Сергеев всегда с искренним любопытством, свойственным специалистам, хорошо знающим анатомию и физиологию не только человека, но и животных, наблюдал за Кунак, - она чем-то напоминала кенгуру, разве только ноги были коротковаты. Его занимал вопрос: "Что же она могла хранить в своей сумке на животе"? Скорее всего - здесь она прятала заначку, состоящую из пары никудышных яичников и прочей заурядной пакости.
      Сергеев часто ловил себя на желании пощекотать подмышками эту великомученицу, причем, лучше проделать такой эксперимент на важном совещании, когда все надутые персоны рассядутся в президиуме. Однако острый опыт не входил в его планы. Не обязательно дело доводить до смертоубийства, чтобы удостовериться: перед тобой параноик с обезьяньим уклоном, свежий, как предания новгородской старины. Было и так очевидно, что Кунак относится к той породе людей, которые рубашку снимают через ноги, а трусы через голову.
      Экзотика таких манипуляций порождала в воспаленном мужском уме (например, с похмелья) желание разыграть с ней скоротечный адюльтер. Ее плоть - сама неопределенность, двойственность, как наивная загадка, прячущаяся под грубой юбкой ядреной крестьянки. Представления об объятиях, скажем, ночью в стоге сена, тормошили воображение Сергеева и покалывали острыми соломинками незащищенные места. Но ведь цветы и смерть всегда соседствуют!
      Опасность обычных отношений заключалась в том, что их можно было начать в постели, но закончить на полу среди разметанных и израненных подушек, растерзанного матраса, искусанных простыней. Вихорь соития перемешается с пухом и перьями, серой ватой - содержимым постельных принадлежностей. В возможном полете страстей чудится отчаянье лопнувшего по среди ночи горшка. Сергеев предвидел в такой страсти гром и молнии, смерч и вихорь, пламя и пепел, слезы и безумный хохот. Все обязательно должно было превратиться в головокружительную фантасмагорию! Но такие желания - уже явная шизофрения!
      Женский необузданный темперамент, да еще в сочетании с врожденной российской дуринкой, - это великая сила, способная построить социализм даже в отдельно взятой стране. У нас на родине такой фокус не получился только потому, что энергичным бабам постоянно мешали пьяные мужики, да вечно сопливые дети с симптомами глубокой педагогической запущенности.
      Интересно, почему от русских мужиков даже у вполне благополучных женщин чаще, чем в остальном мире, родятся олигофрены? Может мужики не последовательны во время полового акта (путают, скажем, фазы соития, двигаются не в том направлении), либо, предварительно напившись, засыпают в самый ответственный момент.
      Скорее, загвоздка в том, что пьют чрезмерно и те и другие (мужчины и женщины), причем с явным превышением смертельной дозы. А половой акт пытаются совершать, не отрываясь от бутылки. Но мелочи жизни не могут волновать непутевую Пармениду: "Есть бытие, а небытия вовсе нет"!
      Кунак, скорее всего, всем предыдущим воспитанием заряжена миссией демонстрировать миру значительность, связанную с сопричастностью к грандиозным партийным или административным деяниям, глобальным общественным преобразованиям. Невольно поддаешься гипнозу и магии экспрессивного театра. Начинаешь верить в то, что именно в приемном покое больницы разгорается сражение за спасение голодающих Поволжья. Изумляешься: почему не гремят фанфары и никто не ударил в литавры, где дробь барабанов? Остальное все есть - вот он, полководец, на белом лихом коне, готовый, как говорил легендарный герой Гражданской войны, первым ворваться в город на плечах неприятеля. "Безумству храбрых поем мы славу"!
      Давно замечено, что если долго использовать лошадь в качестве водовозной клячи, а потом привести ее на ипподром, то она не освоит технику вольтижировки. Мятежный конкур такого существа будет походить на беспокойное взбрыкивание и бестолковое колочение копытом по мостовой.
      С таким сотоварищем идти в разведку опасно: необходимо постоянно думать о том, как спасти себя и свое дело от неожиданного подвига буйной валькирии. На память все время давят слова Апостола Павла, обращенные к Титу (1: 12): "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые".
