- Не везет в любви, зато повезет в картах! - бодрясь, сказал он. - На все...
      Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:
      - Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями...
      Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.
      - На все! - повторил глухо банкомет и метнул...
      Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.
      Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.
      - Бита, сударь, - спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.
      - Ставьте, сударь, будем отыгрываться! - предложил ротмистр.
      - Я все поставил! - упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. Разрешите в долг!
      - О нет! Мы в долг не играем, - строго сказал ротмистр. - Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..
      Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.
      - Все-с, сударь, игра окончена! - резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.
      - Ах, сударь, я говорил вам! - вздохнул старичок. - И я так же оказался несчастен...
      Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.
      Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, беспокоила тревожная мысль: "Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?.."
      Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:
      - Как спалось, господин хороший?
      Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.
      - Неужто плохо? - строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: - Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.
      - Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? - желчно спросил Прокофий.
      - Что вы, помилуй бог! - истово перекрестился купчина. - Николи процентщиком не был, господин хороший!
      Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.
      - Холодить стало. К зиме... - поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: - Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..
      Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.
      - Хошь черта зови, но выручай, борода!
      - Сей минут! - услужливо отозвался купчина и поспешно вышел...
      Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.
      - Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? - накинулся на нее Прокофий.
      - Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, - смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.
      - Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? - деловито спросил он.
      - Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! - заохала старушонка.
      - А может, найдешь, баушка? - не отступал Демидов.
      - Милый ты мой, желанный, уж поищу... Может, и добуду...
      Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:
      - Сколь процента возьмешь?
      Старушка построжала, подумала малость.
      - Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! - елейно отозвалась она.
      - Это что же - рубль на рубль! - ахнул Демидов.
      - Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам - подружку ведет!
      Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:
      - Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
      - Что ты, миленький! - удивленно уставилась в него ростовщица. - Чего тебя обирать? Гол, поди, как сокол. Расписочку только и возьму. А придет ли к тебе наследство, один бог ведает...
      "Ведьма! - мысленно выругался Демидов. - Все знает, все обдумала!"
      Он кружил по комнате, закинув руки за спину, перебирая пальцами. Полы халата развевались. Старушонка тихонько уселась в креслице.
      - Ну что ж, решай, сынок!
      Прокофий Акинфиевич остановился перед ней, крикнул:
      - Чего расселась, тащи деньги! Согласен!
      - Вот и договорились, милый! - радостно отозвалась процентщица и заторопилась за обещанным...
      На другой день, на заре, Демидов на тройке помчался к заставе. Задувал сиверко. Черная грязь обратилась в каменные глыбы, коляска подпрыгивала на мерзлых кочках.
      - Гляди-кось, что за ночь сотворилось! Так за Тверью, чего доброго, зимушка настигнет, - обернулся к Прокофию ямщик и, блеснув крепкими зубами, выкрикнул: - Ой, гоже будет! Пошли, господи, санный путь! Эй вы, залетные! - Он взмахнул кнутом.
      Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом. Над черной кущей голых берез с криком кружило воронье.
      - Стой, стой! - закричал Демидов ямщику.
      Бородатый возница на минуту сдержал разгоряченных коней.
      - Эй, кого хоронят? - спросил Прокофий погребальщика.
      - А кто его ведает! - скучающе отозвался мужичонка. - Сказывают, барин, какой-то помещичек профукался в картишки и кокнул себя. - Он поглубже надвинул треух на уши и свистнул соловому коньку.
      - Пошел! - заорал Демидов. - Быстрее погоняй!..
      Он вспомнил старичка в атласном камзоле у зеленого карточного поля, вздохнул и перекрестился: "Вот как оно бывает..."
      В лицо ударил студеный ветер. Редкие нежные снежинки запорхали над полем. Вместе с унылым тихим звоном они плыли, мягко, бесшумно ложились на бурые пригорки, темные леса и убегающую в даль дорогу. На полосатый верстовой столб взлетела ворона, стала назойливо каркать...
      А Демидов, погружаясь в бесконечную дорожную дрему, обеспокоенно подумал про печальную встречу: "К добру или к худу это?.."
