- Вот это и хорошо! Ты по виду совершеннейшая девица! - вразумительно сказал Свистунов и посоветовал: - Одеть тебя в платье, и всякий за девицу примет, ничтоже сумняшеся. Понял?
      - Ничего не понимаю! - недоумевающе посмотрел на друга Николенька.
      - С завтрашнего дня ты моя сестра Катюша я желаешь вкусить иноческую жизнь. Я тебя представлю сюда на испытание, ну ты и поживешь! - Глаза поручика сверкнули озорством.
      Николенька засиял.
      - Свистунов, братец мой, дай расцелую. А она не закричит?
      - Да что ты, милый! По глазам видно: согласна с тобой хоть в омут головой!..
      Свершилось небывалое: дядька Филатка по настоянию Николеньки пригубил чарку. Ничего - легко прошла! За ней - вторую. Еще веселее прокатилась.
      - Я о том и говорил: первая - колом, вторая - соколом, а потом мелкими пташками! - смеялся Свистунов и подбадривал дядьку: - Пей, пей, дьякон! Пити - веселие Руси. Так, что ли, в законе божьем сказано?
      - Так, батюшка, так! - охотно согласился Филатка и осушил третью чару. Скоро дьячок захмелел и мертвецки пьяным свалился у кабацкой стойки. Вечерело, когда он очухался под забором. Ни барина, ни кареты. Хвать, и шейный платок с червонцами исчез.
      - Караул! - завопил дьячок. - Дотла обчистили и барина похитили!
      Набежали будочник, квартальный и стащили очумевшего с похмелья Филатку в участок.
      - Батюшки, не губите, барина потерял! - завопил он.
      Дьячок упал на колени и повинился: сколько лет не брал в рот хмельного - зарок перед богом и господином дал, а тут разрешил! Размазывая слезы, с горьким сокрушением рассказал он квартальному про свою беду.
      Уставившись в мочальную бороденку дьячка, квартальный вдруг загрохотал хриплым басом:
      - Ха-ха-ха! Гвардейцы - известное дело! Пошалили малость! - Он хохотал до колик и хватался за бока." А когда отошел от смеха, вдруг сдвинул брови и поднялся со скамьи. - А это видел? - сунул он под нос Филатки волосатый кулак. - Сгинь, шишига! По-пустому караул кричал! - Он сгреб его за шиворот и выбросил за порог.
      Дьячок долго кружил по площадям и улицам, боясь предстать перед управителем. Когда же появился перед ним, то поразился: Данилов не топал, не кричал, а повалился на стул и, пуча серые жабьи глаза, все спрашивал:
      - Что теперь будет? Куда запропастился Николай Никитич? Матушка ты моя, запорет нас Никита Акинфиевич, сгноит в погребище! Ох, милые мои!
      Толстый, плешивый, всегда такой внушительный, он вдруг стал жалким и растерянным.
      - Что же ты глядел, дурья твоя голова! - укорял он дьячка.
      Филатка потер ладонью длинную тощую шею.
      - Где тут было глядеть, когда и свое добро упустил! - скорбно пожаловался он...
      Весь день оба обсуждали: куда мог скрыться Демидов? Под страхом батогов допросили кучера, и тот поведал:
      - Верно, отвозил барина к Свистунову. Стоял час. Барин загостился, вместо него вышел поручик с ихней сестрицей и сказал: "Отвези в монастырь". Известное дело, отвез...
      - А куда же девался Николай Никитич? - наседал на кучера Данилов.
      - Господин Свистунов сказал, что барин пешим пошел.
      Николенька как в воду канул. С большой осторожностью управитель объявил квартальному о беде. Тот и ухом не повел.
      - Закутил барское чадушко! - с насмешкой отозвался он. - В столице всякое видано!
      На третий день пришла горшая беда, - в демидовскую контору примчался курьер и объявил Данилову: его благородие гвардии сержанта Демидова князь Потемкин требует!
      А где отыскать его благородие гвардии сержанта, если третьи сутки ни его, ни Свистунова?
      "Большая гроза будет", - с ужасом подумал Данилов, тщательно обрядился в бархатный кафтан, надел парик и поплелся с повинной к светлейшему. Долго он сидел в обширной приемной, пока его допустили к князю.
