После долгого пути обоз остановился в корчме, и ночью - случайно ли, а может, и по злому умыслу - вспыхнул пожар, и все дело, столь мудро и казуистично построенное, сгорело. Тем все и окончилось...
      Вспомнив это, Прокофий Акинфиевич забеспокоился, но с горделивым видом сказал:
      - Дело мое должно решиться по указу самой государыни!
      Служитель построжал.
      - Ее императорское величество матушка-царица наша о всех подданных заботится! - торжественным тоном изрек он. - Но то надо, милый, учесть: она, матушка, одна, а нас, холопов, много!
      - Это верно! - согласился Прокофий. - Но как же тогда быть?
      - А быть так; ждать свой черед! В сенате делов много, и каждый указ свое исполнение имеет. Подождешь, сударь, с годик-два, тогда, может быть, и подоспеет твоя пора!
      Служитель отвернулся к окну, за которым над адмиралтейским садом кружилось воронье. Прокофий тихонько подошел к старику, тронул его за плечо:
      - Скажи-ка, служивый, где та тропочка, по которой можно скорее прийти к развязке нашего узелка?
      Служитель помедлил ответом, вынул табакерку, заправил в нос понюшку табаку, чихнул.
      - С этого, сударь, и начинать надо было! - после раздумья сказал старик. - Перво-наперво эта тропочка начинается от сего места, а дальше она побежит к начальнику канцелярии...
      Он замолчал и скромно опустил глаза.
      - Ох, грехи наши тяжкие! - вздохнул старик. - Беда мне, сударь, с вами. Но что делать, такой добрый у меня характер...
      - В долгу не останусь, ей-ей! - тихо посулил Демидов. - Научи только!
      - А ты приходи завтра да захвати лепту на воспитание сирот. Их превосходительство - попечитель сиротского дома. Ах, господи, сколько хлопот у него! Ну, иди, иди с богом! Завтра приходи, там видно будет!
      Прокофий потихоньку выбрался из приемной и заторопился домой...
      На другой день Демидов явился в сенат и вручил седенькому служителю серебряный отцовский рубль.
      - Допусти без доклада! - указал он на дверь кабинета.
      Старичок попробовал рубль на зубок.
      - Добр целковый! - восхищенно покрутил он головой. - Иди, что ж поделаешь...
      Прокофий тихонько приоткрыл дверь и юркнул в кабинет. Учтиво склонился перед начальником. Высокий, с лицом, обрамленным седыми баками, тот сердито набросился на Демидова:
      - Кто вы такой, сударь? Как сюда попали?
      - Виноват, ваше превосходительство! - почтительно изогнулся Демидов. Казните, но выслушайте! - Он быстро подошел к столу и выложил тугой мешочек. - Наслышан я, что вы изволите состоять попечителем сиротского дома. Как не порадеть о бедных малютках!
      - Позвольте, кто вы? - удивленно посмотрел на посетителя чиновник.
      - Ваше превосходительство, умилен, весьма умилен вашей опекой над несчастными. Во святом писании сказано... Ах, ваше превосходительство, льщу себя надеждой быть полезным государству российскому!
      Прокофий осторожно придвинул мешочек к начальнику. В нем брякнул металл.
      - Что сие? - смягчаясь, пристальным взором взглянул на приношение начальник канцелярии.
      - Пожертвование, ваше превосходительство, на сиротский дом. Примите, сделайте вашего слугу счастливейшим на земле!
      Чиновник поправил очки, вскинул голову, подумал. Вдруг его потухшие серые глаза приняли иной, веселый оттенок. Он бережно взял тугой мешочек, взвесил его на ладошке.
      - Неужто? - пронзительно посмотрел он на Демидова.
      - Истин бог, золотые! - подтвердил Прокофий и улыбнулся.
      - Голубчик вы мой! - вдруг протянул руки сенатский вершитель. Выручили вы меня. В опасении был, испостились сироты... Благодарствую... Из каких краев, сударь? - совсем уже дружелюбно спросил Прокофия чиновник.