      Но будем справедливы: женщина без интриги - все равно, что израильтянин без лукавства. Безусловно, любой аналитик в конечном счете оказывается субъективным. Ни один психотерапевтов не может уберечься от такого греха, особенно, как напоминал Зигмунд Фрейд, если речь идет о лечении климактерических дур. По мнению великого "копателя" порочной женской плоти, такие пациентки - сложнейшая группа больных. Сергеев многократно убеждался в том, что абсолютно все аналитики используют свою собственную матрицу рассуждений, подходов, ассоциаций.
      Если сегодняшний пациент когда-то выступил в роли бодучей коровы и нанес удар невольному психотерапевту, пусть даже безрогим лбом, в musculus glutaeus maximus, то тот все равно отреагирует - вернет содеянное злоумышленнику. Повод для компенсации может появиться позже, но знаменитое заряженное ружье, висящее на стене, все равно выстрелит. Чаще выстрел приобретает вид аверсивной психотерапии, проще говоря, выволочки надоевшим одалискам, которые постоянно забывают законы психологии, хорошо приземленные в просторечие: "Сеющий ветер, пожнет бурю". C'est la vie! так говорят французы.
      Да, такова жизнь! И с тем бесполезно спорить. Однако всем без исключения необходимо помнить и первое Послание Святого Апостола Павла Фессалоникийцам (4: 19-22): "Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого рода зла".
      Сколько раз Сергеев наблюдал у коллег носительство философии немецких hure, переделанных на манер затертых российских курв, которые забывают, что только чужая ложка кажется наибольшей, - однако это иллюзия. Поразительно, как быстро плохие люди находят себе подобных и объединяются в стаю. Ажитация в таких случаях резко усиливается. Бывшие единомышленники быстро распределяются по отдельным собачьим сворам, ведомым порочными суками, взбодренными бездельем. Погибает перспективное дело и начинается очередная интрижка, плавно перетекающая в безумие.
      Опять и опять Сергеев приходил к мысли: "Сколько горя можно избежать, если бы всегда только умные управляли глупыми, но не наоборот". Однако при такой организации общественной жизни будет скучно жить, потому что уйдут в небытие бесплатные клоуны-начальники, которые, что ни говори, сильно подрумянивают прозу жизни. В круговерти людских страстей намного честнее и справедливее выглядит формула: "И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так-что они будут верить лжи, да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие не правду" (2-е Фессалоникийцам 2: 11-12).
      Даже здесь, в морге, собралась толпа совершенно не нужных людей, не желающих по воле Божьей повторять смиренно: "Так, для нас это написано; ибо кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое" (1-е Коринфянам 9: 10). Когда слабонервные секс-пауперы в белых халатах, с плохо помытыми телами собираются по утрам в ординаторской, у Сергеева от их вида возникает ощущение явного житейского дискомфорта. Он уверен, что предназначение семейной женщины все же заключается в другом. Ему кажется, что тени недоразумений бродят по больнице - одинокие и ненужные, как злополучный "призрак", заплутавший в путешествие "по Европе".
      Когда утром истосковавшаяся ученая ворона (в ординаторской обитал сей талисман), приветствуя свою матерь-наставницу (старшую сестру - Иванову), колотила крепким клювом по железным прутьям клетки, то невольно вспоминались слова поэта Василия Федорова: "Любовь, как яблоко раздора, всегда останется жестокой". Но жестокость та не в крушащих ударах ученой птицы. А в невозможности погладить короткую мальчишескую стрижку очаровательной наставницы, ибо она даже на приличном расстоянии излучает энергию шаровой молнии, ибо ей по роду службы предстоит общаться с экскрементами и кровью, опасными микробами и аллергенами.
      По настоящим правилам и законам жизни, энергия женского тела должна быть направлена в сердце потрепанного маргинала с бездомной и заплеванной душой. Русская женщина, словно жестоко наказанная за грехи Евы, будет с патологическим удовольствием вылизывать и откармливать своего мудозвона до конца супружеского века, ошибочно принимая его, кстати, за феномен.
      Сергееву вспомнился старый анекдот: На прием к урологу влетел пациент со следами неописуемого счастья на лице. "Доктор, обратите внимание - я феномен"! Доктор на всякий случай попятился к окну, - "Почему вы решили, что феномен"? Пациент, расстегивая штаны, верещал -"У меня яички звенят! Послушайте"! Доктор легонько стукнул неврологическим молоточком по первому и второму яичку, те издали приятный звук - Динь! Динь! Вот, видите, доктор, - "Я феномен"! Доктор отвечал сурово: "Вы не феномен, - Вы мудозвон! Не стоит путать понятия".