      Войдя в гостиную, он брякнулся Потемкину в ноги.
      В расшитом золотом халате, в туфлях на босу ногу, князь удивленно разглядывал демидовского слугу:
      - Ты почему здесь? Мне Демидов нужен! Где он?
      - Ваше сиятельство, батюшка, пропал демидовский сынок, ой, пропал! Не сносить мне головы!
      - Вставай, дурак! - Потемкин ткнул ногой в бок управителя. - Как так пропал? Где это слыхано, чтобы в Санкт-Петербурге пропал гвардеец? Найти, живо отыскать!
      - Ума не приложу, где искать! - взмолился Данилов.
      Потемкин запахнул халат, прошелся по комнате. В руках его был длинный черешневый чубук, он затянулся и пустил клубы дыма. Управитель не поднимался с колен. Его беспомощный, растерянный вид разжалобил князя.
      - Скажи, борода, за кем Демидов волочился? - улыбаясь, спросил он.
      - Дядька сказывал, к монашке приставал...
      - О! - удивленно поднял брови Потемкин. - В монастырский курятник забрался сержант. Эх ты, чумазый, вот где надо искать господина сержанта. Живо! Квартальному наказать!
      В Новодевичьем монастыре в ту пору поднялся переполох, ударили в набат. Подоспевший к обители Данилов и квартальный диву дались: ни дыма, ни огня. Стало быть, не пожар. Бросились в покои к игуменье Наталии.
      - Что стряслось в обители, матушка? - смиренно стали допытываться они. - Ни огня, ни дыма, а набат?
      - Ах, голубчики, отцы вы наши! Несчастье совершилось. От века тут подобного не слыхано. В инокиню Катерину бес вселился!
      - Не может этого быть, матушка! - поразился квартальный. - В моем околотке да такое... Нет, тут что-то не то, матушка. Бес?..
      - Истинно бес! - гневно выкрикнула игуменья. - Судите сами, отцы мои: девица Катерина - сестра поручика Свистунова - мужчиной оказалась!
      - Неужели? Господи, да что градоначальник скажет! - возопил, в свою очередь, квартальный.
      - Верно, бес... Он все! Он, враг рода человеческого! Такая девица богомольная, почтительная была и вдруг... Ах, господи, мы ее с инокиней Еленой в одной келье держали!..
      - Да где же этот бес? - просияв, спросил Данилов.
      - А там, на колокольне, заперли его. А он, проклятый, в набат! На всю столицу теперь на обитель поношение.
      - Благослови, матушка! - Квартальный и управитель бросились к звоннице.
      Самая храбрая из инокинь отперла им железную дверь, а другие монашки шарахнулись в сторону. Лица побледнели у них, глаза испуганные. Вот-вот из двери выбежит бес.
      Одна Аленушка тихо стояла в отдалении и молчала.
      Квартальный вызвал будочника, и тот, погромыхивая алебардой, полез вверх. За ним, опасливо озираясь, стали подниматься Данилов и квартальный. В звоннице было темно, только гул набата, ударяясь о каменные стены, стал гуще; казалось, сверху бросали камни.
      - А что, если и в самом деле бес завелся в околотке? - беспокойно закрестился квартальный.
      Набат вдруг стих, и сверху раздался крик.
      - Эй, кто там? - закричал квартальный.
      - Здесь бес, ваше благородие. Тут он, - отозвался будочник. - Держу!
      - Давай вниз!
      - Да он и сам идет!
      По лестнице раздались шаги, и в полумрак притвора спустились двое. Данилов взглянул в лицо монашенки и заорал от радости:
      - Николай Никитич, да вы ли это?
      Демидов поморщился и нехотя отозвался:
      - Не видишь, что ли, грехи замаливал!
      Управитель и квартальный бережно усадили Николеньку в карету и покатили. Рядом с ним поместили Филатку.
      - Ты его упустил, ты его и стереги! - пригрозил управитель.
      Николенька и не думал бежать. Ехал он молча, хмурился. Дьячок вертелся, пыхтел, никак не мог угомониться. Распирало любопытство.
