Но Пугачев предпочел продолжить поход на Каргалу, где его встретили очень торжественно. И только 2 октября из Каргалы повстанческие войска повернули на Оренбург…

Вечером 5 октября 1773 года началась продолжительная оренбургская осада, которая отняла много сил у Пугачева, и здесь он понапрасну потерял драгоценное время.

В деревне Берда, названной Пугачевым Новой Москвой, обосновалась огромная армия, которая увеличивалась с каждым днем, и уже к середине ноября у Пугачева насчитывалось пятнадцать тысяч повстанцев, которые расположились пестрым табором около Маячной горы и вокруг самой Берды. Кого только здесь не было! Тут в походных кибитках разместились башкиры и калмыки, в наскоро устроенных шалашах жили беглые помещичьи крестьяне и заводские работные, прибежавшие с Каменного Пояса.

Между тем, несмотря на зимнюю стужу и бураны, в степи разыгрались решительные схватки, имевшие огромное влияние на судьбу повстанческого движения.

28 февраля 1774 года из Бугуруслана прямой дорогой на степные яицкие городки и крепости двинулся многочисленный хорошо вооруженный корпус князя Голицына. Кругом расстилалась безмолвная белая равнина, сверкавшая плотным серебристым настом. Дул холодный, пронзительный ветер. Жестокий мороз пробирал до костей. По степи задувала пурга. В белесой мути солнце казалось тусклым, как бы обледеневшим. Ветры и метели замедляли движение солдат. Ночью в снежной пустыне выли волки. Мрак, словно деготь, наполнял степь. Не мелькали в ней заманчивые огоньки, какие встречаешь в зимнюю пору на Руси среди полей, в затерянной деревушке.

Ночами войско останавливалось табором под прикрытием кибиток среди бушующей степи. Во тьме еще заунывнее и озлобленнее плясала метель.

По балкам и овражине таились занесенные снегом уметы и деревушки, занятые повстанцами. Ватажки их рыскали по зимним дорогам, таились в березовых околках. Но чуялось приближение главных сил противника. Невзирая на опасности, отряд майора Елагина быстрым маршем и беспрепятственно минул деревни Гаевицкую и Яшкину и спокойно расположился на ночлег в Пронкиной.

Никто не знал, где кружит сейчас Пугачев. В избушку, где приютился на ночлег майор, прибрел странник.

— Никак ночью со степи? — удивленно спросил офицер, оглядывая странного гостя.

Крепкий обветренный старик, одетый в полушубок, спокойно отозвался:

— Со степи. Это нам в привычку.

Густой иней охватил бороду странника, его ресницы, косматую шерсть полушубка. Старик с кряхтеньем стал сволакивать с себя одежду.

— Тихо в степи? — не выдавая своего волнения, спросил офицер.

— В такую-то погодку не всякий в дорогу тронется. Домой меня сильно потянуло. Кто сейчас будет разгуливать по степи? — поеживаясь, ответил старик.

— Известно кто! — многозначительно сказал офицер. — Добрая душа на печи сидит, а перекати-поле и днем и ночью не знает покоя.

— То верно, батюшка! — согласился старик. — Только в такую ночку и былинка под снегом спит. Может, кто и бродит, да далеко-далеченько, и благовеста о том не слышно.

Добродушно бормоча себе под нос, старик полез на печку.

— Ты куда? — строго окрикнул его майор.

— Как куда? Прыгает петух на свою насесть, а тут я свойский, — спокойно отозвался дед и накрылся с головой полушубком.

Офицер нахмурил брови, сильно клонило ко сну. За дверью псом скулила метель, царапалась в окно. На столе тоскливо потрескивала сальная свеча. Невозмутимая тишина стояла на селе, солдатский говор угас.

«Разместились на ночлег, — сквозь дремоту соображал майор. — А как заставы?..»

Он недодумал, сон поборол его. Погружаясь в приятное забытье, он раскинул локти и склонил на них голову в грязном паричке…

Словно вихрем распахнуло дверь избушки, серым клубком в горницу вкатился морозный воздух. В мути плыли темные тени, о чем-то кричали. Всполошно бил набат.

