- Батюшки! - продолжал он жаловаться. - Где же нам столько денег взять?
      - А заводы на что? - изумленно спросил Демидов.
      - Заводы, мой господин, железо и чугун льют, а не деньги! - сердито ответил Данилов. - Заводам самим капиталы до зарезу нужны! Не могу больше я отпускать на расходы! Все!..
      - Да ты сдурел, кошачьи глаза! - вспыхнул Демидов. - Да я тебя самого на червонцы порежу. Достань да выложь!
      - Убейте меня, батюшка! Все одно - сразу конец! - взмолился управляющий.
      - Ну и выжига ты, Данилов! - сердито крикнул Демидов, поспешно обрядился в новенький мундир, схватил кивер, саблю и выбежал из покоев.
      Легкой походкой, словно молодой резвый конек, играя каждым мускулом, гвардеец сбежал с крыльца, забрался в карету и возбужденно крикнул:
      - Пади!
      Сидевший на козлах Филатка толкнул кучера в бок.
      - Гляди, как ноне мы размахнулись. Все нам нипочем, море по колено! Заиграл Демидов!
      Филатка с умилением оглянулся на Демидова и одобрительно покрутил головой.
      - Вот коли наша взяла, Николай Никитич! Ну и заживем! Ух, и заживем!
      Николай Никитич думал о другом. В приемной светлейшего он встретил очаровательную особу. Она была стройна, изящна, с большими темными глазами. Когда адъютант своей легкой походкой, вздрагивая бедрами, прошел мимо нее, она подняла длинные ресницы и обожгла его взглядом. Сердце Демидова сладко защемило.
      "Кто же эта прелестница?" - взволнованно подумал он.
      Адъютант прошел в покои светлейшего. Густая тишина стыла в обширных залах: светлейший отбыл во дворец. За громадными окнами потемнело, набежали тучки, и сразу померкло сияние яркого солнечного дня. Демидов прошелся по безмолвным апартаментам князя и вернулся в приемную. Звякнув шпорами, он молодцевато оповестил на всю приемную:
      - Светлейший отбыл к ее императорскому величеству!
      Он тщательно и веско выговаривал каждое слово, следя за смуглой пышной красавицей.
      - Ах, боже мой! - всплеснула она руками. - Что же мне делать? К тому же, кажется, пошел дождь! - Продолговатые, осененные пушистыми ресницами выразительные глаза умоляюще смотрели на гвардейца. Верхняя пухлая губа капризно полуоткрылась, и ослепительно блеснули белые мелкие зубы.
      Николай Никитич решительно подошел к незнакомке, щелкнул шпорами и учтиво поклонился:
      - Сударыня, разрешите предложить вам мою карету!
      - Галант! Ах, как я благодарна вам, господин адъютант! - восторженно отозвалась она и, не колеблясь, подала ему руку. Демидов вспыхнул от нежного женского прикосновения.
      Она прильнула к нему, красноречиво взглянула в глаза юнца. Ей, видимо, по сердцу пришелся краснощекий гвардеец с темным пушком на губе. Белые лосины плотно обтягивали его полные ноги, грудь он держал горделиво. Всем своим вызывающим видом молоденький адъютант весьма напоминал бойкого забияку-петушка. Счастливая юность, неизрасходованные силы переполняли его, он так легко и свободно чувствовал свое сильное и свежее тело, что его вовсе не обременял парадный мундир.
      Незнакомка окинула его опытным взором и осталась довольна беглым осмотром.
      "Потешный мальчуган!" - удовлетворенно подумала она.
      Прелестница хорошо знала, кто этот юный адъютант, но детски наивным взглядом удивленно смотрела ему в глаза.
      - С кем имею честь беседовать? - жеманясь, спросила она.
      - Я Демидов. Слышали о таком? - с важностью своего возраста сказал он, усаживая ее в карету.
      - О! Но вы совсем мальчик! - восторженно прошептала она, и ее рот округлился приятным колечком.
      - Далеко не мальчик. Я владелец многих заводов на Урале!
      - Вот как! Интересно! - голос ее прозвучал интимно-нежно. Она слегка пожала ему руку.
