От приятных воспоминаний глубокого детства мысль Александра Георгиевича перекинулась на юношеский период. Здесь тоже судьба выстраивала многие препятствия на пути непростого поиска. Сколько он себя помнил, его вела по жизни одна неведомая страсть - любопытство. Он легко прощался с общепринятыми нормами, понятиями о благополучной карьере, если начинала маячить любопытная, неведомая область постижения жизни.
      Наверное, наиболее заметное потрясение, исказившее его первичные шикарные планы о будущем, преподнесла ему Божья воля совсем неожиданно. В Нахимовском военно-морском училище из него пытались выковать командира подводной лодки, и он соглашался с такой перспективой. Занятная идея не могла не вызвать юношеского любопытства. Но на очередном глубоком медицинском обследовании у него выявились особые свойства восприятия цвета.
      Оказывается цветовое зрение у восьми процентов мужчин имеет забавное врожденное свойство: ученый Дальтон выявил у таких субъектов понижение чувствительности к красному и зеленому цвету. В результате простенького открытия, Сергеев выпал из обширной популяции трихроматов и закатился в веселую компанию носителей дейтеранопии.
      Бог не оставил Сергееву возможности возврата из теплой компании дейтеронопов. Мечты о загадочных подводных плаваниях можно было оставить навсегда. Таскать в утробе мирового океана ракеты с ядерной начинкой будут другие ребята, чья служба воистину и опасна и вредна. По горячке, юноша решил было пойти служить в морскую пехоту; ему предлагали и училище оружия, где учат классно взрывать грандиозные военные объекты и элегантные "мерсы" с зажравшимися отщепенцами. Но Сергеев не решился на роль палача, даже для тех кто заслужил суровую кару.
      Совершенно неожиданно Сергеев вспомнил о своей повседневной, столь привычной и ставшей незаметной страсти к биологическим существам. Он вечно терся в богатом живом уголке кафедры биологии училища: любил запускать себе за шиворот удава, возиться с мышками, рассматривать рыб, загадочные растения.
      Удав, отогреваясь за пазухой, начинал путешествовать, приятно щекотать. Во время урока благодарная рептилия высовывала из-за воротничка, - благодарила своего благодетеля, соучаствовала в освоении наук. Иногда такой дружеский альянс порождал панику у окружающих.
      Если занятия химией, физикой и биологией пролетали незаметно, не требуя никаких интеллектуальных усилий, то это верный признак конкретных способностей. Но поступление из Нахимовского училища в Университет на биофак было равноценно смертельному номеру: не для самого Сергеева, а для его родственников, состоявших из потомственных моряков еще с царских времен.
      Пришлось выбрать Военно-медицинскую академию. Где, с учетом спортивных заслуг, он был определен слушателем в группу будущих врачей воздушно-десантных войск.
      С юношеских лет в сознании Сергеева закрепилось уважение к боевому строю, к четким командам, печатному строевому шагу, вызывающему бодрость духа и прилив энергии. Неоднократно участвуя в военных парадах в Москве и Ленинграде, он сумел почувствовать великую силу Армии, ее мускульную и духовную стать.
      В Нахимовском училище ему привили любовь к спорту, научили рукопашному бою, стрельбе из всех видов оружия; голову насытили отменными знаниями английского языка и несложными школьными премудростями. Это, конечно, не Царскосельский лицей, но все же основательная закладка кастовых традиций. Из училища он вышел вполне сформированным волчонком! А пообщавшись в течение двух лет с ВДВ дозрел до статуса зрелого волка.
      Сергеева никогда не тянуло к технике, но все что стреляет, взрывается, громит врага вызывало уважение. Начиная с пятнадцатилетнего возраста, будучи нахимовцем, он каждое лето проходил практику на боевых кораблях Балтийского флота. Заражаясь боевым азартом, лихие мальчишки мужали, мудрели и закалялись. Можно было стажироваться у артиллеристов, торпедистов, у тех, кто шевелил огромные глубинные бомбы, сбрасывая их затем с кормы на головы мнимым или реальным вражеским подводным лодкам.
      Сергеев никогда не напрашивался на работу в БЧ-5 - в машинное отделение. Сергеева влекли конкретные звериные, а не машинные дела уничтожение противника и спасение своих боевых товарищей. Даже, когда на занятиях английским языком (военным переводом), было необходимо заучивать огромные тексты команд по выходу подводной лодки в торпедную или ракетную атаку, он делал это с удовольствием, осознавая реальную необходимость таких знаний.