«То сон!..» — подумал в дреме офицер, поджимая ноги.

Но сполох не умолкал. В запечье зашуршало, косматый старик выкатился из мути, окрысился.

— Леший!.. Леший!.. — закричал в дреме майор и съежился от холода…

— Очнитесь, ваше благородие! Беда! — раздался над ухом отрезвляющий голос.

Елагин открыл глаза, в изумлении огляделся. Перед ним, вытянувшись в струнку, стоял сержант.

— Беда! — дрожащим голосом повторил он. — Воры тут!..

— Как воры? Не может того быть! — прикрикнул майор, и сон мгновенно отлетел.

Офицер бросился к печке: странник исчез, словно ветром его сдуло.

— Куда ж этот пес девался? — недоуменно спросил майор.

Сержант изумленно уставился на командира, не понимая, о ком речь.

— Пикеты, ваше благородие, сшибли! К орудиям пробиваются.

Как встревоженные птицы, в окно бились призывы набата. Офицер торопливо накинул на плечи плащ, надел треуголку и бросился на улицу. В клубах метели суетились черные тени. Совсем неподалеку, на площади, шла штыковая схватка, с вала, где стояла батарея, ветер приносил неясный гул.

«Ах, проклятый старик! — почему-то вдруг вспомнил майор. — Как же так? Откуда взялись воры?»

Он никак не мог себе представить, что собравшиеся под покровом ночи и бурана пугачевцы, пребывавшие в селении Сорочинском, быстро проделали форсированный переход в тридцать семь верст и внезапно атаковали отряд.

Майор взбежал на вал и остановился пораженный. Подле завьюженных орудий молоденький поручик с горстью людей геройски отбивался сабельками от наседавшей толпы. Странно было видеть, как из мрака рождались все новые и новые бородатые лица с разинутыми ртами… Только теперь понял майор, что нападающие и обороняющиеся орут в воинском исступлении, но вой бурана глушит эти крики.

«К резерву!» — было первой мыслью Елагина. Ветер рвал и развевал полы плаща, острый, колкий снег хлестал лицо. Но офицер упрямо и быстро двигался в белесой мути к избе, где, по его догадкам, разместилась рота.

Солдаты уже были под ружьем, когда он прибежал к избе.

— Вперед, братцы! — крикнул Елагин и повел их за собою на выручку.

Впереди кружилась и выла белогривая метель. Из нее, как из пенистого морского прибоя, рождались черные ревущие тени. Густой непоборимой стеной вставали пугачевские отряды с пиками и копьями наперевес. Справа и слева шумел тот же прибой. Очутившийся рядом седоусый сержант схватил майора за полу плаща и закричал в ухо:

— Поберегитесь, ваше благородие! Дозвольте нам…

Но кругом вместе с метелью бушевали разъяренные люди.

— В штыки, братцы! — стараясь перекричать вой бури, взывал голос Елагина.

В эту минуту перед глазами взвился столбом белый бурун метели. Из снежной свистопляски вынырнуло знакомое бородатое лицо деда; оно ехидно улыбнулось.

— Сюда, братцы, тут он! — закричал охваченный инеем старик. Из ночного мрака, ощетинясь пиками, лезли грузные озверевшие люди.

— Не трожь! — закричал сержант, выбежал вперед и заслонил грудью офицера.

Налетевший порыв ветра сорвал с его головы треуголку, сержант упал. Орущая толпа набросилась на майора. Отступая, он молчаливо отбивался. Впереди среди копий снова мелькнуло знакомое до ужаса лицо старика.

— Это он, братцы! Бей его! — бесновался старик.

Десятки копий пронзили тело Елагина и подняли над ревущей толпой…

Набат смолк, но крики стали громче и ожесточенней. Оставшийся старшим в отряде секунд-майор Пушкин собрал разбежавшихся солдат и бросил их в контратаку, а сам спокойно уселся на барабане у разложенного костра и стал выжидать событий. Он чутко прислушивался к вою ветра и гулу голосов.

— К орудиям! — командовал майор. — Отбить пушки!