      Прокофий Акинфиевич после тяжких дорожных мытарств наконец добрался до Санкт-Петербурга. Зимняя подмерзшая дорога была оживленна: тянулись обозы с продовольствием, скакали курьеры на тройках, шли артели бородатых мужиков с котомками за плечами, брели монахи. На почтовых дворах было тесно и шумно. Под невской столицей пошли нескончаемые болота, чахлый ельник, который оборвался вдруг на берегу реки Фонтанной. За ней в мокром сизом тумане простирался Санкт-Петербург. Берега реки были очищены, одеты деревом, ограждены перилами.
      Кругом под топором поредели леса; вдоль дороги тянулись широкие вырубки.
      - Для чего так сделано? - полюбопытствовал Демидов у будочников, оберегавших пестрый шлагбаум.
      Седоусый страж, с алебардой на плече и медной бляхой на груди, хмуро поглядев на Проезжего барина, ответил:
      - Разбойники, сударь, одолели. Дабы ворам не было пристанища в тутошних лесах, наказано государыней валить ельник.
      За Аничковым мостом высился кол, а на нем торчала полуистлевшая человеческая голова. Воронье с криком носилось над поживой. Заметив взгляд Демидова, будочник пояснил:
      - То разбойник! На Невской першпективе чинил смертоубийства и грабежи. Ныне малость поубавились, сударь. Приказано расставить солдатские дозоры! - Он просмотрел подорожную Демидова и крикнул ямщику: - Ступай! Не задерживайся!
      Колеса загремели по Аничкову мосту, ставленному на дубовых сваях. Впереди, за мостом, распахнулась Невская першпектива. С той поры, когда был заложен Санкт-Петербург, прошло почти полвека, однако город все еще поражал своими контрастами: то перед Прокофием Акинфиевичем вставали огромные каменные палаты с роскошными садами, богатыми въездами, оберегавшимися мраморными львами, то вдруг усадьбы сменялись диким и сырым лесом, пустырями, беспорядочно разбросанными хибарами. Однако Демидов по очертаниям площадей, улиц и строек убеждался в том, что среди топей и лесов вырастал прекрасный, величественный город.
      По улицам под звуки флейт проходили гвардейские полки. Они возвращались с парада; шаг их был чеканен, строг; солдаты были на подбор - рослые, сильные молодцы, обряженные в зеленые мундиры и треуголки.
      - Добры воины! - похвалил гвардейцев Демидов и с улыбкой подумал: "Вот кто ныне цариц нам ставит!.."
      Кони домчали Прокофия Акинфиевича к старому дедовскому дому, возвышавшемуся над Мойкой-рекой. Никто не выбежал встретить Демидова, никто не распахнул перед ним двери. Слуги, толпившиеся в передней, встретили молодого хозяина холодно. В их принужденных поклонах сквозило равнодушие к нему.
      "Видать, прослышаны о завещании! - недовольно подумал он. - Вот носы и воротят!"
      Не обращая внимания на холодность слуг, он по-хозяйски крикнул:
      - Ну, что глядите? Живо у меня! Обогреть палаты да взбить постель. Устал с пути!..
      Несколько дней Прокофий сидел, запершись в кабинете, писал письма и принимал разных людишек, интересовался вельможами, сенатом, порядками при дворе.
      В один из пасмурных петербургских дней он велел заложить карету и отправился к государственному вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову. Решил Демидов самолично вручить ему челобитную на покойного батюшку:
      "Учинил мой родитель между братьями разделение, которого от света не слыхано и во всех государствах того не имеется и что натуре противно. А именно, пожаловал мне только из движимого и недвижимого 5000 рублев и более ничего, не только чем пожаловать, но и посуду всю обобрал и в одних рубахах пустил..."
      Михаил Илларионович Воронцов принял Демидова просто и участливо.
      Камердинер провел Прокофия Акинфиевича в домашний кабинет государственного вице-канцлера.
      В светлой угловой комнате о семи окнах, в большом глубоком кресле у столика с книгами сидел бодрый, моложавый вельможа - сухощавый, среднего роста, в светло-сером шелковом кафтане. На его спокойном лице блуждала лукавая улыбочка.
      При входе Демидова вице-канцлер поднял голову и быстрыми глазами оглядел его.
      - Рад, весьма рад случаю видеть у себя потомка столь славных родителей! - любезно встретил он гостя. - Много наслышан о заводах ваших...