      Много позже он задавал себе вопрос: "Так уж необходимы военные знания и навыки мальчишке, юноше, молодому человеку"? И убеждался в том, что спартанское воспитание не портит нацию, а украшает ее достоинство. Россия со времен Петра I последовательно превращалась в милитаристскую державу, к тому обязывали ее соседи, геополитические интересы.
      Но Армия практически всегда обгоняла всю нацию умом и доблестью, подтягивала вислоухую кондовость до уровня мировых стандартов. Молодежь при этом, как правило, лидировала. В Древней Спарте всех детей переводили на государственное воспитание, закладывая в нее прочный фундамент морали, здоровой психологии и отменной физической силы.
      Военно-медицинская академия тоже сделала свое доброе дело. Сергеев проходил стажировку в частях ВДВ: звереныши в защитной экипировке с самоотверженным азартом вываливался из аэроплана, надеясь на верный парашют, уложенный собственными руками. Тяжесть оружия, дополнительных сорок килограмм боевого груза не удручали, а вызывали восторг предстоящей штурма. Вспоминались формулы зомбирования боего духа: "мы вырвем горло врагу "!
      Слова американского легендарного генерала Патена - "Хватайте их за нос и бейте ногой по яйцам"! - были расхожими в компании сорванцов, соглашавшихся в кромешной тьме выпрыгивать из самолетов в роковую неизвестность.
      Восторг неожиданной атаки вызывал ликование, - надо уметь наслаждаться полетом и дружбой с опасностью и риском. Правда, приземление не всегда бывало приятным: особенно, ночью, на сильно пересеченной местности, при неважной погоде. Дальтонизм однажды сыграл с Сергеевым злую шутку - он перепутал красную с зеленой ракетой и чуть не вляпался в неприятность, которой в боевых условиях не должно быть, ибо тогда решается проблема жизни и смерти всего подразделения.
      Сам собой пришел вывод: с Армией необходимо прощаться и привыкать к совершенно незнакомой гражданской жизни. Но что делать с навыками, выработанными с детства, - их же необходимо гасить, иначе они станут врагами в мирной жизни.
      Сейчас, сидя на мягком диване и разглядывая Ирочку, Сергеев вдруг неожиданно уловил в лабиринтах извилин, нежно подернутых атеросклерозом, простую, но почти что гениальную мысль: может быть, забавная помесь прошлой воинствующей куртуазности и нынешней откровенной сексуальной всеядностью, есть всего лишь игра генетической памяти.
      Явно в нем с возрастом произошла поведенческая реадаптация: агрессивность и маскулинность воплотились в сексуальность и интимную любознательность. Но то и другое помогали решать и профессиональные задачи: он лучше понимал пациентов, страдающих расслаблением воли. Скорее, не на уровне простаты и тестикул прет из военного солдафонский кобележ, а вырывается он из хромосом, запомнивших разнузданное насилие банд скандинавов или вовсе диких татар, навалившихся на славянские села.
      Сергеев не сомневался, что поведение индивидуума на восемьдесят процентов продуцируется генным кодом, а не воспитанием. Вот почему, когда Сергеев вырвался из условий казармы и перевелся в сугубо гражданский медицинский институт, где даже не было военной кафедры, он от обилия распахнутых молодых женских сердец просто обалдел.
      В состоянии сексуального шока новоиспеченный студент, только что распрощавшийся со статусом заматеревшего волка, находился несколько недель. Но мало-помалу голос плоти начал взывать к разуму: нависла угроза обогащения популяции чрезмерным количеством новорожденных-дальтоников, ибо именно в молодые годы потенциал фертильности перехлестывает мудрость и ловкость применения контрацепции. Здоровье было неистощимым, выносливость отменной и молодежь старалась побыстрее пройти огонь, воду и эластичные (не медные!) трубы.
      Опять у Сергеева запрыгали, как шаловливые волчата, исторические реминисценции: война в далекие времена сопровождалась легализованным грабежом и насилованием беззащитных женщин, являвшихся безусловной добычей победителя. Особи мужского пола среди поверженного народа убивались все до единого, оставляли только девочек, девушек и молодых женщин - они становились кто рабынями, а кто наложницами.