      - Ваше высокопревосходительство, издалека я, с Каменного Пояса прибыл. Может, наслышаны о Демидовых? Обласкан ее императорским величеством и обнадежен! - вкрадчиво начал проситель.
      - Знаю, знаю, вспомнил! - вдруг перебил чиновник. - О наследстве ищешь, сударь?
      - Точно так! - поклонился Демидов.
      - А коли так, _доложить_ придется, сударь! - совершенно невозмутимо сказал сенатский и ловким движением руки столкнул тугой мешочек в ящик стола.
      - Ваше превосходительство, - со слезами на глазах взмолился Прокофий, истин бог, все сделаю, коли счастье повернется ко мне. Будет _доложено_! А сейчас я наг и нищ... Сжальтесь, ваше превосходительство! - Он не отводил глаз от горделивого лица сенатского чиновника. А в голову лезли злые мыслишки: "Хапуга! Мздоимец!"
      И тут же, склонив голову, шепнул со всей страстью:
      - Будет _доложено_. Помните! Демидовы слов на ветер не роняют...
      Через две недели трех братьев неожиданно вызвали в сенат. В ярко освещенном зале за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидели важные сенаторы. Григорий при взгляде на них сильно оробел.
      "Вельможи, истые вельможи!" - со страхом подумал он, оглянувшись на братьев.
      Никита, нарядно одетый, в пышном парике, щедро осыпанном пудрой, чинно держался перед заседающими. Прокофий не мог устоять на месте: то дрыгал ногой, то прищуривался на сенаторов, а в глазах брызгал шальной смех.
      Председательствовал сенатор Александр Бутурлин. Он медленно обвел братьев пристальным взглядом и протянул руку, указывая на кресла:
      - Прошу садиться!
      Сенаторы сидели строгие; холодные холеные лица их выглядели торжественно. Председательствующий развернул папку и стал медленно листать синеватые листы описи.
      Он величаво поднял голову и объявил братьям:
      - По соизволению ее императорского величества сенат рассмотрел жалобы на раздел имений покойного заводчика Акинфия Никитьевича Демидова. Отмечая ябеды братьев друг на друга, найдено, что самым справедливым будет удовлетворение нужд всей семьи.
      Сенатор сделал передышку, посмотрел на Прокофия. Тот по-шальному подмигнул ему. Лицо Бутурлина построжало. Хмурясь, он сказал:
      - Итак, мы порешили объявить вам волю монархини нашей, ибо сие разделение имущества утверждено ею!
      "Скоро-то как!" - весело подумал Прокофий и толкнул в бок Григория: "Слушай!"
      Между тем председательствующий провозгласил текст решения:
      - "Первая часть наследства, в кою входят пять уральских заводов, Невьянская горная округа, пристань на Урале, вотчины и приписные в количестве девяти тысяч пятьсот семидесяти пяти душ мужского пола, а также семьдесят девять приказчиков и служителей, отходит к старшему из братьев Прокофию Акинфиевичу. Ему же передаются шесть домов со службами: в Москве, Казани, Чебоксарах, Ярославле, Кунгуре и Тюмени..."
      Прокофий Демидов вдруг вскочил и закричал в лицо младшему брату Никите:
      - Ага, моя взяла! Моя взяла!
      - Помолчите, сударь! - пристрожил его Бутурлин. - Вы в сенате, а не в ином месте!
      - Угу! - гукнул, как филин, Прокофий и замолчал.
      - "Вторая часть наследства, Ревдинская, отдается среднему брату Григорию Акинфиевичу. Она состоит из трех заводов на Урале, соляных промыслов, кожевенного и медного заводов и пристани..."
      Председательствующий подробно вычитал о передаваемых дворах, домах, пристанях, крепостных и приписных людях и пытливо посмотрел на Григория. Тот встал и поясно поклонился сенаторам.