      - Ну чего юлой вертишься? - сердито спросил Демидов. - Или блох нахватал в трактире?
      Филатка пытливо посмотрел в лицо Николеньки и лукаво спросил:
      - Скажи, батюшка, по совести, выгорело ли задуманное?
      - Вот о том и горюю, что шуму много, а дела ни на грош! - с обидой отозвался он и отвалился в угол кареты.
      Дьячок укоризненно покачал головой:
      - Эх, батюшка, ну и простак ты по всем статьям! Где это видано: в курятнике побывать и вернуться без пушинки в зубах! А хлопот, хлопот сколько, и все зря... Эх-хе-хе, промазали, господин мой хороший!
      Вернувшись домой; Николенька нашел на столе большой синий пакет. Он поспешно вскрыл его и прочел предписание немедленно явиться на прием к светлейшему князю Потемкину. Демидов изрядно струсил.
      "Ну, будет головомойка за озорство в женской обители!" - со страхом подумал он. Всем был известен необузданный нрав светлейшего. Особенно опасно было попасть под руку разгневанного всесильного вельможи. Николеньке оставалось одно - покориться участи.
      Он тщательно натянул новенькие лосины, надел в талию сшитый мундир и долго, внимательно разглядывал себя в зеркало. Подле него вертелся Данилов. Он чутьем догадывался о тревоге Николеньки, а самого в это время подмывала радость.
      "Вот когда остепенится! Григорий Александрович прижмет хвост, не посмотрит, что демидовский корень!" - утешал себя управитель.
      С важным, степенным видом он проводил гвардии сержанта до кареты. Стоя на ступеньке крыльца, Данилов с особым упоением прокричал кучеру:
      - Гони к светлейшему!
      На сей раз выезд обошелся без дядьки. Огорченный Филатка псом вертелся подле управителя, умильно заглядывая ему в глаза:
      - Как там обойдется без меня, Павел Данилович? Глядишь, я присоветовал бы Николаю Никитичу, какое словцо к месту сказать, направил бы его на добрую стезю.
      - Ну, это и без тебя светлейший похлеще сделает! Непременно пустит по прямой стезе! - насмешливо сказал управитель. - Ты вот что, лучше подале от меня уходи, а то сердце мое кипит. Сам тебе стезю покажу!
      Пугливо озираясь, дьячок юркнул в прохладную прихожую. Данилов сладко зевнул и торопливо перекрестил рот:
      - Помоги, господи, избавиться от суеты и беспокойств!..
      Между тем Николенька подъехал к дворцу. С трепетом он вступил в разубранные чертоги князя. В приемной, устланной пушистыми коврами, сверкающей зеркалами, золоченой мебелью, толпилось много одетых в парадную форму генералов, важных, в атласных камзолах, вельмож. Все они разговаривали вполголоса, с плохо скрываемым беспокойством поглядывая на высокую, изукрашенную бронзой дверь. Никто из них не обратил внимания на скромного сержанта, пробиравшегося в угол.
      В приемную торопливо вышел адъютант, краснощекий гвардеец: его мгновенно окружили.
      - Светлейший в духе? - приглушенным голосом, косясь на дверь, спросил толстоносый генерал. - Опять хандрит? Ах, боже мой, когда нам солнышко блеснет!
      Адъютант поднял голову и торжественно объявил:
      - Светлейший изволит сейчас выйти!
      В ту же минуту два арапа бесшумно распахнули дверь. Из анфилады раззолоченных покоев величественно, медленно приближался знакомый гигант в лиловом, шитом золотом мундире, усыпанном звездами. Говорок сразу стих, и установилась глубокая тишина. Николенька услышал учащенные удары своего сердца. Грузные шаги раздались совсем близко. Все в приемной склонились в глубоком, почтительном поклоне и с замиранием сердца ждали.
      С холодным, строгим лицом, никого не замечая, Потемкин вышел на середину зала. Неуловимый трепет прошел среди ожидающих. Николенька стоял в тени, за спинами вельмож, чувствуя, что у него от страха холодеют руки. Каким маленьким и незаметным показался он себе в эту минуту! Разве до него сейчас князю среди такого блистательного общества?