      Волнуясь, путаясь в мыслях, он косноязычно пробормотал несколько комплиментов. Она засмеялась ласковым, приятным смехом; казалось, рядом прозвучали серебряные колокольчики.
      - Вы совсем ребенок и не умеете интриговать дам! Но это очаровательно! - ободрила она гвардейца и, не смущаясь, склонила головку к нему на плечо.
      У Демидова сперло дыхание. Как в тумане, он где-то далеко слышал насмешливый, вкрадчивый голос.
      - Я не ребенок, а независимый человек! - обиделся гвардеец.
      - Ух, какой сердитый! - наклоняясь к нему, прошептала она.
      Демидов осмелел и, словно бросаясь в бездну, потянулся к ней. Она проворно ускользнула из его рук. Приложив тонкий пальчик к губам, она таинственно прошептала:
      - О, поцелуй невозможен...
      Косые сильные струи хлестали в окно кареты. На улицах быстро темнело. Кони пронеслись по Невскому проспекту и свернули на Садовую.
      - Теперь скоро! - тихо обронила она и откинула головку на спинку сиденья. Слегка прижмуренные глаза были неподвижно устремлены вперед.
      - Я пойду с вами! - решительно предложил Демидов. - Я должен вам все рассказать!
      - О, это не нужно! Страшно! - округляя темные глаза, прошептала прелестница.
      Свет мелькнувшего за окном кареты фонаря на мгновение озарил ее лицо, маленькую руку в серой тонкой перчатке, державшую у рта надушенный платок.
      Гвардеец быстро наклонился и заглянул в глубину женских влекущих глаз. Синие шальные огоньки сверкнули в них.
      "Теперь или никогда!" - решил Демидов и, загораясь страстью, схватил ее в объятия, сжал до боли в груди и стал осыпать поцелуями лицо, шею, руки. Она безвольно откинулась на спинку кареты и укоризненно шептала:
      - Только не здесь, мой мальчик! Только не здесь! Ваш слуга может увидеть, и тогда узнает свет!..
      - Ах, что мне свет! - отчаянно отмахнулся адъютант. - Никто и ничего не узнает!
      В последний раз кони цокнули подковами, кучер разом осадил пару, и карета остановилась. Незнакомка оттолкнула гвардейца, изумленно разглядывая его.
      - Так вот вы какой! Сильный, смелый и решительный! Мальчик!..
      И вдруг, наклонясь, быстро и неуловимо поцеловала Демидова в губы.
      - Приезжай завтра! Буду одна! - прошептала она и, словно летучая мышь, бесшумно выпорхнула из кареты и скрылась в мокром осеннем мраке.
      Адъютант взволнованно старался проникнуть взглядом во тьму. На улице было безлюдно, с хлюпанием выхлестывали струи из водосточных труб, дождь все усиливался.
      На дне кареты что-то белело. Он наклонился и схватил оброненный платочек. Тонкий запах духов исходил от батиста. Демидов прижал к губам платочек, и опьяняющее очарование любви охватило все его существо.
      "Ну да, я ее любовник! Как же иначе? Теперь я, как и все великосветские люди, имею очаровательную, веселую любовницу! - самодовольно подумал юнец и усмехнулся. - Всего только в десяти шагах спит, как сурок, ее муж. Интересно посмотреть на его лицо в эту минуту! Каков рогоносец!"
      - Куда ехать, барин? - окликнул кучер, вернув его к действительности.
      - Живее домой! - приказал Демидов, сам не понимая, почему он заторопился в дедовский особняк.
      Отослав кучера, Демидов тихой тенью скользнул в подъезд, сам открыл дверь и без света, в потемках, прошел в свою половину. Утомленный переживаниями, он устало опустился в глубокое кресло. В ушах все еще слышался ее мелодичный смех. Демидов зажег свечу и задумался. В комнатах огромного дома было тихо и безмолвно. Филатка ушел в город, а слуги спали. Где-то под полом заскреблись мыши, подчеркивая тишину. На свече заблестели горячие капельки растопленного воска. Демидов протянул руку к свече, глаза его вспыхнули мрачной решимостью.
      "Да, да, ей нужен подарок! Надо показать, кто такие Демидовы!" - с бесшабашностью юности подумал он и отрезал кусок воска. Он долго мял его в руках. Податливый и теплый воск был послушен. "Вот, вот именно так", прошептал он, погасил свечу и впотьмах выбрался из комнаты.