Пламя костра все ярче и ярче освещало дорогу, по которой метались люди. Когда гул голосов стал стихать, он улыбнулся.

«Побежала сволочь! Испугалась штыка!» — удовлетворенно подумал секунд-майор, вынул из кармана кисет и набил трубку. Подхватил из костра жаркий уголек, ласково щурясь, долго перебрасывал его на ладони, потом прикурил и гаснущий уголек отбросил прочь. Сладко затянулся дымком.

— Коня мне! — приказал секунд-майор.

Ему подвели поджарого гнедого.

— Ну, братцы, теперь рубить воров! — сказал он, вскочил в седло и поскакал к эскадрону.

Пурга зализывала багряные пятна на снегу, запорашивала выбоины. Ночь все еще была темна, но конники гнали убегающих мужиков по степи и поражали их на скаку палашами, рубя с плеча…

Когда взошло солнце и улеглась метель, по белоснежному степному насту всюду чернели порубленные тела. На валу у пушек лежал исколотый молодой батареец-поручик и тяжко стонал.

— Не трогайте, братцы, дайте спокойно умереть, — просил он. Кругом, склонив головы, в молчании стояли солдаты.

Секунд-майор не вошел в избу, уселся среди улицы на барабане и, потирая руки, поеживался у костра. К нему привели схваченного деда в заиндевелой шубе.

— Это ты привел сюда воров? — строго спросил майор.

— А хошь бы и я! — спокойно отозвался старик.

— Повесить! — сказал офицер и отвернулся от заиндевелого деда.

Солдаты, подталкивая в спину, погнали старика вдоль сельской улицы. Под их крепкими шагами поскрипывал морозный снег, а вслед тонким сизым язычком тянулся дымок от костра. Секунд-майор привычным движением нашарил в кармане кисет с табаком и стал прилаживаться закурить.

Уведомленный о неудачном сближении войск с неприятелем, князь Голицын начал решительное наступление. Быстрым маршем он достиг деревни Пронкиной, в которой погиб майор Елагин. Угрожающими действиями он заставил повстанцев очистить селение Сорочинское и Тоцкую крепость. Отступая перед сильным корпусом Голицына, избегая расправы, повстанцы жгли селения, уничтожали скот и хлебные запасы. Казаки и поселяне укладывали на возы свой жалкий скарб и, боясь мести, уходили вместе с повстанцами в глубь степи.

17 марта 1774 года корпус Голицына, усиленный отрядом генерал-майора Мансурова, занял Новосергиевскую крепость. Отсюда он доносил главнокомандующему Бибикову:

«За чрезвычайною бурею и снегом принужден остановиться, отчего часть большая подвижного магазина еще не пришла. Злодеи не успели также сжечь здешнюю крепость, от наступления корпуса обывателей часть большую с собой гнали к Илецкой крепости. По всем известиям, что я получил, видно, будто имеют намерение зад корпуса тревожить от Илецкой крепости, а из Берды берут свое злодейское войско к Татищевой…»

Командующий корпусом князь Голицын не ошибался. Пугачев стягивал свои войска к крепости Татищевой, намереваясь дать решающее сражение. Он прекрасно понимал важное стратегическое значение этой степной крепости, являвшейся ключом для вторжения в глубь казачьей степи. Стоя на крутом берегу реки Камыш-Самары, при впадении ее в Яик, крепость своими бастионами прикрывала узел дорог, уходивших отсюда на Оренбург, на Илецк и Яицкий городок. Пугачев решил удержать крепость за собой.

Сколько умения и понимания обстановки проявил он! Откуда что и взялось! Решительным маршем он перебросил все свободные силы из Берды. Своему ближайшему атаману Шигаеву Пугачев строго наказал продолжать осаду Оренбурга, атаману Овчинникову приказал спешить к Илецкой крепости, чтобы тем самым сковать часть сил Голицына, заставив его нервничать и оглядываться на свои тылы. Сам Пугачев в сопровождении полусотни верховых казаков ранним утром прибыл в Татищеву. Не отдохнув, он обследовал крепостные валы и стены. От недавних схваток крепость изрядно пострадала: осели старые бревенчатые стены, местами они зияли проломами. Отсюда, с валов, далеко виднелась плоская степь с редкими буграми.

