевшая остыть после боя, все еще всхрапывала, рвала повод, сверкая черными глазами, выгибая шею, сердито косилась по сторонам.
      "Не конь, а черт", - с завистью подумал Трегубов. Сравнявшись с группой казаков, Чалдонов поднял вдвое сложенную нагайку, повертел над каской и, медленно опуская ее к стременам, зычно подал команду: "По коням!"
      Казаки быстро выводили коней.
      - Товарищ комэска! Тут пленный! - крикнул кто-то.
      Чалдонов повернул голову. Среди расступившихся казаков стоял в потертом, мутно-сером френче высокий, краснолицый, с рыжими усами немец. Рядом с ним, с автоматами в руках, выпачканные в грязи, стояли Буслов и Криворотько.
      - Где ж вы были? - крикнул Чалдонов, сдерживая кипевшую в груди радость. - Быстренько докладывайте! Времени у нас нет! - Чалдонов нетерпеливо постучал плеткой по передней луке.
      Буслов не спеша счищал с рукава грязь. Сунув руку в карман, достал чистенький, аккуратно сложенный платок и начал протирать им автомат.
      - Все сработали честь по чести, товарищ старший лейтенант! докладывал Криворотько. - Засекли точки, автомашины, замаскированные около хат, подсчитали - девять штук. Вернулись обратно, лесочек прошли, на поле очутились - метров восемьсот осталось до вас. Буслов идет впереди, я сзади прикрываю. Смотрю, он встал и машет мне рукой. Подхожу - режет ножом телефонный кабель. "Правильно", - говорю. Вырезали метров пятьдесят. Решили закурить. Рожь такая - на коне можно спрятаться. Я быстро наглотался, а он сидит себе покуривает - не торопится. "Пойдем", - говорю. "Подожди маленько. У нас, - говорит, - время еще есть". - "Откуда ты знаешь? Наши с тобой часы-то у мастера..." - "А я, - говорит, - по звездам знаю: на охоту без часов хожу. Маленько посидим, - говорит, - связь придут чинить, мы живого немца и сцапаем..." Я ему говорю: "Нельзя, просрочим". А он свое: "Маленько просрочим - не беда! Комэска сказал, если будет возможность - поймайте "языка". Надо попробовать". Ну и попробовали... Век не забуду!
      Криворотько тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб и продолжал:
      - Слышим - идут, бормочут по-своему. Немного - три человека вроде по голосам. На машине приехали, мотор гудит, а они слезли и идут. Буслов говорит: "Ты двух бей, а я одного схвачу". Так и решили. Ну, ждем, значит. Лежим. Слышу - собака: "гав! гав!.." Меня даже мороз по коже подрал...
      - Да!.. - Чалдонов выразительно покачал головой. Он понимал, что значит встретить сторожевую собаку.
      - "Уходим", - шепчу я ему, а он меня цап за шиворот: "Куда?"
      - Да разве можно от овчарки удрать? - вставил все время молчавший Буслов.
      - Пока он меня за воротник держал, - продолжал Криворотько, собака-то со всего маху на нас и налетела. Он стукнул ее прикладом, а немцы вот они, рядом... Орут! Мать честная! Я из автомата свалил одного, Буслов - другого, а этот бежит! - Криворотько показал на пленного. Буслов догнал его и толкнул разок. Слышу - где-то рядом мотор во ржи тарахтит. Надо бы сматываться - так нет, Буслов гранаты взял и пополз. Слышу: трах! Это он танкетку прикончил. А я с этим рыжим вожусь. Гляжу Буслов бежит, а собака-то очухалась да опять на него. Ну, пристрелили ее, а уж уходить некуда: день. Так и сидели в лесочке, пока не услышали - наши "ура" кричат. Вот и все.
      Поблагодарив разведчиков за службу, Чалдонов приказал Криворотько поставить станковые пулеметы на трофейные брички и двигаться вслед за эскадроном. Наскоро написал в штаб полка донесение и, протягивая Буслову, сказал:
      - Передать лично командиру полка. И пленного отведешь. Ты схватил ты и веди.
