- А лейтенанта вы видели? - опять у Нины непроизвольно вырвался назойливый вопрос. Оттого, что Алексей был с ней в тылу врага, она чувствует себя бесконечно счастливой.
      Подвыпивший Шаповаленко небрежно покручивал ус, по лицу его пробегала лукавая улыбка.
      - Що я видел? На веку, дочка моя, як на большой ниве, каждое зерно глазом не побачишь.
      "Шаповаленко - к полковнику!.. Оксану Гончарову - в штаб!" передается по лесу звонкая команда.
      В сумерках конница снялась с лагеря и двинулась глубже в тыл врага в леса Духовщины.
      Катя Аверина, Оксана Гончарова вместе с Шаповаленко и Захаром Торбой были направлены с особым заданием в район Рибшево.
      ГЛАВА 9
      Закат жидким золотом обливает верхушки деревьев, окрашивает их в оранжевый цвет, и кажется, что они усыпаны золотистыми плодами. Ветерок разносит смолистый запах сосны и болотного мха.
      Смолой пахнет от молодого, недавно посаженного леса. Сизые колючие сосенки тянутся стройными рядами вдоль зеленого могучего массива леса, точно стоят под надежной охраной старых великанов, за которыми укрылось еще не остывшее вечернее солнце. Лучи его пробиваются сквозь высокие деревья и заливают широкое поле с изуродованными, беспорядочно разбросанными ржаными снопами.
      Из густых темных елей шумно вылетает тетерев, проносится над пожелтевшим картофельным полем, на котором одинокий старик копает картошку. Тетерев с размаху плюхается на жнивье, грудью в солому, встряхивает крыльями, поднимает голову и встревоженно прислушивается...
      В чаще молодых сосенок шевелится куча зелени. Сквозь сосновые ветки на тетерева смотрят четыре зорких настороженных глаза.
      Шаповаленко облизывает языком спутанные усы, толкает локтем Торбу в бок, шепчет:
      - Вот ужин-то! - Филиппа Афанасьевича разбирает охотничий зуд. Лежа на животе, он цокает шпорой о шпору.
      - Тихо!.. Бачишь - человек... - Но договорить Захар не успел. Тетерев с шумом взмыл вверх и полетел к лесу.
      Старик, копавшийся на картофельном поле, вздрагивает, поднимается во весь рост и провожает глазами птицу. Потом снова нагибается, торопливо сует в мешок картошку, настороженно оглядывается по сторонам...
      Он смотрит туда, где у картофельного поля пролегает большак. На рыжей дорожной глине - широкие следы танковых гусениц. По обочинам валяются исковерканные остовы сгоревших машин, в воронках плесневеет желтоватая, словно разведенная кровью, вода. Обрывки солдатских обмоток, конские ребра, обтянутые потемневшей кожей...
      Недалеко от леса виднеется деревня с белым зданием школы. Из деревни доносится рев моторов, выкрики гитлеровцев.
      Гортанные крики раздражают Захара: режут уши и сердце. Он не отрывает глаз от бинокля. Неуклюжий темно-серый броневик с желтым крестом выползает из деревни и направляется по большаку к лесу. За ним катится грузовик с фашистами. Старик исчез в желтой картофельной ботве, словно сквозь землю провалился... Не доехав до леса метров двести, броневик развернулся и приготовился обстреливать опушку леса. Русский лес всегда страшил немцев. Прежде чем въехать в него, броневик открывает стрельбу. "Дук-дук-дук" бьет крупнокалиберный пулемет. Над головами разведчиков веером полетели разрывные пули. Броневик трясся, вздрагивал всем корпусом. На лобовом щите кривлялась в сумасшедшем танце ведьма с горящим факелом. Обдав разведчиков вонючим перегаром бензина, машины скрылись в лесу.
      - От сукины сыны! - Филипп Афанасьевич приподнял голову и тяжело перевел дух. - Це ж не война - смертоубийство!..
      Торба, прищурившись, напряженно посмотрел на Шаповаленко.
      - Ты мне лучше скажи, где дивчата?
      Шаповаленко пожал плечами.