      Вице-канцлер говорил сочно, плавно, с чистым, красивым произношением.
      Прокофий Акинфиевич низко поклонился Воронцову, волнуясь, почти закричал, резко и пронзительно:
      - Обида заставила потревожить вашу светлость. Простите! Обойден я, сильно ущемлен братом. Судите сами, смогу ли я жить после сих несправедливостей, как того требует дворянская честь...
      Он положил на столик челобитную. И пока вельможа пробегал ее глазами, настороженно следил за его лицом. Оно то темнело, и тогда на высоком, чистом лбу собирались частые тонкие морщинки, то светлело, и складочки убегали с крутого взлобья...
      Но тут Демидова охватила тревога.
      "Сухая ложка рот дерет. А вдруг, не видя для себя выгоды, он откажет в своем заступничестве! Что тогда? - опасливо подумал он. - Эх, была не была", - решил он.
      Только канцлер окончил читать просьбу, как Прокофий Акинфиевич пал на колени и протянул к нему руки.
      - Погибаю! - возопил он. - Спасите, ваша светлость!.. Видит бог, по спасении моем не токмо молитвами возблагодарю...
      Он не договорил - граф положил холеную руку на плечо просителя и сказал:
      - Что ты, Демидов! Душой сочувствую тебе, обижен весьма ты! Сколь смогу и в моей власти будет, выручу! О сем деле доложу преславной государыне нашей Елизавете Петровне.
      Вельможа вздохнул, с минуту глубокомысленно помолчал.
      - Ах, Демидыч, жаль мне тебя! - задушевно, казалось, с большим сочувствием вымолвил он. - Надо, надо помочь...
      - Ваша светлость! - от радости прослезился Демидов. - Век не забуду вашего внимания!
      Вельможа ласково улыбнулся.
      - Не бойся, Демидыч, - успокоил он гостя. - Вот увидишь, все переменится к лучшему. - Вице-канцлер устало прикрыл ладонью глаза и затих...
      Граф Михаил Илларионович сдержал свое слово: через несколько дней Демидова позвали во дворец. Получив радостную весть, он галопом бегал по горницам, кукарекал, хватал за носы холопов и кричал на все хоромы:
      - Годи, ленивцы, скоро я вас заставлю пятки лизать! К государыне-матушке зван: я вам всем и Никитушке-братцу покажу, кто такой Прокофий Демидов!..
      Слуги заложили лучшую карету, впрягли добрых рысистых коней. На запятки взобрались гайдуки в синих ливреях. Впереди побежали скороходы. Стояло солнечное утро; над Невой, над городом нежно голубело небо. В прозрачном морозном воздухе звонко разносились окрики скороходов, бежавших впереди кареты:
      - Пади! Пади!
      Сидя в карете, Прокофий с наслаждением оглядывал город, прохожих. Ему льстило, что все с любопытством оглядываются на его барский выезд. После Каменного Пояса, где скуповатый отец так долго держал его в нужде, приятно было сознавать свою значительность.
      Кони свернули влево, и перед Демидовым предстал Зимний дворец. Он был деревянный, но весьма обширен, украшен многими лепными украшениями, пышным подъездом, однако мало чем отличался от палат вельмож.
      В приемном зале навстречу Демидову вышел вице-канцлер. На сей раз он был одет в мундир, с большой бриллиантовой звездой на груди. Тонкие ножки в черных шелковых чулках делали его похожим на журавля.
      - Обождите, сударь, - тихо предупредил он. - Ее величество весьма занята государственными делами.
      Скользя по паркету, вельможа неслышно исчез за высокой дверью. Демидов остался один в пустынном зале со множеством дверей. Справа в большие окна лучилось холодное солнце, а вдали, в нежной сиреневой дымке, сверкал тонкий золотой шпиль Петропавловского собора. Стены покоя были покрыты светлым штофом.
      Прокофий прислушался: где-то за чуть прикрытой дверью, как ласковое журчание ручейка, слышались негромкие голоса и заглушенный смех. У высокой двери в неподвижности застыл дежурный офицер. Минуты ожидания тянулись очень медленно. Демидов уже отчаялся в ожидании приема, но вот наконец массивная, отделанная бронзой дверь распахнулась, и вице-канцлер поманил Прокофия.