В тот же день все население и гарнизон крепости приступили к укреплению полуразрушенных стен. К высокому бревенчатому тыну дружно и споро присыпали снеговые валы, бабы с коромыслами на плечах бесконечной вереницей весь день к ночь таскали воду, поливая умятый снег. За одну морозную ночь валы обледенели и стали недоступными для противника. С большим знанием дела Емельян Иванович обошел и выбрал места для батарей. Сам же он отобрал из пленных канониров и солдат добрых артиллеристов. Вместе с ними обошел окрестную степь, отметил кольями хорошо поражаемые из орудий места. К вечеру все пушки угрюмо смотрели жерлами на запад, откуда поджидались войска князя Голицына.

Весь день хлопотал Пугачев; его можно было встретить у бастионов, в городке, на речке, откуда бабы брали воду. До всего он доходил сам, ничего не упуская своим зорким глазом. За ним бегали толпы народа, стараясь заглянуть ему в лицо. Сидя на высоком поджаром дончаке, Пугачев запросто раскланивался с народом. Его слегка косоватые глаза сияли. Поглаживая черную, с сильной проседью бороду, он кричал толпе:

— Порадейте, детушки! Послужите мне, государю, своей храбростью, а я не забуду вас вольностями и жалованием.

Народ радостно размахивал шапками:

— От души порадеем, государь! Все за тебя выступим! Веди нас!..

На душе Пугачева было спокойно. Понимал он: силен его противник. Но неутомимый народ, всюду радостно встречавший его криками, вселял уверенность в свои силы. Объехав в последний раз валы и крепость, он вызвал Ивана Почиталина, своего секретаря, и продиктовал ему приказ:

«В тот день, когда наш ворог пойдет на Татищевую, — блюсти совершенную тишину и чтобы люди всячески скрылись, дабы не видно было никого, и до тех пор к пушкам и каждому к своей должности не приступать, покуда князя Голицына корпус не подойдет на пушечный выстрел ядром».

Приказ этот прочитали во всех сотнях и населению. В крепости водворилась тишина. Люди держались по-особенному, торжественно, понимая, что близится решительный час.

Трудно было обмануть князя Голицына этой маленькой хитростью, но все же он долго не мог узнать о силах повстанцев. Заняв Переволоцкую крепость, Голицын на следующий день — 21 марта — сам отправился на поиски к Татищевой. Стояла еще утренняя темь. Рассыпавшиеся по оснеженной степи разъезды близко подобрались к крепости. Чуть-чуть засинело на востоке, кругом простиралось пустынное молчаливое поле, тишина стояла и в темнеющем городке. В сизом зимнем рассвете слышны были только петушиные переклички, даже ранние дымки не курились над хижинами. Походило на то, что крепость и впрямь была оставлена повстанцами без боя.

Однако князь Голицын не довольствовался поисками своих разведчиков. С рассветом он незаметно проехал на отдаленный холм и весь день терпеливо наблюдал за крепостью. И как ни притих городок, все же в конце концов улавливалось в нем скрытое движение. На ярком солнце отчетливо сияли возведенные снежные валы. Голицын пришел в изумление.

«Сколь много воинского умения! Понимающий человек!..» — похвалил он Пугачева. Для Голицына стало ясно: в крепости таятся повстанцы, но сколько их — оставалось загадкой. «Хитер, хитер, лиса!» — покачал он головой и про себя решил на другой день атаковать противника.

На рассвете 22 марта из Переволоцкой крепости выступил авангард под командой полковника Юрия Бибикова. Кругом простиралось безмолвие, нарушаемое только ржанием коней да позвякиванием удил. Спустя два часа в синем рассвете в речной излучине встали неясные очертания крепостных валов. Приблизившись на близкое расстояние, полковник выслал к Татищевой казачий разъезд. Держась настороже, конники быстро доскакали до самой крепости. Из-за дальних оснеженных бугров в морозном тумане поднималось солнце, освещая тихий, словно вымерший городок.