      Торба нервничал. Прошло больше трех часов, как девушки ушли в деревню. Они должны были привести человека, который знал явку партизанского отряда и точное расположение немецких гарнизонов в этом районе. Сведения надо было доставить в штаб к вечеру. Но девушки не возвращались.
      - Треба того поселянина гукнуть и побалакать! - предложил Филипп Афанасьевич, показывая на старика, который снова копался на картофельном поле.
      - А кто вин такий?
      - Раз от немцев ховается - значит, свой! - резонно заметил Филипп Афанасьевич. Отбросив кучу маскировочных веток, он вышел из кустов и резко свистнул.
      Старик разогнул спину и быстро оглянулся. С минуту разглядывал он неожиданно появившегося человека, потом, выпустив из рук мешок, побежал навстречу разведчикам.
      - В лесок, ребята! - старик, сутулясь, махнул рукой в направлении леса и сам пошел впереди, широкоплечий, ширококостый, с густой всклокоченной седой бородой, с морщинистым суровым лицом.
      - Откуда, папаша? - спросил Торба.
      - Велик свет божий!.. - Старик взглянул из-под косматых бровей, и улыбка осветила его большие черные глаза.
      - Вы нам скажите, як эта деревня называется? Немцев там много? спросил Шаповаленко.
      - Немцы есть, - уклончиво ответил старик, с любопытством оглядывая разведчиков. Это были не обыкновенные солдаты. Диковинкой казались ему тонкие кавказские ремешки с серебряным набором, удерживающие тяжелый груз в виде автоматных дисков в брезентовых чехлах, рубчатые гранаты-лимонки. И ружья были не обыкновенные - очень короткие, с металлическими колесами и дырявыми стволами. Старик понял: именно о них, об этих солдатах, идет по деревням Смоленщины слух, что бьют они фашистов смело и беспощадно.
      - Так как же эта деревня называется? - спросил Захар. Он сел под сосну, зажал автомат между коленями и развернул ярко раскрашенную карту.
      - Рибшево, - ответил старик.
      Торба кивнул головой в знак удовлетворения.
      - Садитесь, папаша. Зараз покурим и побалакаем трошки. Як вас по имени-отчеству? - Торба с подчеркнутым уважением смотрел на старика.
      - Григорий Васильевич Гончаров. А по-белорусски дед Рыгор. - Старик тяжело опустился на землю, пошарил рукой в кармане, достал корешок самосада и разломил его на ладони.
      - Значит, Григорий Васильевич Гончаров? - Захар еще внимательней оглядел деда и только хотел о чем-то спросить, как его опередил Шаповаленко.
      - А у нас в полку повар тоже...
      - В яком полку? - оборвал его Захар и многозначительно подмигнул. Вы бы лучше, товарищ Шаповаленко, деда моршанским табачком угостили!
      Филипп Афанасьевич смекнул и замолчал. Торопливо достал ружейную масленку, приспособленную под табакерку, отвинтил крышку и отсыпал деду на солидную закрутку.
      - Ты, папаша, убери свои корешки. Нашей, моршанской, закури...
      Захар оторвал кусок газеты и, протягивая деду, спросил:
      - Вы давно живете в Рибшеве?
      - Не-ет! - Дед Рыгор отрицательно покачал головой. - Я беженец - из Белоруссии. У меня старуха хворая, в бане лежит, а дочка... - Дед Рыгор сильно затянулся и закашлялся. - Добрая махорка!.. Хожу вот и бульбу, как вор, копаю. Увидят немцы - стрелять починают. Хоть с голоду подыхай...
      - А як зовут вашу дочку? - спросил Торба. - Не Оксана?
      - Оксана, - дед Рыгор вздрогнул и быстро спросил: - А откуда вы знаете?
      Разведчики подробно рассказали все, что знали об Оксане Гончаровой.
      На твердых губах деда застыла суровая улыбка. В этой улыбке светились отцовская гордость и глубокая любовь. Он не расчувствовался, не заплакал, поблагодарил казаков коротко и просто.