      Построив эскадрон, Чалдонов широкой рысью двинулся на Подвязье.
      ГЛАВА 8
      До командного пункта дивизии штаб Доватора вел Поворотиев. Лейтенант был утомлен до последнего предела, а отдохнуть, как приказал Лев Михайлович, он так и не успел.
      По лесу ехали бодрым шагом, без особых предосторожностей.
      В темноте, дробясь и перемешиваясь с конской поступью, цокали подковы, звякали привьюченные клинки, доносился сдержанный людской говор, мелькали вспышки украдкой зажженных цигарок. Узкая тропка, по которой двигался штаб, сворачивала то вправо, то влево, уходила все глубже в лес. Неожиданно Доватор наехал на круп стоявшего впереди коня. Сокол встревоженно остановился. Лев Михайлович разглядел в темноте силуэты всадников. Это были дозорные.
      - В чем дело? - спросил Доватор.
      - Болото, товарищ полковник...
      Доватор выехал вперед. Следом за ним - Карпенков. Увидев Поворотиева, Лев Михайлович спросил:
      - Куда заехали, ваше степенство?
      - Он сам не знает куда! - сказал Карпенков.
      - Тут тропинка должна быть! - пробормотал Поворотиев. Он понял, что спутал ориентиры и заблудился. Вглядываясь в темный, мрачный лес, он передергивал поводья, мучил коня, мучил молчаливо стоявших в ожидании людей, а больше всего - самого себя. Не так страшна была яростная ругань Карпенкова, как молчание Доватора.
      - Начальник штаба, ориентируйтесь, - сухо приказал Доватор.
      Карпенков, проклиная все на свете, пригнувшись к передней луке, водил фонариком по развернутой карте. Но, казалось, легче было сосчитать на небе звезды, чем ориентироваться в кромешной тьме смоленского леса, с его сотнями тропок, дорожек и просек. Пришлось возвращаться обратно. На командный пункт штаба дивизии прибыли все же вовремя. Начинало светать.
      Начальник штаба дивизии капитан Ковров, узкоплечий, с узким лицом, сидел у костра и сушил портянки.
      Доватор подъехал к костру; не слезая с коня, спросил:
      - Где комдив?
      Капитан быстро вскочил, хотел было козырнуть, но в правой руке у него была портянка. Он стоял в одном сапоге, наброшенная на плечо бурка сползла на землю. На груди светился орден Красного Знамени. Блеснув сплошным рядом золотых зубов, капитан ответил:
      - Комдив, товарищ полковник, на переднем крае.
      - А что делается на переднем крае? - постукивая стеком о шпору, спросил Доватор.
      - Разрешите, товарищ полковник, чебот надеть! - Капитан, улыбнувшись, показал на босую ногу.
      - Надевайте.
      Доватор переменил на седле посадку, глубже продвинул в стремена носки сапог. Взглянув на сапоги капитана, заметил, что они были все в грязи, а сам капитан был мокрый до пояса.
      В стороне казаки копали большую квадратную яму, похожую на блиндаж. Повернув голову, Доватор спросил:
      - Это что?
      - Могилку роем, товарищ полковник, - ответил пожилой казак и, всадив лопату глубоко в землю, почтительно вытянулся.
      Тут только Доватор увидел, что под елью на плащ-палатке лежит труп капитана Наумова.
      Лев Михайлович опустил голову, отвернулся, точно вспомнил в ту минуту, что на войне за каждым ходит по пятам смерть.
      Стрельба постепенно стихала, удаляясь; только на правом фланге изредка вспыхивала ожесточенная перестрелка, но вот и она резко оборвалась. Доватор знал, что там все еще безуспешно пыталась пробиться кавдивизия.
      На небе разгоралась заря, но в тени густых деревьев было сумрачно и неприветно.
      - С передовым отрядом нет связи более двух часов, - докладывал капитан Ковров. - Рация молчит. Посланный на усиление полк Бойкова залег. Осипов сначала замешкался, а потом прорвался. На узком участке противник закрыл брешь. Надо полагать, полк Осипова окружен в отдельном лесочке, западнее Устья. Так говорят раненые. Головной отряд Бойкова немцы обстреляли в районе сараев...