      - Идем, сударь, - тихо позвал он. - Ее величество пресветлая государыня ждет тебя.
      В уютной, обтянутой голубым шелком гостиной, у круглого золоченого стола сидело многочисленное общество придворных. Прямо против двери на хрупком стуле, откинувшись на спинку, от души смеялась круглолицая веселая красавица.
      При входе Демидова смех сбежал с ее лица. Только большие выпуклые глаза все еще искрились радостью. У пухлого приятного рта темнела крохотная мушка, делавшая нежное, молочной белизны, лицо прекрасным и ласковым. Волнистые волосы крутыми локонами спадали на розовые плечи.
      Демидов спохватился, сообразил: "Батюшки, да это сама государыня, защитница наша!"
      В припадке верноподданнических чувств он упал перед царицей на колени, потянулся к маленькой руке, лежавшей на атласном платье:
      - Дозволь, матушка-государыня, голубушка наша!
      Императрица приветливо улыбнулась ему и протянула руку. Демидов подобострастно поцеловал ее. То, что она не горда и проста с ним, обрадовало Прокофия.
      "Милостивая", - с одобрением и надеждой подумал он, еще раз поцеловал теплую мягкую руку царицы и поднял на нее увлажненные глаза.
      - Здравствуй, Демидов! - обратилась она к нему певучим голосом. Ее выразительные глаза остановились на заводчике. - Вот ты какой! - слегка разочарованно сказала она. - Я и батюшку и деда твоего знавала...
      - Государыня! - промолвил Демидов. - Оба они были верными слугами великого государя Петра Алексеевича...
      - Знаю, - сказала она и слегка наклонила голову. - Знаю... Встань, Демидов...
      Придворные с нескрываемым любопытством разглядывали хилого потомка Никиты Демидова. Елизавета улыбнулась и, оборотясь к вице-канцлеру, сказала:
      - Благодари графа, осведомлена я, что при разделе наследства обойден ты. Неприлично дворянину и внуку Демидова пребывать в бедности. Михаиле Ларионович! - Тут государыня взглянула на вельможу. - Угодно нам, чтоб сенат дело рассмотрел по справедливости, не обижая никого из сыновей покойного заводчика.
      Прокофий готов был снова пасть к ногам царицы, но она капризно повела тонкими черными бровями:
      - Не заискивай, не люблю сего. Верю, что будешь преданно служить мне, как служили твой батюшка и дед. А ныне оставайся, зову на маскарад...
      Она улыбнулась и заговорила с придворными. Стоявший за ее креслом вице-канцлер указал глазами Демидову на дверь. "Аудиенция окончена. Скоро-то как!" - разочарованно подумал Прокофий и, откланявшись государыне, нехотя последовал за Воронцовым...
      В приемной по-прежнему царила тишина. За большими окнами дворца ярко светило солнце; за широким простором Невы темнели приземистые бастионы, а среди них высоко вздымался сверкающий на солнце золотой шпиль Петропавловского собора.
      Спустя месяц в Санкт-Петербург прибыл и Никита Акинфиевич Демидов. Не успела его коляска подкатить к отцовскому дому, как к ней подбежали слуги, бережно свели господина на землю и широко распахнули перед ним дверь.
      Надутый, с гордо поднятой головой, молодой владелец прошел в переднюю, где в глубоком поклоне перед ним склонились холопы. Он и глазом не повел в ответ, последовал через светлые залы, гостиные, зорко оглядывая убранство.
      - Ох, и радость ныне у нас! Как светлого дня ждали вас, барин! залебезил перед ним седенький сухонький дворецкий в белых нитяных перчатках. Он торопливо бежал впереди хозяина и угодливо распахивал одну дверь за другой.
      - А где братец? - вдруг спросил Демидов.
      Дворецкий виновато опустил глаза. "Ну, быть грозе! - испугался он. Небось разнесет, что допустили супротивника в дом. Опять же, как сказать, домик-то общий, отцовский..."
      Склонясь перед хозяином, он смущенно ответил:
      - Прокофий Акинфиевич изволил тут остановиться...
      Никита насупился, но никак не отозвался.
      С этого дня он жил с братом в одном доме, но оба тщательно избегали друг друга. При встречах они делали вид, что не замечают друг друга.