      Сергеев понял, что именно из дикого атавизма старины и выползала, как гремучая змея, его похоть, имеющая постоянный животный накал. Но цивилизованность, свойственная даже современным русским, приукрасила кобелиную прыть, подчинила ее формуле - "соитие только по обоюдному согласию". И то был первый серьезный шаг к добронравию и христианской культуре.
      Сергеев понимал, что истинной любви у поверженной на спину женщины нет, - в ней только просыпалась память рабыни, не смевшей протестовать против воли мужчины-победителя. Чтобы как-то компенсироваться некоторые слишком маскулинные особы придумали технику "наездницы" и пользуют ее в сексуальном рауте. Но это лишь "перенос", сублимация, вялое отреагирование.
      Всегда будет существовать скрытая, но постоянная конфронтация мужчины и женщины, - они даже в браке остаются разными (иностранными), до известной степени суверенными государствами. Лучше всего в смысле "компенсации" устроилась скорпиониха, поражающая после полового акта неловкого самца точным ударом ядовитого хвоста.
      Сергеев до конца так и не смог понять: если мужчина и женщина созданы с задатками самостийных государств, то для чего заключать брачный союз. Можно ведь ограничиться пактом о ненападении и спокойно ввести амурные отношения в рамки конфедерации.
      Только истинная мазохистка изменяет мужу из-за новой, откровенной любви. Обычная самка в большей мере мстит супругу за свое вынужденное рабство. Любовник при этом играет роль психологического фантома и лишь в малой мере объектом истинной сексуальной услады. Так не стоит похотливым мужичкам надувать щеки и выпячивать грудь колесом. Пусть лучше поберегут тестис, конечно, если есть что беречь! Сергеев уловил в себе отчаянный вопль генетической совести и почти что в слух грянул: "Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе Твоем наказывай меня" (Псалом 6: 2).
      Стареющий эскулап понял давно, еще в период юношеских увлечений воинской доблестью, что многое в России держалось и продолжает выстраиваться на чувствах национализма и милитаризма, сидящих в плоти и крови, теперь уже в генетическом коде, противоречивого этноса, расползшегося по необъятным просторам. Но в таких всемогущих качествах не было четкой мысли и ясного сознания.
      Неоднократно вышагивая по брусчатке Красной площади на парадах, жестко печатая прикованной к башмаку сплошной металлической пластиной строевой шаг, он уже тогда понимал отчужденность варварских эмоций от сознания нормального славянина. Так же, как звон шага, усиливающийся искусственным металлическим резонатором, лишь условно был связан с мышцами ног, эмоции варварства отслаивались от души и входили в противоречие с добросердечностью, если угодно, с сентиментальностью, русского характера.
      Уже став врачом, он объяснял такой эффект простыми формулами: в национальном генофонде намешано так много различных компонентов, заимствованных у разных этносов, что исчезала понятийная база для махрового, осознанного национализма, может быть, оставалось место лишь для сопливого хулиганства. Милитаризм же россиян был, скорее, исторически выстраданным желанием воскликнуть - "оставьте мою душу в покое"!
      Петр Великий, еще круче замешав славянство с иноплеменством, ослабил генетическое притяжение к родине-матери. Выход был найден в попытке заменить силу биологического свойства на социологические зависимости беспрекословное почитание монарха, вождя, лидера. Большевики эксплуатировали тот же метод, но он подходил только для руководства серым быдлом. Интеллигенты и осколки дворян не принимали такие правила игры.
      Уже декабристы показали, что осознание Божественного предначертания в развитие отдельной личности одновременно хоронит и тягу к абсолютизму. Оцивилизовывание толпы привело к формированию психологии независимой личности и, вслед за этим, к обязательному крушению диктатуры КПСС. Оказывается, все происходит в человеческой истории, практически, по единой схеме. Социальные интриги приводят к психологии безумия и, следовательно, к смерти изжившей себя системы.
      Трудно сказать, как сложилась бы военная карьера, не решись Сергеев перейти в гражданский вуз. Скорее всего, длительная задержка в казармах вылилась бы в то, что определяется формулой - Не надо гневить Бога! У Сергеева была спасительная ниша: он чувствовал любопытство при изучении профессии и занятиях наукой. От прошлого остался один сакраментальный вопрос: "Как могут в одном человеке уживаться две противоположные страсти убивать и спасать, лечить и калечить"?!