      Дед Рыгор рассказал разведчикам о немецком гарнизоне, о системе караулов, о движении транспорта по большаку. Сообщил, что в Рибшеве стоит штаб, но какой - точно сказать не мог. Знал, что здесь есть квартира немецкого генерала. Палкой начертил на земле схему.
      - Подход здесь дюже добрый, - говорил дед Рыгор. - По речушке, скрозь кусты, до самого моста. Там стоит часовой. С другого конца деревни - окопы и пулемет стоит, а где огороды - там густая конопля, а за ней начинается топь. Можно подойти и посмотреть хоть сейчас. Не опасно. Там я каждый вечер к старухе пробираюсь, а днем в лесу прячусь...
      - А як с партизанами? - спросил Шаповаленко.
      - Есть. За болотом. Увижу дочку - скажу ей где.
      Было решено: дед незаметно проберется в деревню и узнает в доме Авериных о судьбе девушек. Тем временем разведчики обследуют местность.
      Осторожно переползли большак. Краем леса дошли до речки и залегли в коноплях, против огородов.
      Дед Рыгор придвинулся на несколько метров вперед. Он хотел поговорить с мальчишкой, который пас теленка. Захар, решив понаблюдать за поведением часового, пополз к мосту. Шаповаленко остался на месте. Из конопли, в которой залег Филипп Афанасьевич, вся деревня была видна как на ладони. Он видел, как женщина, опасливо озираясь по сторонам, набирала у колодца воду, даже ни разу не стукнула ведрами. Опустив голову, торопливо пошла в хату. Ухватившись за подол ее юбки, вприпрыжку бежала босоногая девочка лет трех. К школе часто подкатывали мотоциклы, иногда нагруженные ящиками автомашины.
      Неожиданно из сарая навстречу женщине с громким кудахтаньем вылетели куры. За ними гнался гитлеровец с автоматом в руках. Он был без френча, сзади, как хвост, болтались зеленые подтяжки, из-под съехавшей набок пилотки торчали светлые волосы.
      - Айн момент, мадам! - кричал он. Гоняясь за курами среди кочанов капусты, он сделал несколько выстрелов из автомата.
      Бросив на дороге ведра, схватив визжавшую девочку за руку, женщина побежала к хате. Исчез и мальчик. Белоголовый теленок с веревочкой на шее истекал кровью, повалившись на бок и судорожно дрыгая копытами.
      - Айн моме... - Немец остановился вдруг на полуслове. Шагах в десяти от него лежал дед Рыгор.
      - Русь! Вставайт! - скомандовал гитлеровец. - Што сдесь телает крязный старикашек?
      - Бульбы подкопать ходил... Стрельба - сробел, да и лег, - отряхивая штаны, ответил дед Рыгор.
      - Тут не бульба, а капуста, а?
      Шаповаленко лежал метрах в пятнадцати. Правой рукой он сжимал автомат, а левой вцепился в дерн, как в гриву коня, и вырвал вместе с комьями земли пучок травы.
      Налетел ветер, конопля закачалась. Семя, налитое маслянистым соком, дождем сыпалось на кубанку, за воротник гимнастерки, в открытый магазин автомата.
      В огороде покачивались подсолнухи на высоких крепких ногах, с поникшими вниз зелеными шапками. А среди кочанов капусты перед светловолосым гитлеровцем стоял дед Рыгор...
      Филипп Афанасьевич видел его ширококостую спину и висевший на плече мешок с картошкой.
      - Ви знайт, што такой запретный зон? Приказ генерала фон Штрумф за прокулок по этот, говорят по-русски, зон полагает пук, пук...
      Вилли, денщик генерала Штрумфа, знал русский язык не хуже своего господина.
      Штрумф дрессировал денщика на совесть. Ночи заставлял его просиживать за изучением иностранных языков и стенографии.
      Вилли не только лакей, раболепно преданный господину, но и его доверенное лицо.
      Офицеры, окружающие генерала, побаиваются Вилли. Даже полковник Густав Штрумф, старший сын генерала, порой с опаской поглядывает на отцовского лакея.
      - Ви, значит, испугался стрельпа и лежаль?
      Дед Рыгор молча кивает головой.