      "Погоди, на своем поставлю!" - грозил Никита и по совету друзей отправился к наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу.
      "Через него-то и отведу все козни родимого братца!" - с ехидством думал он.
      Наследник престола со своей супругой Екатериной Алексеевной жил в Петергофе. Гвардейский офицер Салтыков - красавец, кутила, был близок к наследнику, вместе с ним делил досуги - повез Никиту в загородный дворец.
      На берегу Финского залива, в дворцовом парке, царило тревожное безмолвие. Свита наследника чинно бродила по аллеям. Салтыков выскочил из коляски и, нарушая тишину, закричал:
      - Что за траур? Что вы все онемели?
      - Тес! - прижала палец к губам молоденькая фрейлина и, жеманно ответив на поклон Демидова, зашептала: - Великий князь весьма расстроен! Он сейчас не в духе, берегись попасть ему на глаза.
      - Пустое! Мы его живо развеселим! - загремел гвардеец.
      В ту же минуту в розовом павильоне распахнулась дверь, и на пороге появился бледный от гнева Петр Федорович. Никита со страхом взглянул на будущего императора.
      Долговязый, с нескладным узким туловищем, он слегка покачивался, размахивая длинными руками.
      - Кто здесь шумель? - резким голосом прокричал великий князь. Со сжатыми кулаками он готов был броситься на виновника беспокойства, но, узнав Салтыкова, сразу же отошел, повеселел: - А, это ты приехаль? Ошень кстати... А это кто?
      - Демидов, - представил гостя гвардеец.
      Толстые губы Петра Федоровича сложились в неприятную улыбку.
      - Кто есть Демидоф? - спросил он.
      - Заводчик. С Урала, приехал приложиться к ручке вашего высочества...
      - Очень карошо. - Глаза наследника сощурились. - Весьма карошо...
      Никита растерялся, услышав ломаную русскую речь из уст наследника. Ах, как хотелось ему попасть в знать, все время он об этом мечтал! Шутка ли встретиться с наследником российского престола! Какая будущность раскрывалась перед ним, уральским заводчиком! Но что-то в душе Демидова протестовало против неприятного немецкого говора Петра Федоровича. Длинное, узкое тело наследника было затянуто в зеленый прусский мундир. "Значит, верно то, что он почитал для себя за большую честь числиться лейтенантом на службе у прусского короля Фридриха Второго, нежели состоять великим князем и наследником российского трона?" - с чувством горечи подумал Демидов.
      Но желание выйти в свет подавило в нем неприязненное чувство. И когда Петр Федорович взял его под руку и повел в павильон, он сразу же почувствовал себя счастливым и веселым.
      Петр Федорович большими шагами подошел к столу и прикурил трубку, набитую крепким кнастером. Комната быстро наполнилась густым табачным дымом.
      Наследник поднес трубку и Демидову. Хотя Никита Акинфиевич и не курил, однако послушно принял ее и, поперхнувшись, стал пускать синие кольца.
      Павильон постепенно наполнился приближенными. Гремя стульями, все уселись за стол и занялись карточной игрой.
      Великий князь ставил один золотой за другим и проигрывал. Он хмурился.
      Дым все гуще и гуще заволакивал комнату. Слуги приготовили пунш, и кругом заходила чаша. Петр Федорович, не брезгая, пил со всеми из одной чаши.
      Гомон и шум становились сильнее, - хмель окончательно овладел собутыльниками цесаревича. Великий князь сидел, широко раскинув огромные ноги в ботфортах, его осоловелые глаза смыкались, голова клонилась на грудь.
      За окнами погасал серенький день. Никита тихонько выбрался из павильона и побрел по аллее. Под ногами похрустывал мягкий снежок, со взморья задувала моряна, шумела в обнаженных липах; темными призраками они сторожили тропку. От проклятого вонючего кнастера было горько во рту, кружилась голова. Демидов полной грудью вдыхал свежий воздух. Вдали, в конце аллеи, серой колеблющейся пеленой мелькнуло незамерзшее море. В лиловые тучи медленно погружалось солнце...
      Когда Демидов вернулся в павильон, в густом дыму тускло горели свечи в канделябрах. Петр Федорович был совершенно пьян, неуклюже размахивал длинными руками и кричал:
      - Король Фридрих велики зольдат!..