— А что, братцы, и впрямь крепость брошена злодеями! — сказал старшой, чубатый, с серьгой в ухе казак.

Разведчики переглянулись. Тишина казалась им коварной. Словно чуяло их сердце, что в эту самую минуту, когда они на рысях подъезжали к городскому валу, за ними внимательно следили десятки глаз притаившихся за тыном людей. Сам Пугачев, прислонясь к щели в заплоте, зорко разглядывал казаков.

Между тем осмелевшие разведчики решили подскакать к самым крепостным воротам. Только что они тронулись вперед, как в это мгновение ворота чуть-чуть приоткрылись. Из крепости навстречу казакам вышла статная румяная казачка в теплом шушуне. В руках, на расшитом полотенце, она держала хлеб с солью.

Молодка степенно поклонилась казакам.

— Милости просим, дорогие гостюшки! — сказала она певучим голосом, и лукавые глаза ее пытливо забегали по казачьим лицам.

«Хороша баба!» — единодушно похвалили казаки молодку.

— Скажи, милая, сколько злодеев в крепости? — спросил старшой.

— Что ты, милый! Были вечор, да сбегли, как прослышали про князя Голицына. Ждем пресветлого князя к себе. Вступайте, казачки, в крепость без всякого опасения!

Осмелевший старшой принял от бабы хлеб-соль, махнул своим рукой:

— Айда, ребятушки, заглянем, что за воротами творится!

Молодка пугливо оглянулась и отбежала с дороги. Казаки смело подскакали к воротам.

— Ох, братцы! — крикнул старшой и разом осадил коня.

В крепости за валами колыхались пики, теснились ряды готовых в битву.

— Обманула, подлая! — заорал чубатый казак и, взмахнув плетью, бросился за бабой.

Ворота с шумом распахнулись, и пять пугачевцев на добрых степных конях бросились на разведчиков. Двое из казаков, быстро повернув коней, ускакали. Третий — старшой — неожиданно оказался перед самим Пугачевым.

Разгоряченный дончак ударился грудью о грудь казачьей лошади и рассвирепел. Конское злобное ржанье огласило снежную равнину. Казак схватился за клинок, но Пугачев опередил его, пронзив пикой. Конник, охнув, схватился рукой за гриву коня и стал медленно сползать на землю. Его гнедой остановился словно вкопанный и, склонив голову, стал обнюхивать сбитого хозяина. Прибежавшие из крепости мужики подхватили казака и уволокли его в городок. Там вернувшийся из погони Пугачев пытался допросить его, но казак изнемогал от раны. Ослабевшим голосом он прошептал, угрожая:

— Берегись, вор!..

— Сколько войска привел князь? — в упор разглядывая казака, спросил Пугачев.

— Ты кто такой? — глухо спросил умирающий.

— Я государь Петр Федорович. Как ты смел поднять руку на меня?

Собрав последние силы, казак приподнялся и жадно впился в лицо Пугачева.

— Прост больно, — в раздумье сказал он, ни к кому не обращаясь. — Видать, все же добрый вояка, с маху ссадил меня!.. Эх…

Две мутные слезы выкатились из-за полузакрытых ресниц. Казак прошептал:

— Так и быть, тебе скажу… Пришли сюда тыщ пять пехоты да пушек семьдесят. Чуешь?

Голос его упал до шепота, он хотел что-то сказать, но поник головой, и мелкая дрожь побежала по его телу.

— Отходит! — спокойно сказал Пугачев и истово перекрестился. — Отпеть по-христиански…

Тем временем весть, принесенная прискакавшими казаками, дошла до Голицына. Князь сдержанно выслушал доклад, радуясь в душе своей догадке. Он сел на поданного коня и поехал вперед по степной дороге. Пехота быстрым маршем подходила к затерявшейся в снеговых просторах крепости. Лыжники и егеря заняли окрестные высоты и ждали только приказа. Орудия за буграми казались невидимыми для крепости. Довольный осмотром, князь думал о противнике.