      Светлейший остановил свое единственное око на молоденьком адъютанте, улыбнулся чему-то и вдруг громко сказал:
      - Гвардии сержанта Демидова сюда!
      Все вздрогнули, удивленно взглянули на юнца с темным пушком на губе. Давно ли он носит форму, а между тем...
      Потемкин равнодушно повернулся ко всем спиной и, тяжело ступая, пошел в апартаменты. Адъютант предложил Демидову следовать за князем.
      "Теперь пропал!" - твердо решил Николенька и безмолвно пошел за Потемкиным.
      Бледный сержант проследовал за князем через ряд роскошных покоев. Потемкин безмолвствовал, и это еще больше усиливало тревогу Демидова.
      Войдя в диванную, князь присел на широкую софу, поднял на сержанта свой взор. В голубом глазу циклопа вдруг вспыхнул веселый смех.
      - Ну что, сибирский плут, наблудил в обители? - улыбнулся Потемкин, и крупное красивое лицо его подобрело.
      - Был грех! - сознался Демидов.
      - А скажи, любезный, о чем ты сейчас думал? - улыбаясь, спросил князь.
      - А я ни о чем не думал. Со страху умирал, следуя за вами! чистосердечно признался Николенька.
      - Страшен я, что ли? - построжав, спросил Потемкин.
      - Совсем другое, ваше сиятельство, - осмелев, пояснил сержант; Страшно стало, что больше не увижу вас. Прогоните за озорство! А то страшнее смерти!
      - Ну, брат, молодец! - вставая с дивана, сказал Потемкин. - За монашку прощаю. Быль молодцу не укор. Только о сей черной курочке не выходило звонить на весь Санкт-Петербург! Экое кукареку задал, братец!
      - Винюсь! - склонил голову Николенька.
      - Повинную голову и меч не сечет! Поздравляю, братец, тебя своим адъютантом. Собирайся в путь, а пока поспеши в полк, непременно отдай последний визит командиру...
      Радость брызнула из глаз Николеньки, он схватил руку князя и жадно поцеловал ее.
      - На всю жизнь обязан вам! - восторженно воскликнул он.
      Потемкин улыбнулся и сказал:
      - Не думай, что избран ты по капризу! Ради рода твоего сие сотворил. Демидовы - народ крепкий, упорный - дубы! А такие мне на службе нужны. Прощай!..
      Николенька откланялся и сияющий выбежал из покоев. Все кинулись к нему с расспросами, но он, отмахиваясь, бросил скороговоркой:
      - Извините, спешу, послан светлейшим...
      Он вихрем пронесся через приемную, галопом проскочил ступеньки крыльца и, влетев в карету, закричал кучеру:
      - Гони в лейб-гвардии Семеновский полк!
      Стоило Демидову явиться туда и поведать о своем назначении, как командир обнял его и расцеловал.
      - Желаю, господин сержант, удачи! Светлейший умен, деятелен, и вам, господин адъютант, улыбнулась фортуна.
      Он учтиво проводил Николеньку до приемной.
      Не чуя под собой ног, Демидов бросился к Свистунову. Сонный денщик подал гостю наспех написанную цидульку.
      "Демидов, - писал поручик, - извини, не буду дома два дня. Веду фортеции к новой твердыне. Дама черненькая, с пухлой губкой, одно слово прелесть!"
      "А Грушенька? - подумал Николенька и тут же махнул рукой. - Для этой свой брат цыган дороже гвардейца!"
      У подъезда Демидову встретились знакомые однополчане, которых невзлюбил Свистунов. Завитые, раздушенные, затянутые в корсеты, они выглядели изысканно. Гвардейские аксельбанты и галуны горели жаром.
      - Демидов, пойдем с нами! Наслышаны о твоей фортуне! Попал в случай! залебезили они перед ним. - Идем, идем, брат! Испытай счастье на зеленом поле.
      Они увлекли сержанта в собрание. Демидов не успел опомниться, как очутился за карточным столом. Кругом в клубах табачного дыма ходили офицеры, многие из них, любопытствуя, стояли за креслами у зеленых столиков. Николенька скользнул взглядом по лицу банкомета. Бледнолицый, с тяжелым взглядом свинцовых глаз, он стал быстро метать. Мало смысливший в игре, Николенька внимательно следил за картами. Он высыпал все золото на стол и стал ждать.