      Завидя Никиту, он поманил его к себе:
      - Демидоф, мой друг, я люблю тебя! Ты богатый купец...
      Никита Акинфиевич почтительно поклонился:
      - Премного благодарен, ваше высочество.
      Он подошел к нему, но великий князь, опираясь о стол, поднялся и, шатаясь, пошел к дивану. Никита подсел рядом.
      - Демидоф! - выкрикнул Петр Федорович, икнув.
      Никита угодливо склонился к наследнику.
      - Ты богат? Дашь денег? - настойчиво сказал Петр Федорович и дохнул винным перегаром в лицо Демидова.
      - Будут деньги, ваше высочество. Завтра же доставлю сюда! - твердо посулил Никита.
      - Тес... Только никому... Молшок! - прошептал пьяно великий князь.
      - Убей бог, никому! - искренне пообещал заводчик.
      Бережно обнимая наследника за талию, Демидов уложил его на диван.
      Погасли последние лиловые отблески заката. В аллеях сгустилась тьма. Сквозь чащу доносился отдаленный рокот моря. Петр Федорович ворочался и что-то бормотал во сне...
      Демидов сидел подле и думал:
      "Как же насолить братцу Прокопке? Ужо погоди, через великого князя подкопаюсь под тебя!"
      Но подкопаться все-таки не довелось. Спустя несколько дней Никита добыл из кладовых отцовское золото, драгоценные камни и отвез их великому князю. Петр Федорович был в восторге. Он зазвал Демидова в кабинет и возложил на него красную анненскую ленту.
      Тяжело сопя, он прищурился, любуясь сановитым видом Никиты Акинфиевича с лентой через плечо.
      - О, чудесна кавалер из тебя получился! - воскликнул наследник.
      Демидов с жаром облобызал его руки.
      - Век не забуду, ваше высочество, столь высокой награды! - благодарно сказал он.
      - Но ты, Демидоф, возложишь ее, когда тетушка-цариц не будет... Я, Петр Федорович, буду император! - Он выпятил грудь и важно надулся; бессмысленные глаза его подернулись серой пеленой.
      И опять в Никите стали бороться два чувства: хотелось - ох, как хотелось, - пролезть в знать, и в то же время долговязый принц-немец внушал отвращение. "Неужто в такие руки попадет наше обширное и славное царство?" - сокрушенно подумал он и еще больше приуныл от мысли: "Хороша награда, коли носить ее нельзя!.."
      Поздно ночью возвратился Никита Демидов из Петергофа и очень удивился, когда в одной из дальних комнат увидел яркий свет. Он вопросительно посмотрел на дворецкого.
      - Ваш братец Григорий Акинфиевич изволили прибыть в столицу и теперь поджидают вас!
      Тяжелыми шагами Никита прошел вперед и распахнул дверь. Под окном в кресле в глубоком раздумье сидел средний брат.
      - Ты что тут? - недовольно спросил его Никита.
      Григорий поднялся и пошел навстречу брату. Они облобызались.
      - Прибыл по делу о наследстве, - сказал он. - Вызван сенатом для опроса!
      - Ты что ж, заодно с Прокофием? - спросил брат.
      - Что ты, Никитушка! - обиделся Григорий. - Сам по себе. Боюсь, оба вы горячие и неприятностей наговорите друг другу.
      Он выглядел простовато. Лицо было добродушно, бесхитростно; Никита успокоился.
      - Послушай, братец! - тихо заговорил Григорий. - Нельзя ли по-хорошему разобраться? Судьи да сутяги разорят нас! И мне ведь пить-есть надо. Ты не обижайся, Не хочу я свар, давай мириться!
      - С тобой - готов! - повеселев, сказал младший брат. - А с Прокофием ни за что! Бесноват! Хитер! Лукав! Небось уж по Санкт-Петербургу наследил!
      - А ты смирись, не разжигай себя, - посоветовал Григорий.
      - Ты вот что мне лучше скажи, когда в сенат идешь?
      - Это, братец, когда вызовут, - спокойно отозвался прибывший.
      - Ох, милый ты мой, тогда жди с моря погоды! - насмешливо сказал Никита. - Действовать надо. Давай напишем просьбу на старшего!