      - Благодарю за справедливость государыню нашу!
      Никита откашлялся и вперил свой властный взор в Бутурлина. Председательствующий кивнул ему:
      - Теперь о вашей части! К вам отходят: "Заводы - Нижнетагильский, Черноисточинский, Выйский, Висимо-Шайтанский, Лайские заводы, Сулемская пристань. Приписных и крепостных девять тысяч шестьсот душ мужского пола. Дома и строения..."
      Сенатор медленно, четко стал вычитывать перечень их. Никита стоял, высоко подняв голову, внимательно слушал. Ни один мускул не дрогнул на его породистом лице.
      Когда закончили читать решение, он сдержанно поклонился и выговорил:
      - Благодарствую за то, что прекратили тяжбу нашу. Пора приступить к работе на заводах, а свары мешали этому. Теперь только по-настоящему и хозяйствовать можно!
      Прокофий дальше не слушал наставлений сената, вскочил и заторопился к выходу. Он бежал по прихожей, а сзади него семенил служитель.
      - Сударь! Сударь, на одну минутку! - взывал он.
      - Какой я сударь? Я ныне заводчик Демидов. Мильонщик! Чего тебе надо, шишига?
      - Ваша милость, - тихо прошептал служитель, - их превосходительство начальник канцелярии просит вас...
      - Зачем понадобился? - строго спросил заводчик.
      - Знать не знаю, ведать не ведаю! - искренним тоном сказал отставной солдат. - Вы уж, ваша милость, сами доложитесь.
      - Ну, нет! - не согласился Демидов. - С меня хватит! Хорош сей куманек будет и без "доклада"!
      Он бойко затопал по каменным ступеням лестницы книзу, где у подъезда его поджидала карета...
      Указом правительствующего сената все наследство Акинфия Никитича Демидова делилось поровну между тремя наследниками покойного. Но еще приятнее Прокофию Акинфиевичу было то обстоятельство, что старинный, дедовский Невьянский завод отходил к нему. Заняв огромную ссуду под наследство, заводчик решил удивить Санкт-Петербург, задать такой пир, чтобы слава о нем докатилась до государыни Елизаветы Петровны.
      По всему городу были разосланы афиши, а в них Демидов оповещал население:
      "В честь высочайшего дня тезоименитства ее императорского величества представляется от усердия благодарности от здешнего гражданина народный пир и увеселение в разных забавах с музыкой на Царицыном лугу и в Летнем саду сего месяца 25 дня, пополудни во втором часу, где представлены будут столы с яствами, угощение вином, пивом, медом и прочим, которое будет происходить для порядка по данным сигналам и ракетам:
      1-е - к чарке вина,
      2-е - к столам,
      3-е - к рейнским винам, полпиву и прочему.
      Потом угощены будут пуншем, разными народными фруктами и закусками; представлены будут разные забавы для увеселения, горы, качели, места, где на коньяках кататься, места для плясок; все ж сие будет происходить по порядку от определенных хозяином для потчевания особливых людей, кои должны довольствоваться всем, напоминая только тишину и благопристойность; ссоры и забиячества от приставленных военных людей допущены быть не могут, ибо оное торжество происходит от усердия к народу и от благодарности к правительству; следовательно, и желается только то, чтоб были довольны и веселы, чего ради со стороны хозяина просьбою напоминается хранить тихость и благочиние; в заключение всего представлена будет великолепная иллюминация".
      В полдень Прокофий Демидов проследовал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых, вдоль Невской першпективы и свернул к Царицыну лугу. Разодетый в бархат, шитый золотом и самоцветами, в пышной собольей шапке, он важно восседал на шелковых подушках. Впереди кареты, расчищая дорогу, бежали рослые скороходы в малиновых куртках. Форейторы - на убранных серебряной упряжью конях - и гайдуки на запятках красовались в новых пышных ливреях темно-синего сукна, обшитых галунами. На шапках - радужные павлиньи перья. Весь роскошный выезд ослепительным блеском напоминал собою торжественное шествие восточного властелина. За экипажем бежала толпа, размахивая шапками, крича "ура". Все бездельники, дармоеды и любители всяких приключений устремились на Царицын луг, где каждого поджидало обильное возлияние и угощение.