      Доватор понял, что обстановка неясная, запутанная, и приказал Карпенкову снять с правого фланга еще два полка и приготовиться к прорыву усиленной группой. Повернул коня и поехал в полк Бойкова.
      Получив приказание Чалдонова, Буслов без особого труда разыскал прежний командный пункт, но там уже никого не было. Устало опустившись на пенек, Буслов вынул из кармана роскошный, с кружевами, кисет, закурил, раздумывая, куда ему теперь следует направиться. Немец, показывая руками на землю, что-то заговорил, поглядывая на Буслова.
      - Чего ты бормочешь, как глухарь? - спросил Буслов.
      Немец продолжал показывать на землю и тыкал себя в грудь.
      - Вот, поди ж, разбери его! Ты меня не тревожь, а то по шее дам. Сядь лучше и сиди!
      Буслов махнул рукой.
      - Данке, данке! - немец одобрительно кивнул головой и сел.
      - Что - танки? Горят за мое почтение!.. Ты уж лучше помалкивай...
      Немец протянул руку, давая понять, что он просит курить.
      - Ты, значит, курить захотел? Чтобы такой кисет стал поганить? А знаешь, что мне за это будет? Меня Маринка в Волге утопит... Ты можешь понимать, кто такая Маринка или нет? Капитан парохода, понял? Невеста моя. - Буслов прищурил глаза, и в них заиграла добродушная улыбка.
      - Я, я, - бормотал немец, кивая головой.
      - Что "я-я"? Ты меня собакой травил, а теперь закурить просишь. Какой деликатный! Совесть у тебя есть? Или вы привыкли с чужой сковороды блины жрать? Да что с тобой говорить, все равно ни бельмеса не понимаешь... На уж, покури. - Буслов захватил щепотку табаку и подал немцу.
      - Данке, данке, - гитлеровец подобострастно склонил голову.
      Заплевав цигарку, Буслов приподнялся, тревожно огляделся по сторонам, соображая, куда ему идти. По удаляющимся выстрелам он понял, что полк ушел вперед. Подумав немного, приказал немцу двигаться в обратном направлении, то есть на запад.
      Не заметь Буслова дозорные, высланные Доватором, ему еще много пришлось бы постранствовать по лесу.
      Доватор спешился со штабной группой на опушке леса и стоял, поджидая ускакавших к Буслову дозорных. Узнав, что Буслов только что из Устья, Доватор сначала не поверил.
      - Ты, может быть, перепутал?
      - Никак нет, товарищ полковник! - Буслов отрицательно покачал головой. Спохватившись, добавил: - Я к майору, с донесением. - Сняв каску, Буслов достал свернутую трубочкой бумажку и подал Доватору.
      Прочитав донесение, Доватор молча передал его Карпенкову. Оказывается, многое зависело от своевременной доставки донесений.
      - Красноармейцев Буслова и Криворотько, - Доватор посмотрел на Карпенкова, - при первой возможности привести ко мне. Криворотько я знаю, это пулеметчик. А Буслова... Ты знаешь его? - Лев Михайлович пристально вглядывался в серые улыбчивые глаза Буслова.
      - Буслов - это я, товарищ полковник...
      - Ты Буслов? - Доватор был поражен скромностью этого человека. Вся его тяжелая фигура, маленькие спокойные глазки никак не сочетались с его дерзким подвигом, который был подробно описан в донесении Чалдоновым.
      - Карпенков, слышишь! Это Буслов!
      Доватор крепко сдавил твердую, как камень, руку Буслова и подвел смутившегося парня к стоявшей вблизи группе командиров.
      В полку подполковника Бойкова, куда через полчаса приехал Доватор, он застал связного, прибывшего от Осипова. Из донесения, которое прислал майор, Доватор узнал, что передовой отряд в 5.00 прорвался в направлении Подвязье и сосредоточился в двух километрах северо-восточнее Заболотской. Одновременно Осипов сообщил, что в районе Макарово большое количество пехоты противника с артиллерией спешно переправляется на западный берег реки Межа.