      Желтые под белесыми ресницами глаза Вилли суживаются, точно его начинает клонить ко сну, но неотступно следят за каждым движением жертвы.
      Он дотрагивается стволом автомата до груди деда Рыгора, кивает головой через плечо и отрывисто говорит:
      - Ком!..
      Шаповаленко несколько раз порывался вскочить, броситься на растрепанного гитлеровца, крикнуть: "Хенде хох!" - и утащить его в кусты: это был бы драгоценный "язык", умеющий объясняться по-русски. Но на крики Вилли и на выстрелы подошло человек пять немцев. Прислонясь к стене сарая, они равнодушно понаблюдали за действиями денщика и ушли.
      Филипп Афанасьевич понимал, что риск велик. Да и строго было приказано: ни в коем случае не поднимать шума и не обнаруживать себя. Но уж слишком была заманчива перспектива захватить живьем или убить этого самодовольного гитлеровца в зеленых подтяжках, который тыкал пальцами старику в глаза, кривлялся и гримасничал, как обезьяна. Да и жаль было деда Рыгора: ему предстояла тяжелая участь... Перед глазами так и стояла скупая, мужественная улыбка его...
      Шаповаленко решительно сдернул с головы перепутанные плети гороха, которыми он замаскировал папаху, усилием воли подавляя волнение, схватил зубами пузатый стручок, разгрыз его и тут же выплюнул. Осторожно приподнявшись, приглушенным шепотом повелительно сказал:
      - Хальт! - и вскинул автомат к плечу.
      Вилли нервно вздрогнул, повернул голову: на краю конопляника стоял усатый казак в черной папахе и целился ему в лоб.
      Немец расширенными от ужаса глазами смотрел на шагнувшего к нему Филиппа Афанасьевича - смотрел, как на страшный призрак. Вислоусый казак, словно выросший из-под земли, нес ему неотвратимую смерть. Подняв над головой руки, Вилли попятился назад. Вдруг он сделал прыжок в сторону, упал на живот и, ломая руками листья капусты, с необычайной быстротой побежал на четвереньках к ближайшей хате, делая при этом отчаянные скачки из стороны в сторону и вопя дурным голосом: "Руссиш!.. Козакен!.."
      Шаповаленко не мог сразу поймать прыгающую перед глазами мушку. Вилли дергался и взлетал, как бумажный попрыгунчик, но вряд ли это могло ему помочь... Вот в предохранительном кольце над мушкой Филипп Афанасьевич уловил его фигуру и нажал на спуск... Затвор только глухо чвакнул. Слишком густо смазанный автомат с семенами конопли в магазинной коробке на этот раз отказал!..
      Вилли орал так, словно его надвое распиливали поперечной пилой. Из хат выбегали немцы, тревожно крича; затрещали беспорядочные выстрелы.
      - За мной, старик! - крикнул Филипп Афанасьевич и бросился в коноплю. Дед Рыгор, пригнувшись, побежал было за ним следом, но вдруг грузно повалился в картофельную ботву. К нему, крича во все горло, поливая огороды и кусты пулями, бежали немцы.
      ГЛАВА 10
      Блиндаж, в котором помещался командир армейской группировки генерал-лейтенант фон Штрумф, - целый дом, опущенный глубоко в землю. Пол застелен огромным мягким ковром, стены обиты светло-коричневой материей. Блиндаж освещен электричеством - ток дает автомобильный мотор.
      Генеральское кресло сделано из неочищенных стволов молоденьких берез и обито желтоватой бархатной материей. Штрумф, как и многие немцы, неравнодушен к русской березке.
      Генерал внимательно смотрит на изодранный, прожженный пиджак деда Рыгора, на окровавленную штанину. Одутловатые щеки генерала свисают на тугой воротник. Седые усы коротко подстрижены. Бледные губы, круглые, навыкат, глаза выражают нечто похожее на улыбку. Но такой жестокой складки в углах губ дед Рыгор еще не видел ни у кого...
      Генерал хоть и коверкает русские слова, но выговаривает их отчетливо и ясно.
      Он вовсе не допрашивает белорусского колхозника - он разъясняет ему суть происходящих событий и главное - ошибки русских людей...