      Среди необозримого луга простирался чудовищных размеров полукруглый стол, уставленный самыми разнообразными яствами. Тут высились большие пирамиды, сложенные из ломтей свежего, пахучего хлеба с икрой, вяленой осетриной и другими приятными закусками. Между пирамидами алели горы только что сваренных раков; от них в холодном воздухе вился легкий парок, привлекавший своим тонким, дразнящим запахом всех изголодавшихся. Здесь же были расставлены в новеньких ведрах просоленные огурцы с запахом тмина, укропа; лежали целые гирлянды крупнорепчатого лука. Тут все было на потребу здоровому чреву! А чтоб елось всласть, в разных местах рядами стояли бочки с водкой, пивом, брагой, разными шипучими квасами.
      Над всем высилось чудо-юдо - необъятных размеров кит, сделанный из картона. Кит этот был начинен мелкой сушеной рыбой и другими закусками. А покрыт он был золотой парчой и ярко сверкал на солнце.
      Молодым весельчакам и старикам-бодрячкам предлагались разные игры и увеселения: ледяные горы, и качели, и карусели, и высокие-превысокие шесты, гладко оструганные и намыленные, а на верхушке каждого шеста лежал золотой и поджидал ловкача. Кто доберется - тому и награда!..
      Весь огромный Царицын луг и прилегающие к нему улицы уже волновались шумным людским морем. Едва карета Демидова свернула на поле, как с треском взвилась ракета...
      И тут долго сдерживаемый людской поток, словно бурные вешние воды, сокрушив плотину, ринулся к стола-м и бочонкам.
      Хоть и кричали, звали людей к порядку демидовские хлебодары в белых передниках и виночерпии в кожаных - все было напрасно. Народ все сметал на своем пути; великий шум, как морской прибой, стоял над лугом и Летним садом. Мужики толкались, стремились к бочкам, выли бабы, затираемые в толпе...
      Вокруг началось обжорство и пьянство. Виновник небывалого пира Прокофий Демидов размахивал собольей шапкой кричавшим питухам. Они с бою брали бочонки... Вино хлестало через край, растекалось по бородам, по сермягам.
      - Ой, любо! Ой, пригоже! - подзадоривал питухов завороженный зрелищем необычного, повального пьянства Демидов и, войдя в раж, не утерпел, выскочил из кареты и побежал к бочкам. Взобравшись верхом на сорокаведерную, он скинул шапку и закричал:
      - Подходи, веселые, пей из хозяйских рук!..
      Его разом окружили сотни пьянчуг и стали пить хмельное из собольей шапки хозяина.
      Не прошло и часа, как на площади шатались пьяные, повеселевшие, а вскоре начались и драки...
      Только ранние зимние сумерки прекратили необычный пир. Понемногу опустел Царицын луг. С Невы задувал резкий морозный ветер, и становилось студено. Белая пурга волнисто устремилась на обширное поле, стала заметать и заносить тела упившихся до потери сознания людей...
      Всю ночь и все утро в полицейские участки подвозили замерзших и опившихся; проходили побитые, со свороченными скулами жалобщики. На пустынных улицах, на городских окраинах находили убитых и ограбленных обывателей, возвращавшихся с демидовского пира...
      Санкт-петербургский генерал-полицмейстер не смог умолчать о злосчастном событии, погубившем многие сотни людей, и доложил о сем государыне.
      Елизавета Петровна молча выслушала доклад.
      - А Демидов где? - спросила она.
      - Ваше величество, - поклонился генерал-полицмейстер царице: - Дознано, еще ночью промчал градскую заставу и отбыл из столицы...