      - Молодец майор, не подвел! - передавая донесение Карпенкову, медленно проговорил Доватор. - Осипов разыграл блестящее начало! Оторвался почти на восемь километров и может очутиться в трудном положении. Надо немедленно помочь, а то немцы прижмут его.
      - Сейчас можно быстро продвинуться! - решительно сказал Карпенков. Он уже понял, что противник из района Макарово может подбросить пехоту и закрыть брешь.
      Но на самом деле обстановка была значительно хуже, и Карпенков не продумал ее до конца. Правильно оценили ее только два человека: Доватор и полковник Атланов, комдив.
      Все штабы, вьючные кони с боеприпасами и продовольствием, а также и основные резервы еще не тронулись с места и находились в лесу северо-восточнее станции Ломоносово. Движение дивизии застопорилось в направлении Болхино - там немцы оказывали упорное сопротивление. Пропустить колонну через узкую полоску прорыва было не так-то просто. На это надо было иметь достаточный срок, а от Макарова до Устья расстояние исчислялось двумя километрами. Немцы в любое время могли двинуть на Устье пехоту, ударить по движущейся колонне во фланг и рассечь ее пополам. Кроме того, противник мог в любое время бросить авиацию.
      - Надо продвигаться, Лев Михайлович, время идет! - Карпенков нетерпеливо глянул на часы. - У нас один выход...
      - Это не выход! - Доватор холодно пожал плечами и выразительно посмотрел на него воспаленными от бессонницы глазами.
      В жизни каждого одаренного человека бывают необыкновенные минуты: словно вдруг просыпаются все силы таланта.
      Лег Михайлович вскинул голову, надвинул кубанку до самых ушей, крикнул:
      - Коня! - И тут же спокойно добавил: - По коням, штаб.
      Сергей знал этот голос и подал коня рысью с места.
      - В направлении Курганово, немедленно понимаешь, Карпенков, немедленно! - подчеркнул Доватор. - Занять лес западнее Макарова. Там-то и необходимо прикрыть основные силы Атланова. Головная колонна подошла, пропускай быстро!
      Карпенков побежал выполнять приказание. Он уже понял, в чем заключалась разумность решения Доватора. Оно имело два главных преимущества: ликвидировало опасность нападения с левого фланга и укрывало конницу в лесу от возможного налета авиации...
      Это был один из замечательных маневров Доватора. Наступающих на правом фланге в юго-западном направлении конников Медникова Лев Михайлович неожиданно повернул на юго-восток - на Курганово. Никто этого предположить не мог. Но Доватор, принимая решение, понимал, что огромные лесные массивы в этом районе давали возможность свободно маневрировать и наносить противнику внезапные удары одновременно во многих местах.
      Гитлеровское командование было введено в заблуждение и не могло определить численность кавалерийского соединения. В панике оно объявило цифру 100 000!
      Конники Медникова, оставив на правом фланге небольшой заслон, быстро свернувшись в походные колонны, стремительно двинулись через лесные заросли на Курганово. Рассыпав эскадроны веером, начали уничтожать ближайшие гарнизоны.
      Тем временем полки Атланова, опрокинув заслоны противника, развернулись фронтом на юго-запад и на запад, продвигаясь все дальше в тыл. Весь дальнейший ход операции начал развиваться так успешно и быстро, что противник не мог сразу опомниться и организовать какое-либо сопротивление. Бежавшие из гарнизонов немцы всюду попадали под казачьи клинки.
      - Мы ничего не могли сообразить, - показывал в этот день пленный гитлеровский офицер. - Сразу была потеряна связь между батальонами и полками. Мы не могли знать, где находятся наши начальники, и не получали приказаний. Не было возможности вызвать авиацию. Куда мы ни бежали, всюду были казаки. Было очень страшно. У вас такие быстрые кони...