      Григорий отрицательно покачал головой.
      - Ни на тебя, ни на него писать не стану! - твердо сказал он. - По чести, без свары будем делить имущество батюшки!
      Никита прищурил глаза, подозрительно взглянул на брата и подумал: "Что он, дурачок, недоумок или лукавит?"
      Григорий уселся в кресло и, показывая брату на обстановку, сказал с восхищением:
      - Николи я в столицах не был и удивлен роскошеством батюшкина дома!
      "Нет, не лукавит он, - решил Никита. - Простоват, вот и все!"
      Совсем повеселев, он сказал брату:
      - Раз нравится тут, ну и живи! Все братья здесь хозяева. Прости, мне надо отдохнуть. Устал весьма. У великого князя был!
      - У великого князя! - в изумлении повторил Григорий. - Ишь куда забрался!..
      Все дни Григорий проводил в осмотре Петербурга или сидел с дворовыми в вестибюле и слушал их побаски. Вел он себя просто, доступно, и это дворецкому не нравилось. Однажды он заметил молодому хозяину:
      - Вы, батюшка, помене тары-бары-растабары с дворней разводите, уважение потеряете!
      Григорий сердито засопел и вдруг властно сказал:
      - Я не попугай и не петух в павлиньих перьях! А живу, как мне хочется, и тебя, старик, не спрошу!
      Он несколько раз ходил к брату Прокофию, уговаривал его примириться с Никитой, но тот хмуро гнал его прочь.
      Прокофий Демидов, узнав, что государыня передала дело о наследстве сенату, каждый день стал досаждать сенатским чиновникам. Они отмахивались от досужего просителя - не до того было! Суета в сенатской канцелярии поднималась очень рано. В девять часов утра Прокофий являлся в приемную, избирал удобное место и плотно усаживался, наблюдая своеобразную жизнь сената. Мимо него как тени шмыгали чиновники в потертых мундирах с папками под мышкой.
      - Погоди ж, крапивное семя, добьюсь своего! - ворчал он и терпеливо высиживал в приемной весь день.
      В один из дней Прокофия особенно одолевала скука. В длинных коридорах было пустынно, полутемно, пронизывала прохлада. Демидов, взглянув на служителя, встал с кресла и осторожненько заглянул в одну из дверей. В обширной палате с каменным сводом за длинными столами сидели писчики и, не переводя дыхания, строчили, издавая гусиными перьями сухой однообразный треск.
      - Господи боже, до чего же скучно! - вздохнул Прокофий, тихонько прикрыл дверь и вернулся на прежнее место.
      - Ты, батюшка, я вижу, который день высиживаешь тут, как наседка. - В белесых глазах отставного солдата мелькнуло сочувствие.
      - Да, все поджидаю, когда решится мое дело! - простодушно сознался Демидов.
      - Эх, сударь, да в уме ли ты! - воскликнул служитель. - Да когда ты этого дождешься? Не так легко тут добыть истину!
      - А я их измором возьму, служивый! - решительно сказал Прокофий.
      Служитель хлопнул по фалдам старенького мундирчика:
      - Эх, батюшка, не по силе и терпению задумали дело! Да разве тут высидишь решение? У нас, сударь, дела лежат полета годов, а то и поболе! Оно и лучше, вылеживаются. Сказано: поспешишь - людей насмешишь! А тут, глядишь, полежит-полежит, тем временем спорщики помирятся, а то и помрут.
      Демидов помрачнел. Он уже слышал про сенатские порядки, про неимоверную волокиту и лихоимство, царившие среди сенаторов. В Санкт-Петербурге много рассказывали о лисичкинском деле. В ту пору в сенате открыли целое отделение, состоявшее из обер-секретарей, секретарей, столоначальников и писцов; все они три года занимались составлением записки из лисичкинского дела, в котором имелось триста шестьдесят пять тысяч листов. Краткая записка, учиненная борзописцами, заключала в себе только десять тысяч листов.
      Сутяжничество началось по доносу фискала Лисичкина о злоупотреблениях, имевших место в питейных откупах. Для разбора дела судьи вместе с обозом, груженным столь громоздким произведением канцеляристов, отправились на место происшествия.