      Гвардеец безмолвно обошел старинные покои. Скрипнул раз-другой высохший паркет. Снова заскреблись мыши. Тайные тихие звуки внезапно возникали и быстро гасли. В темноте все казалось необычным и загадочным. Демидов бесшумно пробрался в комнату, в которой стоял знакомый чугунный шкаф. Он нащупал его в темноте и, огладив холодный металл, приложил мягкий воск к замочной скважине.
      "Что я делаю? - испуганно спросил он вдруг свою совесть. Однако преступный соблазн победил нерешительность. - Я покажу тебе, какой я мальчик! Демидов хозяин всему здесь, и ты завтра убедишься в этом!" пригрозил он мысленно Данилову.
      С отпечатком замка в руке он вернулся в комнаты, переоделся и воровски выбрался на осеннюю улицу. Дождь продолжал хлестать, жалобно гудели ржавые трубы, и в оголенных деревьях бесприютно шумел ветер. Демидов на все махнул рукой: под ливнем, в грязь он прошел Мойку, вышел на Вознесенский проспект и долго кружил, отыскивая Мещанскую улицу, на которой жили немецкие кустари...
      Наконец он отыскал подвал с ржавой вывеской, сошел по ступенькам и стал стучать в дверь. Стучал долго, настойчиво, а дождь все лил и лил ему на плечи.
      - Откройте! Откройте! - упорно взывал гвардеец.
      В оконце мелькнул робкий огонек, и встревоженный голос за дверью испуганно спросил:
      - Кто здесь? Что нужно?
      - Открой! - властно предложил Демидов. - Не пугайся, к тебе стучит благородный человек.
      - Добрый человек не ходит в такую ночь, - ломаным русским языком ответили из-за двери. Однако вслед за тем звякнули засовы, дверь полуоткрылась и в щель высунулось худенькое морщинистое лицо старичка немца в ночном колпаке. Завидя гвардейского офицера, стоявшего под ливнем, немец торопливо отступил.
      - Что вам нужно, господин, в такую ночь? - обеспокоенно спросил он.
      - Меня пригнало срочное дело! - отозвался Демидов, уверенно вошел в мастерскую и закрыл за собою дверь. С брезгливостью оглядел он темное убогое помещение с низкими сводами. У стола стояла испуганная бледная женщина. В углу за пологом копошились разбуженные стуком ребята. Демидов без приглашения присел к столу.
      - Чем могу служить господину офицеру? - с тревогой спросил немец.
      Демидов встал, подошел к двери, проверил, закрыта ли она, и, убедившись в этом, положил перед мастером застывший воск.
      - Мне нужно срочно сделать ключ. У меня утерян от денежного ящика, сказал он.
      Немец испуганно переглянулся с женщиной. Она отвела глаза в сторону, нахмурилась. Мастер долго молчал.
      - Что же ты молчишь? - нетерпеливо спросил Демидов. - Я тороплюсь, мне нужны деньги!
      - Может быть, господин офицер, вы слишком торопитесь? - тихо обронил немец. - Может быть, этот ключ не от вашего ящика?.. В карты можно проиграть и казенное...
      - Не мели пустого! - вспылил гвардеец. - Разве ты не видишь, с кем имеешь дело?
      - Господин офицер, сейчас дождь, а вы так торопитесь! - не сдавался немец.
      - Говори дело и принимайся за работу! - хмуро предложил Демидов.
      Немец взглянул на его злое, решительное лицо, пожал плечами и, взяв восковый отпечаток, засеменил к верстаку...
      Адъютант не сводил настороженных глаз с неторопливых, но уверенных движений мастера. Тянулись минуты. Демидову казалось, что старик нарочно медлит, чего-то выжидает. Пламя в лампешке то меркло, то вспыхивало трепетным синим язычком. У гвардейца слипались глаза от усталости, и он уже задремал, когда тщедушный сухонький немец легонько толкнул его в плечо.
      - Господин, работа исполнена! - Мастер робко протянул Демидову ключ и со слезами на глазах взмолился: - Бог мой, я честный немец. Господин, берите этот ключ и уходите скорее. Я не знаю, для чего он вам. Дай бог, чтобы не для худого дела. Пусть будет так: ни вы, ни я не видели друг друга!..