      Никто из отечественных потрепанных и пропитых мужиков не способен устоять от святого соблазна, к которому умело подвигнет его "великая женщина": она, мучительница, хорошо знает когда и как нужно, шутя и невзначай, эффектно демонстрировать талию и сверх изящную телесную линию всю от щиколотки до груди, шеи, затылка.
      Когда, видимо, для поддержания техники, старшая медицинская сестра Иванова, словно в задумчивости, проделывает эти фокусы перед Сергеевым, переодевая цивильное в скромное больничное, то даже ученая птица теряет ориентиры и начинает клевать самою себя. Сергеев в минуты такой сексуальной экзекуции был готов подпевать страдающей птице, либо выть на луну. Можно понять, что испытывал великий американский писатель Эдгар По, выслушивая коварные речи своего "Ворона" о потерянной навсегда прекрасной Вирджинии. Известно, что любимую молодую жену терять катастрофически трудно.
      Наконец, ищущий взгляд нарвался на долгожданную белоснежную диву. Зоечка - врач-ординатор из второй терапии завладела за счет удачного сочетания хромосом агатовыми глазами и таким магнетизмом взгляда, что даже прекрасной Маргарите из незабвенного романа Михаила Булгакова должно остановить дыхание.
      У многих мужчин в белых халатах при ее появлении подтягивалась мошонка - верный признак угрозы влюбленности. Но, по агентурным данным, этот огнедышащий мартен настроен пока на переплавку иного мужского лома - она все еще верна своему мужу (правда, он у нее третий по счету). Видимо, в такой ситуации Цицерон взревел: "Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением!"
      В морге тем временем началось мельтешение, снедаемой жаждой оплодотворения ученой мыслью, очаровательной врачебной молодежи блондинок, брюнеток, чего-то неопределенного.
      Молодость и свежесть, сила и темперамент у них рвутся из халатов, с таким напором ударной волны, словно их питают неукротимые горячие гейзеры, фонтанирующие с бешеным рыком из под земли далекой, загадочной непостижимой Камчатки.
      Обнажение взглядом происходит по неведомому маршруту: через распахнутые вороты элегантных блузок, с задержкой на святых холмах женской груди, с затянувшейся игрой отзывчивых сосков, далее - по всей длине туловища, обтекая волнующую утопию, с подробным изучением кучерявого лежбища порочных восторгов, с незаметным переходом на стройные ноги через совершенную линию бедер, колен, икроножной мышцы и изящной стопы.
      Только мужчина-врач имеет такую неограниченную возможность путешествовать в сказку. Такая игра может продолжается бесконечно, вплоть до кончиков нежных розовых пальчиков с подкрашенными коготками, несколько изуродованными жесткостью лакированных туфелек с вызывающим своей элегантностью каблучком. У каждого эскулапы особые точки приложения пытливого взгляда.
      На том можно было бы и закончить. К слову сказать, многие трепетные и мало тренированные мужчины к этому моменту как раз и кончают. У них не хватает сил и воображения для того, чтобы перебраться на заднюю поверхность божественного созданья. Вместе с тем, настоящий атлет именно на обратной стороне луны обнаруживает исключительные тайны и несравненные восторги.
      Нудные разговоры по телевизору прилизанного сексопатолога Щеглова это всего лишь рекламные трюки. Абсолютное большинство болезней лечится отдыхом, приличным питанием и комфотными бытовыми условиями. Но сексуальное воображение - эта универсальная арифметика любви. Владение далеко идущим методом дано только посвященным и высокоразвитым мужским и женским особям.
      Что ни говори, но подача товара - это, безусловно, высокое искусство. И нечего бояться революционных преобразований и ранней эрекции - отдохнем немного и снова возьмемся за дело. В научной организации труда медицинских работников нет предела совершенству. Живем в демократической России в канун катастрофического падения рождаемости, высокой материнской смертности, безудержного дрейфа мужской потенции, безжалостно убиваемой беспробудным пьянством.