      Видимо, какие-то шутки формирования индивидуального генофонда играли в том главенствующую роль: что-то от разбойников и головорезов из дружин скандинава Олега переплелось и перепуталось с каким-нибудь славянином монахом, страстотерпцем, колдуном и лекарем. Все последующие поколения предков добавляли каждый раз новые осколки генетического хлама, вновь перекашивая биографии потомков.
      Бесспорно, в судьбах страны, народа, каждого человека в отдельности (Сергеев не отделял себя от них) проявлялись усилия и благие намерения Бога, но и ядовитая греховность дьявола. Россия, ее народ - это незаменимые составляющие особого эксперимента, проводимого историей. Чья режиссерская рука, кто сценарист? - не известно.
      Очевидны лишь исполнители, проживающие на одной шестой суши. Петербургский оракул с его тайными болотами, живописной природой, землей, пропитанной кровью собратьев, огромными запасами вод, гнуса и микробов - то самое гиблое и, одновременно, спасительное место на Земле, на просторах которого могло, а потому должно было осуществиться, загадочное историческое действо.
      Именно о таком действе Святой Иоанн Богослов пишет в своем Откровении (12: 7-9): "И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним".
      2.4
      Как бы ни было приятно общение с миловидной секретаршей и собственными мыслями, но рано или поздно вас пригласят и в кабинет начальника. Раздался скрипящий рык переговорного устройства, в котором трудно было что-либо разобрать, и Ирина Владимировна растормошила Сергеева призывом очнуться и войти в кабинет главного врача. В дверях святилища Сергеев нос к носу столкнулся с Соловьем В.В. - доцентом с кафедры Орла В.И. Он расценил эту встречу, как не очень доброе предзнаменование. "Какой-то сокрушительный переворот ожидает больницу в ближайшее время". - подумалось отставному профессору.
      В кабинете главного врача присутствовали двое - Записухина Е.В. (начмед) и сам всевластный - Эрбек Валентин Атаевич. Сергеев отделался общим приветствием с поклоном только головой и уселся в предложенное ему кресло около массивного рабочего стола. Какое-то время администраторы изучали вошедшего, помалкивая. Известный феномен (это называется "собраться с мыслями"), свойственный авантюристам, мнящим себя великими стратегами и незаурядными психологами: все подлое требует известного напряжения, подготовки замысловатого удара, наносимого исподтишка. Сергеев не стремился прийти казуистам на помощь, - его интересовали психологические подробности. Они молчали и он не проронил ни звука, закостенев в безучастности: "интересно, как они выбирутся или войдут в очередную интригу"? Но то, что здесь, в кабинете главного врача больницы, начинает рождаться административная интрига, сомнений ни у кого не было, - ни у нападавших, ни у обороняющегося.
      Эрбек посуетился жирным задом в рабочем кресле и ласково произнес:
      - Александр Георгиевич, обстоятельства складываются так, что мы с начмедом вынуждены просить вас помочь больнице в сборе материальных "пожертвований". Вы, полагаю, хорошо знаете экономические сложности, которые испытывают в настоящее время все лечебные учреждения, - всем приходится ломать голову по поводу поиска дополнительных средств.
      Сергеев уже почувствовал натяжку, но не перебивал главного врача, решив дать ему выговориться полностью и обнажить истинные мотивы задуманной акции.
      К разговору подключилась Записухина - она была традиционно больше, чем надо, напыщенна, величественна и категорична:
      - К нам обратилась богатая ведомственная больница, способная пополнить наш бюджет, с просьбой выделить на месяц - два месяца опытного специалиста для работы инфекционистом, рентгенологом, патологоанатомом, терапевтом. Мы подумали о вас, как о человеке, совмещающем в одном лице все названные специальности. За такую работу можно получить оплату, равную четырем должностным окладом с учетом ваших квалификационных и стажевых надбавок.
      Сергеев в такой постановке вопроса уловил главное: его поездка - дело решенное, и ни у кого из администраторов нет сомнения в том, что он обязательно купится. Понятно было, что его отъезд очень выгоден администрации.