      Черная мушка чуть-чуть задрожала над губой Елизаветы Петровны; глаза ее улыбались: по всему видно было, озорство Прокофия ее забавляло.
      - Что же, - сказала она генералу, - коли съехал вовремя, так тому и быть! Удал и проворен, выходит, колесом ему путь-дорога!..
      Возвращаясь из Санкт-Петербурга, Прокофий Акинфиевич на этот раз остановился в Москве в старом дедовском доме, на Басманной. Он шумно подкатил к ветхому, покосившемуся подъезду и выскочил из коляски. Прознавшая об удаче наследника дворня встретила его низкими поклонами и льстивыми восклицаниями. Демидов прошел в большой полупустынный зал. Печи были жарко натоплены; потрескивало, рассыхаясь, старинное дерево. Блестели полы, натертые воском. Хозяин вышел на середину покоя и захлопал в ладоши.
      - Слушай, холопы, отныне я тут владыка! - провозгласил Демидов. Странной, вихляющей походкой он обошел дом, везде замечая непорядок. Но дворня терпеливо переносила все причуды нового хозяина.
      Весь вечер Демидов привередничал; холопы сбились с ног, ублажая своего владыку.
      Прознав о приезде и удаче Прокофия Демидова, наутро к нему спозаранку приплелась старушонка-процентщица. Заводчик сидел за столом, насыщаясь и благодушествуя. Старушка робко переступила порог.
      - Батюшка ты мой, кормилец, премного обрадовалась весточке! Уж как рада, как рада!..
      - Чему же ты рада, матушка? Небось дрожала за денежки? - с ехидцей прищурил глаза Демидов.
      - Что ты, батюшка, вашему корню крепко верю. Я еще с дедом твоим была знакома. Разве позарятся Демидовы на мои гроши? - угодливо прошамкала старуха.
      Завидя на столе поблескивающую в графинчике наливку, процентщица засияла.
      - Может, пригубишь? - лукаво предложил Прокофий Акинфиевич.
      Старушка подняла сморщенное лицо, вздохнула:
      - Грешна, батюшка, ох, грешна, пригублю...
      Демидов налил чарку полыновки, поднес бабке. Она, не моргнув, выпила и облизалась.
      - Ох, и до чего хорошо! Спаси тя осподь, сынок! Ох, благодарствую, голубь...
      Не давая передохнуть, хозяин налил вторую чару. Бабка и эту опорожнила залпом и повеселела.
      - Ну вот, теперь и о деле можно говорить! - улыбнулся Демидов.
      - И верно. Теперь оно куда как веселее. Милый ты мой, знаю, не обидишь старую. - Ростовщица по-собачьи заглядывала в глаза хозяину.
      - Уж как условились! Получай должок с процентами.
      - Слава тебе господи! - перекрестилась старуха. - Я так и знала. Пошли тебе всевышний счастья и доли.
      В глазах Прокофия заиграли озорные огоньки:
      - Только вот какая неудача вышла, матушка. Дело-то я выиграл и деньги-то все сполна получил. Но вот грех - деньги-то все медные. Все-все, до копеечки! Вот хочешь, бери, хочешь, оставь на другой раз.
      Гостья тревожно насторожилась:
      - То есть как на другой раз? Нет, ты, милок, ноне мне выдай! Все едино - медные так медные!..
      Она беспокойно заерзала в кресле. Тревожные мысли овладели ее скупым сердцем. "Сбежит, поди, молодец! Эк, сколько привалило, да в нехозяйские руки. Профукает по столицам!"
      Потирая руки, веселый Прокофий встал и позвал старуху за собой:
      - Коли так, идем в кладовушку. Отсчитывай и бери с собой! Да торопись, а то раздумаю...
      Бабка засуетилась, поспешила за Демидовым. Он привел ее в кладовушку. Прямо на полу тускло поблескивали горы мелкой монеты.
      - Считай сама! Мне недосуг. Считай по-честному...