      Судите сами: если современная деловая женщина вынуждена пользоваться редкими услугами плохо отошедшего ото сна мужчины, у которого к тому же рано утром переполнен мочевой пузырь, а враждебный будильник оставляет только две минуты до беспощадного грома, то как можно уберечься от невроза, фибромиомы матки, желания совершить убийство или, на худой конец, самоубийство.
      Потому, вырываясь на простор производственных отношений, потерянные красавицы размахивают гуляющим взором, как казак острой саблей. В праведных делах сексуальная эпатажность только бодрит пациента, вселяет, пусть мифическую, но все же надежду на выздоровление, на скорое приобщение к радостям жизни. А единичные, быстро отцветающие мужчины-врачи тоже ведь имеют право на свою дозу допинга, если уж их беспощадно обделили зарплатой.
      Будем чаще вспоминать сакраментальное: "От одних только икр ее мороз продирает по коже". Сергеев мысленно обратился к знаменитому диалогу Иисуса с женщиной: "А она подошедши кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему" (От Матфея 15: 25-28).
      Проза жизни снова пересекла воображение Сергеева: приперлась на вскрытие и наша собственная княжна Людмила, мудрая и злободневная, как Всемирная организация здравоохранения. Она занимает весьма ответственную должность - заместителя по работе с медицинскими сестрами. Не понятна цель ее прихода на вскрытие. В ее выразительных глазах спрятана буйная саратовская хитринка, напоминающая о полном понимании значения Библейского греха и владении техникой политического расчета. Организаторский натиск у русской леди может затмить всю суету героев американского писателя Уильяма Сидни Портера, более известного отечественному читателю под псевдонимом О.Генри.
      С ней заодно решила проявить любопытство другая пассия: некую настороженность может вызвать ее сегодняшняя любознательность. У крашенной блондинки масса достоинств, а недостаток только один: дотошный психолог легко заподозрить душевный альбинизм, который, как чистый лист бумаги, легко заполняется любыми начертаниями судьбы. Именно из такой коварной белизны, если верить Ивану Тургеневу, происходил особый вид российских помещиц, которые, скучая, затевали губительные разборки с крепостным глухонемым мужиком. А распри эти, к сожалению, заканчивались утоплением безобидной собачонки с музыкально-саксофоническим именем Муму.
      Имидж помещицы не умер вместе с октябрьским переворотом. Он продолжает лелеяться в современной больничной среде. Симптомы некоторого психофизиологического неблагополучия даже в таком дружном коллективе, конечно, может обнаружить психотерапевт с развитой фантазией и склонностью к поэтическим ассоциациям. На них натыкаешься сразу, как только входишь в обширное помещение клинической лаборатории.
      Масштабами и формой оно напоминает арену Древне Римского цирка, где убивали львов и гладиаторов. В самый мрачный угол лабораторные пифии загнали своего единственного черница, ликом и манерами приближающегося к Сергию Радонежскому. Там он, безмолвный, пялится в микроскоп, о чем-то советуется с компьютером, и ласково поглаживает доверчивое серо-полосатое существо, похожее на заслуженную блокадницу.
      Кошки безгранично отзывчивые на ласку зверьки. Но махровые берчисты, эти лабораторные курвы, готовы распять на огненном кресте своего единственного раба. Они доверяют ему сильно исхудавшее кошачье тело лишь в дни, когда у непорочного зверька заканчивается течка. Рефреном боли, сострадания, мужской солидарности стучат в сердце, как "пепел Класса", слова поэта: "Она, умевшая любить, так равнодушно обнимает. Она еще не понимает: меня забыть - несчастной быть".
      Практически в любой службе больницы заметно чередование: белых и откровенно черных, складных и неладных особ. Имеются, безусловно, и свои легендарные личности, ставящие клинические рекорды и в хорошем, и плохом. Нет слов, они самоотверженно трудятся, честно отрабатывая хлеб с маслом, сплетничая, конфликтуя и попусту истощая здоровье.
      Рутина всех уродует, но остаются и такие экземпляры, которые сумели выстоять и сохранить свой человеческий облик, женскую привлекательность. Сколько раз Сергеев, пока выработал иммунитет, ощущал энергетические разряды по всему телу и в специфических зонах при встрече с изучающим взглядом иной эльзасской блондинки с надежной анатомией и безупречной физиологией. Невольно унесешься мыслями в далекие земли, где проживают люди с очаровательным смешением крови - германской, французской, итальянской.