      - Господин Гончароф напрасно убегаль от мои солдат. За это получилось маленький ранение. Русский люди идут в лес и совершают бандитизм - это ужасна! Я вынужден принимать карательный мероприятий... Ви, господин Гончароф, крестьянин, почетный старец, у вас рука мозольна, ви любите свой старушка, свой хата, свой жито, коровки - разве вам нужен война?
      - Нет, мне не нужна война, совсем ни к чему, - отвечает старик.
      Он смотрел на улыбчивое лицо генерала и чувствовал себя точно в дремучем лесу: весело поют на деревьях птички, а из куста следят за каждым движением круглые глаза невидимого зверя...
      - Очень справедливый ответ, господин Гончароф! - восклицает генерал. - Из России мы хотим делайт культурный страна.
      Неожиданно вошел Вилли. С полминуты, о чем-то раздумывая, постоял у двери, потом шагнул к старику и молча сшиб с его головы картуз. "Рус мужик! Никс культур..." Штрумф, отлично умевший владеть собой, на этот раз был выведен из терпения.
      - Вилли, вы болван! - крикнул он по-немецки. - Пошел вон!
      Вилли вытянулся, выпятил грудь и, стукнув каблуками, вышел.
      Дед Рыгор с трудом наклонился, молча поднял картуз, посмотрел вслед ушедшему денщику, крякнул и откашлялся.
      - Я будут наказайт этот шалопай! - сказал раздосадованный генерал. Молодежь устраивайт всякий безобразий!
      Поступок Вилли вывел генерала из равновесия и испортил все дело. Надо было начинать сначала...
      Генерал знает людей и знает, как можно добиться от них покорности. Но он не может ничего поделать со стариком белорусом. Гончаров все упорно отрицает. Никаких казаков и партизан он не знает. Он копал картофель для больной жены, которая лежит в бане. Генерал может убедиться в этом...
      - Хорошо, хорошо. Мы отправим ваш жену к доктор... Ви получить лошадь, хлеб - все будет полний порядок...
      Дед Рыгор, пробираясь на Большую землю, прошел от Витебска до Духовщины. Кроме сожженных деревень да пристреленных ребятишек, он не видал никакого другого порядка.
      Генерал говорит вкрадчиво и тихо:
      - Русский хлеб и немецкий техника - это всемирный богатств, Гончароф!.. Ви, я вижу, неглупый человек. Ви трудовой хлебороп, должны понимайт превосходство немецкой техник. Никакие фанатичные партизаны, казаки, атаманы Доваторы не могут задерживайт великий движений германской армии на восток! Не следует помогайт казачий банда и партизан. Русские совершают крупная ошибка, не желая захотеть дружба с германской власть...
      - А почему ваши солдаты стреляют в баб, когда они на поле картошку копают? Какая же тут дружба?..
      - Запретный зон! - восклицает Штрумф. - Бестолковий люди!
      - Часового поставить - и вся недолга. Зачем же из ружей в народ палить? - возражает дед Рыгор.
      Ответ старика ставит генерала в тупик. Он умел видеть людей насквозь, умел быстро принимать решения и проводить их в жизнь, но сейчас простые слова старика обескураживают его.
      С начала военных действий на востоке он понял, что успех немецких армий объясняется их временным количественным превосходством над противником. Упорство русских, с каким они защищали свою землю, заставляло старого генерала о многом задуматься. Даже этот стоявший перед ним раненый русский старик в рваном пиджаке, с грязной, давно не чесанной седой бородой, в стоптанных лаптях, не хотел признавать его генеральского превосходства, различия положений, культурного неравенства и, наконец, военной силы победителя. Без страха, с чувством внутреннего достоинства старик откровенно враждебен ему и никогда не скажет того, что от него требуют. Он горд и непреклонен. "Он не фанатик, - приглядываясь к нему, заключает генерал. - У него в бане лежит умирающая жена, а он привел разведчика к генеральской штаб-квартире... Что хочет от жизни этот гордый старик?"
      Вот этого-то генерал и не мог понять. И бессилен он был отыскать в этом человеке его слабые стороны.