      Можно было разыграть бурное возмущение и отказаться. Но, когда он услышал название больницы, то в памяти всплыли годы бурной врачебной молодости, - тот небольшой, но веский кусок жизни, который был отдан красивому лесисто-озерному краю. Сергееву так захотелось нырнуть в прошлое, в безвозвратную молодость, в еще памятное обаяние славных мест и повстречаться с еще, видимо, сохранившимися там знакомыми людьми.
      "Эти сволочи рассчитали все до мелочей, - учли даже ностальгию по прошлому. Вообще, это делает им честь. Хоть и мерзавцы они порядочные, но дело свое знают! - наверняка, вычитали в личном деле биографические подробности".
      Но Сергеев не был бы врачом, психологом, если бы не выдержал спектакль до конца, не позволил двум заговорщикам раскрыться полностью. Он лишь насытил свой взгляд некоторым любопытством и продемонстрировал его обоим властителям дум.
      "Они, как истинные комиссары от черных дел, ведут раскрутку на пару. И роли распределили мастерски: один - добрый дядя, другая - злая сука". Возникла очередная вольница мыслей в голове Сергеева.
      Усилил обработку подследственного Эрбек:
      - Александр Георгиевич, местный главный врач - опытный хирург с большим стажем работы. Да вы его, видимо, знаете, - доцент Иванов Аркадий Андреевич, - с бывшей кафедры профессора Русанова - гениального хирурга. Безденежье сейчас многих корифеев загнало в тьму тараканью. И они, глубокие пенсионеры, совершают героический трудовой подвиг, уезжая на заработки в далекие деревенские больницы. Будем надеяться, что сельское здравоохранение от этого только выиграет. Иванов обещал организовать для вас постой и кормление при больнице на самом высоком уровне.
      - Однако, Александр Георгиевич, складывается впечатление, что мы пытаемся делить "шкуру неубитого медведя", обсуждаем то, на что вы еще не дали согласие. - вмешалась в разговор Елена Владимировна. - Нам не ясно: принимаете вы предложение подышать свежим воздухом, отдохнуть, расслабиться или нет?
      Сергеев подумал: "Хорош отдых - работа на четыре ставки"! Но он и тут ограничился многозначительным молчанием и только перевел испытующий взгляд на Записухину.
      Его развлекала попытка администраторов демонстрировать силу и волю, мнимую заботливость о его кармане и явное паскудство. Только так и нужно было воспринимать предложение откатить в деревню лишь потому, что он мешает строить загадочные козни. Сергеев всем своим видом давал понять, что его интересует иной вариант начальственного откровения. Но те, видимо, собирались провести его на мякине.
      Валентин Атаевич, понимая мотивы молчания, решил пройтись более широким кругом:
      - Ваше молчание и выжидательную позицию я лично могу истолковать только, как желание прежде оговорить ряд более злободневных вопросов, чем банальная командировка. Понятно, что препятствий для командировки, практически нет, - по закону ввиду производственной необходимости можно послать любого, хоть на крайний Север сроком на один месяц.
      Сергеев имел кое-какие сведения о трудовом законодательстве, но не стал лезть в драку: никто не может заставить его выполнять функции "шабашника", даже если это выгодно больнице. Он расплылся в улыбке, направив ее прямо в лицо сперва главному, а затем и начмеду. Без сомнения, они заслужили того, чтобы им продемонстрировать известный жест, ясно напоминавший, что у коня имеется специальный орган огромной величины, которым можно ухандакать любого зарвавшегося руководителя.
      Такой жест был настолько очевиден и распространен в российской ролевой культуре, что Эрбек и Записухина слегка потупили взгляд. Уже по ехидной улыбке Сергеева администраторы поняли, что интеллигенты тоже могут посылать и посылать очень далеко: разумнее было скоренько, без отвлечения на детские глупости, менять тон беседы. Кондовое российское барство здесь не при чем. Они быстро сообразили, что придется не требовать, а очень хорошо просить, Сергеев же при этом, по законам жанра, будет кочевряжиться.
      - Скорее всего, вас волнует итог произошедшего инцидента с Наговской и тем, как расцениваются результаты вскрытия умершего недавно мальчика? продолжил свои дальние заходы главный врач.
      - Итог этой истории таков: администрация считает, что формальных данных за то, чтобы обвинить Наговскую в допущении диагностической ошибки и неверных клинических действиях, нет. К вам, как к заведующему отделением, у нас так же претензии отсутствуют. К сожалению, здесь имел место некурабельный, тяжелый случай заболевания, - все усилия персонала больницы не увенчались успехом. Никаких других трактовок администрация не собирается выдвигать, прежде всего, по простой причине, - это не повышает авторитет больницы.