      Такое смешение, как правило, дарит достойному мужчине плодородное семейное счастье: кучу здоровых, послушных детей, вкусные обеды и бытовую опрятность. О чем еще можно мечтать. Это вам не трагическая необходимость ежедневного общения с особами, скелеты которых изуродованы печатью татарского ига. Уже 600 лет коротконогие существа - сотоварищи лошадки Пржевальского - ковыляют по России. Тогда они покрывали безграничные степные расстояния, таща на себе свирепых лучников. Сейчас их природная свирепость перетекла в другой сосуд - они напрягают неуклюжие станы под тяжестью чрезмерной гордыни, фанфаронства, демагогии, карьеризма.
      Но встреча с высокой и стройной почти натуральной блондинкой окупает все издержки демографического производства. Как славно, однако, что одна из ее прабабок умыкнула часть арийского генофонда. И теперь, страдающие повышенной сексуальностью одинокие мужчины могут, хотя бы умозрительно, не надолго, переноситься, например, в Hamburg.
      Этот древний "город-земля", с населением более 1,6 миллиона человек, способен приковать к своим великолепным улицам, домам и площадям сердце заблудшего россиянина. Сергееву в голову, в воспаленный мозг, ударила струя воспоминаний об "ошибках молодости" - о далекой, но все еще не забытой волшебнице - Ирэне - белозубой, белотелой, белокурой! Их тайная любовь, бешено прорывавшаяся через трудности освоения немецко-русских словесных пар, так и осталась не разгаданной всевидящим оком Комсомольского прожектора того медицинского института, в котором им повезло набираться ума и делиться отчаянной страстью. Расставание с восторгами молодости были мучительными, а потому памятны поныне.
      Уехав на родину, она вынуждена была переключиться на немецкого молодого физика, но он оказался даже не лириком, а интернациональным импотентом. Супружеское горе пришлось волочить Белокурой Ирэн по всей Германии, ее лучшим сексопатологам, как Иисусов крест. И будешь трепетно взывать к воспоминаниям, прощупывая взглядом плодородную блондинку наследницу германских биологических традиций.
      Здесь в России, она для приличия делает вид, что в своей лаборатории играет с цифрами, ладит несложные графики, увлечена компьютером. Но не простаки же кругом: можно понять, что ее предназначение - смущать и разбивать вдребезги сердца рыцарей, а не коверкать души оруженосцам. Ее миссия - делить ложе, а не колонки цифр, высекать энергию из коленопреклоненных, а не чиркать спичками над лабораторной спиртовкой.
      Кто знает, по чьей сексуальной прихоти появилась на свет белокурая бестия, как залетела в чахлый болотистый Санкт-Петербург, где уже умудрилась ранить сердце неловкому российскому медведю. Может по вине ее предков прекрасный, ухоженный Гамбург - один из главных городов далекой Ганзы - и стал в 1510 году вольным имперским, а в 1815 - вольным мировым городом.
      Но всему свое время и место: работать или шалить с музами - вот в чем вопрос?! Тому и другому необходимо отдаваться без остатка, без совмещения. Эдуард Багрицкий был прав: "От черного хлеба и верной жены мы бледной немочью заражены". А засушенным Пенелопам поэт еще в далекие революционные годы в "Птицелове" посвятил нежно-назидательные строки: "Марта, Марта, надо ль плакать, если Дидель ходит в поле, если Дидель свищет птицам и смеется невзначай"?
      Сергеев остановил воображение, чуть было не выпрыгнувшее за пределы морга. Вовремя для того были найдены подходящие слова: "И свет светильника уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе: ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы" (Откровение 18: 23).
      Словно дробь копыт дикого скакуна раздается стук каблучков и еще одно тело, спрятанное под элегантным белоснежным халатом, впорхнуло и приблизилось к столу скорби - секционному лежбищу. Сергеев заметил, что у него с возрастом и врачебным опытом появилась отвратительная, но необходимая, привычка глазами раздевать объект наблюдения. Сейчас это была заведующая пульмонологическим отделением. Он никак не мог вспомнить ее имя и фамилию, но всегда фиксировался при встрече на жгучей брюнетке (подкраска - хитрый прием, рассчитанный на молодых повес). Короткая грива удачно венчала шальную, изящную голову.