      У ростовщицы разбежались глаза. Перед ней были добротные тяжелые семишники старинной чеканки. Прокофий, улыбаясь, прикрикнул: "На две тысячи червонцев, поди, пять ломовиков надо..."
      Старуха хлопотливо принялась за счет должка. Она старательно выгребала семишники, и, отсчитывая их, складывала в аккуратные столбики. Делала она это с охотой, любуясь добротной чеканкой. Прошел час-другой, перед бабкой выросла горка монет. Но пока она всего-навсего насчитала сотни две рублей, а дело шло к полудню. Прокофий, ухмыляясь, расхаживал по чулану. И когда старушонка изрядно вспотела, он ненароком споткнулся и задел ногой выстроенные столбики монет. Семишники со звоном рассыпались...
      - Ах ты, господи! - заохала старуха и дрожащими руками принялась снова отсчитывать...
      В окошко чулана глядело веселое солнце, сильно пригревало; утомительный счет морил старуху. Хотелось есть. В глазах рябили семишники, семишники без конца... Руки дрожали. А тут в мысли лезли разные домашние дела, счет путался... Все мешалось...
      - Ах, господи, какое несчастье! - вздыхала бабка; на глазах ее засверкали слезы. Она со страхом оглянулась на Демидова.
      - Считай, считай, старая! - торопил он. - Мне некогда, коли не сочтешь до вечера - пиши пропало!..
      - Кормилец ты мой, чую, со счету собьюсь...
      Маленькая, согбенная, она жадными руками пересыпала с места на место медные семишники. Старухой овладело отчаяние. Натешившись вволю ее беспомощностью, Прокофий Акинфиевич сжалился над своей жертвой:
      - А что, не дать ли тебе, матушка, золотом, а то, чай, медь-то неудобно нести?
      - И то, родимый, золотом-то сподручнее! - согласилась обрадованная старуха.
      Демидов подошел к ларцу и вынул тугой мешочек.
      - Так и быть, бери последнее!
      Он развязал мешочек и высыпал на стол золотой поток. Глаза старухи заискрились. Она вновь ожила. Протянув сухие скрюченные пальцы, процентщица заторопила его:
      - Давай! Давай!..
      Старуха не могла оторвать глаз от золота. Оно звенело, сверкало, притягивало к себе таинственной необоримой силой. Как жаркие, горячие угольки, сияющие золотые монетки жгли морщинистые руки. Она пересыпала их из ладошки в ладошку, наслаждалась блеском и звоном.
      "Эк, и жадина же, в могилу скоро, прости господи, а все не угомонится!" - сморщился заводчик.
      Блеснув на золотом листопаде, луч солнца погас. Было далеко за полдень.
      - Ну пора, старуха. Покончили, рассчитались. Уходи! - натешившись, заторопил ее Демидов.
      Она еще раз бережно пересчитала золото, крепко увязала его в платочек, но не уходила, чего-то выжидала...
      - Ты чего же? - удивленно посмотрел на нее Прокофий. - Аль забыла что, иль недовольна?
      - Что ты, батюшка, уж как и довольна, как и довольна. Спасибо, кормилец!
      - Тогда что же?
      Цепким взором старуха окинула горки медных семишников и вдруг робко попросила:
      - Дозволь, батюшка, их заодно... Все равно тебе-то ими некогда заниматься. Отдай, касатик!
      - Да ты что ж, сдурела, старая? Ведь это денежки, а денежки счет любят!
      Бабка кинулась хозяину в ноги.
      - Милый ты мой, осчастливь старую! - Она залилась горькими слезами, словно потеряла дорогое...
      Прокофий неожиданно для себя снова зажегся озорством.
      - Слушай, матушка, так и быть, пусть по-твоему! - сказал он вдруг. Только уговор такой: унесешь сама до вечера все семишники - твои, не унесешь - пиши пропало. Все заберу, и золото! Идет, что ли?