      Отдавая начальнику штаба приказ, Доватор говорил:
      - Самое главное - внезапность, быстрота. Промедление смерти подобно. На войне не идет все по уставу, гладко... Если есть возможность ошеломить противника, заворачивай круче. Не упускай момента. Никаких у противника оборонительных сооружений нет. Обрушивайся камнем на голову и кончай без остатка.
      Лев Михайлович сломал тоненький березовый прутик, встал на краю широкой просеки, по которой бодрой рысью двигались эскадроны. Сильные кавказские кони, поскрипывая вьюками, иногда переходили на галоп и радовали своей резвой бодростью. Бойцы, туго подтянув у касок подбородные ремни, с присущей кавалеристам ловкостью, умело, всем корпусом, облегчали конский бег.
      Слабый ветер разгонял дымчатые туманные полосы и доносил отдаленные волны хлесткой и частой стрельбы и первые протяжные звуки мощного раскатистого "ура".
      Лев Михайлович поднимал с уха кубанку, а дыхание само останавливалось, чтобы лучше слышать.
      Наступило утро. По верхушкам деревьев солнце раскидывало яркий блеск теплых лучей...
      В 9.00 23 августа 1941 года Лев Михайлович обнимал Осипова в лесу северо-западнее Заболотской.
      - Здравствуй, горячее солнце! Здравствуй, славный денек во вражеском тылу! - Доватор снял кубанку и повесил на сук. Высокая кудрявая елка пошевеливала зелеными лапами, словно приветствовала заполнивших лес кавалеристов.
      Обычно порывистый и резкий, Осипов был сейчас сух и сдержан.
      - Солнце-то светит, да пока плохо греет, - ответил он на пылкое восклицание Доватора.
      - Экий ты, брат, мрачный! - медленно проговорил Лев Михайлович. Он догадывался, что майор "куражится": видимо, не забыл недавнего разговора. Доватор терпеть не мог всякой недосказанности.
      - Не мудри, Осипов!
      - Не мудрю, Лев Михайлович... Командира эскадрона потерял, политрука... и казаков... - Осипов повернулся лицом к Доватору. В глазах его была печаль. Лев Михайлович нахмурился.
      - А еще? - спросил он настойчиво.
      - Всего около тридцати человек. Разве мало?
      - Ничего не говорю. Я капитана Наумова потерял.
      Гримаса боли скользнула по лицу Доватора, он усилием воли согнал ее. Наклонившись к Осипову, тихо сказал:
      - Пушки-то ведь он тебе подкинул вовремя...
      - Здравствуйте, товарищ полковник!
      Доватор быстро оглянулся. Перед ним с усталой и в то же время беззаботной улыбкой на лице стоял Алексей Гордиенков. Из-под бурки у него выглядывали на одной ноге госпитальная брезентовая тапочка, а на другой хромовый сапог со шпорой.
      Доватор несколько секунд смотрел на него с молчаливым любопытством.
      - Хорош! - Доватор провел рукой по непокрытой голове. - Посоветуй, Антон Петрович, что мне с ним делать?
      Гордиенков, уловив приветливый взгляд и снисходительную усмешку, понял, что встрепка будет пустяковая.
      - Наградить, товарищ полковник! - ответил Осипов. Майор взял Алексея за руку и подвел к Доватору. - Он в тыл проскочил одним из первых. А в Подвязье вместе с Чалдоновым на тачанках въехали. Приспособили трофейные немецкие брички, поставили станковые пулеметы и ворвались нахально, как незваные гости на свадьбу. Все сошло удачно, но за риск маленько побранить надо. Хотя, как говорят, победителей не судят...
      - Хорошо, когда удача! В общем-то безобразие, ваше степенство! Доватор посмотрел на Гордиенкова строго и колюче. - Объясни мне, как ты сюда попал?
      Алексей без утайки рассказал все события последней ночи.
      За лесом пощелкивали винтовочные выстрелы, доносилось раскатистое "ура". Чалдонов порубил фашистов в деревнях Заболотская и Верга. Другие полки разгромили гарнизоны в Суровцеве, Турнаеве, Коноплеве, Пузькове, Пашкове. Казаки продвигались стремительно, в села врывались внезапно и дерзко. Немцы, не ожидавшие прорыва, в панике разбегались.