      А ждать долго не пришлось.
      - Ваша бита, сударь! - сухо отрезал банкомет.
      Демидов улыбнулся неудаче, отделил пять червонцев.
      - Погодите, придет фортуна и ко мне! - пригрозил он. - Валет на пе!
      Но и в другой раз его ставка была бита. Николеньку охватил азарт.
      "Не может того быть, чтобы все время проигрыш!" - подумал он и поставил на все.
      Банкомет тщательно перетасовал карты и стал метать.
      - И эта, сударь, бита! - ухмыляясь, сказал он.
      У Николеньки на лбу выступил холодный пот. Просто не верилось, что в полчаса весь кошелек опустошили.
      - Ну что ж, будем играть еще, сударь? - спросил партнер и поощряюще улыбнулся Демидову. - Право, получилось неудобно: впервые встретились, и вы проигрались...
      На лице сержанта вспыхнул румянец. Преодолевая смущение, он признался:
      - Все червонцы вышли, господа. Не знаю, как и быть.
      - Демидов, душа! - вскочил партнер и вкрадчиво предложил: - Мы тебе под офицерское слово верим. Пожалуй в долг! На мелок!
      "Отыграюсь! Непременно отыграюсь!" - решил Николенька и согласился:
      - Давай в долг!..
      Банкомет сбросил карты.
      - На сколько?
      Николенька решил на все. Но только он произнес крупную сумму, как сморщился, словно от зубной боли.
      - Бита:
      Руки Демидова задрожали. Он взглянул на груду червонцев и мелок, которым партнер быстро нанес пятерку с четырьмя нулями.
      - Пятьдесят тысяч! Не может того быть!
      В отчаянии, больше не владея собою, он чужим голосом выкрикнул:
      - На пятьдесят, сударь!
      - Пожалуйте, сержант! - скрипучим голосом отозвался банкомет, быстро стасовал карты и выкинул три.
      Николенька открыл свои.
      - Вам сегодня не везет, сударь. Надо прекратить игру. Сто тысяч за вами! - Он смешал карты, небрежно сгреб червонцы и сухо поклонился Демидову. - Когда прикажете, сударь, прибыть за долгом в контору?
      Только сейчас дошло до сознания Николеньки, какую опрометчивость он совершил. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он встал, ухватился за край стола.
      - Так скоро! А если... если я сейчас стеснен? - пробормотал он.
      - Уговор дороже денег, сударь. Карточные долги для офицерской чести обязательны...
      Загремели стулья.
      - Я, может быть, отыграюсь, господа! - вскричал в отчаянии Николенька.
      - Нет, господин сержант, с вас хватит. Да и ваш управитель Данилов вряд ли больше уплатит! Итак, до завтра! - Офицеры небрежно раскланялись и вышли из зала.
      Николенька, с покривившимися губами, готовый заплакать, огляделся. Кругом с сочувствием глядели на него, но молчали...
      - Господа, как же это?
      - Господин сержант, вы сами допустили промах! - пожалел его седоусый капитан. - Теперь извольте расплачиваться.
      "Да они обобрали, ограбили меня!" - хотел закричать Демидов, но промолчал и, пошатываясь, пошел к выходу.
      - Не пойман за руку, не вор! - негромко вслед сказал капитан. Напрасно, сударь, связывались с фанфаронишками.
      Николенька не помнил, как в прихожей ему набросили на плечи плащ и он вышел к карете. Обезумевший, он помчался прямо в контору.
      - Данилов! - закричал он с порога. - Со мной беда!
      - Выходит, их сиятельство Потемкин на озорство ваше рассердились? радуясь в душе, спросил управитель.
      - Никак нет! Пожалован адъютантом! - вспыхнул Николенька и вдруг со всей отчетливостью представил себе беду.
      - Так нешто это плохо? Дозвольте, господин, поздравить вас со столь высоким назначением. Батюшка обрадуются!