      - Хорошо! - согласился Демидов. - Это и меня и вас устроит. Получай за труды! - Он полез в карман и небрежно выбросил оттуда золотой. - Прощай!
      Он сам открыл дверь из подвала и вышел на улицу. Ветер разогнал тучи; дождь перестал лить. В просветах блестели холодные одинокие звезды...
      Когда адъютант вернулся домой, в покоях по-прежнему царила полуночная тишина. Николай Никитич разулся и, крадучись по коридорам, добрался до заветного чугунного шкафа. Под его сильной рукой мигом отлетела сургучная печать. Он оборвал шнурок и ключом открыл шкаф. Вот она, заветная шкатулка с фамильными драгоценностями матери!
      "Кто же в конце концов она?" - думал о прелестнице Демидов. Он просмотрел записи в приемной, но они ничего не сказали. Дежурный адъютант Энгельгардт, высокий, представительный офицер, понял беспокойство сослуживца. Он взял его под руку и увлек в угол, к дивану.
      - Я догадываюсь, Демидов: вас интересует эта особа? - интимным тоном повел он разговор. - Эта прелестная дама выдает себя за польскую графиню. Мне думается, что это ложь!
      - Кто же тогда она? - огорченно воскликнул Демидов.
      - Тшш... Не волнуйтесь! - улыбнулся Энгельгардт. - Будьте терпеливы. Я кое-что узнал из верных источников. Сия прекрасная фанариотка [в восемнадцатом веке при французском и австрийском дворах фанариотами называли греков, занимавших среди турецкой администрации высокие посты, независимо от своего происхождения] - гречанка, она пятнадцати лет была рабыней у турецкого султана Абдул-Гамида. Как рабыню и купил ее посланник Боскан. Но случилось так, что Боскана внезапно отозвали в Варшаву. Он поехал туда и узнал, что его больше не отпустят в Константинополь. Тогда он послал в Турцию своего конюшего и поручил привезти известную вам особу с вещами и прислугой в Варшаву. Однако красавица была столь строптива и капризна, что в Яссах взбунтовалась и отказалась ехать дальше. Тогда Боскан приказал оставить ее в сем городе.
      - Что же дальше? - взволнованно спросил Демидов.
      - Чувствую, вы неравнодушны к ней, - спокойно заметил Энгельгардт. Однако умейте выслушать меня до конца. Наголодавшись в Яссах и не найдя предмета, достойного внимания, она сбежала на свой риск в Каменец. Там ее увидел комендант крепости, полковник де Витт, сразу пленился ею и сделал супругой...
      - Это он и пребывает с ней в Санкт-Петербурге! - с горечью вымолвил Демидов.
      - Э, нет! При ней неизвестное лицо, которое именует себя польским графом и мужем сей особы!
      - Так ли это? - недоверчиво спросил Демидов.
      - Бабушка надвое сказала. Известно только, что она и от полковника сбежала, появилась в Варшаве, вскружила многим головы и очаровала принцессу Нассаускую. Сия принцесса повезла ее в Париж, где красота прекрасной фанариотки пленила многих... И вот она теперь здесь!
      - Что же она тут ищет? - дрогнувшим голосом спросил Николай Никитич. Она видела светлейшего? Понравилась ему?
      - Нет, она еще не видела князя, не попалась ему на глаза. Я не допустил ее. Боюсь...
      - Неужели так страшно? - наивно спросил Демидов.
      Энгельгардт презрительно сжал губы, промолчал.
      - Эта особа прибыла из Франции. А граф, видимо, вовсе не граф. На какие средства они живут? Что им в Санкт-Петербурге нужно? Положение главнокомандующего обязывает нас, Демидов... Вы поняли меня? - пытливо взглянул он на адъютанта.
      - Догадываюсь! - упавшим голосом отозвался Николай Никитич.
      В приемной на камине тикали часы. Демидов взглянул на стрелки и с потухшим видом поднялся. Смущенный, он уехал домой и весь день с тревогой бродил по комнатам. А когда над Петербургом опустилась ночь, Николай Никитич велел заложить карету и отправился на Садовую, к знакомому дому.