      Это не женщина, а инструмент для вивисекции, решительной и хищной. Срезая взглядом верхушки голов клиентов, она пытливо вычисляет своего долгожданного берейтора. Но неконкретность гипнотических пассов лишает немногочисленные мужские особи остатков вигильности. Трудно понять подтекст ее взглядов - толи он бесцеремонно-оценочный, толи избирательно-сдержанный. От таких персон можно ждать чего угодно - оцепенение скромностью или поощрение раскованностью. Она представляется чем-то средним между "соблазнительницей леших" и "соблазненной ведьмой". Ясно, что бойкий персонаж выпрыгнул из рассказа "Олеся" Куприна, быстро подкрасив волосы.
      Со свитой из ассистентов влился в общую массу белых халатов заведующий одной из клинических кафедр, расположенных на базе больницы, известный всему городу маститый профессор Кленорин Авде Абрамович. То был, бесспорно, знаменитый ученый, научные работы которого были в известной мере откровением в избранной специальности. Блестящий лектор и клиницист, врач от Бога, он привлекал массу слушателей на свои занятия и проводил их талантливо.
      Рядом с ним, как молчаливая тень императора, распластанная по полу, скользила доцент Муромцева Агафья Антоновна. То была любопытная женщина. С отменными внешними данными, видимо, особенно выделявшими ее в молодые годы, она стала избранницей Кленорина в тот период, когда вульгарный порок не оседлал окончательно его психику. Эта непонятная связь защищала нарождающегося метра от всевидящего ока институтского парткома - любые подозрения, самая доказательная критика уходили в песок этой самоотверженной связи, ничем практически не грозившей обоим.
      А ведь в те времена за гомосексуализм спокойно могли упрятать и за решетку. Оба были в разводе со своими половинами, а потому с легкостью и изяществом изображали, порой намеренно аггравируя, раскованную любовь двух независимых интеллигентов, поднявшихся выше сексуальной культуры толпы. На деле, она была при нем заурядным адъютантом, а он - разочарованным в чистоте женской любви божеством.
      Как психологические партнеры они делились просто: он был "садист", а она - "мазохистка". Он смотрел по верх голов женщин, останавливая свой взгляд только на молодых мужчинах. Что делать - у каждого свой искус, своя особая стать. Кленорин числился признанным патриархом гомосексуализма среди мужской совокупности медицинских работников.
      При его настойчивом содействие многие из ныне остепененных, пройдя через древний порок, приобрели научное благополучие, но и печать порченных. Кое-кто по той же причине рано ушли из жизни. Некоторые застряли на пороке окончательно и навсегда. Под его похотливым взглядом почему-то опустил глаза Чистяков. Это неприятно кольнуло и насторожило Сергеева, но он тут же отогнал шальное и пока казавшееся нелепым подозрение.
      Следом за первым появился второй - все братья, все из одной семьи. Этот профессор всплыл недавно. Но уже успел прорваться в проректоры института. От того величие его было безмасштабным. Носил он гордую, неожиданную и вполне странную для врача фамилию - Орел. Она хорошо бы вязалась, скажем, с образом ладного выпускника краснознаменной школы милиции, командира танковой роты, на худой конец, с заведующим кафедрой спортивных игр института физкультуры имени П.Ф.Лесгафта.
      В медицине все же привыкли к некоторой сдержанности в звуковых эффектах, - куда благозвучнее воспринимаются, например, фамилии Шапиро, Вовси, Ланг, Тареев, Снегирев и многие другие. Они не так коробят сознание пациента, тяжелобольного, новорожденного. Можно себе представить, какая паника начнется у женщин, собравшихся в очередь перед кабинетом врача-гинеколога, когда они прочтут на дверях табличку с такой броской фамилией.
      Возникнет путаница выбора у тех, кто приготовился к аборту, многотрудным родам, но не к молниеносному зачатию, не к повторной и многоплодной беременности. Их, страдалиц, можно понять - они жаждут избавления от мук. Вместо того, им в глаза тычут опасностью. Хороша перспектива, если тебе на голову спикирует неожиданно что-либо когтистое, остроклювое, с блестящими, злыми и выпученными глазами, - с фамилией Орел.