      - Не в этом дело! - бросаясь на стул, отчаянно выкрикнул молодой Демидов. - Я сто тысяч только что проиграл!
      Жирное лицо Данилова выразило крайнее изумление.
      - Да где же вы столько денег взяли?
      - Я в долг играл! - с горечью выпалил Николенька. - Понимаешь, в долг!
      - Как это можно в долг, Николай Никитич? Денежки-то батюшкины, а вы руку в них запускаете. Не гоже-с!
      Лицо управителя побагровело. Тяжело дыша, он полез в карман, вытащил клетчатый платок и отер блестевшую от пота лысину.
      - Ах, господин, что вы натворили! Однако...
      Он схватился за большой выпуклый лоб, задумался.
      - Разумею я так, карточный долг не подобает платить! - после глубокого раздумья сказал он. - Во-первых, вы, господин, совершенное дитя, во-вторых, расписки не давали!
      - А честное слово офицера? - с негодованием перебил его Николенька. Плати, Данилов!
      - Не буду, господин! Шутка ли? - Управитель мешком опустился в кресло. - Не буду... Ох, господи, какая беда!
      - Плати, Данилов! - стоял на своем Николенька. - А не то хуже будет! Я горшую беду тебе учиню... Знаешь, что в таких случаях офицер повинен над собой сделать, коли не в силах выполнить долг чести?
      У Данилова от страха отвисла нижняя челюсть, глаза расширились. С нескрываемым ужасом глядел он на Демидова.
      - Да вы что, Николай Никитич! Меня тогда ваш батюшка батогами засечет! Помилуй господи, пронеси несчастье великое!..
      Он опустил голову и задумался.
      "Подумать только, этакие деньги - и придется платить. И кому? Шаромыжникам, шулерам! Ай-яй-яй..."
      В Нижний Тагил пришло неожиданное сообщение от управляющего санкт-петербургской конторой Данилова, в котором он осторожно доносил хозяину о похождениях наследника. Словно почуяв неладное. Селезень долго мял пакет в руках, рассматривал его на свет, раздумывал, отдать или не отдавать его сегодня Никите Акинфиевичу. Наконец решившись, осторожно покашливая, он вошел в кабинет хозяина. Демидов сидел перед громоздким дубовым столом. Погрузившись в глубокое мягкое кресло, он утомленно опустил голову и полудремал. Жирные сизые щеки его отвисли, а под глазами темнели отеки. Прикрывая ладошкой рот, Селезень покашлял громче. Никита Акинфиевич поднял усталые глаза.
      - С чем явился, старик? - недовольно спросил он.
      - Пакет, батюшка, из Санкт-Петербурга с оказией прислан. Должно быть, весточка от Николая Никитича, - протянул синий конверт приказчик.
      Демидов жадно схватил пакет, вскрыл его и обеспокоенно забегал глазами по строкам. Лицо Никиты мгновенно налилось багровостью, судорожным движением он скомкал письмо и бросил в угол.
      - Подлец! Разоритель! - страшным голосом закричал он. - Отец и деды великим усердием наживали каждую копеечку, а он в одночасье спустил петербургским фанфаронишкам сто тысяч! Погоди ж!
      Никита Акинфиевич сердито сорвался с кресла, вскинул над головой большие кулаки и, весь закипая злобой, пригрозил:
      - Наследства лишу, беспутный, коли не умеешь беречь отцовское добро! Ты! - прикрикнул он на Селезня. - Беги за попом, пусть духовную перепишет... Вырастили разорителя! Мот! Картежник!..
      Он хотел еще что-то выкрикнуть в палящей злобе, но вдруг схватился за сердце, обмяк и грохнулся на пол.
      "Господи! - в страхе подумал Селезень. - Второй удар!"
      - Батюшка мой! - заголосил он и кинулся к хозяину, схватил тяжелое тело под руки, но, внезапно ставшее громоздким и безвольным, оно выскользнуло на пол.
      Приказчик присел рядом и заглянул в лицо хозяина. Полуостекленевшие глаза Демидова поразили Селезня, его сознания коснулась страшная догадка:
      "Батюшки, никак хозяин отходит!"