      Сухая старуха, со строгим лицом, в белом чепце, открыла дверь и провела Демидова в уютную гостиную, стены которой были крыты розовым штофом. Взволнованный офицер вынул из-под плаща ларец и осторожно поставил на стол. Долго, очень долго он сидел в одиночестве. В глубокой тишине отчетливо стучало сердце. И вот наконец после томительного безмолвия за стеной послышался шорох, дверь бесшумно открылась, и в облаке белоснежных кружев появилась прекрасная фанариотка...
      Взгляд прелестницы упал на черный ларец, и глаза ее мгновенно зажглись шаловливым огоньком. Адъютант перехватил ее взгляд и, весь красный, дрожащий от волнения, раскрыл ларец и вынул алмазное ожерелье. В ярком живительном потоке света брызнули синеватые искры, и драгоценные камни заиграли переливами радуги.
      - Какая прелесть! - Очарованными глазами гречанка впилась в сверкающее ожерелье.
      Демидов молча подошел к ней и бережно надел драгоценности на ее смуглую шею. На теплой коже самоцветы вспыхнули жарким огнем. Гречанка подбежала к зеркалу и, околдованная переливами красок, долго любовалась сказочными камнями. Охваченная восторгом, сияющая, она, как ребенок, радостно захлопала в ладоши:
      - Смотри, смотри, как сияют!
      Демидов подошел к ней, желая обнять, но прелестница протянула руку, и он покорно поцеловал ее. Жеманясь, она пригрозила ему:
      - Больше ни-ни!
      - Разве это вся награда? - разочарованно спросил он.
      - Не сердись, мой мальчик! - ласково посмотрела она. - Нельзя!
      Гвардеец вспыхнул и решительно двинулся к ней...
      В этот миг распахнулась дверь, и на пороге появился низенький лысый человечек в бархатном камзоле. Он почтительно поклонился Николаю Никитичу.
      - Ах! - с фальшивым испугом вскрикнула прелестница. - Мой муж. Знакомьтесь!
      Демидов холодно раскланялся и, недовольный, молча уселся в уголок. Она подошла к мужу.
      - Займитесь гостем, граф! - прощебетала она и упорхнула из комнаты.
      "Граф" уселся в кресло. Рассеянным взглядом он бродил по комнате, не нарушая молчания. Так, безмолвные и отчужденные, они просидели несколько минут и разошлись.
      Чувствуя себя обманутым, Демидов, сбегая с лестницы, оскорбленно думал:
      "Нагло надули! Опростоволосился! Так тебе и надо!"
      Ему хотелось броситься обратно, схватить "графа" за воротник и тряхнуть. Но кто знает, кто там еще стоит за дверями? Боясь скандала, бичуя себя, он сошел к подъезду, уселся в карету и, разочарованный, поехал в Семеновский полк.
      Предстояла разлука с Петербургом и друзьями. С прощальной попойки у Свистунова Николай Никитич вернулся на рассвете в дедовский особняк. В голове шумело, глаза застилала хмельная одурь.
      Утро было прохладное, окрашенное в сиреневые цвета. Догорали последние звезды. Столица досыпала сладкий сон. На востоке в небе вспыхнули первые отблески поздней зари. Наступал тихий день.
      Демидов выбрался из кареты и, пошатываясь, стал подниматься на крыльцо. Заспанный слуга, старик с лиловым носом и седой щетиной на щеках, в помятой ливрее, распахнул дверь и обеспокоенно взглянул на хмельного хозяина.
      В доме шла суета. Николай Никитич пытливо посмотрел на слугу:
      - Что случилось?
      В живых, умных глазах старика выразилось недовольство.
      - Беда, барин! В дом забрался лиходей! - угрюмо пробурчал он и опустил голову.
      - Что за лиходей? - пошатываясь, спросил Демидов. Он толкнул слугу и торопливо поднялся в покои. В дальней комнате раздавались громкие голоса и ругань. Гвардеец подошел к знакомой горнице, в которой стоял чугунный шкаф, и распахнул дверь. На скамье, со связанными на спине руками, сидел Филатка, а с боков его стояли два полицейских будочника. За столом расположился усатый пристав и усердно писал. Растрепанный, без парика, лысый Данилов, завидя Демидова, обрадовался:
      - Вот и сам барин!