      На своем веку ростовщица немало повидала денег: и золотых, и серебряных, и медных. Понимала она, какой непосильный груз предстоит ей перетащить на своих костлявых плечах, но жадность старухи оказалась сильнее благоразумия. Она торопливо извлекла из угла пыльный мешок и стала сгребать семишники. Демидов с любопытством наблюдал за старой. "Откуда только взялось такое проворство?" - думал он.
      А старуха торопилась. Насыпав мешок, дрожа от натуги, она вскинула его на плечи и поплелась к воротам...
      Шла шатаясь, тяжелый мешок из стороны в сторону бросал ее щуплое, сухое тело. Из окон, из дверей выглядывали любопытные холопы: "Что только еще надумал наш чудак?"
      Несмотря на тяжесть, старуха осилила двор и вышла за ворота.
      - Куда ж ты? - крикнул вслед Демидов. Но бабка и не отозвалась.
      Она сволокла мешок с медяками домой, вернулась снова. Жадно загребая, насыпала побольше звенящих монет. Изнывая под тяжестью и хрипя, уволокла и второй мешок; прибежала за третьим.
      - Бросай, старая: не успеешь, вишь - солнце совсем на березе повисло! закричал Прокофий.
      - Э, нет, батюшка, ты уж не жадничай! Уговор дороже денег! - отозвалась старуха.
      Из жалости он помог ей вскинуть на плечи третий мешок с семишниками.
      Старуха вошла в азарт: шустро и быстро заторопилась по двору. Досеменив до калитки, она неожиданно зацепилась за порожек и упала носом в землю.
      - Эй, вставай, матушка! - сжалился над ней Демидов. - Бог с тобой, бери все. Сейчас мои холопы перетаскают...
      Он смолк и в удивлении подошел к старухе.
      - Холопы! - закричал он. - Помогите бабке...
      Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.
      - Упокоилась, хозяин. - Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.
      Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.
      Неподвижная, умиротворенная, старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.
      - Прикройте их! - приказал хозяин.
      Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.
      Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:
      "Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось - всего две денежки!.."
      3
      Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.
      Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.
      - Молодчага! Демидовская кровь! Отбил-таки свое добро - отцовщину! похвалил он племянника и закричал холопам: - Чару, да поуемистей, гонцу!
      Прибывшему поднесли большой ковш хмельного. Он принял его из рук старого Демидова.
      - За доброе здравие старых и молодых хозяев! - льстиво провозгласил вестник и, не моргнув глазом, одним духом осушил ковш.
      - Славный питух! - одобрил Никита.
      Оживленный, веселый, он вызвал приказчика Мосолова и велел готовиться к пышной встрече молодого невьянского владельца.
      Великие тревоги и хлопоты, как пожар, охватили дворню. Много дней в барских хоромах мыли окна, полы, крыльца, чистили люстры, выколачивали ковры. На кухне неугомонно стучали ножи, шипели на раскаленных плитах огромные противни с жареными гусями, дичью, поросятиной. Над дворами летал пух, кричала под ножом птица. На заводскую площадь выкатили медные пушки и уставили их дулом на запад. Дорогу на многие версты усыпали изрубленным ельником; на пригорках расставили махальщиков, чтобы вовремя узнать о приближении молодого хозяина.
      В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.
      - Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? - оживляясь, обратился Демидов к хожалому.
      - Чую, батюшка Никита Никитич! - покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.
      - А то чуешь, что новый хозяин - продувной и шельмец? - допытывался паралитик. - Чего доброго, он сгонит нас со двора!
      - Что вы, батюшка! - подобострастно отозвался Охломон. - Не допустит этого любезный Прокофий Акинфиевич. Притом, слава тебе господи, и вы в силе - телесной и денежной. У вас и своих заводишек хватит на полцарства!
      - То верно! - стукнул посохом о половицу крыльца Никита и ястребом поглядел на мужика. - Хвала богу, понастроил батюшка заводов и на мою долю. Но знай, холоп, - нет для меня краше завода Невьянского!