      Закончив эту длинную речь, Эрбек впился глазами в лицо Сергеева, пытаясь теперь уже по его взгляду прочитать тайные мысли. Напрягла внимание и Записухина и по привычке выгрузила свои огромные рабоче-крестьянские руки перед собой на стол, крепко сцепив пальцы. Сергеев оценил этот знак, как свидетельство огромной воли и трудолюбия. Но он поймал себя на мысли, что перед ним сидят основательно напуганные подлецы, а не врачи, не организаторы лечебного процесса. Теперь оставалось решить - стоит ли затевать поиски правды и закапываться в глубокие моральные изыски? Было ясно: мальчика не вернешь, но и правды при таком окружении не добьешься. На такой почве возможна лишь склока - утомительная, тягучая, бесперспективная.
      Но здесь опять, как тысячный раз в его жизни, совершился мыслительный кульбит, - переменилось настроение от серьезного к шутейному, восприятие перешло от важного к малозначительному. Сергеев вдруг вспомнил студенческие годы, сдачу экзаменов по нормальной анатомии на втором курсе, когда случаются самые невероятные истории.
      Профессору отвечала Маша Иванова - крупная и миловидная девушка, с вольно дышащими, объемными формами, - она преуспевала в легкой атлетике, занималась толканием ядра и метанием диска. Старик-профессор задал простенький вопрос, известный даже в качестве студенческой байки каждому экзаменуемому.
      Но у Маши, явно, от волнения случился ступор. Видимо, метр не собирался осуществлять тотальную экзекуцию (о мышцах и костях она отвечала блестяще, путалась только в мозговых структурах). Скорее от скуки профессор решил пошалить и проверить Машу на сообразительность. Для того он и выбрал разговор о загадочных явлениях: "Коллега, сообщите нам, какой орган при возбуждении увеличивается в два и более раза"?
      Маша потупила взгляд, смутилась, и надолго замолчала: яркие красные пятна гуляли по ее лицу, как неуправляемые проститутки по Невскому проспекту.
      Рафинированный интеллигент повторил вопрос. Маша напыжилась, хихикнула и отвела взгляд. Понимая, что беседа в такой форме может длиться бесконечно, профессор пришел на помощь ослабевшей спортсменке: "Коллега, запомните, что при хроническом раздражении печень способна увеличиваться до невероятных размеров; а вот тот самый "хихис", об опыте общения с которым вы не решаетесь нам поведать, увеличивается только в полтора раза. Конечно, встречаются и отклонения от нормы, - но это уж, кому как повезет"!
      Наблюдая сейчас руки величественной Елены Владимировны, Сергеев мысленно представлял, как удобно в них могла бы разместиться гордость свергнутого пролетариата - "Серп и Молот". Но доверить свой "хихис" таким рукам интеллигентный человек, к тому же врач, доктор медицинских наук, безусловно, не решился бы.
      Остается загадкой: какие ощущения переживают муж и любовники, попадающие в страстные объятия этой секс-бомбы?
      Сергеев знал, что мощная крокодилиха-мать весьма аккуратно переносит в пасти с берега до воды вылупившихся из яиц собственных детенышей. Порой, ей приходится помогать выбраться на волю несмышленышам и она осторожно надкусывает нежную яичную скорлупу, не повредив при этом младенца.
      Трудно поверить, что темперамент женщины столь управляем в минуты экстаза. Во всяком случае, сейчас, во время разговора с важными администраторами, Сергеев ощущал приближение чего-то близкого к состоянию, когда известный атрибут мужской гордости безжалостно зажимается закрывающейся дверью. Он невольно обернулся и бросил взгляд опасения на входную дверь кабинета главного врача.
      Сергеев решил выжать исповедь Эрбека и Записухиной по полной программе. В течение прошедших двадцати минут он еще не проронил ни одного слова, а только отслеживал глазами поведение администраторов-вивисекторов.
      Неприкрытая сатира светилась во взгляде, он не мог, да и не хотел, скрывать своего отношения к новоиспеченным клоунам, его губы подергивались молниеносной усмешкой, - главного врача и начмеда это пугало больше, чем открытый бой.