      Звали нового профессора просто и изысканно, по-Чапаевски - Василий Иванович. На украинской мови имя Василь звучит протяжно, трогательно нежно и призывно, как утренний крик коростеля. Но имя последней птицы - символа спортивного азарта и приза за меткий выстрел - вызывала у Сергеева другую ассоциацию - почему-то обращенную к корысти.
      Скорее потому, что был избранник ученого совета человеком шустрым, особенно по линии профсоюзной деятельности, но недалеким и столь провинциальным, что незатейливое украинское подворье словно нарочно вываливалась у него из каждого кармана - то в виде грязного носового платка, то рассыпающейся по полу со звоном денежной мелочи, то в форме каких-то замусоленных записочек, затертой пачки презервативов. С ним было опасно стоять рядом, особенно на лекции - все время нависала угроза быть оконфуженным за компанию с Василием Ивановичем каким-нибудь сленговым выкрутасом, нечаянным поступком.
      Он таскал за собой огромного размера кожаный дипломат, словно для убеждения окружающих и прежде всего самого себя в избранности своей ученой миссии. Видимо, некоторая неуверенность в том, что он не ошибся адресом, не сел в чужие сани, скрытно терзала подсознание.
      Глядя на него, Сергеев почему-то представлял босоногое детство нынешнего профессора: стоит такой шустрый, хитроватый малец с выкаченным из трусов пузом и пальцем засунутым в вечно сопливый нос. Такие удальцы день напролет залихватски лузгают семечки, смачно сплевывая кожуру через растрескавшуюся губу, азартно играют в футбол, а, повзрослев, отслужив армию на тихих должностях баталеров, сравнительно легко, почти вне конкурса, поступают в медицинский вуз. Даже отличницам, выпускницам вуза, трудно составить конкуренцию мужчине-троечнику при поступлении в аспирантуру, особенно, если тот уже припаялся к общественной работе.
      Сергееву, в свое время, пришлось приложить руку спасателя к диссертационному опусу Орла. В памяти еще были живы воспоминания об ужасе, возникшем от лингвистического геройства молодого творца. А когда дело дошло до непараметрической и прочей статистики, то Сергеев вынужден был вытаскивать соискателя ученой степени за пределы основ школьной арифметики, настойчиво, чуть ли не с мордобоем. Необходимо было отучить соискателя загибать и складывать фигуры из трех пальцев вместо последовательного проведения дисперсионного или корреляционного анализа.
      Кто мог подумать в той пыльной украинской деревеньке, что кривоногий, замурзанный и сопливый шустрец, Васька, станет профессором, аж в самом Санкт-Петербурге! Как славно, что многострадальная отчизна получила еще одного классного специалиста высшей школы - он откроет многие сокровенные тайны ученой интриги своим последователям. Продвигаясь по этому пути они дойдут до безумия, растратят и погубят самою жизнь. Всю ту компанию уже очень давно предупреждал неповторимый мыслитель: "Суета сует, сказал Екклесиаст суета сует, - все суета!".
      Кафедра гордому Орлу досталась по наследству от прежнего "корифея", вышедшего из лесов Псковщины. Его очень рано погубил беспробудный алкоголизм и еще более опасный расточитель здоровья - гомосексуализм.
      Закон парных случае повторился в этой натуре практически полностью: посвящение в клан избранных пришло от метра - Кленорина. Повторилась и модель доброй феи, носившей ученое звание доцента. Алла (так звали пострадавшую) взвалила на себя тяжелую ношу - роль матери, стоически переносящей отчаянные заблуждения своего непутевого отрока. Но судьба подарила ее избраннику двух гадин в одном сосуде - алкоголизм и гомосексуализм. Обе пакости, конечно, имеют право на жизнь, если такое было угодно Богу. И Алла здесь оказалась бессильной. Но именно она по призыву голоса свыше отыскала остывающее тело заблудшего профессора в подвале того дома, где собирались отпетые бомжи на свои тайные шабаши. Никакая реанимация его уже спасти не могла.
      Интеллектуальный ресурс непутевого был значительно ниже, чем у патриарха. Посему восприятие этой святой женщины было не столько сексуально-потребительское, сколько научно-зависимое. Она городила ему огород из цифр и сведений для диссертаций, переписывая ее многократно, пытаясь шагать в ногу со временем. Кроились по бездарным меркам статьи и всякие другие опусы, которые, глазом не моргнув, повелитель присваивал лишь себе.