      - Батюшка! - слезно взвизгнул Филатка и повалился хозяину в ноги. Батюшка, спаси и огради меня от сей нечисти! - вопил он; у него из носа обильно сочилась сукровица.
      - Ну-ну, ты, гляди! Двину! - угрожающе сжал кулаки Данилов. - Сумел грабить, изволь по совести и ответ держать!
      - Грабителя нашли во мне, окаянные! Батюшка, Николай Никитич, скажи им, балбесам, что невиновен я. Век у Демидовых жил, и ни одной пушинки не пристало! - не унимался Филатка.
      - Молчи, ворюга! - выкрикнул управитель конторы и показал на чугунный шкаф. - Оглядел и вижу - печатка долой. И ни шкатулки, ни самоцветов!
      - Дело ясное, господин! - откашливаясь, встал из-за стола полицейский пристав и, не сводя глаз с Демидова, отрапортовал: - Доказуемо! Сей плут найден хмельным в комнате. Несомненно, он в шкафу хозяйничал. Драгоценности, господин, растаяли, яко дым! Кто в сем виновен? Ясно, сей пьянчуга и хват!
      - Слышали? - со слезами выкрикнул дьячок. - Ни ухом, ни слухом не ведаю. Одна беда, хмельным забрел в горницу и проспал тут. А кто и что, не ведаю. Батюшка, прикажи освободить. Избавь от позора!
      Демидову стало жалко истерзанного дядьку. Худенькое острое лицо Филатки с косыми глазками просяще уставилось на хозяина. Однако Николай Никитич строго и надменно сказал:
      - Не понимаю, кто же тогда вор?
      Всегда веселый и легкомысленный хозяин показался дьячку вдруг грубым и злым.
      - Уж не ты ли, Данилов, похитил шкатулку? Да, кстати, ведь и ключи у тебя хранятся! - с легкой насмешкой продолжал Демидов.
      Глаза Данилова испуганно забегали, он торопливо перекрестился.
      - Что вы, господин! Убей меня бог! Да разве ж я смею царскую печать ломать? Да разве ж я хоть на крошку хозяйского добра позарился?
      Пристав грубо-наставническим тоном перебил:
      - Господа, не будем спорить! Вопрос ясен. Вот вор, берите его! приказал он будочникам.
      - Кормилец, батюшка, не дай на поругание и погибель! - снова заголосил Филатка.
      Демидов с холодно-брезгливым лицом оттолкнул дядьку.
      - Поди прочь! Не пристало мне, столбовому дворянину, покрывать татей!
      Он повернулся и пошел прочь. Филатка внезапно выпрямился, дернулся, веревки впились в тело. Глаза его налились жгучей ненавистью.
      - Худая душа! Кровососы! Сами грабят, а других чернят. Стой, стой! прокричал он вслед Николаю Никитичу, отбиваясь от побоев будочников. - Все равно не смолчу я. Невиновен, истин бог, невиновен! Братцы, за что же бьете! Братцы!..
      Он упал и забился в припадке.
      Демидов угрюмо прошел в свои комнаты, свалился в кресло и, протягивая ноги, выкрикнул камердинеру:
      - Разоблачай! Сон валит!
      Он сладко зевнул, потянулся. В душе его не проснулось ни чувства сожаления, ни справедливости. В очищение своей совести он хмуро про себя рассудил:
      "Неужели мне самому срамиться из-за ларца? Дьячку и каторга впору, а столбовому дворянину - не с руки! Да и кто поверит холопу?.."
      - Эй ты, окаянный, не сопи! - прикрикнул он на камердинера. - Живей раздевай!
      Из-за деревьев, раскачивавшихся за окном, брызнул скупой солнечный луч. Слуга, старательно и осторожно раздевая барина, подумал:
      "Все люди как люди! А наш трутень ночь кобелем бегает, а днем при солнышке дрыхнет..."
      В последний день пребывания в Санкт-Петербурге Демидов снова неожиданно встретил прелестницу. Она сходила по широкой лестнице вниз. Поймав его обиженный взгляд, она на мгновение задержалась и прошептала:
      - Ради всего святого, не сердитесь! Мы не можем встречаться... Князь и муж... Могут быть неприятности... Пожалейте меня и себя... Ах, какая сегодня чудесная погода!