      Страшной ненавистью встречала фашистов русская земля. Как-то раз, взглянув на карту Советского Союза, генерал Штрумф прикинул расстояние от Москвы до Владивостока: оно исчислялось девятью тысячами километров, а немецкие армии все еще находились на границе Смоленщины и Белоруссии... Штрумф вспомнил слова Гитлера: "Стоит мне топнуть ногой, как ведущие страны Европы преклонят колени и будут заглядывать мне в рот..."
      "Сколько раз придется фюреру топнуть ногой, чтоб шагнуть по сибирской тайге до Байкала? Растягиваем коммуникации, а стратегической инициативы так и не имеем", - размышлял генерал, не отрываясь от карты.
      Фюрер нервничал и торопил с наступлением на Москву. Видные представители высшего командования в августе 1941 года проявили на совещании у фюрера некоторое колебание и высказались за переход к обороне на Днепре, а также предложили изменить весь стратегический план войны.
      Штрумф разделял взгляды проницательных старых генералов, но своего мнения вслух не высказал. Гитлер разорвал в клочья протокол августовского совещания, истоптал его ногами. Штрумф после зрелого размышления пришел к выводу: "Сомнительные мысли не следует высказывать и собственному сыну..." Представитель верховной ставки генерал Лангер сообщил ему, что некоторые участники совещания, усомнившиеся в идеальности планов фюрера, откомандированы в распоряжение Гиммлера. "Будьте лучше дисциплинированным солдатом", - посоветовал ему генерал Лангер. Нельзя было пренебречь столь благоразумным советом. Однако быть дисциплинированным солдатом становилось все труднее... В течение последних двух дней обстановка сложилась так, что генерал Штрумф не мог выполнить приказ ставки о перегруппировке резервных армий, предназначенных для удара на Москву. Появление в тылу многочисленных кавалерийских отрядов Доватора нарушило планомерность сосредоточения, тормозило движение на автомагистралях. Дивизии, идущие к месту назначения, должны были поворачивать и вести оборонительные бои или гоняться за казаками по лесам Смоленщины. "Что это за метод войны? Что это за Доватор?.."
      Белорусский колхозник Григорий Гончаров стоит перед гитлеровским генералом, жилистый, загорелый, придерживая рукой изорванную штанину. На ковре - темное пятно крови. Старик упорно отмалчивается.
      Штрумф снял телефонную трубку, приказал отвести старика в гестапо. Потом вызвал командира танковой дивизии полковника Густава Штрумфа. Через две минуты ему доложили, что тот уже выехал к нему для внеочередного доклада чрезвычайной важности.
      Когда увели Гончарова, генерал приказал подать кофе. И может быть, первый раз в жизни генерал Штрумф выпил коньяк не из маленькой рюмочки, а из стакана - большим жадным глотком.
      ГЛАВА 11
      - Ты говоришь: сто тысяч казаков?
      - Да, отец.
      - Поэтому-то ты и упустил Доватора?.. Сто тысяч - это большая цифра.
      Генерал смотрит на сына сквозь сигарный дым, щуря свои выпуклые глаза и морщась, словно сигара была горькой, как хина. Полковник Густав Штрумф стоит перед отцом навытяжку. Он пунктуален в соблюдении субординации. Изящный, корректный, в золотом пенсне, надушенный французскими духами, худощавый, с продолговатым лицом, с прямым носом, полковник совсем не похож на отца.
      - Оперировать конницей численностью в сто тысяч на территории, занятой противником, - это, Густав, невозможно. Ты преувеличиваешь! говорит генерал, жестом приглашая сына сесть на диван.
      В смежной комнате денщик Вилли прикладывает ухо к стенке. Он вынимает из-под подушки блокнот и торопливо начинает стенографировать разговор отца с сыном. Вилли очень любопытен...
      - Небезызвестный вам майор Круфт утверждает, что он расшифровал радиограмму главной Ставки русских. Это будто бы официальный документ! Рукой в перчатке из тонкой коричневой кожи Густав трогает гладко выбритый подбородок. Он взволнован и нетерпеливо постукивает ногой.