      Из глаз приказчика выкатились скупые слезы. Он выпрямился, взглянул на образа и трижды истово перекрестился:
      - Господи, господи, прости и помоги нам!
      В эту минуту Селезню стало жаль не столько хозяина, сколько себя.
      "Вот и прошла жизнь, а сколько было суетни и беспокойств. Отлетели радости!" - огорченно подумал он. Ноги старого приказчика отяжелели. Шаркая ими, он вышел в людскую и оповестил:
      - Сбегайте за управителем Любимовым. Хозяину дурно!
      Прибежали Любимов, лекарь, дворовые люди, уложили тяжелое тело Никиты Акинфиевича на широкий диван. Демидов лежал без движения, у него отнялся язык. Медленно, в безмолвии проходил день, и по мере того как угасал он, угасал и старый Демидов. К вечеру Никиты Акинфиевича не стало. Пушки оповестили о том Тагильский завод, а над барским домом взвился траурный флаг.
      Похоронили Никиту Акинфиевича с великой пышностью. Еще задолго до своей смерти Никита Акинфиевич возвел на кладбище Введенскую церковь. Это каменное сооружение было построено выписанным итальянцем во вкусе эпохи Возрождения. Иноземный художник расписал своды и купол фресками. Лепные украшения делали крепостные мастера... В этой церкви, в склепе, и нашел свой вечный покой Никита Акинфиевич, последний из Демидовых, который сам управлял и доглядывал за уральскими заводами.
      После него осталось девять заводов с деревнями и вотчинами, в которых числилось девять тысяч двести девять душ крепостных. Государыня утвердила вскрытое демидовское завещание, по которому все богатства поступали во владение сына заводчика, Николая Никитича. Так как он был весьма неопытен в делах управления имениями, то над ним была назначена опека во главе со статс-секретарем императрицы Александром Васильевичем Храповицким, а фактическим управителем уральских заводов остался Любимов, который по-прежнему сохранял старые демидовские порядки.
      Ничто не изменилось в судьбе приписных, только в хозяйских хоромах поубавилось дворовой челяди, часть которой управитель приставил на рудокопную работу. И совсем без дела остались двое: высохшая англичанка Джесси и старый приказчик Селезень.
      Мисс долго сиротливо бродила по пустынным демидовским покоям, вспоминая своего питомца Николеньку. Всеми забытая, она обратилась к управителю завода за пособием, но тот отказал ей в помощи, не возражая против отбытия англичанки из Нижнего Тагила.
      - Пусть убирается с богом! Кабы моя воля, по-иному бы решил!
      Селезень бережно уложил тощий чемоданчик мисс Джесси в тряскую тележку, усадил ее на охапку сена и отправил в дальнюю путь-дорогу.
      - Отслужились мы с тобой, милая! Одры стали! - сочувственно напутствовал англичанку отставной приказчик. - Скажи спасибо, что из наших палестин отпустили. У Демидовых такой обычай: ни своих, ни иноземцев из вотчин не отпускать. Тут изробился, тут и кости донашивай! Но воли покойного Никиты Акинфиевича не переступишь: в завещании указал отпустить тебя, сударушка. Ну, трогай! - ощеря зубы, крикнул он вознице и отвернулся...
      Спустя неделю и сам Селезень покинул Нижне-Тагильский завод. Все свое незатейливое имущество он собрал в котомку, взял посох и ушел в обитель.
      - Побито, награблено, обижено людей - не счесть! Пора у бога прощение вымаливать, - примирение сказал он и, ссутулившись, тихой походкой странника на зорьке ушел по пыльной дороге из демидовского гнезда, где столько было пережито и перечувствовано...
      4
      Николай Никитич не долго скорбел по батюшке. Легкомысленный по своему характеру, он быстро забыл горе и увлекся своим новым положением. Демидовский наследник бегал по обширному дедовскому дому и ко всему присматривался. "Все это теперь мое! Все мое!" - восторженно думал он.
      Ему казалось, что он теперь властелин всего. Управляющий санкт-петербургской конторой Павел Данилов стал весьма почтителен и быстр на повороты, но, однако, не все дозволял молодому наследнику. Многое после смерти батюшки было немедленно опечатано и ждало приказа опекунов. Когда Николай Никитич в своем любопытстве тронул замок одного чугунного шкафа, Данилов встревоженно схватил его за руку.