      С невозмутимым видом она улыбнулась и унеслась, как пушистое, легкое облачко.
      "Авантюристка!" - зло подумал Демидов, но все же ему стало жаль расставаться с нею.
      В приемной его встретил Энгельгардт. Он сидел, опустив голову на ладони, задумчивый и печальный.
      - О чем закручинились? - окликнул его Николай Никитич.
      - Ах, Демидов! - беда! Сия авантюристка добралась-таки до светлейшего, и теперь он без ума от прелестницы. Поостерегись, милый!
      - А я и не думал вступать с нею в связь! - стараясь сохранить спокойствие, сказал адъютант.
      - Ну вот и чудесно! Теперь я спокоен за вас. Я так и знал, что вы благоразумный офицер! - Он с горячностью схватил руку Демидова и крепко пожал ее.
      Демидовский обоз приготовили к отправке. На обширном дворе громоздились фуры, экипажи, ржали кони - шла обычная суета перед дальней дорогой. Управитель Данилов обошел и самолично пересмотрел все: ощупал бабки коней, проверил подковы, узлы, ящики. Все было в порядке. Подле него ходил новый дядька, приставленный к молодому потемкинскому адъютанту. Рядом с Даниловым дядька Орелка казался богатырем с широкой грудью, с большими цепкими руками. С виду холоп походил на безгрешную душу: тихий, молчаливый, с невинным простодушным взглядом. Но кто он был на самом деле, трудно сказать. Орелка вел трезвую жизнь и старательно избегал женщин. Это и понравилось Данилову. Испытывая нового дядьку, управитель с лукавым умыслом укорил его:
      - Гляжу на тебя, мужик ты приметный. Бабы, как мухи на мед, липнут. Отчего гонишь их прочь?
      - Баба - бес! Во всяком подлом деле непременно ищи бабу! - потемнев, отрезал Орелка.
      - Это ты верно! - согласился Данилов. - Но ты, мил друг, помни, что в человеке дьявол силен. Ой, как силен! - Прищурив глаза, Данилов с удовлетворением оглядел могучую, сильную фигуру Орелки.
      - Так что же, что силен дьявол! Умей свою кровь угомонить! Ты, Павел Данилович, про женский род мне не говори! Знаю.
      В жизни Орелки многое казалось темным управителю санкт-петербургской демидовской конторы. Признался Орелка в том, что он беглый, а откуда и почему сбежал - один бог знает. Догадывался Данилов, что не от добра сбег барский холоп к Демидовым и что непременно в этом деле замешана женщина. То, что Орелка сторонится женщин, понравилось управителю.
      "Стойкий перед соблазном человек, убережет и хозяина своего от блуда!" - рассудил Данилов и посоветовал дядьке:
      - Смотри, береги демидовского наследника, тщись о его здоровье, а баб от него гони в три шеи! Гони, родимый!
      Скупой и прижимистый Данилов не пожалел хозяйского добра: он обрядил Орелку в новый кафтан, выдал крепкие сапоги и наградил чистым бельем.
      - В баню почаще ходи! Чист и опрятен за барином доглядывай. Помни, что он есть адъютант самого светлейшего!
      - Не извольте беспокоиться, Павел Данилович! - пообещал слуга.
      Он и в самом деле оказался чистоплотным и рачительным слугой. Орелка пересмотрел гардероб хозяина, вытряс, вычистил одежду и бережно уложил в сундуки.
      Демидову он понравился своею статностью и силой.
      - Песни поешь? - с улыбкой спросил его адъютант.
      - Пою! Только про горе больше пою! - признался Орелка.
      - Почему про горе? - полюбопытствовал хозяин.
      - Известно почему, - нехотя отозвался дядька. - Земля наша большая, всего, кажется, человеку вдоволь, а между людей - разливанное горе! Отчего так, господин?
      - Не твое дело о сем рассуждать. Будешь так думать - спятишь с ума! недовольно сказал Демидов.