      Генерал Штрумф снял трубку и вызвал свой штаб. Новых сведений не было.
      - Вот видишь, мой начальник штаба ведет разведку. Пока не подтверждается...
      - Но батальон, который я направил прочесывать лес, почти полностью истреблен, - прервал Густав.
      - Истреблен?! - восклицает Штрумф-старший, хмуря брови. - Почему ж ты послал один батальон?
      - Пока я лишился одного батальона. Если б я послал два...
      - Но я все-таки не верю этой цифре! - прерывает его генерал. - Если бы у нас в тылу очутилось сто тысяч казаков, нам оставалось бы только одно - бежать туда, где больше войск. Я знаю по той войне, что собой представляют казачьи соединения, когда их укрывает лес...
      - Может быть, это и ошибка, - покорно склонив голову, говорит полковник, - но, во всяком случае, их не менее двадцати тысяч, а этого вполне достаточно, чтобы причинить нам крупные неприятности. Двадцать третьего августа в районе Устье, Подвязье, Крестовая уничтожено девять гарнизонов...
      - Мне это известно, - снова прерывает его отец.
      - Надо принимать меры, - нерешительно говорит сын. Ему не хочется раздражать отца, тем более что у него есть еще одна щекотливая новость, которая совершенно неуместна в этой деловой обстановке. Но так или иначе, ее придется сообщить отцу...
      - Я поручаю это тебе, - говорит генерал Штрумф. - Ликвидировать Доватора необходимо в самом срочном порядке. Предупредить население, что за всякую помощь казакам - расстрел, за голову их атамана Доватора - сто тысяч марок. Еще что нужно для проведения этой операции?
      - Войска. Я прошу пехоту из группы "Гамбург" и артиллерию из группы "Клоппенбург".
      - При всем желании я не могу дать из группы "Гамбург" ни одного солдата. Это отборный резерв, предназначенный для наступления на Москву.
      - Но мои танки ведь тоже предназначены для этой цели. Я понимаю, мы не можем откладывать удар на Москву. Русский поход мы закончим до снега, африканский - к весне. Летом мы будем на островах Великобритании, хотя бы у нас в тылу действовало пять Доваторов. Через несколько дней казачий атаман будет в вашей штаб-квартире. У меня есть план.
      Генерал искоса взглядывает на Густава. "Не таким хотел бы я видеть моего сына. Он, кажется, тоже намеревается топнуть ногой и сразу прикончить конницу Доватора", - опуская веки, думает генерал.
      Вилли наблюдает в щелочку за лицом генерала.
      Отец и сын молчат.
      Вилли быстро рисует в блокноте сердитого военного с обвислыми щеками, потом пририсовывает длинные усы, как у того казака, который грозил ему из конопли автоматом.
      - Если мы быстро не ликвидируем Доватора с его казаками, русские выиграют не один зимний месяц, а гораздо больше. Доватор тормозит наше продвижение на самом главном, на центральном участке фронта... Не пролог ли это контрнаступления? Его можно ожидать. В любой оборонительной войне оно неизбежно.
      - Русское контрнаступление? - Густав снисходительно улыбается. - Я ценю и уважаю ваш опыт, папа, но не могу с вами согласиться. Русские армии разбиты на всех фронтах. Немецкие войска у стен Ленинграда. Еще один удар - и мы будем в Москве... Русская армия не возродится никогда!
      - В стратегии существует правило: когда армии разбиты, это не значит, что они уничтожены, - строго говорит генерал Штрумф. - Покажи мне свой план уничтожения конницы Доватора.
      Густав протягивает ему папку.
      - Ты требуешь две дивизии? - просматривая бумаги, спрашивает Штрумф.
      - Всего необходимо три дивизии плюс тяжелая артиллерия для обстрела лесного массива в зоне двадцати километров! Бомбардировщики и истребители.
      - Хорошо. Я запрошу ставку. Необходимо уточнить данные разведки.
      - К двадцати четырем часам вы получите точные сведения. Мы перехватили кое-какие радиограммы. Они интересны... У меня еще... - Но, видя, что отец углубился в бумаги и его не слушает, Густав умолкает.