«Сказывали, воры и бродяги, как завидят коронное войско, так и бегут. Где мужику и холопу тягаться с дворянами! На деле не так прост донской казак Емелька, как о том писали. А может, то и не казак? Отколь столько воинских знаний у сего человека?» — спрашивал он себя, и тут воинский азарт его разгорелся пуще. Интересно было скрестить мечи с достойным противником, разумеющим толк в воинском деле.

Опытным взглядом командира он еще раз окинул поле предстоящей битвы и остался доволен осмотром. Войска продвигались к намеченным исходным местам. В крепости по-прежнему царила тишина. На блестевших под зимним солнцем валах не темнело и пятнышка. Впереди перед князем лежала глубокая падь, в которую, словно весенний поток, пробираясь талым снегом, бесшумно стекало наступающее войско. Командующий пустился следом. Хорошо подкованный конь легко сбежал по крутому откосу и остановился на дне.

«Вот почему не стреляют из крепости! — сообразил Голицын. — Все равно тут ядрами не достанешь».

Он опять удивился воинскому искусству Пугачева. Взор его невольно стал шарить по прилегающим высотам. И тут он обратил внимание, что две из них, весьма выгодные к обороне, не заняты повстанцами.

«На сей раз оплошал Емелька», — обрадовался Голицын и приказал немедленно поставить на них батареи.

Между тем войска в овраге строились в боевой порядок. Пехота придвинулась к выходу из оврага, глубину его заняла кавалерия, ожидавшая часа атаки…

В полдень по степи раскатилось эхо: батареи князя Голицына открыли учащенный огонь по крепости. В ответ им загремели тридцать крепостных орудий. Пушки били редко, но точно, поражая подходы к крепости. Князь с волнением наблюдал за пальбой. Ядра ложились на валы крепости, рвались над городком, но ожидаемого опустошения не производили. От ледяных валов, сверкая на солнце, сыпались брызги ледяных искр, в городке вспыхивали пожары, но быстро гасились. Было ясно, что канонадой нельзя было выбить противника из крепости. Обычных в таких случаях суеты, беготни, переполоха в крепости не наблюдалось. По-прежнему она казалась пустынной, только пушки с валов озлобленно огрызались.

«Нет, этим их не возьмешь! — решил Голицын. — Штурм, только штурм…»

Вправо уходила широкая степная дорога; по ней и решил генерал нанести удар по крепости. Батальоны генерал-майора Фреймана получили приказ атаковать противника по этой дороге в правый фланг. Но едва Фрейман появился на дороге, как ворота в крепости распахнулись, из них с барабанным боем выступили стройные колонны войска. В то же время на пригорок быстрым аллюром побежали кони, везя пушки. Пугачевские канониры быстро уставили их. Не успел генерал опомниться, как убийственный огонь встретил наступающие колонны.

Сближаясь с правительственными войсками, повстанцы исступленно кричали солдатам:

— Братцы, что вы делаете! Против кого идете? Знаете ли вы, что с нами в крепости сам государь Петр Федорович!

Пехота медленно надвигалась вперед, а крики становились громче. Многие из солдат, приостанавливаясь, пытливо оглядывались на офицеров.

— Вперед, вперед, ребята! — подзадоривали командиры. — Помните присягу государыне! Коли их!..

Но батальоны, словно змейка, вились по дороге, постепенно рассыпаясь на отдельные нестройные толпы отставших. Огонь их прямо установленных пушек и без того крушил ряды. Видя замешательство, князь вскочил на коня и, встав во главе подкрепления, сам кинулся в битву.

Непрерывный гул стоял над степью. Все новые и новые толпы повстанцев шумным потоком вырывались из крепостных ворот и вступали в бой.

На равнине перед крепостью началась ожесточенная резня. Кони топтали людей, грызлись. Ядра падали в гущу разъяренных толп, производя опустошения. Но пугачевские копейщики дрались отчаянно. Падая израненными, схватывались в последнем смертном объятии с врагом. Пугачев на своем красномастном дончаке вел в атаку конницу. Размахивая саблей, он взывал к повстанцам:

— Смелее, детушки! Вперед, соколы!..