      Орелка ничего не ответил, смолчал. Стоял он, покорно склонив голову, а глаза его были спокойны. Угодливость холопа понравилась Демидову. Понравилось и то, что дядька как-то незаметно вошел в его жизнь. Казалось, он век служил Демидовым. Все у него ладилось и спорилось, и приятно было смотреть, как Орелка без суеты, молчаливо готовил хозяина в дорогу.
      Быстро подошел день отъезда. На заре запрягли коней в большие фуры и ждали отправки. Ночью выпал первый чистый снежок, и на деревьях блестело тонкое нежное кружево инея. Голубые искорки сыпались с прихваченных морозом веток. Луна неторопливо катилась над сонным городом, бледный ее круг светился золотым сиянием.
      В этот тихий утренний час в распахнутые ворота вошла молодая монашка. Хлопотавший у подвод Данилов сразу узнал ее. Со злым, хмурым видом он подошел к черничке.
      - Ты зачем здесь? Кто звал тебя? Орелка, гони отсель черную галку! закричал он холопу.
      Из-за возов степенно вышел Орелка. Он приблизился к монашке, встретился с нею глазами и растерялся.
      - Кто ты? - смущенно спросил он.
      - Аленушка! - спокойно ответила девушка. - Не гони меня!
      - Ты, девка, лучше уходи отсюда! - насупив брови, глухо сказал Орелка, а у самого на сердце разлилось тепло. "Глаза-то какие синие! Ох, господи, грех-то!" - ласково подумал он, переминаясь перед ней и не зная, что же делать.
      - Гони ее, гони! - не унимался Данилов. - Эй ты, пошла, пошла со двора! - толкнул он девушку в спину.
      Аленушка спокойно взглянула на управителя, глаза ее потемнели.
      - Не трожь! Не к тебе пришла и не с тобою разговор буду вести!
      Монашка неторопливо прошла в глубь двора и уселась на бревнышке.
      - Не для того явилась, чтобы уходить! - решительно сказала она, а глаза ее затуманились слезой. - Бессердечные, куда гоните!
      Орелка смущенно опустил голову. Данилов сердито запыхтел и сказал с укором холопу:
      - Ну чего болваном перед бабой стоишь! Гони прочь! Сам только что сказывал, баба - нечистая сила! Блудницы!
      Но Орелка, однако, не двинулся с места. Что-то привлекательное, чистое было в этой девушке. Холоп по-своему угадал причину появления Аленушки. "Господин обманул! Вот грех!" - подумал он, и ему сердечно стало жаль девушку. Боясь выдать свои чувства, он сурово сказал монашке:
      - Без спросу, милая, нельзя ломиться в чужой двор. Уж, право, не знаю, что и делать с тобой.
      Широко раскрытыми синими глазами Аленушка смотрела на Орелку:
      - Видать, не было у тебя в жизни горя! Так и знай: не сойду, пока не увижу Николая Никитича!
      - Батюшки! - огорченно вскрикнул Данилов. - Что ты делаешь со мною, монашеская душа! Только-только откупился от пристава за монастырский шум, а тут изволь, черная галка опять шасть в хоромы! Блудница! - поднял кулаки управитель.
      Орелка закрыл собою девушку:
      - Зря обижаешь духовное лицо, Павел Данилович! Она и сама подобру уйдет!
      Аленушка хотела что-то сказать, но вдруг всплеснула руками и рванулась вперед.
      - Николенька! - обрадованно закричала она.
      В распахнутые ворота на белом арабском скакуне тихим аллюром въехал Демидов. Аленушка подбежала к нему и крепко уцепилась за стремя.
      - Николенька, ой, Николенька! - тихо и жарко прошептала она, и мелкие слезинки брызнули из ее глаз.
      Адъютант смущенно слез с коня. Статный, в гвардейском мундире и в сверкающем кивере, он бережно взял ее за руку.
      - Уйдем отсюда, Аленушка. Тут народу много, неудобно! - краснея под взглядом Данилова, обронил он.
      Просиявшая, затихшая, она послушно пошла за ним. Демидов обернулся к Данилову и сказал властно:
      - Оставь нас!
      Управитель недовольно пожал плечами.
      - Помилуй, Николай Никитич! - взмолился он. - Сия чернорясница не к добру пришла. Известно, что у вас душа добрая, но только скажу вам, господин, что и рублики у нас не бросовые!