      - Нам бы хотелось все же услышать ваше мнение, доктор Сергеев, вымолвила с напряжением Елена Владимировна. - Вы профессор, известный специалист в области инфектологии, а потому, наверняка, имеете собственное мнение?
      Наконец, Сергеев решил поднять завесу молчания:
      - Почему, уважаемая Елена Владимировна, надо предполагать, что я придерживаюсь иного мнения? Озвученная вами версия, полагаю, имеет веские доказательства, - надеюсь, что собраны письменные заключения у кафедральных тузов, присутствовавших на патологоанатомическом вскрытие? - Однако, столь убедительную позицию могут попытаться разрушить как раз те, от кого нападения больница не ждет, - от родителей. Тогда не известно, как все сложится, - суды теперь работают яростно, с напором и, кажется, принимают справедливые решения.
      Вновь нависла тишина, возникло некоторое замешательство. Опытные администраторы почему-то решили, что Сергеев начинает своеобразный шантаж, приоткрывает свою выигрышную масть - реализует задуманную комбинацию. Понятно, что если он вооружит родителей умершего мальчика и их адвоката необходимыми сведениями, подскажет кого необходимо вызвать в суд в качестве независимых и неподкупных экспертов, то возможны большие неприятности.
      Настало время для молниеносного отступления и принесения "подарков" этому хитрецу. Они не способны осознать искренность простенькой формулы мудреца Ивана Бунина - "Обижаются и мстят только лакеи".
      В действительности, Сергеев не собирался никого шантажировать, ни даже блефовать. Он просто высказал искреннее предположение, вполне реальное, способное выжать из больницы определенную материальную компенсацию. О таком варианте событий обязаны подумать те, кто собирался так легко спрятать концы в воду.
      Другая задача выглядела еще более наивной, - он пытался прозондировать перспективы кадровых перестановок. Но, естественно, такие сведения никто не собирался ему сообщать, даже при массированном нажиме.
      Представители обеих сторон молчали, - каждый думал о своем, взвешивал реальные козыри. Знаменитого "момента истины" не наступало. Сергееву уже страшно надоела ситуация "бури в чашке молока".
      Его ждал Чистяков, у него другие задачи, иные ставки в этой жизни. Не задумываясь над политесом, Сергеев резким броском вырвался из объятий мягкого кресла и двинулся к двери, на ходу бросив: "Подумаю до завтра, тогда и дам окончательный ответ"...
      2.5
      В помещениях морга разлеглись тишина и таинственный мрак. Сергеев с трудом различил согбенную фигуру Чистякова, - она почему-то вызвала у него жалость, которая всегда сопровождает отношения врача и серьезного больного.
      - Миша, - окликнул он друга, - ты почему сидишь в потьмах с видом отчаянной неприкаянности?
      Чистяков поднял голову и почти не размыкая губ, словно сдерживая судорогу, вымолвил:
      - Загляни в секционную, только сейчас привезли труп Ивановой Ларисы.
      Сергеев, еще не отдавая полный отчет услышанному, приоткрыл дверь в смежную комнату: на столе под серой простыней лежала глыба. Он отдернул простыню. Бывшая коллега, Лариса - хирург-стоматолог, всей своей массой, составляющей не менее ста тридцати килограммов, прочно улеглась на секционном столе. На шее виднелась странгуляционная борозда, лицо синюшное с мелкоточечными петехиями. Сергеев обернулся к Чистякову:
      - Подробности знаешь?
      - Повесилась у себя дома, зацепив веревку за ту же трубу в ванной, за которую цеплял ее лет десять тому назад ее дед.
      - Лариса как бы унаследовала способ и желание ухода из жизни, - закон парных случаев в действии! - отвечал ему Михаил Романович. - Оставила записку с одним только словом - "Простите!". У кого просила прощения? за что? - не известно.
      Сергеев помнил эту огромную, толстущую женщину, тяжело отдувающуюся, когда она являлась к ним в отделение по вызову, чтобы санировать инфекционным больным хронические очаги сопутствующей инфекции. Была она молчалива и крайне неразговорчива. Известно, что детство провела в детдоме, куда сдала ее мать, не пожелавшая заниматься воспитанием единственного ребенка. Отца своего она не знала. Из детдома Лариса вернулась жить к деду, закончила стоматологический факультет, была неплохим специалистом.