      В 13.00 конница сосредоточилась в лесу южнее деревни Никулино. Другая часть конницы, двигаясь по западному берегу реки Межа, ликвидировала гарнизоны в Курганове, Попкове, Старых Мокряках.
      В полдень 23 августа кавалеристы готовили первый обед на занятой врагом территории.
      В продуктах недостатка не было. В лагерь стекались укрывавшиеся от фашистов советские люди: кто нес буханку хлеба, кто - картошку, кто живого петуха.
      - Как же нам дальше-то быть, товарищи? - Не было человека, который не задал бы такого вопроса.
      Молоденькая девушка в коротеньком жакетике сидела против Доватора, морщила утомленное миловидное лицо, рассказывала:
      - Сестренке семнадцать... Пришли, забрали, увезли; куда - неизвестно. Говорят, в Германию. Хорошо, что меня дома не было. Я убежала в лес - там много наших скрывается от фашистов. Хотела фронт перейти, да вот вас встретила. В нашей деревне старик живет, беженец, пробирался из Белоруссии и застрял: жена заболела. Он направил меня к партизанам, а я их не нашла... Что мне делать? - Девушка кусала губы, морщилась, но не плакала.
      - Вы говорите, в вашей деревне штаб стоит? - спросил Доватор.
      - Да. Генерал есть, и еще один приезжал, останавливался в нашем доме.
      Девушка смотрела Льву Михайловичу в глаза.
      Сведения, которые она передала Доватору, совпадали с данными армейской разведки. В Рибшеве должен был стоять штаб немецкой армии.
      - Товарищ Аверина, а если вас направить обратно?
      - А зачем мне обратно? - спросила девушка.
      Она догадывалась, к чему клонит полковник.
      - Партизанить, - коротко ответил Доватор.
      - Но я же не нашла отряда!
      - Надо найти. Приведите сюда старика беженца. Место встречи мы вам укажем. Согласны? С вами пойдет одна наша девушка.
      Аверина решительно кивнула головой...
      В дивизионе разведчиков пир шел горой. На плащ-палатке была насыпана куча трофейных галет, стояла раскупоренная бутылка, консервы и круглая банка с искусственным медом. Вокруг сидели Салазкин, Торба, Воробьев и Оксана.
      - Может, Ксана Григорьевна, заморского винца отведаете? - услужливо предлагал Салазкин.
      - Не хочу.
      Оксана лукаво щурила глаза и нехотя грызла твердую, как доска, галету.
      - Ну чего ты, писарь, пристал, точно репей к бурке? Не хочет пить человек. Да и кто станет тянуть такую кислятину? - Яша Воробьев сердито отставил бутылку в сторону: - Филиппу Афанасьевичу отдать - он все выдует.
      - А где он зараз? - спросил Торба.
      - Около коней сидит, - ответил Воробьев. - Какого-то старичка ромом угощал, коня галетами кормил, а теперь военфельдшера Нину потчует и про сражение расписывает. Его только слушай. Теперь, наверно, до города Берлина доехал...
      Шаповаленко сидел с Ниной под кустом и беседовал.
      - Как подошли к сараю, - рассказывал Филипп Афанасьевич, - немец, вижу, в окопе стоит и, як сыч, голову поворачивает в нашу сторону. А мне в это время чихнуть приспичило. Хоть нос оторви и кинь в сторону... Не вытерпел... Хлопцы в спину тумака дали. И правильно - за такой чих дрючком надо по голове. Вот зараз лечусь...
      Шаповаленко показал на бутылку с ромом.
      - А лейтенант Гордиенков с вами был? - неожиданно спросила Нина.
      - Да где ж ему быть? Ракету кинув, а потом гранаты начал в сарай швырять. Смелый хлопец!..
      - Страшно было?
      - Як кому... Вон Яша Воробьев фашистов бил, словно куропаток на охоте. Метко и не торопится. А вот мой дружок Захар Торба кидался то туды, то сюды...