      - Сударь-батюшка, а кому не красен наш Невьянск... Ой, никак машут? Едет! Едет! - заорал вдруг Охломон.
      Демидов прищурился; солнце ударяло ему в лицо. Он взмахнул платочком, и в ту же секунду рявкнули медные пушки. На колокольне зазвонили колокола. Из хором выбежали слуги.
      - Едет! Едет! - закричали на дозорной башне.
      - Едет! Едет! - закричали на дороге, у ворот и во всех закоулках завода.
      И на зов, как бурлящие ручейки, на площадь стали сбегаться работные, женки, холопы. Все с напряжением глядели на пригорок, ждали появления экипажа.
      Никита Никитич нетерпеливо постукивал посохом. Позади жарко дышал хожалый. С каждой минутой росло томительное напряжение. Вот на гребешке холма вырос всадник, задымилась пыль.
      - Казак! Передовой казак! - закричали на площади.
      В ответ на звоннице еще яростней забушевали колокола.
      Еще раз ударили пушки, и эхо выстрелов раскатилось продолжительным ревом.
      И, как бы по зову их, на холме возникло видение: высокая колымага, оранжево засверкавшая на полуденном солнце. Странные кони, запряженные цугом, повлекли ее вниз по скату. Впереди запряжки бежали скороходы, потные, в пестрых одеждах, и кричали:
      - Пади, пади! Прочь с дороги!
      Никита Никитич вытянул гусиную шею и зорко глядел на приближавшийся кортеж.
      Палили из пушек, великий грохот катился по горам. Неистово звонили колокола.
      - Но что это за кони? Что это за слуги? Уж не наваждение ли? - смущенно озирался старик Демидов на дворовых.
      Работные, женки и ребятишки таращили глаза на невиданное зрелище. Спустившись с холма, вслед за скороходами на заводский двор вкатилась огромная тяжелая колымага, окрашенная в ярко-оранжевый цвет. Цуг состоял из диковинных коней: в корню были впряжены два крохотных конька, а два огромных битюга горой двигались в середине, с карликом-форейтором на спине. Впереди бежали две кобылицы-карлицы, а форейторы восседали на них столь высокого роста, что длинные ноги их тащились по земле.
      На запятках рыдвана неподвижно стояли два лакея в ливреях.
      - Ох-хо-хо! - закряхтел Никита Никитич. - Что за оказия?
      Ливреи лакеев были под стать упряжи: одна половина - бархатная, сияла золотыми галунами, другая - убогая, из самой грубой дерюги. Одна нога лакея в шелковом чулке и в лакированном башмаке, другая - в заскорузлой онуче и в стоптанном лапте.
      Из-под колес рыдвана клубилась пыль. Кони, резвясь, мчались к дому.
      Пыльные скороходы добежали до крыльца и, склонившись перед Никитой Никитичем в почтительном поклоне, сообщили:
      - Их милость хозяин Прокофий Акинфиевич на завод прибыл...
      И только успели они оповестить, как рыдван с шумом и грохотом, описав кривую, подкатил к хоромам. В последний раз рявкнули пушки и огласили громом окрестности. Наступила тишина. И тут по наказу Мосолова заводские мужики и женки истово закричали "ура"...
      Ливрейные лакеи соскочили с запяток и, проворно распахнув дверцу рыдвана, подставили ступеньки, крытые бархатом. Под звон колоколов и крики дворовых из рыдвана медленно, величественно сошел Прокофий Акинфиевич Демидов. В кафтане из зеленого бархата, расшитом золотыми павлинами, в красных сафьяновых сапожках, он выглядел сказочным восточным принцем...
      - Ах ты, шельмец! Ах ты, умора! - засиял Никита Никитич и залился тонким веселым смехом. - До чего додумался! Распотешил старика...
      Он весь дрожал от возбуждения, лицо побагровело от смеха, глаза слезились. Схватившись за поручни кресла. Никита Демидов наклонился вперед, пожирая завистливым взором чудаковатого племянника.