Князь Голицын с высоты наблюдал, как лихой конник в алом кафтане бесстрашно врубался в ряды наседавших солдат. Конь, вставая в ярости на дыбы, подминал и топтал людей.

Командующий находился на холме, то вглядываясь в расстроенные боевые линии батальонов, то хватаясь за саблю. Он хорошо понимал: наступал последний решительный момент схватки, когда неожиданный удар решит исход всего сражения. С холма было видно, как конник в алом кафтане вырвался из гущи сражающихся и, отъехав к крепостным валам, стал наблюдать за битвой.

«Неужели еще выбросят войска из крепости? Сколько же их там?» — с тревогой подумал князь. Внезапная мысль осенила его. Он крикнул:

— Бибикова ко мне!

— Я здесь, ваше сиятельство! — отозвался на зов полковник. — Пора мне вступить в дело!

— Пора! — подтвердил Голицын. — Берите егерей и лыжников, бейте во фланг вору. Коня!..

Несмотря на тучность, он легко вскочил на коня и поскакал под гору, туда, где развевались знамена батальонов Фреймана. Завидя скачущего командующего, сухой высокий генерал-майор, выхватив из рук знаменосца древко, устремился вперед.

— За матушку-государыню!.. — закричал он истошно. — За мной, братцы!..

Нагнав передовой батальон, князь соскочил с коня, бросив повод адъютанту. С обнаженной шпагой, по пояс в глубоком снегу, он пошел впереди батальона.

— Неужто, братцы, посрамите меня? — кричал он солдатам, увлекая их вперед.

Завидя командующего, солдаты приободрились.

— В штыки их, братцы! — кричал князь.

Лыжники и егеря стали огибать городок и крепость. От вала все это хорошо было видно Пугачеву. Он с тревогой оглянулся на свиту.

Из толпы выдвинулся атаман Овчинников.

— Видишь, батюшка, что князек затеял! — сказал он простуженным, хрипловатым голосом Пугачеву, показывая на поднимающих снежную пыль лыжников. — Обойдут, поди! Уезжай ты, батюшка, пока дорожка свободна, а то поздно будет. Ужотка мы как-нибудь отобьемся без тебя! Береженого и бог бережет.

Пугачев насупил брови. Молчал. Ветер донес усиливающийся гул ревущей толпы.

— Видать, помощь к ним подоспела. Скачи, батюшка, ишь, торопятся, окаянные! — опять заговорил Овчинников.

Хотя его загорелое лицо, обрамленное бородкой, и казалось спокойным, но беспокойно бегающие глаза выдавали его страх. Пугачев встряхнулся, словно очнулся от сна.

— Хорошо! — воскликнул он. — Будь по-твоему, я поеду. Но приказываю тебе и другим, коли можно будет стоять, так постойте до последнего, а коли горячо доведется и надежды сгаснут, так и вы бегите. Без вас не соберу я нового войска.

Пугачев быстро повернул коня и незаметно скрылся среди серых низких хибар крепости. Спустя несколько минут атаман Овчинников увидел, как из южных ворот крепости выехал на дончаке знакомый всадник. За ним налегке скакали четыре конника. Заметя поскакавшего из крепости беглеца, десяток егерей помчались за ним. Но высокий дончак Пугачева, не меняя бега, быстро и легко стлался по степи. Словно легкая птица, плавно и красиво уносил он своего хозяина от беды. Спутники его не отставали и вместе с ним постепенно растаяли в молочной дали. Притомленные егеря уныло возвратились назад…

«Навстречу им неслось раскатистое „ура“. Серые толпы повстанцев беспорядочно бежали к крепости, а следом за ними с торжествующим криком торопились пехотинцы. Стоявшая доселе в бездействии кавалерия прорвалась через ворота в город. Истошные крики и вой огласили узкие кривые улочки крепости. Обозленные конники, не разбирая, рубили всех подвернувшихся под руку. Поле, городок и дороги устлались телами. На валах, заваленных порубленными, поколотыми артиллеристами, сиротливо темнели брошенные пушки.