      - Батюшка милый, сюда нельзя до поры до времени забираться! почтительно остановил он гвардейца.
      - Как нельзя! - удивился Демидов. - Да я же хозяин!
      - Это верно, что вы, господин мой, ныне хозяин, но пока еще хозяин не в полной силе! - мягким голосом сказал Данилов и лукаво прищуренными глазами посмотрел на Николая Никитича.
      - То есть как это - не в полной силе? - обидчиво выкрикнул Демидов.
      - Над вами пока опека, господин мой! От нее и ваши расходы зависеть будут! - отечески-ласково пояснил управляющий.
      - Вот как! - разочарованно вырвалось у гвардейца. - А если я, скажем, задумаю в этот ящик забраться, что тогда?
      Данилов развел руками.
      - Этого никак невозможно, батюшка! Слом печати и вскрытие шкафа почтется за воровство! - пояснил он.
      - А что здесь хранится? - Демидов испытующе посмотрел на старика.
      - Хранятся тут редкие драгоценности вашей покойной матушки.
      - Бриллианты! - засиял Николай Никитич. - Когда же я смогу ими воспользоваться?
      - Завещано Александрой Евтихиевной передать сие богатство, драгоценные камни и жемчуг, вашей супруге, когда господь бог наградит вас ею! терпеливо рассказывал управляющий.
      Николай Никитич помрачнел. Сразу все стало как-то буднично, серо. Он недружелюбно посмотрел на управляющего и с сожалением вымолвил:
      - Вялая душа у тебя, Данилов! Жить теперь хочется, а ты все в долгий ящик откладываешь!
      - Потерпите годочки! Да и денежки-капиталы не на потехи оставлены вам, а на усиление заводов! О них вам завещаны заботы!
      Тоска и злоба распирали грудь демидовского наследника. Одним махом он опрокинул бы этого скупого слугу, но тот, крепкий и медлительно-внушительный, был упрям и опасен. Каждую копеечку приходилось выжимать у него со скандалом. Готовясь к отъезду в Яссы, Николай Никитич не щадил ни управляющего, ни дворовых. Он загонял их своими поручениями. И как ни бесился Павел Данилов, Демидов щедрой рукой рассыпал деньги на покупки, связанные с предстоящим путешествием. Были приобретены и отменная лисья шуба и драгоценные меха, сукна и бархат, аксельбанты и темляки, табакерка, усыпанная бриллиантами, и "походный домик", штабная кухня и походная конюшня, и людская палатка, и фуры, и кибитки, и верховая арабская лошадь с турецким седлом, и дорогие конские уборы. Все дни на демидовском дворе каретники ремонтировали экипажи, кузнецы ковали коней, шорники украшали упряжь. В конюшни нагнали целый табун коней, купленных на окрестных ярмарках. В приемной Демидова с утра до ночи толклись и шумели бородатые купцы-гостинодворцы, вертлявые комиссионеры, черномазые цыгане-барышники и неизвестные ветхие старушки, предлагавшие свои секретные услуги. Николай Никитич всех гнал прочь, посылая к Данилову.
      Озабоченный управляющий вставал с первыми петухами, обегал конюшни, мастерские, проверял контору. То и дело слышался его зычный недовольный голос, ругающий работников, или раздавались плаксивые жалобы на дороговизну вещей...
      В одно июльское утро, потный и разгоряченный, он вбежал в комнату Демидова. Лицо у него было самое несчастное, горемычное. Он размахивал руками и жадно ловил раскрытым ртом воздух.
      - Батюшка дорогой, что вы с добром делаете? Каким шаромыжникам вы векселя надавали? - визгливым голосом заголосил он. - Глядите, как разошлись! За все путное и непутное истратили на дорогу сорок восемь тысяч восемьсот пятьдесят девять рублей, как одну копеечку! К тому же расходы по дому да по конторе! К тому же за труды опекунству! А где же их взять?.. Ах ты, господи!..
      Он тяжко вздохнул, стащил с потной головы парик и отер лысину пестрым платком.