      - Мы сейчас будем обедать... - Штрумф смотрит на сына. - Ты еще что-то хочешь мне сказать, Густав?
      - Да, папа. Я приехал не один. Со мной Хильда.
      - Как очутилась здесь твоя жена?
      - Ты прости, папа... Каприз влюбленной женщины. Случайным самолетом прилетела из Варшавского воеводства. Она осматривала наше имение.
      - Влюбленная женщина прежде всего должна рожать детей, а не капризничать. - По лицу генерала пробежала слабая улыбка. - Ты разрешил ей приехать?
      - Нет, она не могла предупредить меня...
      - Разве в компетенцию Хильды входит осмотр имений?
      Он не признавал вмешательства женщин в мужские дела. Находясь на фронте, Штрумф лично руководил своими громадными сельскохозяйственными имениями в Германии, Пруссии, Польше и Чехословакии. Ежемесячно на специальных самолетах к нему прилетали с отчетами доверенные лица, управляющие, агенты колбасных и консервных предприятий.
      - Где ты ее оставил?
      - Она в машине.
      - Проси Хильду сюда...
      Войдя в подземную резиденцию командующего, Хильда подошла к свекру, обняла его за шею, поцеловала в щеку. Это была крупная, откормленная женщина. Ее покатые плечи светились нежно-белой кожей сквозь платье синего шелка.
      - Не сердитесь, папа! Мне очень захотелось увидеть Москву и... Хильда смущенно взглянула на мужа, опустила глаза.
      - А Густав полагал, что ты приехала только ради него! - Вдыхая запах крепких духов, генерал Штрумф погладил светлые, как солома, завитые волосы невестки. Склонившись, он приложился губами к ее полной шее. - Как живет Берлин?
      - Берлин празднует ваши победы и ожидает, когда вы будете в Москве.
      - Мы там будем скоро, - вставил Густав.
      - Положение дел в глазах современников рисуется не всегда ясно, загадочно сказал генерал Штрумф и колюче посмотрел на Густава.
      - Что это значит, папа? - Сдернув с переносицы пенсне, Густав взглянул на отца. Глаза их встретились.
      - Это значит, что гостью следует угостить обедом, а не кормить военно-стратегическими рассуждениями.
      Обед был прерван телефонным звонком.
      Начальник штаба генерал Кляйнман сообщал, что в ночь на 24 августа разбит и почти целиком истреблен казаками гарнизон, расположенный в Демидове. Свыше десяти нападений одновременно совершено на большаках на армейский транспорт. Генерал Хоппер недоволен действиями генерала Штрумфа...
      - Выскочка, жирный окорок! - негодовал Штрумф на своего начальника штаба. - Выбрал время, когда докладывать, как будто он не знает часы обеда...
      - Что случилось? - спросил Густав, вопросительно посматривая на отца.
      Хильда знала: если свекор раздражен, то он становится невыносимым. Она торопливо встала из-за стола.
      - Вилли проводит Хильду туда, где жил генерал Лангер, - не отвечая на вопрос сына, сказал Штрумф. Исподлобья взглянув на Густава, сухо добавил: - Тебе придется немедленно выехать. Необходимое количество войск и мои распоряжения по проведению операции ты получишь.
      ГЛАВА 12
      Дом Авериных, если въезжать в село с запада, стоял третьим от края.
      Легковой автомобиль мягко подкатил к зеленому крылечку.
      Из машины вылез Вилли, громыхая сапогами, взбежал на крыльцо, громко крикнул: "Открывайт!"
      Дверь открыла высокая седоволосая женщина с умным усталым лицом.
      - Ви помещайт один мадам из Берлин, генеральский семья, - гнусавил Вилли. - Должен быть чиста, карош постель и полный спокойствий. Понимайт?
      Женщина молча распахнула дверь и встала в глубине сеней. В комнате, куда Вилли внес чемоданы и ввел Хильду, за столом, против русской печи, сидели Оксана Гончарова и Катя Аверина. Увидев немку, девушки отодвинули от себя недопитые стаканы молока.