Наступал вечер. Солнце красным, раскаленным ядром закатилось за холмы. По насту побежали синие сумеречные тени. Откуда-то появившиеся стаи крикливых ворон неугомонно закружились над степью.

Пользуясь тьмою, лесами и оврагами, без дорог спасалось рассеянное пугачевское ополчение…

Беспощадно стегая коня, атаман Овчинников со своей ватагой прямо по степи убегал к Переволоцкой крепости.

Над степным простором высыпали частые звезды, когда вдали замелькали долгожданные огоньки Берды. Почуяв отдых, кони ожили и вновь понеслись вперед. Пугачев скакал впереди; немного поотстав, мчалась свита. За всю дорогу он не обмолвился ни словом. Мрачный и решительный, он подозрительно вглядывался в лица своих приближенных. Тревожные мысли цепко овладели его душой. «Неужто все кончено, изменило счастье?» — с горечью спрашивал он себя.

Позвякивали удила, огни в слободке становились ярче. Правее громоздились тени крепостных стен: в густом мраке лежал молчаливый осажденный Оренбург.

Среди дороги внезапно выросли рогатки.

— Стой, кто едет? — окрикнули караульные конную ватажку.

Пугачев не отозвался. Молча, неторопливо проехал мимо стоявших на карауле сермяжников. Завидя его, они оторопело посмотрели вслед:

— Сам царь-батюшка в этакую пору со степи прискакал. Уж не к лиху ли то?..

По заставленной возами слободской улице толкались и шумели толпы сермяжников. На площади у костра куражились двое пьяных. В приземистой хибарке гудели сопелки, шла хмельная гульба. Прислушиваясь к нестройному гулу голосов в лагере, Пугачев хмуро подумал: «Гулящие беспутники! Им и горя мало, что беда нагрянула. Поди, разбегутся, как узнают…»

Пугачев в сопровождении Почиталина проехал к войсковой избе, устало слез с коня. Тяжело переставляя ноги, он поднялся на заснеженное крылечко. Однако Иван Почиталин опередил его и распахнул угодливо дверь.

— Жалуй, батюшка! — тихо сказал он.

В избе было темно. Пугачева приятно охватило теплом.

— Огня! — хриплым голосом выкрикнул он.

Кто-то в темноте соскочил с печи и босыми пятками протопал по горнице. В загнетке усиленно стали раздувать угли. Вскоре вспыхнуло румяное зарево и осветило заспанное лицо красивой молодки. Еще мгновение — родился синий язычок пламени и с легким треском побежал по лучине. Изба осветилась слабым, неверным светом.

— Прости, государь-батюшка, не ждали к такому времени, — в полуиспуге сказала молодая женщина и стала проворно накрывать на стол. В трепетном свете лучины белыми пятнами мелькали ее круглые полные локти.

Она бережно поставила перед Пугачевым простое глиняное блюдо с пахучей рыбной щербой и чесноком, жбан квасу и флягу водки.

— Закуси, государь, с дороги, — сказала она ласково и пододвинула к нему пахучий каравай.

Пугачев налил водки, жадно выпил.

— Добро! — поеживаясь, сказал он. — Ин тепло по нутру пошло. Испей и ты! — пододвинул он чару Почиталину.

Наклонясь над блюдом, Пугачев стал с аппетитом есть рыбную щербу; запах чеснока наполнил избу. Почиталин подсел поближе к столу, но к еде не притронулся: выжидал, когда насытится Пугачев.

Лучина то меркла, то, сбросив нагарный уголек, вспыхивала, ярко освещая горницу. Скрестив руки под тяжелой грудью, молодка спиной прижалась к горячей печке и из полутьмы следила за Пугачевым.

Лицо его было печально, он ссутулился, казался постаревшим. В бороде, схваченной проседью, запутались крошки; он не смахнул их, еду запил квасом и задумался. Все его молодечество как ветром сдуло. Женщине стало его жалко: утомленный, придавленный тяжелыми мыслями, он казался ей ближе, родней. Она выступила из полутьмы и по-бабьи жалостливо сказала: